Текст книги "Нас кто-то предает"

Автор книги: Геннадий Головин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Кошку?

– Блюдце с молоком ты поставил?

– Ну я…

– А мало я их повыгоняла? У меня же астма на ихнюю шерсть! Вы это можете понять или не можете понять?

– А где он? Котенок-то? Черненький такой с беленьким?

– Не знаю. Блюдце стоит. Молоко стоит. Котенка не видела. Увижу – сразу предупреждаю – выгоню! У меня ж астма! Неужели так трудно понять?!

Дожевывая, Тимур вышел после завтрака на лестницу. Взгляд его тотчас устремился на дверь подвала.

Дождавшись, когда мать скроется в глубине сада, Тимур быстро скатился по лестнице и нырнул в подвал.

Никого не было.

Но кувшин стоял там же, где стоял и ночью. А рядом с ним – нет, не масляный светильник – керосиновая лампа. И – коробок спичек.

На груде соломы явственно виднелся след от грузного тела.

Тимур низко нагнулся к земляному полу, отчетливо увидел: густеющая лужица крови и алые капли, ведущие от ступеней лестницы к месту, где лежал ночной гость.

Сандра с искренним удовольствием, весело расхохоталась, выслушав рассказ Тимки. Посмотрела на него с неким даже уважением.

– Эх! Тебя бы к нам в комнату затащить! С тобой не соскучишься. Мы вечером истории – кто пострашнее – рассказываем. Ты бы имел у нас большой успех.

Тимур застеснялся чуть ли не до слез.

– Это ж не «истории»! В том-то и дело! Это вроде как на самом деле со мной, понимаешь? Но только – тогда! Понимаешь?

Она посмотрела на него из-за плеча – опять тем самым взглядом той самой маленькой монахини. И опять Тимур поразился: до чего же похожа!

– А у тебя, может, это?.. – Сандра сделала неопределенный жест около головы. – Может, крыша набекрень поехала?

– Может… – печально и просто согласился Тимка.

Жалобно и отчаянно мяукая, из высокой травы выкарабкался на берег котенок – черный с белым.

– Ну вот! Видишь? – возликовал Тимур. – Я ж говорил тебе! Он в доме старика этого… Адльбера… ко мне пристал! Я ж говорил тебе! Я его домой принес. Утром проснулся – нет! Думал, привиделось, а он – вот он!

Сандра котенком восхитилась.

– Кис-кис! Дай мне его! Ну, Тимочка! Ну, миленький! Дай мне его!

Тимка зарумянился от смущения при слове «миленький».

– Бери, – сказал он, делая равнодушный вид. – Только, если пропадет, я не виноват. Он же оттуда. А ты здесь.

– Кисанька! Лапонька! – не слушая Тимура, сюсюкала Сандра. – А нам, скажи, все равно, откуда мы… Нам, скажи, главненькое, чтобы молочко было, чтобы котлеточка вкусненькая! Правда, Тимочка? Я его Тимочкой назову, не возражаешь? – Она подняла лукавые глаза на Тимура.

– Щенка принесу, вот такого бульдога, – он скорчил рожу, – Сандрой назову, не возражаешь?

– Ой, обиделся! – восхитилась Сандра. – Он, честное слово, обиделся! Тимочка! Ну, не буду! Я его… Мурзила назову, можно?

– Можно… – разнеженный ее словами и интонациями, отвечал Тимур.

– Матка бозка! – вскричала Сандра, глянув на море. – Я с твоими сказками девчонок проворонила! Что бу-удет! Чего наврать-то? А? – От нетерпения она даже задрыгала ногой. – Ну, посоветуй скорей. У тебя получается! – Тут же сама придумала: – Во! Скажу, котенка спасала!

Тимка смотрел на нее, уже страдая от неминуемости расставания.

– Ты вот не веришь… Приплывай лучше вечером, мы вместе к нему в подвал спустимся. Сама убедишься, «сказки» я сочиняю или правду говорю.

– Тимочка! – сказала она с ужасно взрослой интонацией. – У нас ведь режим. Лилька Белобородова после отбоя тоже вот на дискотеку сбегала – в следующий день домой отправили! Вот так-то. Потом, Тимочка, как-нибудь! Может, получится. Ну, пошли, Мурзила! Только не царапаться!

И, держа котенка в высоко поднятой руке, она вошла в воду и поплыла через бухточку.

Смотритель музея чрезвычайно аппетитно ел помидоры с черным хлебом, с удовольствием запивая это чем-то, весьма похожим на вино, которое он наливал из большого, с петухами, заварного чайника.

– Не думал, не думал… Приятно удивлен тем, как Аркадий Иванович дает вам историю. Даута этого Мудрого (не шибко-то, честно говоря, мудрого, в исторический обиход ввели лет пять – семь назад после наших раскопок в Тибериадском заповеднике Так… был царек как царек… правил себе спокойно, а тут – Десебр! Раньше здесь глухомань была, деревня. Из каменных построек – только замок да монастырь. Все остальное – глина, саман. По улицам куры бродили, индюшки. Люди рыбку ловили, в земле ковырялись. Царя почитали, своим богам молились. А тут – трах-тарарах! – галеоны к берегу причаливают, латники Десебра бошки начинают рубить направо и налево! Женщин за волосья волокут! Кошмар! У Даута-то и войска путевого не было – так, с полсотни всадников, налоги выколачивать. Он, ясное дело, ноги в руки, казну в мешок – и в горы! В Тибериаде деревенька была пастушеская – Кумрат, – там он и стал отсиживаться.

Смотритель вновь налил из чайника в кружку, с удовольствием вкусил.

– Почему вы все время говорите «Даут», «Даут»? Его звали Даут, – неожиданно сказал Тимур.

Смотритель едва не поперхнулся. Однако ничего сказал, только с вниманием и некоторой даже уважительностью посмотрел на мальчика.

– Да-с… – продолжил он. – Так они и жили. Десебр – на побережье, Даут, или, если угодно, Даут – в Кумрате. Десебр налоги драл с приморских, а Даут – с горских. Друг другу не мешали. Да не трогали друг друга.

– Но как же так?! – не согласился Тимур с пылкостью, удивительной для такого мирного разговора. – Ведь Даут какую-то борьбу вел! «Великий День возвращения» они ведь готовили!

– Ну Аркадий Иванович… – про себя восхитился смотритель. – «Великий День Возвращения» они действительно готовили. Но только не Даут Мудрый и не его придворные (они дрожали себе от страха и холода на границе ледников и об одном только думали, чтобы Десебр пореже вспоминал о них). Но сопротивление, ты прав, какое-то было. Мудрено, если бы не было, Десебр, я говорил тебе, был правитель злобный, кровь проливать любил. За малейшее неповиновение жег, головы рубил, целыми деревнями казнил! Целыми деревнями Мельхупу – соседу своему заморскому – в рабство продавал! И денежки живые, и в Перхлонесе спокойнее. Так что сопротивление было, конечно. Перхлонесцы славились как мужики смирные, но страшные, если их разозлить. За первый год «освоения» (так это называлось) Десебр потерял здесь три сотни латников – такого за всю историю Фаларии не было. Не зря Септебр каждый месяц его посланиями своими дергал. Только Даут к сопротивлению этому никак не причастен. Под его руку тысячами приходили! А он их назад отправлял. Он, вишь ли, мир проповедовал. С убийцами.

Даут для Десебра не опасен был. Опять же был у него свой человек в окружении царя – я недавно на любопытнейшие документы наткнулся, статеечку в «Исторический вестник» готовлю… Так что Десебр и тут был наверху: прекрасно знал, кто к Дауту приходил, кто новыми порядками не доволен, и бил глупых, доверчивых перхлонесцев поодиночке.

– Кто? – взволнованно спросил Тимур. – А кто он был – этот… который предавал?

– Ну… Об этом, пожалуй, рано с определенностью говорить. Хорошо ли будет, согласись, если я честную женщину, пусть и через много веков, без должных оснований очерню? Вдруг это совсем не она, а какой-нибудь неведомый мне человечек, писаришка какой-нибудь серенький, или евнух гаремный, или виночерпий? Хотя… – Тут смотритель вдохновенно поднял глаза к потолку. – Чувствую я, что не ошибаюсь!

– Кто она? – настойчиво спросил Тимур. – Это ж очень важно!

Смотритель был, кажется, несколько удивлен настойчивым, кровным интересом, который он слышал в вопросах мальчика. С нескрываемым любопытством поглядел на него.

– Там же люди! – не унимался Тимур. – Пытаются что-то сделать. Погибают. А их кто-то предает! Предавал… – поправился он поспешно, почувствовав, что проговаривается.

Смотритель, с еще более внимательным интересом глядя в лицо мальчика, снова взялся за чайник. Стал наливать в кружку вино.

Струя падала в кружку медленно. Звук льющейся жидкости казался странно чрезмерным. У Тимки словно бы дернулось все перед глазами.

Он увидел почти вплотную к глазам пыльный бархат портьеры, изъеденной молью, выцветшей. Осторожно отвел портьеру в сторону.

Под ним был камнем мощенный дворик, обнесенный каменной же стеной, густо увитой виноградом и плющом.

В тени пальмы возлежал в кресле Десебр, изнывающий от жары, едва лишь прикрывший белой тогой старческую дряблую наготу.

Возле него маялся на самом солнцепеке ближайший советник – широкий, мясистый, кривоногий, плохо бритый.

– Что еще тебе, Януар?

Десебр отпивал из кубка напиток, в котором звякали льдышки. Януар смотрел с мукой и завистью.

– …сказав, что ты великий полководец, чтимый из чтимых, что ты мудрейший управитель, что ты читаешь в сердцах своих подданных, как по написанному на пергаменте, – сказав это, я не скажу ничего нового… – Януар вытер пот, обильно катящийся по его лицу. – Однако позволь сказать и другую правду, чтимый из чтимых?

– Ну-ну… – Десебр слегка оживился. – Ты не боишься, что правда, высказанная тирану, особенно в час полуденного зноя, может оказаться последней правдой, изреченной тобой? Не верь, Януар, тиранам, которые признаются в любви к правде.

– Ты не тиран, и потому позволь!

– Я предупредил… – хмыкнул Десебр.

– Ты плохой торговец, чтимый из чтимых!

– Объясни, – кратко и без удовольствия сказал Десебр.

– Стараниями верных тебе людей мы вызнали, где скрывают дочь Даута – она у тебя в руках. Это – богатство, Десебр, прямо с небес свалившееся тебе. Но я не поверил своему слуху, когда узнал, как ты решил распорядиться этим богатством. Это правда, что ты хочешь тысячу воинов и двенадцать больших кошельков за Эрику, дочь Даута? Если так, то ты плохой торговец, чтимый из чтимых. Вот моя правда.

– Как предлагаешь распорядиться этой девчонкой ты?

– По прямому назначению, чтимый из чтимых. Ты будешь полновластным владельцем всех богатств Перхлонеса.

Десебр криво усмехнулся:

– Велики богатства…

– Ты будешь иметь под своим началом всех воинов Перхлонеса, ты будешь править самой тихой и мирной провинцией Фаларии, если…

– Если?

– …если сумеешь выдать замуж дочь царя Даута за… Десебра, самого чтимого из чтимых во всей солнцеподобной Фаларии!

Десебр задумчиво позвякивал льдышками в кубке.

– На! Смочи горло! – Десебр не глядя протянул кубок. – Мне нравится, что произносит твой пересохший язык. Но – Даут? Впрочем…

– Ты прав. Даут стар и болен, и стараниями юной Детры не видно конца его болезням. Печальный исход может наступить во всякую ночь.

– Но девчонка, мне доносили, строптива.

– Девчонка строптива, это так. И ты прав, полагая, что лучше бы иметь ее согласие на свадьбу. Перхлонес смирится с Десебром на троне только при условии совершенно добровольного согласия ее на брак.

– То-то и оно… – пробормотал Десебр, оглядывая свое дряблое тело.

Тут советник и выложил свой главный козырь.

– Не обижай недоверием лекаря своего, многомудрого Атиллу Лавениуса, – сказал он тихо и со значением. – В его келье много, о-очень много склянок с настоями самых разнообразных свойств. Есть (он хвалился мне) и такие, что превращают строптивых дев в тихих и влюбленных невест.

Десебр крякнул с непонятной досадой.

– Ты видел ее?

– О да! Это еще не роза, но это будет прекраснейшая из роз!

– Я обдумаю твои слова, Януар. Завтра к вечеру позову. Приготовь все на тот случай, если я соглашусь. Мне, пожалуй, одно не нравится. Не окажусь ли я сам в положении старого болтливого Даута, чьи кости греет по ночам наша златокудрая и хитромудрая Детра?

Тимур вздрогнул и оглянулся.

Какое-то движение ему почудилось среди зелени, увившей соседний балкон. Он пристально вгляделся и наконец заметил горбуна, который, так же, как и Тимур, располагался послушать разговоры двух самых могущественных людей Перхлонеса.

Беседа, однако, уже завершалась.

– Что-то еще важное? Ты утомил меня сегодня.

– Почти ничего, чтимый. Разорено гнездо заговорщиков на Ореховом мысу… Два галеона с женщинами и детьми благополучно достигли Дакры – Мельхуп посылает тебе приветы… Люди тупицы Юлиания упустили, из-под самого носа важного, судя по всему, гонца из Кумрата… В минувшую ночь в Перхлонесе было спокойно, если не считать драки между латниками когорты Априла и когорты Кривого Десебра… Эрика, дочь Даута, от пищи отказалась. Ничего важного больше.

– Иди.

Януар с нескрываемым облегчением выдохнул, обтер ладонью мокрую лысину, вразвалку пошел прочь.

Тимур повернулся уходить с балкона, сделал шаг, другой, и – и голова его вдруг оказалась прижатой к стене между лезвиями двурогого фаларийского копья.

Перед ним стоял тот самый горбун.

– По чьему наущению слушаешь, собака? Тимка, не на шутку испугавшись, глядел молча.

– Я тебя не видел в замке. Ты кто? Имя?

– Далмат… – начал Тимур и тут же поправился: – Далмат!

– Твой отец…

– Фрид Далмат! – торопливо и с готовностью подсказал Тимур.

– Ты живешь…

– …возле Зеленой бухты, сразу за сторожевой башней! – И вдруг, словно бы по наитию, словно бы бросаясь в холодную воду, выпалил:

– «Змея и Роза»!

– Зачем ты здесь? – понизив голос, сказал горбун, но, не дожидаясь ответа, тотчас заторопил: – Иди за мной! Опасно! Время караульного обхода!

Торопливо они пошли по коридорам, спускаясь по лестницам все ниже и ниже, и оказались наконец в огромном подвале, заставленном множеством винных бочек.

– Сядь! – приказал горбун. – Откуда тебе известны эти слова? Я тебя никогда не видел.

– «Змея и Роза»? Раненый. Он шел в дом Фрида Далмата. В наш дом. На него напали… Собаки Десебра. Он в нашем доме, в подвале. Он послал меня на Ореховый мыс, к этому… к Адльберу. Я должен был сказать: «Змея и Роза». Я должен был сказать: «Эрику схватили». Я должен был сказать: «Нас кто-то предает…»

– Ты сказал?

– Нет. В доме никого не было. Я хочу сказать, в живых никого не было. Один только котенок. Старик и три его сына… много крови…

– «Нас кто-то предает…» – повторил горбун. – Многие говорят: «Нас кто-то предает…» Что слышал ты там, на балконе?

– Этот… черный, лысый…

– Януар, – сказал горбун.

– Да, Януар. Он уговаривал Десебра взять в жены дочь Даута. Чтобы смирить Перхлонес. Чтобы стать владельцем всех богатств Перхлонеса. Чтобы стать во главе всех воинов Перхлонеса.

– А Даут? При живом Дауте… – удивился горбун.

– «Он стар и болен. Печальный исход может наступить во всякую ночь» – так было сказано. Горбун вдруг рассмеялся:

– О! Они не знают Эрику!

– «У придворного лекаря в келье много склянок с настоями самого разнообразного свойства. Есть и такие, что превращают строптивых дев в тихих и влюбленных невест». Так было сказано.

Горбун уронил голову и прошипел сквозь зубы:

– О, желчь змеи! Только тебе, Януар, могло такое прийти в голову!

– Десебр скажет свое решение только завтра к вечеру. – Тимур сказал это с сочувствием, обнадеживающе. – Время еще есть.

– День – ночь – день. Нас мало осталось в городе. У нас нет денег, чтобы попробовать подкупить стражу. Я один в замке!

– Нас двое, – сказал Тимур.

– Тот, кого ты прячешь в подвале, он тяжело ранен?

– Он сказал, что он уже не встанет.

– О боги! – Горбун заметался по подвалу. – Беги к нему! Если он жив… может быть, есть еще кто-то кому можно сообщить? Мне нет ходу из замка. Все, что я смогу, – узнать, где они держат Эрику. Как ты вошел сюда?

– Я… я не знаю.

– В следующий раз пойдешь здесь! Горбун отворил потайную дверь за бочками.

За распахнутой дверью открылись возделанная долина Перхлонеса и синие горы вдали.

– Пойдем! Мальчик шагнул следом за горбуном за пределы замка и в ужасе замер. Сразу под стеной замка был ров, в котором во множестве бегали зверолюди. Хрипели, скалили пасти, роняя слюну, повизгивали от злобного нетерпения.

– Не бойся… – Горбун извлек дудочку. – Их взяли детьми из Цахской долины.

Заиграл на дудочке простенький мотив. Зверолюди замерли, очарованные.

– Это колыбельная… – сказал, оторвавшись на мгновение от игры, горбун. – Колыбельная, которую поют матери в селах Цахской долины. Они все помнят свою колыбельную. Иди!

Горбун продолжал играть. Зверолюди вели себя как ласковые кошки, норовили потереться о ноги Тимура, пока он перебирался через ров с помощью короткой лестницы.

Едва горбун кончил играть, зверолюди, возмущенно и яростно взвыв, бросились на стену рва, вслед за Тимуром.

– Лови! – Горбун бросил дудочку Тимке.

– Я не сумею! – отчаянно крикнул мальчик. Горбун уже закрывал дверь.

…Смотритель, с внимательным интересом глядя Тимура, наливал в кружку вино из чайника. Прошло, судя по всему, секунды две.

Тимур ошалело огляделся.

По-прежнему вокруг него была комнатка смотрителя в музее. Груды экспонатов, таблицы, карты, муляжи, горой сваленные ржавые латы, черенки, шлемы.

На шкафчике, там же, где и раньше, лежали полотняные мешочки с монетами. Тимур задумчиво задержал на них взгляд.

– Детра… – спросил он слегка охрипшим голосом. – Кто такая была Детра?

Смотритель ошарашено откинулся на спинку кресла, будто бы его отшвырнуло.

В глазах его нечто вроде опаски нарисовалось. Он смотрел на Тимку пораженно.

– У тебя… – спросил он косноязычно, – да вот это? – И показал возле головы.

– Что? – Тимка потрогал голову.

– Посмотри в зеркало.

Тимур встал, подошел к зеркалу, висевшее на стене.

В темных его волосах отчетливо серебрилась седина.

Тимка послюнявил палец, попытался оттереть, но ничего, понятно, не получилось из этого. – Не знаю, – легкомысленно пожал он плечами. Может, и давно. Не замечал.

Вернулся к столу и, едва лишь усевшись на прежнее место, спросил: – Детра… Кто такая была Детра?

– Откуда ты знаешь?.. – почти испуганно спросил смотритель. – Откуда ты можешь знать о ней?

– Не знаю.

– Ты понимаешь? – Глаза смотрителя прямо-таки бегали по лицу Тимура, высматривали, ощупывали, проницали. – Ты понимаешь, что я единственный, кто знает это имя! Я сам – вот этими руками – я единственный вынимал из раскопа свитки канцелярии Януария!

– Януара, – поправил Тимур. Тот на мгновение опять замолк.

– Никто, кроме меня, не читал эти свитки! Ты можешь это понять?

– Не-а… – с некоторым даже нахальством отозвался Тимур.

– Где ты вычитал про Детру? – Казалось, еще немного, и смотритель набросится на мальчишку с кулаками.

– Если б я читал, я разве бы спрашивал вас про нее? – наивно поглядел Тимур.

– Откуда ж ты знаешь?! Черт тебя подери!

– Да не знаю я ничего, дядечка! Что вы на меня орете? Ну ладно. Скажу. Меня недавно электричеством шарахнуло… Ну, я после этого маленько и чокнулся. Мне сны снятся. Будто я там. И Десебр, и Януар этот кривоногий, лысый… ну и все остальное. Они про Детру говорили. «Златокудрая, многомудрая…» Это она предает?

Не в силах ответить, смотритель просто кивнул, пытаясь проглотить комок в горле.

– Вот и все. Только вы, пожалуйста, никому не говорите. Приятно, что ли, если все будут знать?

– П-п-потрясающе! Это ни в какие ворота не лезет, но это потрясающе! Ты знаешь, парень, что можем с тобой сотворить? Мы докторскую можем! Да это ж как дважды два! Если, конечно, не врешь.

Мне докторскую ни к чему. Вам – докторская, а там – старика с сыновьями… – Он передернулся от воспоминания. – Эрику за Десебра собираются замуж выдавать.

Дочь Даута Мудрого? За Десебра?! Даута, – машинально поправил Тимур. – За Десебра… А что, свадьбы не было? – спросил он с интересом и надеждой.

– П-первый раз, слышу. Ни в каких источниках ничего подобного.

– Ф-фу! Уже легче! – сказал облегченно Тимур. – Да только надеяться на это… А насчет Детры… Кто она была?

– Вроде бы дочь какого-то военачальника у Даута. У Даута, – виновато поправился смотритель. – Вращалась в верхах.

– «Вращалась»… – пренебрежительно усмехнулся Тимка. – Она эта была… Кости ему по ночам грела.

Смотритель возликовал, озаренный:

Конечно! А я-то бился: откуда такая осведомленность? Ну, конечно, он же вдовствовал уже пять лет… И конечно же…

– И никакая она не дочь военачальника! Они ее взывали «наша златокудрая и хитромудрая»!

– Поразительно, как все становится на свои места, – ошарашено проговорил смотритель. – Я голову ломал, почему все донесения из Кумрата написаны по-фаларийски. Новый язык, язык завоевателей, кто в захолустном Перхлонесе мог знать столь совершенно? Я, честно-то говоря, почему именно на нее думал. Во-первых, писала, без сомнения, женщина: «я слышала», «я вынуждена была…» Во-вторых, подпись. Да сам посмотри!

Он достал папку из стола, из папки – потемневший свиток телячьей тонкой кожи:

– Видишь? Вместо подписи – рисунок чайки. А по-фаларийски «чайка» – это «детра». А имя Детры несколько раз упоминается в хрониках Кумрата – с превосходными, как правило, степенями.

– О чем здесь? – Тимур показал на свиток.

– Одно из пяти донесений, которые я откопал в библиотеке Перхлонеса. «Человеку, вручившему это, верь… Приходил гонец из Цаха, просит Даута принять под крыло семь десятков юношей, конных и пеших. Приходил из города рыбак Далмат, просит денег и копий и мечей для трех десятков воинов, кои тайком готовят неповиновенье чтимому из чтимых».

– Далмат? – потрясенно повторил Тимур.

– Что? Да, Далмат.»…приходил рыбак Далмат, просит…» Далее. «Слово у них „Змея и Роза“. Дауту сказала, не торопи. Даут не будет торопиться, пока я в Кумрате. Человеку, вручившему это, верь, но пусть больше не приходит. Больше одного раза пусть не приходят. А слово пусть будет: „Роза и Змея“, два раза».

– Во гадина! – не удержался Тимур. – Ну, я ей что-нибудь устрою!

– Только очень-очень осторожно надо… – сказал смотритель и тотчас словно бы спохватился. – Чует мое сердце, в психушке мы с тобой будем лежать в одной палате. – Увидел оскорбленное лицо Тимура и тут же спохватился: – Да ты не обижайся! Я тебе верю, верю. Просто очень уж трудно в такое поверить.

Он вышел из комнатки в зал, сказал оттуда в раскрытую дверь:

– Пойдем-ка, конец рабочего дня уже… Тимур откликнулся:

– Сейчас! – Быстро подскочил к окну и расстегнул шпингалеты на раме. Не торопясь, пошел следом за смотрителем.

Он сидел на берегу бухточки возле «их» с Сандрой места.

На отмели возле опять рассохшейся «вазы» было написано: «После отбоя. Жди».

Он глядел на надпись, на «вазу». Потом поднялся и мокрым песком стал подновлять сооружение. Принес новых цветочков.

Опять сел. Что-то упиралось ему в бок. Тимур сунулся в карман и с удивлением обнаружил там дудочку, брошенную ему горбуном.

Рассмотрел как следует музыкальный сей инструмент, стал извлекать звуки. Звуки извлекались диковатые – ничего похожего на ту простенькую мелодию, которой усмирял зверочеловеков горбун из замка.

Он попробовал вспомнить и насвистеть самому себе ту песенку.

Стал, ужасно спотыкаясь, не всклад не в лад, подбирать мелодию.

Это оказалось не такое уж простое, но увлекательное занятие.

Он пытался подобрать колыбельную даже на ходу, когда опять направлялся в город.

Мелодия уже почти получалась, и Тимур все увереннее перебирал пальцами по отверстиям дудки.

Странно воздействовала эта песенка на людей:

– дебелая тетка, озлобленно кричавшая детям из окна своего дома, вдруг ошеломленно смолкла, стала растерянно и растроганно озираться вокруг…

– усатый торгаш на рынке, высыпав покупательнице меру картошки в сумку, вдруг воздел к небу глаза, словно бы отыскивая что-то долгожданное, мучительно жданное, чего встретить уже не надеялся, отмахнулся от денег, протягиваемых ему, как от досадной помехи…

– милиционер, тащивший нарушителя, заломив ему руку, вдруг отпустил руку, не понимая, что с ним происходит и почему. Нарушитель между тем и не подумал скрываться – остался стоять, дружески прислонившись к плечу блюстителя порядка…

Не на всех действовала эта чудодейственная мелодия – должно быть, только на тех, чьи предки были из Цахской долины, – большинство народа по-прежнему было занято грубой повседневностью.

Он подошел к «Анастасии», стоявшей у причала. Из кубрика доносились пьяноватые голоса, среди них и женские, звон стаканов, орал магнитофон.

Тимка поглядел через стекло: голые ноги девок, бутылки, дым…

Наивный, он решил сыграть и им. Однако дудочка явно не могла быть услышанной в магнитофонном рок-грохоте.

Георгий заметил его. Вылез из рубки.

– Чего? – спросил с тревогой.

– Ничего, – ответил брат, пожав плечами.

– Это что это у тебя? – Георгий пренебрежительно взял дудочку в руки, повертел, равнодушно вернул.

– Ты чего пришел? – спросил он снова.

– Да просто так. Мимо шел.

– А-а… – облегченно вздохнул Георгий. Он ждал каких-то неприятностей. – А здесь, понимаешь, из «ВЦСПС» – та-акие заводные девки! Ну, иди-иди! Нечего тебе тут…

Тимур пошел и опять воспроизвел мелодию, которую разучивал. В рубке была почему-то в этот момент тишина. И вдруг Тимка услышал, как в голос, очень горестно, хоть и пьяно, зарыдала какая-то девка. Наверное, не все тут были из санатория ВЦСПС.

Тимур сидел среди ветвей гигантского каштана и ждал, когда внизу, на улице, пройдет парный патруль.

Тимур сидел среди ветвей.

Ветвь каштана упиралась в стену краеведческого музея, как раз под окном комнатки смотрителя.

Был уже вечер. Улица, куда выходило окно комнаты смотрителя, была боковая: народу проходило мало, машины проезжали редко.

Тимур дождался, когда внизу не будет никого, и, балансируя руками, пошел по толстому суку к стене музея.

Сук пружинил, но почти не сгибался под тяжестью мальчика.

Достигнув окна, Тимур толкнул раму и полез внутрь.

Он не заметил, как разомкнулись клеммы сигнализации, укрепленные на стекле и на неподвижной части рам.

В отделении милиции на пульте сработала сигнализация: замигала лампа, гугниво заголосил зуммер.

Тимур, руками ощупывая мебель, натыкаясь в темноте на стулья, двигался по комнате.

Первым делом он выдвинул ящик письменного стола, достал папку и взял свиток, лежавший сверху. Сунул за пазуху.

Потом подставил стул и стянул со шкафа один из мешков с перхлонесскими монетами.

Выглянул в окно, собираясь вылезти, и замер: внизу, помаргивая проблесковым огнем, стояла патрульная милицейская машина.

Он выскочил в зал, подкрался к лестнице.

Силуэт милиционера отчетливо читался на матовом стекле старинной двери музея.

Тимур понял, что он в ловушке.

Смотритель, торопливо натягивая пиджак, вышел в сопровождении милиционера из подъезда дома, в машину. Машина рванула, тотчас начав завывать сиреной и тревожно мигая фонарем на крыше.

Тимур подергал дверь черного хода. Закрыто. Опять выглянул в окно. Машина стояла на прежнем месте, и по-прежнему работала мигалка. Но людей не было видно. Снизу донеслось громкое бряцанье отпираемых замков. Тимур заметался.

Деваться было некуда, и он стал выбираться тем же путем, каким и проник в музей. Он двигался как можно более осторожно. Машина мигала фонарем в двух метрах под ним. Если бы тихонько удалось спуститься, он, пожалуй, смог бы незамеченным исчезнуть с места преступления.

Однако «потихоньку» не получилось: сук, за который он схватился, собираясь сползти по стволу, оказался трухлявым. Раздался треск.

Тимур с оглушительным грохотом брякнулся на крышу «газика».

Милиционер, сидевший за рулем, пригнул голову, стал рвать пистолет из кобуры.

Крыша, спружинив, отбросила Тимку далеко в сторону.

– Стой! – заорал милиционер, пытаясь распахнуть заклинившую дверь.

Тимка поднялся и бросился наутек, прихрамывая и слегка заваливаясь набок. Сандалии его издавали в тишине улицы оглушительную чечеточную дробь.

Из мешка, прорвавшегося при падении, нечасто посыпались монеты.

Заработали милицейские рации.

Сосредоточенно пыхтя, водитель «газика» устремился вслед за Тимкой.

Другие милицейские машины стали стягиваться к центру города, блокируя район музея.

Несколько раз Тимур вынужден был давать задний ход, обнаруживая, что улицы, переулки и лазы, которыми он хотел воспользоваться для бегства, уже перекрыты милицией.

Смотритель музея задумчиво рассматривал раскрытую папку на столе, перебирая свитки, лежащие там. Свитков было теперь не пять, а четыре.

Затем он поднял голову и обнаружил, что на шкафчике вроде не хватает одного мешка с монетами. Встал на стул, пересчитал – так и есть. Дознаватель с блокнотом в руке смотрел на него ожидающе.

– Здесь тоже ничего не тронуто, – сказал смотритель. – Должно быть, похитителя вы спугнули. Все на месте!

Милиционер, по виду типичный цахец (черная кудлатая шевелюра, туповатый взгляд и длинные штопором усы), стоял на вверенном ему посту, перекрывая узкий проулок, круто уходящий к морю.

Тимур глядел на него, затаившись в тени кустов.

Длинноусый милиционер бдительно оглядывал пространство перед собой.

Вдруг простенькая колыбельная мелодия зазвучала в ночи.

Усатый разнеженно улыбнулся, глаза возвел к небу, внимая этим дорогим сердцу звукам.

Мелодия все звучала и звучала: ее источник, казалось, потихонечку перемещается в темноте.

Усатый стоял, вольготно привалившись спиной к стволу дерева, глаза его смотрели вдаль и ввысь. Обильные слезы текли по растроганному лицу, застревали в усах.

Тимур, на цыпочках ступая, прокрался поодаль от него – юркнул в проулок. В фонарном свете осталась поблескивать кривоватая монета. Вздохнув, усатый очнулся от наваждения. Вытер слезы с лица, светло заулыбался.

Затем, спохватившись, вновь бдительно и сурово устремил взгляд в темень перед собой.

Тимка, воровато озираясь, запрятал мешок в копешку сена возле дома.

…Он сидел на берегу бухточки и смотрел на другой ее берег, где светились окошки спортбазы, двигались тени, слышались голоса.

Погасло одно окно, второе… Разом вырубили свет в коридоре.

Тимур ждал.

Послышался едва слышный плеск, и он наконец увидел, что бухточку пересекает что-то светлое: Сандра плыла, держа над головой одежду.

– Ты здесь? – шепотом позвала она в темноту, боязливо выходя на берег.

Тимур не сумел сразу отозваться – у него перехватило дух. В звездном свете тело Сандры, вышедшей из моря, серебристо сияло.

Он покашлял. Она с облегчением вздохнула:

– Ты здесь? Ну, слава Богу! Подошла к нему, и он встал.

– Х-холодно… – сказала она жалобно.

– На! Я полотенце принес! – Он вытащил руку из-за спины и протянул.

– Ты прелесть, Тимочка! – наговаривала она, растираясь полотенцем. – Т-т-так-кой заботливый… Пр-рямо пр-релесть! Х-холодно!

Она прижала руки к груди и вдруг прильнула к нему.

– П-п-по-греться! Никогда не думала, что море такое холодное бывает.

Тимка, окоченев от стеснения, коряво и неумело, боязливо обозначил объятия. Они так постояли немного, молчаливо и затаенно.

Она аккуратно высвободилась из его рук.

– Ты не поворачивайся, обещаешь? Я купальник выжму.

Тимур смотрел в темноту вытаращенными от напряжения глазами, лицо его тупо закаменело. За спиной Сандра выжимала купальник, слышно было, как журчит вода.

– Ну вот! – Она возникла перед ним, уже одетая. – Теперь не замерзну! Пойдем?

– Куда?

– Ка-ак?! Ты же обещал! В подвал! Или ты наврал мне все?!