Текст книги "В Афганистане, в «Черном тюльпане»"

Автор книги: Геннадий Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

22

– Вот еще что, товарищ лейтенант, – сердито сказал Шкловский, – хотелось бы знать, где тут у вас устроено отхожее место, – он невольно покраснел, поджал пухлые губы. – Надо немного оправиться перед выходом…

Шульгин развел руками:

– Степь вокруг большая… Специально сортиров не строим. Но удобнее всего за теми камнями. Оттуда ветром в сторону окопов не тянет.

Шкловский отвернул от Шульгина кислое лицо, направился к камням, на ходу снимая вещмешок с нелепо торчащим из него стабилизатором мины. Вскоре он скрылся за камнями. А Шульгин вызвал Богунова и распорядился выделить группу для сопровождения батальонного замполита. Ткнул Богунову твердым кулаком по бронежилету, приказывая не шуметь при Шкловском, соблюдая по-возможности молчание.

Богунов понятливо закивал головой.

Солдаты тоже прекрасно знали въедливый характер батальонного комиссара.

Шкловский вышел из-за камней, облегченно вздыхая, поправляя лямки похудевшего вещевого мешка. Никто не обратил внимания, что черный хвост мины уже не торчал из тесемок. Шкловский выпрямился, поправил лямки, отряхнул полы бушлата и махнул Шульгину пухлой пятерней:

– Задумайтесь, товарищ лейтенант. Искореняйте неуставные взаимоотношения! И крепче всего, – Шкловский сердито сдвинул брови и покачал розовым пальчиком, – блюдите дисциплину в подразделении.

Кто-то прыснул за спиной у Шкловского, екнул тихий голосок:

– Чево-о блюдите?..

Шкловский круто развернулся, и под его колючим взглядом каждый солдат сделал такое движение, словно хотел спрятаться один за другого.

Только рядовой Осенев безучастно сидел посреди всех в одной полосатой тельняшке прямо на скалистом склоне и тянул черную нитку из распоротого шва гимнастерки. Невидимая иголка в его руках выписывала восьмерку. Стягивался шов с каждым стежком. Обычное солдатское дело. Подлатать прорехи в штанах в минуты затишья.

Но только Шкловскому почему-то ужасно не понравился скромный портняжка.

– А вот вы почему сидите, рядовой? – взорвался вдруг Шкловский. – Что вы себе позволяете? Почему в присутствии старшего офицера расселись, как эти… вольнонаемные… Вы что, издеваетесь?

Осенев поднял невинные глаза, оглянулся, словно искал кого-то третьего, пожал плечами.

– Вста-ать, – тонким голосом закричал Шкловский, – когда к вам обращается замполит батальона…

Осенев встал, и шитье свалилось с колен. Брови у него полезли вверх. Ухо задралось выше другого. На вытянутой шее показался грязный шнурок.

– Что это? – ткнул Шкловский пальцем в лицо Осеневу.

– Рядовой Осенев, – растерянно представился пулеметчик.

– Я вас не спрашиваю кто-о, я спрашиваю, что-о это? – зашипел Шкловский.

– Что что-о-о?.. – совершенно растерялся Осенев.

– Вот это что-о-о? – закипел Шкловский, рука его потянулась к шее Осенева, пальцы вцепились в потертый шнурок. Затрещала в руках черная нитка, и над тельняшкой мелькнул крохотный нательный крест.

Заблестела полустертая медь.

Тонкие руки, распятые на кресте, разлетелись птичьим крылом.

Золотой нимб воссиял над склоненной головой.

– Вот это вот что-о? – вскричал Шкловский. – А-а?.. Что это?.. Крестами обвешались! Комсомольцы хреновы… Вот она налицо – гнилая идеология. Вот что развелось от сопливых размышлизмов! – Шкловский недоуменно посмотрел на медное распятие. – Христиане уже развелись! Поглядите на это безобразие! Политинформаций в подразделении нет, партсобраний нет, а христиане есть…

Шкловский гневно топнул ногой по камню.

– Снять немедленно!

– Не сниму, – тихо сказал Осенев.

Он потянул за лопнувшую нитку, перехватил крестик, зажал его крепко-накрепко в побелевших пальцах.

– Бросьте, я сказал, – взвизгнул Шкловский.

– Не брошу, – тихо ответил Осенев.

– Та-а-ак… – осевшим голосом прошептал замполит батальона. – Во-от оно… Во-от! Невыполнение приказа… Открытое неповиновение…

Он накрыл рукой заходившую ходуном грудь. Негодование душило его.

– Та-ак… Развели антимонии. Кресты нацепили, – Шкловский потер вспотевшей ладонью грудь. – А ну, немедленно выбросить эту дрянь! Это приказ!

Словно выстрел хлестнул над горами.

Осенев побледнел, пошатнулся, опустил голову, но только пальцы его сжались еще крепче вокруг креста.

– Это не приказ, – вдруг раздался спокойный голос Шульгина, – это издевательство…

Разъяренный Шкловский обернулся к Шульгину.

– Вы еще прикажите снять штаны, – усмехнулся Шульгин. – Рядовой Осенев – самый дисциплинированный солдат в роте. Отличник боевой и политической подготовки. Орденоносец. Неоднократно спасал товарищей в бою. Лучшего солдата нет ни в нашей роте, ни в нашем полку вообще. Я не знаю лучшего, по крайней мере…

– Так он у вас лучший? Этот вот христосик лучший у вас? С этим крестом за пазухой? Ну, знаете ли… – прошипел Шкловский с ненавистью.

– То, что у него за пазухой, это его личное дело, – сказал Шульгин. – Вы можете этого целиком и полностью не одобрять. Но только Осенев все равно останется лучшим солдатом роты. И этого от него не отнять. Как, впрочем, и креста у него не отнять. Так, Осенев?

Все повернулись к Осеневу. Он смутился, спрятал руку за спину, покраснел.

– Так точно, товарищ лейтенант!

– Та-а-а-к… – протянул Шкловский. – Такая, значит, позиция. Примиренческая. И нашим – здрасте, и вашим – пожалуйста… Прекра-асно… Защищаем средневековые пережитки. Замеча-ательно! Этого и следовало ожидать. Вот оно! Я всегда это говорил. И повторяю, – Шкловский повел вокруг ненавидящим взглядом. – Если есть вакуум воспитательной работы, нет политинформаций и партсобраний, то сознание немедленно заполняется всякой дурью. Об этом говорил еще Ленин. Ну-у… Мы еще вернемся к этому вопросу. Обязательно вернемся. В самое ближайшее время… Мы еще встретимся и с вами, рядовой Осенев, и с вами, товарищ лейтенант. Ждите вызова в политотдел. Всем вам вправим мозги на место. Вам придется круто изменить свои взгляды…

Шкловский резко развернулся через плечо, словно на строевом плацу, коротко кивнул Богунову:

– За мной!

И пошел впереди всех, аккуратно переставляя ноги через каменистые пороги.

23

Тихий ропот поднялся за спиной Шульгина.

– Вот же привязался…

– Прицепился тоже…

– Взбеленился совсем…

– Крест ему помешал…

Матиевский сплюнул под ноги:

– Моя бабушка говорит, что крест мешает только бесам…

– Вот именно, – подтвердил кто-то.

– И чем его наша рота не устраивает, – махнул кулаком Матиевский. – Воюем мы, кажется, не хуже других. Дай Бог так каждому. От «духов» не бегаем. Пулям не кланяемся. Надо взять высоту, пожалуйста. Вот вам высота на ладошке! Надо прикрыть отход полка, пожалуйста. Прикроем, драпайте… Надо отбить от «духов» колонну, – Матиевский крутанул локтем, – отобьем с печенками. Лучшая рота в полку! Что еще надо! Вцепился он в нас, как клещ…

– Ладно, – вздохнул Шульгин. – Хватит болтать.

– Так жалко же, – затянул Матиевский.

– Обойдемся без жалельщиков, – хмыкнул Шульгин. – Ты что, меня жалеешь? Осенева жалеешь? Хватит обсуждать командование. В армии это не полагается. Вот приеду к тебе в гости домой, тогда можешь крестить эту бестолковщину матюками… А в строю, дорогой мой, извольте молчать…

– Есть, товарищ лейтенант, – козырнул Матиевский и ухмыльнулся. – Насчет гостей намек понял. Буду ждать вас дома с нетерпением.

Шульгин обернулся на оставшихся людей.

– Приготовиться к движению. Собрать вещмешки. Оправиться. Как только вернется группа Богунова всем строиться в походном порядке.

Солдаты зашевелились. Загремели банками в вещмешках. Заплескалась вода во флягах. Защелкали патроны в снаряжаемых магазинах. Показались из дульных срезов скрученные жгуты промасленных бинтов.

Мимо Шульгина прошел угрюмый Касымов, поглядывая вокруг враждебным колючим взглядом. Касымов прошел близко, обиженно дыша и едко сплевывая под ноги желтой от табака слюной. На одном плече висел туго набитый вещевой мешок, самый объемный во всей их рейдовой роте. Касымов направился к отхожему месту, откуда недавно вынырнул Шкловский. Скрылся от всех за черными зубцами камней.

Матиевский с Шульгиным присели на камни. Привычно откинулись на вещевые мешки. Затянулись сигаретным дымком, Матиевский – едким жгущим глаза солдатским «Памиром», который здесь в шутку называли «Покурил и помер», Шульгин – ароматными ростовскими сигаретами «Наша марка», купленными на офицерское жалование в полковой лавке.

– Все, последний перекур, – заметил Шульгин, – как только вернется сопровождение из шестой роты, поднимаем людей. Продолжим войну, как по расписанию.

Шульгин прикрыл глаза.

– И чтобы в строю без разговоров… Отдыхайте лучше…

И Шульгин продемонстрировал удивительную способность мгновенно погружаться в безмятежный сон.

Сошли со лба морщины.

В недосказанной фразе замерли уголки губ.

Провалились тени под закрытыми веками.

Но только ненадолго застыли ресницы, и щека упокоилась на складках бушлата. Глаза Шульгина внезапно раскрылись. Он приподнялся, потер занемевшую шею.

– А вот и сопровождение. Легки ребята на помине…

Над колючим хворостом прошлогодней травы показалась помятая ушанка сержанта Богунова:

– Действуй строго по уставу, завоюешь честь и славу, – чеканил Богунов ядовитым голосом. – Представляете, товарищ лейтенант. Дожил. Мне только что вежливо предложили стать стукачом.

Богунов сжал квадратные кулаки.

– Сказали, что долг младшего командира докладывать о ненормальных явлениях в роте… Строго конфи-иде-енциально, тьфу-у-у… Не вышепчешь…

Богунов покачал головой:

– Ценная информация в обмен на досрочное увольнение… Нет, вы представляете?!

Матиевский покачал пальцем:

– Ну-у, и-и?..

– Чего, ну и?..

– Соглашение состоялось? Будем прощаться с уезжающим дембелем? Присядем на дорожку? А-а-а?

– Ах, ты, гад, – вскипел Богунов, – чтобы я продался…

– Тише, – поморщился Шульгин. – Не время трепаться. Поднимайте людей. Выступаем. Пять минут на сборы.

– Всем оправиться, подготовиться к выходу, – крикнул Богунов группе, и дымок перехваченной у Матиевского сигареты толчками взвился из его открытого рта. – И все за собой собрать, орлы. После себя ничего не оставлять, особенно боеприпасы. А то попадаются всякие раззявы, теряющие магазины с патронами и даже гранаты.

Мимо них к камням полевого сортира пробежал Осенев, сосредоточенно сжимая в руках громоздкий пулемет.

– Правильно, Осенев, – подмигнул ему Богунов, – в Афганистане даже в сортире нужно держать палец на пусковом крючке. А то некоторые салабоны расслабляются, теряют бдительность.

Неулыбчивый Осенев посмотрел на сержанта с укором.

Богунов поежился.

– Железный парень…

Осенев зашел за камни. Через некоторое время до Шульгина донесся неясный шум из-за камней, приглушенное ворчание и гневные сдавленные крики. Еще через минуту из-за камней выкатилась глыбообразная туша Касымова с вцепившемся в него маленьким Осеневым.

– Нет, ты пойдешь! Пойдешь сам и поднимешь… – упрямо твердил посиневший от напряжения Осенев.

Он сжимал Касымова за узкий ворот бушлата, и гигантский Касымов тщетно пытался оторвать сдавившие шею осеневские пальцы.

– Пошел ты-ы, – сдавленно хрипел Касымов, двигая воловьими плечами и шагая на Осенева, словно надеясь раздавить его тяжелой своей поступью, – са-ам лезь… Касымов тебе не ма-алчик. Лучше отстань, по-хор-рошему говорю…

Однако Осенев висел на нем камнем, и глухо лязгали пулеметы, слетевшие с плеч и встрявшие между разгоряченными телами.

– Что такое? Не по-онял… – вскипел Богунов, пружиной оторвавшийся от земли.

Так же пружинисто вскочил за ним удивленный Шульгин.

Поднялись с мест и другие солдаты.

Касымов, заметивший это всеобщее движение, дико взревел и лягнул Осенева кованым каблуком, так что тот закусил побелевшие губы. Оторвалось от земли щуплое тело Осенева, опрокинулось на жесткую щетину прошлогодней травы. Осенев пролетел несколько метров, но тут же вскочил и молча пошел на Касымова, оставив на земле врывшийся стволом в песок пулемет.

– Сам пойдешь и поднимешь, – упрямо шептал он, выставив перед собой маленькие расцарапанные кулачки.

Разъяренный Касымов, пробормотал что-то нечленораздельное на родном языке, давясь хриплыми гортанными звуками. Он ударил подходящего Осенева ногой с разворота тяжелым тупым движением, словно стряхивал с ноги застрявшее ведро.

Осенев опять отлетел на несколько шагов, но также беззвучно поднялся, закусил окровавленные губы и также непреклонно пошел на озверевшего Касымова, сплевывая кровью и медленно выговаривая:

– По-ойдешь и поды-ымешь…

– Да вы что, совсем охренели? – вскричал подбежавший Богунов, – сортир, что ли, не поделили, ненормальные…

– Он знает, что мы не поделили, – кивнул головой в сторону узбека Осенев. – И он сейчас сделает, как я сказал.

Осенев опять сделал решительное движение по направлению к Касымову, но Богунов уже придерживал его за плечи:

– Погоди-ка, Осень, дай мне лично с этим держимордой разобраться. Что он должен сделать?

– Он должен поднять выброшенные мины, – тихо сказал Осенев, вытирая кровь с разодранной щеки. – Он выбросил полученные мины со склона высоты. Облегчился, так сказать…

– Ах, ты-ы-ы… гад такой, – передернулся Богунов. – Облегчил свою задницу, зараза. Решил подарить душкам толовые заряды, чтобы на них подлетали наши бээмпэшки с ребятами. Вот шку-у-ура!..

Он развернулся к взвинченному, напряженному Касымову, прижатому к камням подходящими со всех сторон солдатами.

– Знает, гад, что за нами по пятам «духи» ходят, все наши окопы обшаривают, – вскипая гневом, выговорил побагровевший Богунов, – знает, что эти мины в их руки попадут, душара…

– Лучше не подходи-и… – взревел с каким-то неожиданным остервенением сгорбившийся Касымов. – Сознательный больна, да-а-а… Все сознательные больна, да-а-а… Во-он, капитана Шкловский тоже сознательный, а свою мину с обрыва бросил. Касымов видел, по-оняли…

Пулеметчик заметно дрожал в бессильной ярости.

– Капитана бросил… Ему ничего не скажут… Он начальник… А Касымов бросил, ему в морду плюют… А я не ишак совсем. Своего хватит. Больше всех Касымов всегда тащит.

– Вот что, шкура, – отрубил Богунов, – полезешь за своими минами и за миной капитана Шкловского. Немедленно полезешь. А Шкловскому мы эту мину поднесем на блюдечке. Лезь, мразь…

– А вот это видал? – выкинул перед собой сложенную кукишем пятерню трясущийся от злости Касымов.

Губы у него дергались, в глазах мутью плескалось бешенство.

– Фанерой полетишь, – шагнул к Касымову разгоряченный сержант.

Касымов взревел, сорвал ремень тяжелого пулемета и вдруг легко кинул оружие на левую руку и правой заученно лязгнул затвором.

– Сам полетишь, с-сука, все-е полетите-е-е, все-е… – заорал он, бешено кося помутневшими глазами.

– Отста-авить, – раздался вдруг оглушающий возглас Шульгина. – Сержант Богунов, наза-ад. Рядовой Осенев в сторону.

Солдаты рассыпались по сторонам, пропуская лейтенанта и встревоженно ежась под прицелом мощного пулемета, способного уложить всю их группу одной стригущей очередью.

– Прекратить разговоры…

Шульгин шел к мечущемуся Касымову спокойным, уверенным шагом, неуклонно сокращая небольшое расстояние между ними и закрывая солдат своей спиной.

– Не, подходи-и… – свистел голос пулеметчика, – Совсем не подходи-и…

Но Шульгин шел навстречу черному зрачку пулеметного ствола, спокойно и сосредоточенно.

Касымов угрожающе шипел что-то, сбиваясь на родной язык, тряслись на спусковом крючке пальцы, вздулись вены на мощной шее под распахнутым воротом.

Шульгин дошел до пулеметчика, спокойно взялся правой рукой за пулеметный ствол и выдернул его легким движением из ослабевших рук Касымова.

– Приказ остается прежним, – негромко, но очень внятно сказал Шульгин. – Поднять из ущелья все мины.

– Не-е-а… – вяло возразил Касымов, безразлично глядя по сторонам опустевшим взглядом.

– Ну, что ж! Нянчиться с тобой тоже не будем, – усмехнулся Шульгин и скомандовал резким решительным голосом:

– Приготовиться к выходу. Занять места в походном порядке. Приготовиться к движению.

Солдаты с шумом выстроились в одну колонну друг за другом, но не беспорядочно, а так, как всегда двигались на операциях по узким горным тропам. Каждый в этой живой цепочке знал, за кем он всегда должен следовать, и кто всегда должен следовать за ним.

– Порядок движения меняется, – скомандовал Шульгин, – рядовой Касымов освобождает свое место в колонне.

Головы солдат вопросительно обернулись к сидящему на земле пулеметчику.

– Касымов остается здесь, – пояснил Шульгин. – Группа освобождается от солдата, не желающего выполнять свои служебные обязанности. Прощай, Касымов.

Шульгин резко махнул рукой немного растерявшимся солдатам:

– Сержант Богунов, приготовить группу к маршу.

Богунов пожал плечами и занял привычное место в голове группы. Шульгин обернулся к оторопевшему испуганному Касымову, кинул ему под ноги пулемет:

– Это тебе пригодится, Касымов. Скоро сюда заявятся гости. Принимай их с радушием. Можешь сам подарить им эти мины. До свидания!

Шульгин кивнул Богунову, и группа начала движение, оглядываясь на оставшегося товарища.

Они прошли уже половину горного хребта, то ныряя в расщелины камней, то выходя на открытое пространство, когда позади раздалось какое-то шумное жалостливое сопение.

Группу догонял задыхающийся, потный Касымов.

Бессильные слезы текли по его лицу.

В руках он держал за хвосты мины, похожие издалека на глушеную пузатую рыбу.

Касымов боялся подойти к группе близко.

– Товарищ лейтенант, простили бы вы его, – раздался чей-то голос.

Шульгин обернулся, с любопытством прищуривая глаза.

Голос принадлежал рядовому Осеневу.

24

– Товарищ лейтенант, – бормотал за спиной Шульгина Матиевский, – здо-орово вы шагали на пулемет. Прямо как Матросов. Я даже глаза зажмурил. Это же одно движение пальчика, и – море крови. Как вы так смогли? Вы что не боялись?

– А я, практически, детдомовский пацан, Матиевский, – улыбнулся Шульгин, – мне, безотцовщине, восьмилетку пришлось в интернате заканчивать. Интернат был, между прочим, имени упомянутого Матросова. Собрали в этом интернате педагогические ошибки города. Всех, кого за ухо из обычной школы вытащили, – Шульгин наклонился к Матиевскому и понизил голос. – Так вот, Сережа, заметил я с малолетства, что наглые типы звереют, когда их начинают бояться. Если такой тип заметит, что его боятся, пиши пропало. Так его занесет, что уже не остановишь. А наглый, еще не значит смелый…

Шульгин оперся автоматным прикладом на камни, легко запрыгнул на крутой валун, протянул Матиевскому шершавый пыльный приклад. Солдат ухватился за приклад, поставил ногу на камень и плавно всплыл наверх, вытащенный лейтенантом точным решительным движением. В Афганистане часто ходили такими боевыми парами, оглядываясь друг на друга и вовремя подавая руку помощи, натренированно, заученно, помогая экономить силы.

– Важно не показывать страха, ну и, конечно, важно диктовать свою волю, – добавил Шульгин, и пожал плечами, – по-моему, не такая уж и сложная штука.

Матиевский приглушенно захохотал.

– Ага. Все очень просто. Надо запомнить… Продиктовать волю, и не показывать страха… Ха-а… Да тут пять раз обделаешься, пока страх спрячешь… А про волю и слов-то нет…

– «Метель-один», я, «Метель», прием, – захрипела шульгинская радиостанция.

– «Метель-один» на связи, – отозвался Шульгин.

– Вижу вашу группу, подошли как раз к самовару, как там у вас?

– У нас все в порядке, – спокойно ответил Шульгин, умалчивая о недавнем происшествии.

– «Метель-один», – захрипел эфир. – Перейди на нашу ротную частоту и слушай меня внимательно. Слушай, «Метель-один». Все рейдовые группы «Метели» собрались у назначенных позиций. Присмотрись теперь. Видишь, впереди чистое плато протяженностью более двух километров. Просто чистая скатерочка, а не плато. Посмотри на чудную картину. Заметь, не видно ни одной складки на местности. Положение хреновое, прикинь к носу… Можешь представить, что произойдет, если на той стороне спрятался хоть один «духовский» ствол?

Шульгин обеспокоено осмотрел плато.

– Мы у них окажемся прямо на ладони, «Метель». Просто как в учебном тире. Расстреляют всех, просто шутя…

– Вот именно, «Метель-один»…

Шульгин озабоченно нахмурился. У ротного командира Алексея Орлова было блестящее чутье, присущее матерым, долго воевавшим солдатам. Орлов предвидел опасность, верно угадывая ее с первого взгляда, и нередко его замечательное чутье спасало роту. И тут ротный тоже не ошибался.

Ровное чистое плато лежало между ними и преследуемыми душманами.

Ни одной складки, ни единого бугорка или камня не было заметно на гладкой поверхности этого страшного плато.

Жуткой казалась эта распластанная пустыня для привыкших искать укрытия бывалых солдат.

Уже несколько часов подряд душманы почти не проявляли себя, и рейдовые роты двигались без всякой стрельбы, но ощущалось, здесь противник не упустит верный шанс отыграться за недавние потери.

– Да, – подтвердил Шульгин еще раз, – мрачноватое местечко. Плато гладкое, как скатерочка, ни одной складочки. Зацепиться не за что. Нужно посылать группу на фланги. Пусть сделают по соседним хребтам приличный крюк километров на десять. Нужно отправить не меньше взвода и ждать несколько часов, пока они будут обходить это плато.

– Хорошо соображаешь, замполит, – похвалил Орлов, – сразу видно тактическое мышление. Я точно так и доложил Первому. И, представь себе, получил выговор…

Появилась в эфире пауза, словно Орлов думал, как мягче передать разговор с командиром полка.

– В общем, замполит, сказали, что мы, пионеры, дипломаты на веревочках… На месте топчемся. Приказано прекратить разговоры… И перейти плато немедленной атакой в лобовую. «Оснований» для паники, по их мнению, не наблюдается.

– Прямо, так уж немедленно? – усомнился Шульгин. – А минометная батарея еще не подтянута, зря мы, что ли, тащим их боеприпасы. Что за спешка?

– Вот именно, шило какое-то чешется у них в одном месте, – заворчал Орлов, – то спят часами, эфир вымирает. То вперед, давай-давай, поддерживай темп наступления… В общем, замполит…

– Да, я все понял, «Метель», – сказал Шульгин, – моих ребят нужно снова ставить в авангард. Задача ясна. Выходим на плато, не прекращая движения.

– Вот именно, – подтвердил Орлов. – Лейтенанта Алешина я не могу подставлять под удар. По известным обстоятельствам. А ты, замполит, парень везучий… Вот и действуй, на свое усмотрение…

Шульгин махнул рукой остановившемуся Богунову.

– Сержант, пулеметчика – в голову колонны, – он обернулся к встрепенувшемуся Осеневу, – Женя, пойдешь первым.

Оглянулся на Касымова, сжавшегося затравленно, ничего не сказал, отвел глаза.

– За пулеметчиком Осеневым следую я. Остальным топать за нами и действовать по обстановке. Главная задача – пересечь это плато, – лейтенант улыбнулся. – Богунов с Касымовым прикрывают всех сзади. Давайте, парни! Приготовьте запасные магазины. Пять минут для перекура. И выходим на плато… Все!

Он отрубил этим коротким словом все, оставшееся за спиной, словно махнул невидимым топориком, и повисла в воздухе недолговечная тишина, тут же в клочья разрываемая шорохом переворачиваемых вещевых мешков, лязгом снаряжаемых автоматных магазинов, шелестом разрываемых квадратных пакетиков патронов, похожих на мирные упаковки дешевого грузинского чая.

Первым выступил на распаханную равнину Осенев, жмурясь от прямых коротких лучей яркого весеннего солнца. Он шагал деловитыми маленькими шагами, поправляя время от времени сползающий с плеча ремень пулемета, и в бесстрастных глазах его можно было прочесть только деловитую серьезность и сосредоточенность.

Десять шульгинских солдат один за другим вышли на плато. Прошли в немом молчании две сотни метров на глазах окопавшихся рот.

Каждый из них ждал обстрела в любую минуту.

Каждый чувствовал натянутыми нервами страшную опасность.

Каждый понимал, что шаг за шагом приближаются они к невидимой грани предстоящего боя.

И предчувствие многоопытного Орлова не обмануло…

Группа едва дошла до середины плаца, и только пересекла она какую-то невидимую черту, забил издалека гулкими молоточками тяжелый крупнокалиберный пулемет, взрывая фонтанчиками землю под ногами шульгинской группы. Он бил будто из космоса, невидимый и невыявленный, но летели стриженные клочья травы под ногами шульгинских ребят, и гудели звонкими осами летящие в воздухе пули.

В одну минуту распласталась по земле шульгинская группа, вжалась в землю.

Умели шульгинские солдаты окапываться на глубину штыка безо всякой команды в несколько мгновений.

Слетели вещевые мешки со спин.

Замелькал черный глянец саперных лопаток.

Полетела россыпь земли на брустверы окопов.

Легли под руки запасные магазины, плотно набитые патронами.

Война началась…

Самым первым вынырнул из мелкого окопчика ствол осеневского пулемета.

– Начинаю огонь, товарищ лейтенант, – крикнул Осенев лейтенанту.

И тут же дробью застучал пулемет, прикрывая свинцовым зонтиком окапывающуюся шульгинскую группу.

Хорошо стрелял аккуратный Осенев.

Целился, не нервничая, сосредоточенно, без вздоха.

Но страшно неравны были условия для двух встретившихся в бою пулеметчиков.

Оружие Осенева, самое мощное для стрелковой роты, бьющее на полторы тысячи метров, здесь на плато оказалось бесполезным. Не доставали пули осеневского оружия до надежно обложенного камнями душманского крупнокалиберного пулемета. А пулемет этот выстригал страшной косой прошлогоднюю траву над головами вжавшихся в землю шульгинских ребят.

– Не достаю, товарищ лейтенант, – задыхаясь, крикнул Осенев – Бесполезно… Этот ДэШэКа бьет дальше моего. Дальность предельная. И почерк у этой душманской трещотки знакомый…

Осенев приподнялся над бровкой выкопанной земли, и тут же хлестнула наотмашь по лицу россыпь мокрого песка, задетого летящими пулями.

– Тот самый, товарищ лейтенант, – крикнул Осенев, – тот самый ДэШэКа, который уложил вертолеты и наших ребят… Понимаете…

Шульгин тоже настороженно приподнялся над ровиком своего хлипкого укрытия. Действительно, очень знакомый звук был у бьющего длинными очередями мощного пулемета. Да и не могло быть у душманов столько оружия, чтобы выставлять его для русских солдат, как на выставке.

– Верно, говоришь, Осенев, пулемет наверняка тот же самый, – сказал Шульгин. – И за станком, возможно, стоит тот же самый гренадер…

– Значит, будем сводить старые счеты, – выкрикнул Осенев, перекрывая стучащие молоточком звуки ротного пулемета. – Коне-ец этому ДэШэКа… Действую… по своему усмотрению…

И в следующее мгновение Шульгин увидел словно пружиной вывернувшегося из земли Осенева, приседающего под тяжестью ротного пулемета.

Добровольно вылезший из окопа Осенев летел по распаханной земле длинными метровыми шагами, не пригибаясь.

Он вытянул бледное лицо навстречу скрывшемуся за далью неприступных метров противнику и бежал прямо на вскинутую жутким веером вереницу пуль.

И беспощадные свинцовые осы, хлеставшие вокруг него жаркими жалами, чудом оставляли его невредимым и будто избегали его.

Пулеметные очереди вырывали вокруг него полосы, чертили ножами по рыхлой пашне земли, но Осенев переступал через эти разрытые горячим свинцом полосы, и бежал дальше, опустив голову с шапкой, и оторванное серое ухо шапки дрожало над его головой, колыхаясь от каждого шага.

– На-азад, – запоздало крикнул восхищенный Шульгин и затаил дыхание, как и многие следившие за стремительным броском ротного пулеметчика.

Смертельным риском сопровождался каждый шаг бегущего Осенева.

Каждое мгновение можно было ожидать гулкого шлепка пули, пробивающей пластины солдатского бронежилета, но Осенев продолжал бежать, неуклюже выворачивая ноги из распаханной пашни.

– На-зад, – снова крикнул Шульгин, но уже никто не слышал его резких окриков.

Поднимались над ровиками земли остальные парни шульгинской группы, выталкивали себя под огонь страшного пулемета, бросались вслед за пулеметчиком без всякой команды.

– На-зад, – кричал Шульгин, но уже и сам выкручивал тело в броске за бегущими солдатами навстречу гудящим пулям.

Так под его рокочущими гневными окриками пробежала вся группа несколько сотен метров и рухнула рядом с резко прервавшим бег пулеметчиком.

Осенев словно издали увидел незаметную узенькую складку земли, в которую падали теперь следом за ним все ребята из шульгинской группы. Они набивались в эту крохотную щель земли, молча и плотно.

– Осень, ка-акого хрена, – раздался из-под шевелящейся массы задыхающейся голос Богунова.

– Выбираю позицию для стрельбы, – хладнокровно ответил Осенев, выворачивая длинный ствол пулемета из-под хрипящих тел.

– ДэШэКа бьет на дальность две с половиной тысячи метров. Мой пулемет только на полторы тысячи. Значит, нужно уравнять условия. – Осенев выкинул ножки пулеметного ствола на рыхлую землю. – Вот теперь поглядим, кто умеет воевать…

В следующую минуту его пулемет зарокотал дробными очередями, и вся группа замерла в ожидании исхода этого страшного поединка.

ДэШэКа бил по Осеневу непрерывно длинными выгрызающими пласты земли очередями. Всплески влажной земли сыпались на прижавшиеся друг к другу тела солдат.

Осенев отвечал короткими точными очередями с удивительным спокойствием, словно повторял несложное упражнение для стрельбы в мирном тире.

Этот «разговор» между двумя стволами, истерично лающим и коротко возражающим, был слышен всему личному составу подобравшегося к плато полка.

Осенев лежал на шевелящейся под ним груде солдатских тел, среди которых с вывернутыми руками ерзал лейтенант Шульгин, и спокойно гасил жуткую огневую точку, чье свинцовое дыхание опаляло залитое солнцем плато.

И ДэШэКа замолчал.

Истеричный лай пулемета вдруг захлебнулся на вздохе, и если бы Шульгин, сжатый солдатскими локтями, мог что-то видеть, то навсегда запомнил бы взлетевшую над камнями душманскую чалму, пробитую пулями осеневского пулемета.

Умолк сиплый голос вражеского оружия, и поднялась в атаку вся оставшаяся «Метель». Поднялись разом все орловские парни в каком-то единодушном порыве, не нуждавшемся в командах, и рослый Орлов, едва успевал за своими солдатами, зло хватая воздух оскаленным ртом.

Четыре взвода орловской рейдовой роты шумно пронеслись по глинистой пашне, размахивая хрипло рокочущими огнем стволами. Они перепрыгивали через узкую расщелину, в которой копошилась шульгинская группа, трамбующая в ужасной тесноте друг другу кости коленями и локтями.

– Полегче, сво-олочи, полегче… – беззлобно хрипел Матиевский. – Морду не трогайте. Греческий профиль испортите…

– Кишки выла-азят, – вторили ему сдавленные голоса.

– Куда каблуком, куда… Ухи мои, у-ухи… – стонал чей-то голос под грузным Богуновым.

Ротный Орлов замедлил возле расщелины бег.

Наклонился над клубком сцепившихся тел.

– Вот это замес? – рассмеялся он. – Где тут Шульгин?