355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Геннадий Васильев » В Афганистане, в «Черном тюльпане» » Текст книги (страница 6)
В Афганистане, в «Черном тюльпане»
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 04:15

Текст книги "В Афганистане, в «Черном тюльпане»"


Автор книги: Геннадий Васильев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

17

– Как вы думаете, Саша уже получил телеграмму? – Татьяна Алешина смущенно улыбалась Анне Ивановне через решетку приемного отделения.

Им разрешили встретиться под строгим секретом. Сестра приемного отделения прохаживалась за спиной Анны Ивановны с неприступным лицом. То, что категорически запрещалось другим в целях строжайшей гигиены, было тайно позволено жене афганского офицера.

– Он уже знает? – взволнованно шептала Алешина.

– Конечно, знает, – убежденно сказала Анна Ивановна. – Я твою телеграмму сразу отнесла одному важному начальнику, работнику военкомата. Он мой сосед, живет под нами. Себя, говорит, не пожалею, немедленно будет телеграмма доставлена.

Анна Ивановна подняла к глазам уголок платка.

– У военных есть такая особая связь, похитрее нашей, телеграфной. Эс-Вэ называется. По этой связи сразу можно шифровку любую передать в штаб. А тут такое дело, – Анна Ивановна потерла глаза, – самое важное на свете! Человек родился!

Алешина счастливо вздохнула.

– Приняли телеграмму бесплатно, – продолжила Анна Ивановна. – Сказали, передадут без промедлений из рук в руки. Это же такая радость! Каждый возле нее погреется немножко!

У Алешиной выбилась из-под больничной косынки пшеничная прядь. И в глазах заплескались веселые искры.

– Правда, он обрадуется… – зашептала она. – А я так всего боялась, я же такая трусиха, ужас… Живот большой стал, а я же такая маленькая. А он и не видел ничего. Ни живота, ни моих схваток…

Алешина шептала сбивчиво, плохо соображая, что она говорит, но какая-то очень важная мысль пробивалась в ее сознании.

– Я думаю… Мне кажется… – прошептала Алешина, – если теперь нас двое так сильно будут его ждать, то он тогда точно вернется…

Она перевела взгляд на побледневшее лицо Анны Ивановны и вдруг заметила влажные дорожки слез.

– Что же вы плачете… – испугалась она, – вы не верите?.. Правда…

– Что ты, что ты, – прошептала Анна Ивановна, – вы с маленьким Сашенькой обязательно дождетесь. Просто у нас с тобой теперь так много общего, – Анна Ивановна насухо вытерла глаза, – ты теперь мать, и я тоже. И обе мы ждем родных с войны…

Она развернула в руках последнее письмо своего сына.

– Вот, посмотри, – Анна Ивановна показала серый конвертик с голубым треугольником и неровными строчками мальчишеским подчерком: Полевая почта 89933. Осеневу Е.Г.

– Господи, – ахнула Алешина, – адрес такой же… Как у Санечки… Мамочки… Значит, и вы тоже, – она ошеломленно приподняла узенькие плечики, – значит, нам теперь вместе ждать! – она протянула сквозь решетку руки к Анне Ивановне. – А я сразу почувствовала, что вы будто своя, родная такая… Правда, правда… Я всем сердцем почувствовала. Мы теперь с вами родные! А знаете что… Давайте теперь вместе ждать!

Алешина подняла глаза вверх.

– Если мы будем все вместе ждать, – она вдруг всхлипнула, – они к нам обязательно вернутся!

18

– Шульгин, принимайте незваных гостей, – раздался голос капитана Шкловского, батальонного замполита, молодого тучного офицера с рыхлой фигурой и, казалось, немного укороченными ручками и ножками. Он вышагивал среди камней осторожной аккуратной походкой, взмахивая маленькими ручками, озабоченно глядя под ноги, подобно петербургской барышне, лавирующей посреди луж на городской мостовой.

– Мы к вам в гости с подарками… Вот, батальонная батарея не управляется, – слегка задыхаясь, сказал Шкловский. – С вертушек сбросили двадцать ящиков с минами. Если оставить все в батарее, они же с места не сдвинутся, вгонят их в землю по плечи эти мины. Трофимов приказал раздать всем поровну. Я вот для примера личному составу лично взялся нести одну мину.

Шкловский повернулся и показал торчащий из его тощего вещмешка хвост мины.

– Давайте, товарищ лейтенант, проявляйте фронтовую солидарность, окажите помощь нашей карманной артиллерии.

Шкловский сделал серьезное лицо, словно стараясь обрести солидность, недостающую его молодому возрасту. Он вообще старался выдерживать дистанцию между собой и всеми офицерами батальона. Обращался со всеми подчеркнуто по-уставному, по званиям и на «вы», держался суховато и вежливо, редко улыбался и никогда не шутил. Не участвовал в перекурах, и даже на общих батальонных застольях, куда силком тащил его батальонный командир Трофимов обмывать ордена, звания или поминать погибших, он приносил с собой сок или пенистый лимонад в банках и, прикрывая ладонью кружку от крепких угощений ротных офицеров, пил только свой лимонад, глотая его с какой-то суровой важностью.

Может быть, замполит батальона опасался хоть на мгновение потерять свое начальственное положение среди офицеров, многие из которых были старше его по годам и жизненному опыту? Может быть, ревниво берег свой авторитет от каких-то пятен, а, может, просто не умел Шкловский быть искренним и естественным, но только велась всегда какая-то странная игра в субординацию между Шкловским и подчиненными, и многое казалось в этой игре фальшивым.

– Утреннюю политинформацию уже провели, товарищ лейтенант? – деловито спросил Шкловский, доставая из планшета чудом сохраненную в чистоте нарядную красную папку. – Я вас уже инструктировал, что если нет возможности во время операций проводить двухчасовые политические занятия, нет подобающих условий, то политинформация минут на десять – это мероприятие возможное и важное.

Шульгин поморщился, не зная, как ответить: соврать с легкостью, как лихо врали взводные о проводимой политработе, или ответить прямо, а значит грубо.

– Возможность трепаться есть всегда и везде, – наконец нехотя сказал Шульгин, – только хотя бы здесь в горах отдохнуть от лишней болтовни, товарищ капитан.

Шульгин неловко пожал плечами и посмотрел Шкловскому в глаза:

– Ну, пустая же трата времени – воздух сотрясать языком. Тут бы успеть оружие почистить, боеприпасы пересмотреть, портянки сменить. Да просто на спине посидеть перед тем, как на целый день такую вот ношу на шею кинуть.

Шульгин кивнул на туго набитые вещевые мешки.

Шкловский сердито поджал губы.

– Это же ни в какие ворота… Хоть уши зажимай, не понимаю… Знаете, товарищ лейтенант, что вы на самом плохом счету в нашем полку, как политический работник. Вы бы вот поменьше махали шашкой, а работали, как подобает коммунисту. Вы же не так давно из училища, весь теоретический курс партполитработы еще наизусть помните. А я не удивлюсь, если узнаю, что у вас партийное собрание не приводилось с Нового года.

Шульгин усмехнулся. Партийное собрание в их роте не проводилось уже не три месяца, как наивно ужасался Шкловский, а больше года, хотя аккуратные липовые протоколы, заполненные ротным писарем по шаблону, регулярно сдавались в канцелярию батальона. Однако такой правды Шкловский не выдержал бы.

– Вы меня пригласите на ближайшее партийное собрание, товарищ лейтенант, – проворчал Шкловский сухо, – я выступлю с докладом о необходимости активной политической работы в боевых условиях. Жду вашего приглашения.

Шкловский выпрямился, скрестил короткие ручки на заметном животике, который едва стягивали пластины новенького чешского бронежилета. Он вызывающе поглядывал на Шульгина, будто ожидая немедленного приглашения на столь высоко ценимые им собрания.

Шульгин пожал плечами:

– Вряд ли вы расскажете нам что-нибудь новое, товарищ капитан. Между прочим, на государственных экзаменах, которые я в военном училище сдавал не так давно, как вы точно заметили, мне именно такой вопрос и достался: партийно-политическая работа в боевых условиях. Интересное совпадение, не правда ли, товарищ капитан? Из сотни вопросов досталась та тема, которую уже через несколько месяцев пришлось проверять на практике.

Шкловский хмыкнул, взмахнул пухлой ладошкой с маленькой расческой, которую он словно фокусник вытащил из глубины многочисленных своих карманов:

– Интересно, товарищ лейтенант, как вас оценила Государственная комиссия?

– А вы поглядите мой диплом, – ответил Шульгин, – в моем личном деле лежит оценочный лист. Государственный экзамен сдал на отлично. Я отвечал самым первым председателю экзаменационной комиссии, какому-то московскому генералу из ГЛАВПУРа. А вы сами знаете, во время «ГОСов» столичным генералам в училищах демонстрируют только самых сильных выпускников. Чтобы произвести на них неизгладимое впечатление.

Шульгин пододвинул к себе автомат, резким движением скинул крышку ствольной коробки, и стал разбирать оружие отточенными выверенными движениями, продолжая спокойно разговаривать с напряженным Шкловским.

– Генералу ответ понравился.

Шульгин усмехнулся, продолжая протирать промасленной ветошью спусковой механизм.

– Даже предложил оставить меня на кафедре партийно-политической работы преподавателем. Наши офицеры чуть не окаменели. Потом ротный осмелился возразить. Если бы, говорит, товарищ генерал, вы все четыре года с этим отличником бились насмерть, вы бы ему только одно направление выдали – в рудники, на Колыму. Я, говорит, сам туда попрошусь, если он в училище останется.

Шульгин развел руками:

– На Колыму, правда, разнарядки не было. Но вот в Кушкинскую дивизию была единственная разнарядка. Говорят, дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут. Но вот я на Кушке был, а потом оказался еще дальше Кушки, и командую, как правило, небольшим отделением в группе прикрытия.

Шульгин кивнул в сторону прислушавшихся к разговору парней из авангардной группы.

– Если посмотрите мой аттестат, обратите внимание, мог получить золотую медаль, но на последнем четвертом курсе срезали на экзамене по уставам. Сказали, нельзя ставить больше того, что вытворял все четыре года. Поставили троечку с натяжкой.

– Да, – крякнул Шкловский внушительно, – с уставами вы, действительно, не в ладах до сих пор. Просто удивляюсь, как вам удается сохранять авторитет среди личного состава. Не вижу никакого личного примера от вас. А личный пример для офицера – это буквально все! – Шкловский качнулся, шевельнув завязанную на тесемках вещмешка мину, словно специально выставленную напоказ. – Ладно, товарищ лейтенант, не буду мешать распоряжаться с боеприпасами. Мины на этой операции нужны просто как воздух. Вчера мы бы ни на шаг не продвинулись, если бы не собственная батарея за спиной.

Шкловский присел в окопе, раскрыл свою папку и принялся листать густо исписанные страницы. Шульгин тем временем вызвал Богунова и показал ему на ящики с боеприпасами.

– Принимай подарки, сержант, от нашей батальонной артиллерии. Раздай каждому солдату минимум по одной мине, а там уже смотри индивидуально. У кого позволяет здоровье, тому в нагрузку – вторая мина. Только предупреждаю, дембелей не выделять, раздать всем поровну.

Богунов развел руками:

– Обижаете, товарищ лейтенант. Между прочим, это только в примерной разведроте, которой нам всегда глаза тычут, дембеля налегке в горах ходят. Всю тяжесть у них молодежь зеленая таскает. У наших дембелей таких барских замашек не наблюдается. Берем пример с родных офицеров, которые тоже носильщиков не держат, не то что некоторые, – Богунов покосился на батальонного комиссара, сердито шуршащего газетами, вынутыми из тощего вещевого мешка.

– Некоторые вещмешки бумагой набивают, – хмыкнул Богунов, – питаются вроде воздухом, а спят, наверное, под газетками.

Шульгин украдкой показал сержанту кулак. Богунов ловко выпрыгнул из окопа, не в силах спрятать нахальную улыбку. Тут же загрохотал над окопами его зычный голос.

– Товарищ лейтенант, – обиженно и неприязненно заговорил Шкловский, – смотрю я на вас и просто удивляюсь. Вы разве не понимаете, что с подчиненными надо обращаться исключительно на «вы». Это удерживает их от ответного тыканья, не провоцирует на хамство. И вообще, у вас какие-то легкие отношения с личным составом. Я бы даже сказал – панибратские. Не армия тут у вас, а какая-то партизанская вольница. Просто удивительно, как это солдаты еще подчиняются вам и сохраняют какое-то уважение?

Шульгин внимательно посмотрел на Шкловского.

– А я, товарищ капитан, удивляюсь совсем другому. Вот мы с вами – русские люди, кажется, и говорим по-русски, а языки у нас с вами будто бы разные…

19

Их разговор перебила шумная веселая возня, которую устроил насмешливый Богунов вокруг ящиков с боеприпасами.

– Объясняю для непонятливых, – громко говорил Богунов, – чтобы потом не били в грудь ногами… К нам доставлены подарочки от любимой артиллерии, – Богунов покрутил миной над головой, – каждому штука, а для особо избранных – две. Прошу разбирать без драки и по очереди. Хватит всем – жадных просим не волноваться.

– Ничего себе подарочки, – ворчал кто-то, – мало нам своих боеприпасов? На десять дней боев набрали, не разогнешься. Так еще от ленивых соседей перепадает.

– Ага, нашлись подарочки! Нет, чтобы жратвы подбросили, скоро паек кончается. А то эти железные окорочка не пожуешь, зубы обломаешь…

– Зато вот вам гантельки каждому! Ха-а… Физкультура для рейдовой роты. Вот, кончатся патроны, будем бегать за «духами» и по темечку их, паразитов, гантелечкой, по темечку…

Богунов критически оглядывал каждого подходящего, словно лошадь на базаре, похлопывал, пощупывал.

– Худоват, плоховат, парниша. До второй мины не дорос. Получай одну. Кто следующий? Ага-а! Товарищ Матиевский. Вот она, каланча пожарная! Глаза завидущие, руки загребущие! Тебе за особую вредность характера две мины.

– Ох, и обижусь я на тебя когда-нибудь, гражданин начальничек, – огрызался Матиевский, – отрастил шею, из-под ушей сразу плечи начинаются. Щеки лопатами. И еще на стройных юношей обзывается. Телеса бегемотские…

Солдаты сопровождали их перепалку дружным хохотом.

– Следующий, следующий… Недовольные жизнью и начальством злопыхают в сортирах, глубоко вдыхая тамошние ароматы. Осенев, подходи, не робей, тебе по росту положена только одна порция железятины.

– Плохо меряешь, сержант, – Осенев подобрался, нахмурился, – я потяну и вторую мину.

– Ты что, Осень, сдурел, – крикнул кто-то из солдат, – мало тебе пулемета для твоей комплекции.

– Ага… Он скоро миномет за спину повесит для равновесия.

– Ну, дает Осина. Гнет крепче железа!

Богунов развел руками:

– Коллектив единодушно не одобряет. И лейтенант приказал, всем по-справедливости. На килограмм живого веса строго по норме. Вот этому амбалу две мины, как слону припарка.

Богунов развернулся к подходящему Касымову. Гигантская фигура второго ротного пулеметчика нависла над снарядными ящиками.

– Что-то мы не торопимся, Эльдарчик? Захворали что ли?

– Ага… Больной совсем. Ноги, падла, натер… – угрюмо проворчал Касымов, еще не остывший от недавней стычки над окровавленной плащ-палаткой. – Две мины не надо, сержант. Не ишак, Касымов. Давай одна мина. Две не надо… Не молодой уже.

– Что ты говоришь, – насмешливо всплеснул руками Богунов, – мы уже навоевамшись. Нас пора с оркестрами и цветами встречать. Вот вам еще один пионер с дипломатом на веревочке, как выражается наш комполка Сидорчук.

– Ты сказал, да-а… Сказал… Вообще мина брать не буду, – вдруг зло огрызнулся Касымов и как-то угрожающе осел на своих гигантских кривоватых ногах. – Не нанялся Касымов мины таскать. Мне пулемета хватит, да-а… Минометчики эти во-о-н день сидят, ночь сидят на одном месте, да-а-а… А я с этой боеприпасой бегай сюда-туда…

Касымов сжал кулаки и напрягся, бегая взбешенными глазами по насмешливому лицу своего сержанта.

– Ты кулачки свои лучше разожми, Касым-джан, расслабься, – как-то задушевно заговорил Богунов, улыбаясь и смешливо подрагивая бровью. – Я же кипящих чайников не боюсь. Покипишь, покипишь и перестанешь! – Богунов вдруг быстро наклонился к самому лицу Касымова так, что тот испуганно отпрянул назад, и прошептал тихо, чтобы не донеслось до офицеров, наблюдающих за ними издалека. – Не возьмешь мины, душара, руки переломаю… Нечем будет косячок к губам поднести.

Касымов обмяк, с досадой схватил мины и как-то обреченно отошел в сторону, размахивая злосчастными боеприпасами, не замечая их чугунной тяжести.

20

– Ну, вот, товарищ лейтенант, – сказал Шкловский немного сдавленным голосом с сухим присвистом, – видите сами, сплошные неуставные взаимоотношения. Все у вас в роте как-то несерьезно, непрочно, все висит на волоске. Еще немного, и у нас на глазах случилось бы открытое неповиновение приказу… Воинское преступление, между прочим.

Шкловский закашлялся, достал из какого-то кармашка чистый носовой платок, аккуратно промакнул влажный лоб. Платок развернулся сияющей белизной, рванулся белым флажком на ветру из рук Шкловского.

– Я вас серьезно предупреждаю, – строго отчеканил Шкловский, скомкав в руках непослушный платок. – Наводите в роте настоящий дисциплинарный порядок. Партизанской вольнице должен быть положен конец. Солдаты должны обращаться к вам и к младшим командирам строго по-уставному. А вот с этими вашими смехуечками – один шаг до беды.

Шкловский развернул платок и принялся аккуратно складывать его в маленький квадратик, словно демонстрируя, как надо наводить во всем идеальный порядок.

Шульгин наблюдал за ним с раздражением.

– Все-то вы правильно говорите, – сказал он тихо, царапая ногтями содранный скользящим ударом пули лак на прикладе автомата, – одна цитата из устава, другая из учебника, третья из газеты. А вот интересно было бы посмотреть, как бы вы сами поставили на место этого неуправляемого дембеля. Если бы сами оказались на месте сержанта Богунова. Или вы думаете Касымов – послушный пунктик из ваших идеальных параграфов. Вытянется в струнку, ручки по швам, глазки в переносицу, и пойдет строевым шагом по этим камням, ать-два-а…

Шульгин хмыкнул, непроизвольно погладил автоматный приклад, ласково и успокаивающе, как домашнюю кошку.

– Читать лекции с кафедры, сочинять инструкции – занятие нехитрое. Лекторов и инструкторов развелось много. Даже чересчур много на душу населения. Вот если бы эти лекторы примеряли к себе все сказанное. Грузить других легче, чем нести самому. Да только грузить тоже надо с умом. Чтобы хребет не сломать…

Шкловский побагровел, задохнулся, сузил пожелтевшие от злости глаза:

– Сколько нужно грузить, столько и нагрузим, товарищ лейтенант. Не ваше дело. И понесете все, как миленькие. Не сломаетесь. Даже бегом побежите. Много стали размышлять. Лекции им не нравятся! – Шкловский вскинул пухлую ручонку с вытянутым указательным пальцем. – От лекций еще никому плохо не было! Может, вам, товарищ лейтенант, не только лекции, может, вам… вообще вся наша ленинская идеология не нравится?

Шкловский поперхнулся, закашлялся, хватаясь за лямки вещевого мешка. Видимо, вещевой мешок хоть и с небольшой тяжестью мешал ему свободно дышать, душил его. Не привыкший к походной амуниции капитан Шкловский теребил лямки, пытаясь облегчить давящую на его тучную фигуру тяжесть.

– Мы перенесем этот принципиальный разговор в полк. Поговорим о советской идеологии в более подходящих условиях. Например, в кабинете политотдела или на заседании партийной комиссии, товарищ лейтенант. Выясним, какие у вас сложились частные взляды? А сейчас выделите мне сопровождающих. Я собираюсь пройти на позиции шестой роты, проверить там ход политической работы.

Он развернулся в сторону соседнего горного хребта, прищурил близорукие глаза, словно примеряя расстояние до окопов шестой роты, которая звалась в эфире «Подковой».

«Очень ты там нужен, проверяльщик», – подумал про себя Шульгин и невольно усмехнулся, представляя, как тяжко придется на склонах крутого ущелья тучному начальнику с миной за потной спиной.

Шкловский круто повернулся к Шульгину:

– Долго мне ждать ваших людей, товарищ лейтенант?..

21

Все осталось прежним в стареньком Никольском храме. Черные покрова на аналоях, черная завеса на царских вратах, покрытый ажурным покрывалом высокий крест. Только все же показалось Анне Ивановне, что стало немного светлее среди траурного убранства церкви. И лицо священника показалось Анне Ивановне приветливее.

– Открыл вам Господь правду, – сказал священник с грустной улыбкой, – вижу, знаете теперь, где служит сын.

Анна Ивановна сбивчиво рассказала о событиях последних дней, а батюшка даже не удивился.

– Все промыслительно у Господа, – сказал он спокойно. – Вы хотели знать, какой крест вам нести? И вот теперь видите свой крест. Нелегкий это крест, скажу я вам, но каждому крест дается по силам. И сыну вашему выпал нелегкий крест…

Батюшка замолчал, опустил глаза.

– Только он его пронесет с честью. Большой пример покажет всем, я в этом уверен… Хороший у вас мальчик, – батюшка накрыл рукой серебряный крест. – Пример всем покажет и душу спасет. А ведь сказано Серафимом Саровским, спаси душу свою, и вокруг тебя спасутся тысячи… Одна душа спасается, и сколько озаряется света в мире…

Анна Ивановна с облегчением улыбнулась.

– Так мой сын спасется, – она побоялась поднять глаза на серебрянный крест. – Спасется, правда?..

Священник отвел от нее глаза и вздохнул.

– Душу спасет… Вы только молитесь за это…

Он обернулся и пристально посмотрел на пламя горящих свечей:

– Разгорелось страшная брань… Разбужен дух войны в людях. Вот что самое страшное…

Священник сосредоточенно перекрестился.

– Легко возмутить пламя вражды. Но угасить жар ненависти трудно. Огонь войны может пылать десятки лет…

Батюшка обернулся к Анне Ивановне.

– Знаете, как называют наши дети своих врагов в Афганистане?

Анна Ивановна покачала головой.

– Они их называют «духами». У наших детей душа еще не огрубела. Они остаются мальчишками. Поют песни. Снежками бросаются. Катаются с ледяных гор… Но видят они перед собой «духов» и сражаются с темной злобой, которую подняли против них страшные духи поднебесья.

Батюшка вздохнул, покачал головой.

– Это жуткая стихия – война. Война обнажает человеческие души. На войне всплывает все потаенное из души, вся грязь, нечисть льется рекой…

Батюшка закрыл глаза.

– Сколько мерзости несет война!

Затрепетали свечи от порыва ветра, словно донесся до них ураган далекой войны. Анне Ивановне даже показалось, будто колыхнулись ризы на иконах. Закачались кисти черных покровов.

Батюшка положил горячую ладонь на похолодевшие руки Анны Ивановны.

– Не скорбите, не теряйте надежды. Наши дети вынесут все.

Батюшка погладил материнские руки.

– Нелегко им, конечно. Очень нелегко… Но они выдержат!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю