Текст книги "Стихи. Часть 1"

Автор книги: Геннадий Чирясов

На пороге шестидесятилетия в миноре

 
Небо печали. Небо тревог…
Здравствуйте, память,
Я занемог.
Нынче на небе хмуро с утра,
Ни полоски для хлеба,
Ни намёка тепла.
Серой, недвижной дымкой укрыто
И далёко и близко —
Всё равно что молитва.
Прихожане читают – это мысли мои.
Горько свечи мерцают
На щеке – со щеки…
Здесь руке бы подняться, но тяжела —
Перекреститься на кратце
Не дозволяет душа.
Хочет узором, всем прожитым
Вышить позором,
Когда не простил;
Когда оставался прохожим и только
Ко всем, кто нуждался,
Кому было больно.
Невольно, заведомо; в отместку, со зла
То звездою, то медленно
Из души улетала душа.
Теперь вот хмурое утро,
Как по живому на зеркало тряпка.
И свечей уже крупно —
На щеке, со щеки и обратно…
Да, это всё, чего достиг
Я, переступая
Всех, кто просил,
Как Бога! меня, уповая.
Нет, ни при чём хмурое утро —
Это на зеркало тряпка.
Я у окна, но без неба как будто
Всё равно что эпоха
Сплошного упадка.
 

Немного личного

 
В голове полно сумбура,
Много разной ерунды.
И берёзы смотрят хмуро,
И рябины – в кулаки.
 
 
Чем не нравлюсь опять белым?
Красным чем не подхожу?
Что живу землёй и небом?..
По серёдке не хожу?..
 
 
Не завидую? На зависть
Даже близко не живу?
Правда, есть больная радость:
До сих пор стихи пишу.
 
 
Преклоняюсь? Да, я строчкам
Доверяю, может, зря?..
Иногда стреляют точно,
Лечат тоже иногда.
 
 
Ни копейки, ни успеха,
Даже, может быть, горят?
Не проверил пока это,
В основном в столе грустят.
 
 
Хотя лет? Уже дорога,
Что всё круче под уклон.
Живу долго, нажил много:
Здесь потери, там урон.
 
 
Если и они откажут,
Стало быть, всё прокоптил:
Не простят, не накажут;
Не расскажут, зачем жил…
 
 
А вот уже и звёзды утро
Растворило в синеве,
Как обычно, и как будто
Уронил с ладони все.
 
 
В голове полно сумбура,
Ерунда на ерунде.
Лет под горку, а жить мудро —
День, как день, а ночь – жене…
 
 
Так и не призвал натуру,
Ломит косточку в плече.
Компас продан, карта утром
Вновь заменит скатерть мне.
 

Жизнь мудрей противоречий, даже осенью, под вечер

 
Шли бы вы лучше трудиться,
Строили лучше б дома…
С буквами проку возиться?
Что из них выйдет? Слова…
 
 
Ни металл, ни ракета,
Так, эфемерность одна.
Разве бумажное небо
Выше и лучше? Как и земля?..
 
 
Я соглашаюсь, я не перечу,
Но и листочек заветный не жгу.
Он уже безымянная речка
И рядышком дом на крутом берегу.
 
 
Да и ветер такой нынче в поле,
Что без огня всё в осеннем дыму.
То с посадок листвою погонит,
То тучами выжжет до пепла траву.
 
 
Разгулялась полубосая,
Полунагая рвань и тряпьё;
Постарела, моя золотая,
А детей поддержать – никого.
 
 
То ли разъехались? То ли забыли?
Или сама сгоряча прогнала?
Одни только ели на ночь впустили,
Как было ни колко, уложила нужда.
 
 
Может, к утру поостынет,
Хоть на осколочке, да серебром
Щедро одарит и выйдет:
Как под венец или даже на трон.
 
 
Я соглашаюсь, я не перечу,
Но и листочек заветный не жгу.
Тем более звёздочку вечер
Уже засветил, как от спички свечу…
 

Беда-забава

 
Вернётся музыка в стихи,
Стихи подарят ноты музыканту.
Рояль шепнёт душе – иди,
Открой же мир, как карту.
 
 
Все континенты, ровно шесть,
Прими объятием поэта
И удались туда присесть,
Где уголок с окошком в небо.
 
 
Труд правит ремеслом,
Лелеет избранность таланты,
Но как при этом и при том
Все единично гениальны.
 
 
Реально если оценить
Себя и всех, кто рядом,
Не просто можно возводить,
Но величать: так надо.
 
 
Тем более что их
На каждый век строжайше строго
В одеждах, как и мы, простых,
Но кроем целого народа.
 
 
Когда постигнем только? Вот,
Не правда ли, беда-забава?..
То не готов за ним ещё народ;
То покидает он его печально рано…
 

«На разломах рук твоих…»

 
На разломах рук твоих
Сколько лет беды лежит,
Как считать начнёшь —
Запечалишься.
Родники – глаза твои
Полны тёмного, как огни
От свечей, когда каешься —
Не раскаешься.
 
 
Написать бы труд
Твоих верных рук,
Да листочек мал —
Не уместится.
Я вчера хворал,
Бредил, маялся,
Будто жизнь украл —
Не покаялся
Перед той, кому
В небо лестница.
 
 
Да и как слова отскребут
Там, где всё душа, где полно минут,
Что часами, словно гирями.
В мире мы все не сказочном —
На кресте, в поту; даже в праздничном —
Так тряхнёт порой,
Мама милая.
 
 
Я вчера хворал,
Бредил, маялся,
Будто жизнь украл —
Не покаялся
Перед той, кому
В небо лестница.
Эх, написать бы труд
Её верных рук,
Да листочек мал —
Не уместится.
 

Оплакать? Нет, слезу прикрыть рукой

 
По той же улице, по той…
Вот только сколько лет спустя?
Я шёл давным-давно седой,
С дымком сожжённых кораблей. Меня
Ещё покачивало, будто в шторм,
И шум в ушах напоминал простор,
Которым не живу давно, о нём
Уже и холмик есть,
И обозначен он крестом.
 
 
Зачем забрёл на эту улицу?
Ответ найти – как потерять,
Да не с рубашки пуговицу,
А это, что приходит помолчать.
Без места, даты; без лица,
Но на сердце камушек, глаза туманит.
Я провожаю этим птиц с крыльца,
А на другом, через океан,
Кто-то их встречает.
 
 
Теперь иду, почти не помню.
Песочком много занесло,
И всё, что раньше было кровью,
Разбавили потери, как водой вино.
Забрёл, однако, привело
На ту же улицу и в ту же пору.
В России осень в бабье лето – как лицо,
Напоминающее патиной Мадонну.
Без места, даты; без лица
Я шёл по улице давным-давно седой —
Толкнула осень, позвала душа:
Оплакать? Нет, слезу прикрыть рукой.
 

«Воздух со вкусом снега…»

 
Воздух со вкусом снега,
Какой бывает по весне.
Он был подарен небом
И вздохом тихим о тебе.
 
 
Участье чьё же было больше?
Граница, но непрочная, как нить.
А разделить – работа ещё тоньше,
Чтоб предпочесть или забыть.
 
 
Оставить спор неразрешённым
И вспоминать, прикрыв глаза,
Пока снег слоем ровным
Ложится, как с небес звезда.
 
 
Я это выбрал неслучайно,
Мне подсказала всё весна.
Март болен ей, хотя и мало
Болезнь ещё снегов сожгла.
 
 
Мы тоже, помнишь, заболели
Немного раньше, чем цветы
Уже имели право в белом,
И лишь прекрасней
в капельках росы…
 

Она ушла, но всё равно…

 
Что делать мне теперь?
Гадать на гуще выпитого кофе?
Залечь в берлогу, будто зверь,
Когда изранен он и вышло крови
Намного больше, чем в себе
Осталось тёплой, жизнь дающей?
 
 
А может быть, подать звезде
Из глаз, как с рук, плывущий
Туман отверженной души,
С охапкой стрел, что в сердце точно?
Они навылет не прошли —
Перевернули часики, бежит песочек.
 
 
Теперь ответ я не найду,
Он злостью и печалью скован.
Ещё на тонком я осеннем льду —
Неверная, опасная дорога.
Но что-то всё-таки ещё
Уже растёт, даёт; не отнимает.
Вновь имя есть, и тёмное лицо
Вуаль печальную снимает.
 
 
Не но́во, как давным-давно
Нас этот омут увлекает,
В нём море крови, слёз, но всё равно
Кисть в краску, и резец ненужное снимает.
 

«Я на веточку присяду…»

 
Я на веточку присяду.
Покачаюсь-раскачаюсь;
Помечтаю-намечтаю,
Размечтаюсь-намечтаюсь…
Жаль, горизонт уже не далью —
Приближается разлукой,
Близкою печалью
Да горьковатым: что же я оставлю?
Что же я оставлю?..
 
 
Мне бы глупости все эти
Да на ветер, да на ветер…
Но тих, безветрен вечер,
Тёплый, летний, словно плечи
Той, которую я знал,
О которой написал —
Как не прощён был, даже проклят.
Есть испытания, что голод,
Чем голодней, тем слаще помнят
Даже самый кислый творог.
 
 
Ну вот, уже и покачался.
Помечтал, намечтал, намечтался.
Не знаю, возможно ли
За это прощение?
Судьба не умеет назад,
А время – против течения,
Тем более
Если печально она
Очень трудно и долго
Каждый вечер одна.
 

Греха, поклявшись, не возьму

 
Привстань. Приподнимись.
Будь выше зависти бесплодной.
Не осуждай, но оглянись,
Плывя на лодочке моторной,
На всех, кто тяжело веслом
Гребёт, кому мозоли в радость.
У них, конечно же, скромнее дом
И сбережений не осталось
Иных, но кроме белых птиц,
Которые не в клетках, а на воле.
Они порой грустят с ресниц
И на губах горчат крупицей соли.
А то возьмут и полетят:
Печально, нежно, глубиной высо́ко
В тот край, в котором говорят
Так о любви, как верят в Бога.
Дорога их не без греха.
Они причастны и ранимы,
Наоборот летят, а не когда
Другие по приказу взмыли.
Не потому ль так любят влёт
Их от плеча, с колена, из засады…
Но всё равно летят. Хранит управой Бог,
Как в детстве всех нас мамы.
Греха, поклявшись, не возьму.
Я ничего не обещаю —
Всего лишь тихою в ладонь приму,
Хотя давно уже всё понимаю.
 

Спрашивайте

 
Мои одежды изнашиваются,
А на новые нету желания.
Я – как птица упавшая.
Спрашивайте:
«А страшно ли падать?
Или страшнее было там,
Где летал я?»
 
 
Теперь без небес.
Я на земле, чуть поломанный.
Заползти могу в лес,
Укрыться под крышей соломенной.
Заделать дыру,
Что совесть и честь.
Кирпич к кирпичу.
Раствором скромнее —
Всё больше
Остатком небес.
 
 
Вот и ответ,
Как первый снег,
Что выпал в России.
Выпал зимой —
Не бывает красивей,
И как с похмелья потом.
Небо без нас,
Оно не для нас.
Мы на Земле
Крестом Распяты?..
Кто – во спасение.
Кто – чтобы час
Неотвратимый
Не сгинул расплаты.
А небо? А небо!
Оно – поцелуй в первый раз…
А если ещё горела-летела комета —
Всё правильно здесь,
Как тогда и сейчас…
 

Вечер и грустное

 
Нарастающие грусти,
Как созревшие плоды,
Или нет, скорее гуси
Те осенние вдали.
Меня вечер не отпустит —
Пробуравит, пригвоздит,
Потом вышвырнет послушать,
Как оно в груди стучит.
У окна найдёт прохлада,
И звезда не подведёт,
Не совсем чтоб очень рада,
Чтоб не так темно, как в гроб.
Есть на то у ней причины,
Не за пазухой – навзрыд.
Она выберет руины
И песочком под скрипит.
Тем от тех часов песочных,
Перевёрнутых не раз,
Если быть совсем уж точным…
Нет, не буду, не сейчас.
Это всё потом случится,
Будет время, лист и стол,
А теперь хочу как птица,
Но не небом – здесь, землёй.
По которой шёл-иду,
Спотыкаюсь и встаю;
На которой грех и право
Быть отпущенным ему
Я узнал ещё до храма
По дороге, что к нему.
Там ВРАТА, а не к дверце
По ступенькам труд идти,
Там положишь столько сердца,
Сколько есть его в груди.
 
 
А нужен ли такой труд, если
Можно меньше положить? Живи,
Никто обмана не заметет,
Но измерен и подсчитан,
Как и взвешен, будешь Ты.
Пусть уж лучше не отпустит,
Пробуравит, пригвоздит.
Раз так вышло, буду слушать,
Чем оно в груди болит.
 

Бей, барабан! Трубите, трубы!

 
Моя история проста.
Моя история банальна.
Не вышел, братцы, в господа,
Но также, как ни странно,
И раб никчёмный из меня —
Подобострастья мало.
Так и живу, не то чтоб зря,
Скорей устало.
 
 
Перелистав календари,
А их уже библиотека,
Как я ни правил – не спасли
Чернила человека.
Не очень весело узнать
Себя на самом деле,
Когда тебе не двадцать пять
В ближайший понедельник.
 
 
Бей, барабан! Трубите, трубы!
Я проиграл. Она забудет.
Но не моля и без надрыва,
Чтоб сердцу больно, чтобы ныло
Под вечер больше, чем темнее
Вид из окна и в мире целом.
Я не о том, что это грустно,
Хотя, конечно же, конечно…
 
 
Жизнь пролетела узко,
Как на базаре семечки беспечно
Клюёшь, плюёшь себе под ноги.
А время знай себе идёт.
Оно отпущено и без дороги
Назад, как и узнать, что ждёт.
Ещё успеешь всё, всё сможешь,
Пройдёшь любые виражи,
Но промелькнула так, что рябь на коже.
И ничего, чтобы согреть, в груди.
 
 
Судьба права. Не виноваты люди.
Сам примерял, носил… Не будем
Кивать на то, что был не очень
Материал, не просто стар, просрочен.
Бей, барабан! Трубите, трубы!
Я проиграл. Она забудет.
 

«Безжалостна бывает правда…»

 
Безжалостна бывает правда,
Верней, всегда наедине с собой.
Прощает всё, но только мама —
Бессонницей, молитвою, слезой.
 
 
Жаль, понимаем это мы, но поздно,
Так откровенно, до души,
Уже когда исправить невозможно,
И мы молчим, как и вокруг кресты.
 

Сегодня я гулял простором…

 
Цветок-ромашка белая.
Зрачок бессонницы,
Он тоже жёлт.
И смотрит будто неуверенно,
Но день не прочен,
Раним, как лепесток.
 
 
Его коверкает погодой.
Любой прохожий может
Растоптать,
Иль ходишь сам с такою
Мордой,
Что страшно с эдакой
Детей рожать.
 
 
Но как бы ни было,
Уходит
Любой день только
В ночь.
И в дрейф ложится
Пароходик,
Часов на шесть,
Всё прочь.
 
 
Жаль, это правило
Не аксиома,
Скорей условие
Всего.
Оно – порог, что в дом,
Как и из дома,
Зависит от
Не перечесть чего.
 
 
Сегодня я гулял
Простором,
Что степь, ковыль
И ни звезды.
Хотя и спрашивал
Не очень строго,
Хватило вздоху
Выломать в груди
Так откровенно
И так много,
Что, кроме горького,
Другим
Губ не касался воздух
Долго.
Всю ночь – пожар,
Тягучий дым,
А потушить бежала
Тонко:
Кому помог,
Кого простил.
 
 
Нет. Не бывает здесь
На грешной
Одним цветущим садом
По весне.
Он то морозом поутру
Изрежен,
То нет погоды прилететь
Пчеле…
Но это ладно, есть и кроме
Топор в руках, спина в поту,
Когда мы собственные корни
С плеча: эх, эх! – и нет в цвету…
 

Крест един, но плечо от плеча…

 
Когда не будет даже звука,
Не будет также тишины…
И можно запросто, без стука
Входить в пространство пустоты.
Я ни о чём уже оттуда —
Чем безголосому кричать? —
Не попрошу; не отпущу, не буду
Банально даже календарь листать.
 
 
Но пока это всё не случилось,
Даже не знаю, имею ли право,
Окажите, пожалуйста, милость —
Руку подайте мне, если упал я.
Помогите мне, ангелы местные,
До небесных, боюсь, не долечу.
Не допустят грехи разновесные,
Да и сам себе вряд ли белые их разрешу.
 
 
Слишком много дороги обочиной.
Долго очень, как в обруч душа,
Потому и грустна, скособочена,
А ей так, конечно, не обидно —
Острее ножа.
Все под небом и полюшком,
Где крест един да плечо от плеча,
Силой Веры разнится, как пёрышко
Птицы убитой и той, что жива.
 

«Укрой мою печаль судьбой…»

 
Укрой мою печаль судьбой,
О ночь, до звёздочки при звёздах.
Я опрокинул вычурный покой,
Теперь в шипах и белых розах.
 
 
Для равнодушных слишком я колюч.
Легко удачливым я слишком в белом,
А середины затерялся где-то ключ —
Так и живу, как птица, небом.
 
 
Наверно, скажет кто-то: «Эгоист».
И непременно будет кто в улыбке,
Да тот же стройный пародист,
Давно банальный, но привыкли.
 
 
Всё это, право, ерунда.
Беда другая если не случится:
День прожитый без дня —
Ни выругать, ни удивиться.
 
 
Как на одно лицо толпа,
С одним позором стадным,
Я не любил ходить: ни за,
Ни против; ни парадным…
 
 
Вот этим стоит дорожить
Вели́ко, щедро, без причин.
В толпе – не труд простить,
Но целая судьба, когда один.
 

Если ангел мой ранимый…

 
Ни открытий, ни событий —
Вереницы пустяков.
Мимо рожи, мимо лица,
Выше тройка, в ней девица
Из ядрёных облаков.
Было лестно удивиться,
Прислониться, наклониться,
Из ручья воды напиться,
Потом тихо помолиться —
Только взглядом и без слов.
 
 
Вечер выдался и канул.
Встану около окна.
Мне уже грустить не рано,
Даже если не пора…
Постучит тревога в раму,
Тронет тёмным два стекла.
Они тонкие и бьются,
Не сжимаются, не рвутся,
Не умеют отвернуться
И не знают час, когда…
 
 
Ночь при звёздах и в наряде
Вечных шёпотов, они
То проклятье, а то платье —
От плечей до пола и…
Вся Вселенная – мгновенье,
Или нет, скорей теченье
Горной, гордой до презренья
Всех равнинных глубины.
Что ей эти пароходы?..
Берега, что не видны?..
Она – страсть, и страсти кроме
Ей такие же нужны.
 
 
Утро смыло как водой,
Чуть прохладной с ветерком.
Было, не было – о том,
Даже если не пора,
Загрустил я крепко днём.
Может быть, пустяк и минет,
Прислонившись чуть, пройдёт,
Если ангел мой ранимый
Раньше крылья не сожжёт.
 

Дождь и немножечко личного

 
На изорванных нитях дождя
Возникал-исчезал силуэт:
То, обнявшись, две птицы, скорбя,
То забывший про солнце рассвет.
 
 
Дождь не прочен, увы, и не друг
Всем, кто ищет опору в плече —
Или смоет следы, или вдруг
Уплывёт грязный он по реке.
 
 
Но теперь три часа как идёт
Колыбельный, молитвенно-тихий.
Жаль, свечу там огонь не зажжёт,
Где, обнявшись, две птицы.
 
 
И забывший про солнце рассвет
Не узнает луча золотого.
Три часа уже на́ небе нет,
Кроме серого, неба другого.
 
 
Дождь пришёл из жары, духоты,
Он оазисом вырос в пустыне.
Только у блага есть тоже часы,
Наверное, чтобы о нём не забыли.
 
 
Третий день как идёт, всё идёт
Колыбельный, молитвенно-тихий.
Жаль, свечу там огонь не зажжёт,
Где, обнявшись, две птицы…
 

Давно давнишнее, как мир

 
Наплывом парчовой вуали
Дождь моросил наискосок.
Как будто пальчики стучали
Над головой в раскрытый зонт.
 
 
Я брёл туда, куда не стоит.
Я вспоминал, что не забыл:
Обыкновенное, простое;
Давно давнишнее, как мир.
 
 
Был день тревогой не отмечен.
Молчал предчувствием, не звал идти
В уже спускающийся вечер
Из-за дождя часа на три.
 
 
Он обозначил себя раньше,
А день, наоборот, ушёл в побег.
Темнело скоро. Как на марше,
Брала усталость, таял свет.
 
 
Случилось всё в полутумане,
В неясной близости, когда
Друг друга мы нашли глазами,
А всё увидели сердца.
 
 
Но жизнь капризнее каприза,
Так развернёт порой судьбу,
Что согрешишь, молясь, не трижды:
За что? О Боже! Не могу…
 
 
Сбежало наше счастье глупо —
Ни переулком, ни молвой,
Как в дверь, когда идут без стука
Или презрительно её ногой.
 
 
Гордыня вновь всё победила,
В засаде тихо дождалась.
Тебе я крикнул: «Не любила!»
А ты в ответ:
«Давай не будем. Не сейчас».
 
 
Я брёл туда, куда не стоит.
Я вспоминал, что не забыл:
Обыкновенное, простое;
Давно давнишнее, как мир.
 

«Которая осень…»

 
Которая осень?
Не больше, чем лет.
А скоро ли? – спросит.
Не знаю ответ.
 
 
И это отрадно,
Как листвяная медь;
Как отражение правды:
Не бежать, но успеть.
 
 
Ровно, отпущенным
На труде при звезде,
Даже если приспущены
Все мои флаги уже.
 
 
Что будет? Рассудит
Время. Медлить не станет
Этот песочек в сосуде,
Перевёрнутый в память.
 
 
И значит, не надо
Обдумывать планы.
Искать виноватых,
Ссылаться на нравы.
 
 
Описывать низость
Души и поступка.
Всё, что ночью приснилось,
Не узнаешь под утро.
 
 
Мудро иль глупо?
Как листвяная медь,
На ветках уже неуютно,
И некуда, кроме
Как на землю, лететь…
 

«Мне скучно в местности, в округе…»

 
Мне скучно в местности, в округе.
Мне нужен весь до капли мир —
От поцелуя ветреной подруги
До всех, кто предал, кто не простил.
 
 
Кумир, единственно достойный
При жизни меди, есть, отлит.
Стоит при имени «Свобода».
Не горд, не прост и не в прогиб.
 
 
Он может нищим быть – не стыдно.
Богатым – значит, не украл.
Он видит всё как есть, как видно.
Он говорит лишь то, что он сказал.
 
 
Судьба, конечно же, пометит,
Отметит, папку заведёт;
Рукопожатием при встрече встретит
И той рукой же спусковой нажмёт.
 
 
Так повелось давно на грешной
И самой праведной земле
Не правый суд вершить поспешно,
Чтобы цветы, цветы! потом уже.
 
 
Жестоко. Глупо. Непрактично.
Да просто, Боже мой, за что?
Когда Он просто думал симпатичней
И жил, как говорил, всего.
 
 
Но нет! Пётр трижды отречётся.
Но нет Голгофы без креста.
Искать Иуду тоже не придётся.
Земля, земля, земля…
 

«Между долгом и подлогом…»

 
Между долгом и подлогом,
Балансируя, живём.
Всем отпущено немного:
Луны ночью, солнца днём.
 
 
Но ладонь с рожденья правит,
Наши пальцы гнёт к себе
Сухожилием в суставе
В ровный путь, на вираже.
 
 
Так и помыслы в основе
От рубашки, что своя,
Нам не то чтобы оковы,
Но и держат, и гремят.
 
 
Рад рвануть бы, да потуги
Быть свободным тяжелы —
В кровь и кость не только руки,
Но вся жизнь есть крест судьбы.
 
 
Эта маленькая правда —
Быт отшельника в скиту:
Всё, что Дал, и всё, что надо,
Ровно здесь, чем есть живу…
 

Сыну

 
Не дай мне сдохнуть в нищете
И проклятым быть сыном
За то, что не был он нигде,
Где все счета его моими были.
 
 
Не повезло ему со мной…
Я молодость провёл на барстве:
Жил под небесною звездой,
А домом было мне пространство.
 
 
Пока делили нефть они,
Кто нынче прав и правит,
Гектары я пахал свои
В местечке N от речки справа.
 
 
Не став богатым, жил зимой
На то, чем осень одарила.
Помимо птиц над головой,
Листвы, что золотом слепила,
И строк, исполненных душой,
Другого очень, очень мало было.
 
 
А сын? Сын, как и должно, рос.
И вот уже он вправе
Задать отцу большой вопрос
О низменном, но нержавеющем металле.
 
 
И что отвечу я ему?..
Что молодость провёл на барстве,
Жил на небесную звезду,
А домом было мне пространство;
 
 
Что не украл я, не убил,
Не отобрал последнее у нищих,
Что грех один всего и был:
Я не скопил, кроме стихов,
Тебе и малости, дружище.
 
 
Но прежде чем судить, оставь
Себе ты лучше право:
Ответить, бо́льшим уже став
И сам отцом сначала.
 
 
И помогай тебе Господь.
Живи достойно и богато.
Ведь ты же кровь моя и плоть,
Всех лет счастливейшая дата.
 

А если бы? Нет, испохабит меня кабинет

 
Если бы дали мне море,
А лучше весь океан…
Я рыбам построил бы город
И всем по квартире раздал.
Пусть вольные знают, во имя
Цели какой же живут
Люди, которых покинул
Я, далеко не Нептун.
 
 
Неплохо прибрал бы и небо:
От горизонта за горизонт.
Кто скажет: «Кощунство», – на это
Отвечу: «Прости меня, Бог».
Но только не вы, кто осудит,
Рассудит, потом пригвоздит.
О, странные, бедные люди!
Молитесь все, и каждый грешит.
 
 
А что, если неуловимый,
Невидимый воздух собрать,
Упаковать неделимый
И честным едино раздать?
Назвать имена?..
Уже догадались.
 
 
В том-то и штука, друзья,
Что неумытые не умывались,
А в свиньях ходила страна.
Черёд, наконец, до землицы,
Кормилицы нашей, дошёл.
Кровавые вёрсты-страницы —
Даже вера костром и мечом
Здесь в души внушалась.
Вмещалась
Сквозь кожу, мясо и кость.
Кровищей земля поднималась,
И ей же ржавела, как гвоздь,
Которым легко укрепить бы,
А мы для распятий опять
Отливаем, куём и острим их
Веков уже… страшно сказать.
И в чём же причина разлада?
Где ручеёк красных рек?
В каждом из нас, как ни странно,
Только в тебе: человек.
 
 
Нет, я земли не возьму,
Кроме той, что в отмер и навек.
Возгоржусь. Не устою.
Испохабит меня кабинет.
 

Тайная вечеря

 
Поднимая ладони, принять.
Вспомни милость, она во спасение:
Сколько ими ты можешь отдать
Потерпевшим крушение, потерявшим последнее.
Жизнь, увы, не бывает для всех
Одинаково ласкова, добродетельна,
Как с покаянием рядышком грех,
Здесь по краешку всем предначертано.
Кому воли не хватит, кому
Не достанет банальной удачи.
Всё известно Ему одному,
Но он слишком высок, как и безмерен,
И значит:
Созданным нам по Образцу
Крест един, что получаем, что платим —
Просто этим бывает вовек,
О, как множество нас не отмечено,
Даже если преломлен был хлеб
И разлито вино также под вечер.