Текст книги "Стихи. Часть 1"

Автор книги: Геннадий Чирясов

Геннадий Чирясов
Стихи. Часть 1

«Я своей не устану судьбы…»

 
Я своей не устану судьбы,
Не предам милых строчек до срока,
Ведь они не написаны – сотворены
По тем же законам, что и природа.
 
 
А разве возможно запретить океан?..
Или звёздам сказать: больше не сметь!
Хватит, мерцая, грустить по ночам —
Ни света от вас, ни тепла, чтоб согреть.
 
 
Но придуманы, есть уже звёзды,
И спорить о них – воду в ступе толочь.
Бывает, и мы нежданные слёзы,
Бесполезные гоним, но горчат они целую ночь.
 
 
Не гадаю, как данность приемлю,
Да и не мне подводить здесь черту…
Буду счастлив, если сумею
Тронуть строчкой хоть душу одну.
 
 
Я своей не устану судьбы,
И греха не возьму на неё обижаться.
Богом избран Поэт, а стихи —
Это ступени к Нему приближаться.
 

«Ты нежность моя…»

 
Ты нежность моя
И моё одиночество.
Когда рядом – живу,
Как уходишь – тоска.
 
 
Словно звёздочки падают
С неба Высочества,
Чтобы сгореть,
К тебе падаю я.
 
 
Что останется? Пепел?
Может быть, не ропщу.
Всё мимолётно на свете,
Но ты рядом пока —
значит, живу.
 

«А всё, что будет, просто сон…»

 
А всё, что будет, просто сон,
А всё, что было, просто снилось.
И тишину разгонит гром
Уже не поводом – свершилось.
 
 
Я, думаю, уже вовек
Не захмелею от мечты лукавой.
Всё только прошлогодний снег,
Уже водой сбежавший талой.
 
 
А хочется, как хочется ещё
Не просчитать, а обмануться,
И в наперёд известное давно
Как будто в тайну окунуться.
 
 
Надену плащ потёртый и помятый,
Туда, где ночь, уйду я наугад.
Меня благословят закаты,
И каждым буду я распят.
 
 
Пусть так, но последний, может,
Раз хочу услышать я дурман —
Тот самый, на предчувствие похожий,
Когда дней нет, но каждый – океан…
 

«Вот переменится ветер…»

 
Вот переменится ветер,
И тучи на запад уйдут…
Какое здесь солнце засветит!
Какие цветы расцветут!
 
 
И флору и фауну ждут
Перемены большие, огромные даже.
Страну нашу чудом ещё назовут,
Если, конечно, на краже
Вовремя сцапать того подлеца.
Он хитёр и умён, и везде без имён.
Имеет приметы лица
Всех наций, народов и даже племён.
 
 
Задача, конечно, не в космос слетать,
Покруче задача – узнать,
С планеты какой эта ****ь
Прилетает у нас воровать?
 
 
У нас ведь кто может
Серьёзно украсть, подсчитан:
Садиком, школой, далее тоже
Без паспорта как? Короче, орбита.
 
 
И с траектории только туда…
Да нет же, не в смысле на небо,
Всех примет земля,
Кроме души, но про это
Что скажешь?.. Душа…
Она бестелесна, и ей воровать
Ни к чему, да и нечем прибрать.
Вывод один, и он прост —
Что-то таят «астрономы».
И почему президент не задаст им вопрос?
Наверное, нет ещё нужной платформы.
Устарел, как мундир, броневик.
Да и танк мы уже проходили,
Но можно же просто в глаза, напрямик:
«Астрономы!» А не вы ли?..
 

«Приди теперь, сию минуту…»

 
Приди теперь, сию минуту.
Твой воздух снега на пальто
Своим дыханьем снова буду
Оттаивать и греть снегам назло.
 
 
Потом возьму твои ладони
И поднесу к своим губам,
Их холодок мне сердце тронет
Волной, в которой океан.
 
 
Все звёзды искорками света
От глаз твоих к моим придут,
И ночь раскроет бездну эту,
Что люди омутом любви зовут.
 
 
Опять теряя связь и почву,
Забыв, реальность это или сон
Наступит, мы горячей ночью
В два облака высо́ко уплывём.
 
 
Приди теперь, сию минуту,
Переступи через обиду и поверь:
Ты всё простишь, я всё забуду,
Лишь только ты откроешь тихо дверь.
 

«Ах, удача, дама странная…»

 
Ах, удача, дама странная,
Её приступом не взять,
Отмеряет только граммами
На аптекарских опять.
 
 
Вот покажется, приблизится,
Дотянуться бы рукой,
Но уже вновь быстро движется
Параллельно улицей другой.
 
 
Позовёшь надеждой тайною,
Ожиданьем поманишь,
Она ж, как зверь в чащобе раненый —
Гнев из огненных глазищ.
 
 
И бежит вода вдоль берега,
А на берегу трава,
Да ещё склонилось дерево,
Так похоже на меня.
 
 
Поманила, показалась,
Соблазнила – уплыла.
Как была, так и осталась
Не со мной, не для меня…
 

«Какой прекрасный нынче снег…»

 
Какой прекрасный нынче снег,
Безветренно, и, падая,
Он не летит – плывёт, как свет,
Задумчивостью радуя.
 
 
Я у окна стою давно,
Любуюсь белым сонмом.
Летит торжественно-печальное ничто,
А вздох у горла комом.
 
 
И плакать хочется навзрыд
Так просто, без причины.
И белый снег летит, летит,
Чтоб слёзы мы не позабыли.
 
 
Торжественно-печальное ничто,
А вздох у горла комом.
Так, стало быть, живём, живём! Ещё:
Насущного и будничного кроме.
 

«В последнем сумраке тоски…»

 
В последнем сумраке тоски,
Перед рассветом, чудо —
Я понял истину слезы,
Идёт она откуда.
 
 
Нет, не обида дом её,
Не состраданье даже,
Она – дыхание и всё,
Что называем наше.
 
 
Скупой бывает и горючей,
Застигнувшей врасплох,
То затаённой, то падучей,
То в промежутках горьких слов.
 
 
Но вся она до капли,
До крошки у ресниц —
Огонь, кинжалы, сабли
И взгляд, упавший ниц.
 
 
Ей в нищете и в чаше полной,
Как ни крепись, везде
Есть уголок бездомной
Скиталице-слезе.
 

«Я теперь не знаю…»

 
Я теперь не знаю
В час зари вечерний
Трепета желаний,
Ропота сомнений;
Тайных тех печалей,
Что от встреч и ожиданий.
Будто уронило небо
Звёздочку – сгорела.
Был я легче ветра,
Но юность пролетела.
 
 
Облетела клёном
В осень молодую,
Был надежд я полон,
А теперь тоскую.
Вновь завьюжит небо
И укроет тёмно,
Был, как будто не был.
Тяжело и томно.
 
 
Разыграть бы в жилах
Кровь истомой,
Чтоб от чувства взмыло
Колокольным звоном.
Но облетела клёном
Юность и пропала.
Было раньше звоном —
Стоном нынче стало.
Стало ещё тихой,
Тонкой, одинокой
В час заката синий
Грусти поволокой.
 

«Дорога вдаль без цели…»

 
Дорога вдаль без цели,
Пусть ветерок сквозит.
Когда-то мы умели
Вразмах, а не в прогиб.
 
 
Без остановок и причалов,
Наш компас – не уют,
А у костра она звучала —
Гитара тихо в круг.
 
 
Мы пели, но те песни
Уже не мы, а нам поют,
Хотя ещё и не повесил
Гитару верную на крюк.
 
 
Но всё равно, наверно, время
Ушло, а в этом мы стары́,
Живём, как жили, неумело
И не научимся, увы.
 
 
Всё справедливо, право,
Всё, как и надо, есть.
Немного горькая, но правда
Поштучно и на вес.
 
 
Не делают там скидок,
Не выдают поблажек,
Где не выносят плиток —
Заведомо, гранитных даже…
 

«Цветы мороза, цветы белые…»

 
Цветы мороза, цветы белые,
Холодные цветы.
Окно – как ваза, и в ней первые
Стоят они.
 
 
Нет, не живые, а красивые,
Но красотой иной,
Её не выставишь корзинами
И не подаришь по одной.
 
 
А вот дохнуло осенью
И светом золотым.
Садится гусь на озими,
Что-то кричит другим.
 
 
Картина без названия,
И автор не Матисс,
Пока лишь дарование,
Но пишет уже жизнь.
 
 
Она – урок и правило,
Не наизусть, а в цвет,
Где сердце след оставило,
Там даже дерево – поэт.
 

«А, знаете, звёзды всё падают…»

 
А, знаете, звёзды всё падают,
И чего не хватает там им?
Ни друзей, ни врагов – только плавают
В отдалении спутниц огни.
 
 
Может быть, вся беда в притяжении?
В этом их главный изъян?
Не умеют они при сближении
Оставаться холодными к нам.
 
 
Загляделась, растрогалась, сгинула.
Значит, так стало невмочь,
Когда на глазах наших милая
Летит, чтоб сгореть, раз не может помочь.
 
 
А мы поскорее желание
На чужой да на тёплой крови
Загадали как бы в оправдание
Гибели этой упавшей звезды.
 
 
Вот и тайна раскрыта, прочитана,
Но разве мы стали добрей?..
Всё тоже в нас сердце гранитное:
Ни креста, ни земли – мавзолей.
 

«Бывает, напишешь пять строчек…»

 
Бывает, напишешь пять строчек —
И, Боже, хочется жить,
Не просто трубой водосточной,
А что-то паять и лудить.
 
 
Но чаще бывает другое:
Губы до крови в зубах,
И сердце лежит чуть живое,
Если не нынче – на днях…
 
 
Зачем оно здесь, в этом мире,
Этот глупый, ненужный предмет?
Обворовали его, оскопили
И покрасили в пепельный цвет.
 
 
Лежит теперь по кусочкам —
Ни тепла, ни руки,
Мелким, серым песочком
На берегу без реки.
 
 
Боже мой, как упали,
Как сами низвергли себя.
Честь нынче в опале,
И совести нет – есть цена.
 
 
Разменялись до мелочи в звон,
Да не в тот благодатный!
Это Монетный чеканит нас двор
Не в колокольный – обратный.
 
 
Бывает, напишешь пять строчек —
И, Боже! Хочется жить!
А вдруг еще кто-то захочет
Из предмета вновь сердце сложить.
 

«Глаза бессонница огнит…»

 
Глаза бессонница огнит
Кровоподтёком свежим,
Я ей уже разбит,
Как лес, и свален и прорежен.
 
 
Но нет, неймётся – всё мытарит:
То душно стиснет грудь,
То так навалится, придавит —
Ни шелохнуться, ни вздохнуть.
 
 
И было бы за что?.. А эта
И точит, и гнетёт мою
Душу вместо человека
Другого, его я милостью не сплю.
 
 
И более того, не знаю,
Я с ним нисколько не знаком.
Но честно половину отстрадаю —
В надежде, может быть, потом
 
 
Мой незнакомец не оставит,
И в помощь будет человек,
Который половину свалит
Беды моей на свой хребет.
 

«Расколот надвое. Потом ещё…»

 
Расколот надвое. Потом ещё,
Ещё… не сосчитать уже и половинки.
Вновь наступает день давным-давно
Без толики единственной кровинки.
 
 
Он прожит, и оплакан, и забыт,
Но вдруг опять, чадя тлетворно,
Глаза прикрыв, глядит
На прах из праха неотворно.
 
 
И этот день продлить,
И не остыть в его объятье —
Простреленным навылет жить,
Простить, как Он, – и на Распятье.
 
 
Не каждый выстоит, увы,
Честь не в ходу – другое время.
Как реки, ныне мы,
Из года в год одно – мелея.
 
 
Тупая боль, немой укор
И тихий вздох под вечер:
Свершился суд, но приговор,
Увы, уже исполнить нечем.
 
 
Ни сил былых, ни лет,
Коль не смятенье, то тревога.
Не виден давний след,
И впереди – шаги, а не дорога.
 
 
На прах из праха… да ещё
Слеза застывшая падёт —
Ну вот, наверное, и всё,
Под вечер что произойдёт.
 
 
Простреленным навылет жить,
Как Он, простить – и на Распятье…
В России этому учить —
Смешнее, разве, только счастье.
 

«Орать умеет и дурак…»

 
Орать умеет и дурак,
А думать очень мало:
Пожрать, поспать и как
Чтоб не в штаны моча бежала.
 
 
Замкнуться в этих трёх
«Великих» действах коль не хочешь —
Считать учись до четырёх,
Пяти, шести и прочих…
 

1 марта 1995 года

 
И не разверзлось небо, и земля
В пыль не ушла, но здесь же,
Вот только грешная душа
Уже без тела. Сердце
Не бьётся, замерло в груди,
Не движет струйки крови.
И нет спасения, увы,
Обители той вечной кроме.
 
 
Холодный пол. Подъезд.
И ты лежишь убитый,
А в это время кто-то ест
Или сидит, вином упитый.
Страна потерянных надежд,
В которой всё аукцион,
Где покупают даже честь —
Дороже чтоб продать потом.
 
 
Вот угораздило родиться
С талантом и умом, как сетовал
Великий Пушкин, им б гордиться —
Так нет, убили, как и этого.
Страна потерянных надежд
И нищеты от пуповины,
То ль безрассудство это, то ли крест?
Не знаю, но точно середины,
Той золотой, не изберёшь,
Ей на Руси вовек не жили.
Ещё неведомо, что обретёшь,
А цену в жизнь вновь заплатили…
 

О надежде

 
Кого-то вновь она обманет,
Кому-то счастье принесёт.
Она порой слегка лукавит,
Порою просто откровенно лжёт.
 
 
Но притягательна. Соблазна
Так преисполнена она,
Нас интригуя разно,
Всё ж обольстительна всегда.
 
 
А что ещё нам остаётся
В минуты те и дни,
Когда всё рушится и бьётся
И в помощь ни одной руки?..
 
 
Она, как струйка света,
Спускалась тихо с облаков
И помогала до рассвета
Те сделать несколько шагов.
 
 
Благословенна будь вовеки!
И во смиренье, и в грехе
Не забывай о человеке —
Он так нуждается в тебе.
 
 
А если вдруг ты опоздаешь
Или однажды не придёшь —
Случится то, что не исправишь,
Отдав, вовеки не вернёшь.
 

«Утро и вечер…»

 
Утро и вечер.
Ночь и рассвет.
Тихие свечи,
Медленный снег.
 
 
Я не выпью – пригублю,
Я не трону – коснусь,
То дыханьем, то грустью
До тебя наклонюсь.
 
 
Это старая драма:
Он и она,
В ней ещё одна дама,
Под вуалью – судьба.
 
 
Вновь готова интрига,
И закручен сюжет.
Чьё же сердце разбито?
Дать осталось ответ.
Ждать недолго, время
Тайну отдать —
Кто же снова поверил,
Чтобы только страдать?
 
 
Я не выпил, не выпил…
Хотя, Бог свидетель, бы мог
В ночь небесной молитвы,
Ниспадающих звёзд.
 
 
Снова утро и вечер,
Потом ночь и рассвет.
Белые тихие свечи
С огоньками,
Как медленный снег.
 

«Чужая женщина, чужая…»

 
Чужая женщина, чужая.
Я знаю – это грех,
Но даже это зная,
Её одну из всех
Пометило мне сердце,
Как храм – пригорок и тропу
К нему, когда поверите
В причастность и участие,
Хотя бы на свечу.
 
 
Надеюсь, что простится мне —
Грех утаённый, он – прощённый
Наполовину грех уже.
Одна мечта, не бо́ле,
Хотя и тяжело,
Давно я ею болен,
Не скажет ничего
При встречи взгляд.
И трепет
Рука не выдаст свой,
Слова не канут в лепет.
Натянутой струной
Не пробежит волненье.
Тонко
Не встанет в сердце крик.
Чужая женщина и только,
Я к этому уже почти привык.
 
 
Грех утаённый, он – прощённый
Наполовину грех уже.
Судьбой печальной освящённый,
Дороже святости он мне.
Одна мечта, не бо́ле,
Но как прекрасно жить,
Осознавая, что ты болен
И нет лекарства это излечить…
 

«Отговори меня, отговори…»

 
Отговори меня, отговори,
О, гордость, встань преградою,
К ней не позволь опять идти —
Тебя прошу, молю и ратую.
 
 
Какую хочешь клятву дам,
Исполню все желания.
Как прах, паду к ногам —
Лишь запрети свидание.
 
 
Манит звездой, тропинкой вяжется.
Надежда шепчет: не спеши,
А то до рук отважится
Изломом долгим на груди.
 
 
О, это тихое молчание —
Свечами озарённый храм,
И птиц осенних сострадание —
Уже о тех, не долетевших к нам.
 
 
Работа спорится усердная —
Ни узелка уже, одна лишь нить
Ведёт из лабиринта медленно,
Но твёрдо, чтобы быть
 
 
Опять под светом правила,
Отделанного в тон:
Что было, не было – оставлено,
Как прицепной вагон.
 
 
И не уверен уже прежнею
Уверенностью я —
Вновь помню тебя нежною,
Но более – любя.
 

«Тревожит бессонница, и маета…»

 
Тревожит бессонница, и маета
Шубой лохматою ластится,
А прикоснёшься – игра:
Тёплой и нежной лишь кажется.
 
 
Руки мои тяжелы,
Словно гири пудовые.
Глаза – как развалы тоски,
Что на угли легли раскалённые.
 
 
Вот и любуйся теперь
Этим ты, милая,
Жизнь моя – зверь,
Жизнь – опостылая.
 
 
Дымкой ещё не успевшее
Стать, но уже тяжело
Мутнеет стекло запотевшее,
Как свеча, когда далеко.
 
 
У окна – ожидание
И надежды – тепло,
Но клубами дымится дыхание,
Всё мутнее, мутнее стекло.
 
 
Не идёшь ты, красивая,
Нет тебе дела о том,
Что рука обессилена,
И сердце, как колокол – в стон.
 
 
А ты где-нибудь улыбаешься,
Держишь в ладонях бокал
И, глоточек отпив, убираешься
В свой синеглазый обман.
 
 
Тот, другой, он узнает
И не легче, чем я,
Как бессонница то завывает,
То убирает в две тучи глаза.
 
 
Чтобы синие снова увидеть,
Сквозь ресницы опять заглянуть,
Не желая обмана предвидеть,
Но тонуть в них, тонуть в них, тонуть…
 
 
И это, наверное, правильно,
Чем же ещё создавать
Храм, не покинутый, вправленный
В грудь, чтобы глубже дышать.
 

«Не устоял, взят приступом…»

 
Не устоял, взят приступом
Был мой последний бастион —
Эта холодная неискренность,
Надменный взгляд напополам с мечом.
 
 
А ты как будто не заметила —
Вполоборота, через плечо
Взглянула и пометила
Сердце крестиком моё.
 
 
И всё. Мне нет спасения,
На милость отдаюсь твою.
Какое будет продолжение —
Решать тебе. Я всё приму.
 
 
Приму безропотно, как данность,
Что законам неземным
От сотворенья подчинялась
И ныне служит только им.
 

«Как птица, на взлёте подбитая…»

 
Как птица, на взлёте подбитая,
Небо теряя, к земле —
К последней надежде, так, милая,
Моё сердце летело к тебе.
 
 
Изранено, много страдавшее,
Потери – рубец на рубце,
Оно, так давно не летавшее,
Вдруг устремилось к звезде.
 
 
И грезился в воздухе палевом,
В розовом жёлтый восход
Предначертанием зарева,
Смыслом, что между строк.
 
 
Душа устремилась о будущем,
Взгляд умилялся мечтой,
И прошлое стало не рубищем,
Но только одеждой простой.
 
 
Всё это казалось прелюдией,
Лишь музыки будущей тон,
Не сердцем – предгрудием,
Ещё не вступал саксофон.
 
 
Но музыки нет, не случилось —
Клином не выбился клин.
Рубец на рубец – получилось
Больше ещё на один.
 
 
Как птица подбитая, падало
Сердце моё тяжело
В этом воздухе марево-палевом,
С отблеском розовым всё.
 

«Ты не пришла, не ты узнаешь…»

 
Ты не пришла, не ты узнаешь,
Как грудь стенала духотой,
Когда глотками воздух вырываешь,
Глотаешь, а он колючий и сухой.
 
 
Дыхание, что бритвы тоньше,
Искало губы языком песка.
И небо облаком одним всё больше,
Не ближе даже, для меня.
 
 
Была как обруч безнадёжность —
Не вырваться, не проскользнуть.
Всё камень серый, всё острожность —
Ни шага сделать, ни вздохнуть.
 
 
А ночь кутила в белом цвете
Садов вишнёвых в том краю,
Где расстаются на рассвете,
Где шепчут тихое «люблю».
 
 
Где обмануться так возможно,
Поверить, а потом навзрыд —
Всё камень серый, всё острожно,
И лист осенний лишь летит.
 
 
Ты не пришла, не ты узнаешь,
Как сердцу тяжело терять,
Когда рассудком понимаешь,
А соловей на веточку опять…
 
 
Где расстаются на рассвете
Садов вишнёвых – в том краю
Кто был однажды, уже светел
И примет всё, что выпадет ему.
 

«Перчатки брошены на стул…»

 
Перчатки брошены на стул.
На спинке стула и пальто.
Как воздух улицы пахнул —
Дверь будто бы открыта всё.
 
 
Ты скована и холодна,
Но тает, тает иней…
А высоко, где небеса,
Не облака – два имени.
 
 
Какие там слова ещё?
Напутствия? Предостережения?
Мы прочитаем все до одного,
Но испытав в начале их значения.
 
 
Теперь известна только главная
Часть будущности дней,
Всё остальное – это малая
Крупица, отразившаяся в ней.
 
 
И нам, как всем от сотворения,
Без снисхождений тяжело —
Науку строгую терпения
Придётся выучить ещё.
 
 
Слова напутствий – только звуки,
Все пожеланья – лишь слова.
Заочно не проходят той науки,
Предмет которой – жизнь сама.
 

Весна-женщина

 
А вот и зелень молодая
Вступила в силу – хороша.
Весна, как женщина, привстала
И к зеркалу прошла.
Очаровательная спинка,
Бровей приподнятость,
ресниц полёт.
Медовых губ горчинка,
Когда ещё ей слаще мёд.
А на щеках полузакаты
И звёздных брызг полутуман,
От глаз он плыл – был мил и как-то
Не то чтобы грустил, а знал
Ещё о чём-то, не об этом…
Напротив, вовсе о другом,
Но разве остановит это
Весну и лето тёплое потом.
Пусть всё придёт и будет,
Мы не минуем всё равно
Отпущенной крупицы. Людям
Дано здесь всё и ничего…
Но не об этом нынче – в но́ви
Шумит, растёт, спешит;
Стучится в сердце приступ крови,
Хоть грудь вскрывай и на ладонь лети…
И пусть. И пусть нас не минует
Тоска разлук, печаль невзгод.
Я присягаю: пусть всё будет,
Но прежде – женщина! И дай ей Бог…
 

«О любви, о несчастье, о подвиге…»

 
О любви, о несчастье, о подвиге
Что тебе рассказать?
Может, воздух спелой смородины
Хочешь в строчках моих прочитать?
 
 
Я могу, я кудесник, я знаю,
Как это надо писать.
Хочешь, на ладони снежинкой растаю?
Научу и без крыльев летать?
 
 
Но не проси одного – не умею
Жить как в оправе часы
И отмерять лишь холодное время,
Эти хлеба насущного дни.
 
 
Я умру без небес и мечтаний
Тех, что сердцу приносит душа.
В этом правильном мире из зданий
Старомодная хижина я.
 
 
Но кому-то надо остаться
Душу в сердце хранить —
Не вопреки,
Чтобы чуточку, но приподняться,
И не хлебом насущным
Единственно жить.
 

«Ах, в этом белом вот опять…»

 
Ах, в этом белом вот опять
Стоишь ты платье далеко,
Ещё бы крылья – и летать
Возможно было б так легко.
 
 
Ты лучезарна и насквозь
Тем невесомым, неземным
Переплелась, в тебе слилось,
Чего нельзя носить другим.
 
 
Остановись, не уходи, побудь.
Мой разорви обыденности круг,
Мне нынче так легко примкнуть,
Любовь, к твоей когорте слуг.
 
 
Я воспарю и буду думать,
Забыв, что так нельзя
Жить, наслаждаясь, а не грубо —
Как мы живём день ото дня.
 
 
А после будет пусть, что будет,
Не жаль ничуть, мне повезло:
Вовек уже то не убудет,
Когда есть женщина и ей дано…
 

«Под макияжем чуть кричащим…»

 
Под макияжем чуть кричащим,
Под этим взглядом свысока
Ты – словно медь из рук просящим,
Вот только паперть от греха.
 
 
В глубокой заводи души
Не разглядеть, быть может, где-то
Давно заветное лежит,
Давно темно, давно без света.
 
 
Теперь ты жизнь узнала близко,
Не веришь больше ничему.
Мелькнёшь и падаешь, как искра,
Неважно где и всё равно кому.
 
 
Но ты была другой —
Кому-то предначертанной из мира,
Его надеждой и судьбой,
Была желанна, им одним любима.
 
 
Но не сложилось. Всё ушло.
Уже и ни к чему о том.
И всё равно
Ты иногда вздохнёшь – не тяжело,
А будто бы вернулся он…
 

«Опять ладонь меня обманет…»

 
Опять ладонь меня обманет,
Взлетев крылато, где тепло,
И, как мгновение, растает —
Лишь попытаюсь до него
 
 
Я прикоснуться. Горьковатый
Застынет дым вновь пеленой.
И без вины я виноватый
И в доме собственном чужой.
 
 
Опустело сердце, постарело,
Рядом бедная душа —
Как бы в белом не хотела,
Не выходит без темна́.
 
 
Тихо шепчутся минуты,
Собираются в часы,
И бредут они обуты
Вздохом тихим и прости.
 
 
Тут колючки, рядом камни
И всё то же впереди.
Может быть, мне так и надо —
За былые за грехи…
 

«Кружила память, ворожила…»

 
Кружила память, ворожила,
Пьянила и кляла:
Всё было, было, было
И будто бы вчера.
 
 
Но холодок озноба
Накинула печаль —
Уже не будет много
И веселей, чем жаль.
 
 
Кто-то скажет: глупо,
Всё это, брат, хандра,
Не выпускай из лука,
И не пронзит стрела.
 
 
Печальная отрада,
Лукавые слова,
Вы – как в вине отрава,
А тост: до дна, до дна!
 
 
Ну, что ж, осталось выпить.
Что будет, то придёт,
Быть может, без открытий,
А может, повезёт…
 

«В хмурый день печали тихой…»

 
В хмурый день печали тихой,
Когда рядышком слеза,
Ты ищи меня под липой,
Я один приду туда.
 
 
Запах тмина – воздух сладкий —
Или горькая трава
Мне напомнят платья складки,
Цвет его и кружева.
 
 
А ещё расскажет ветер,
Пролетая по губам,
Как одну на целом свете
Я однажды потерял.
 
 
Как она, теперь чужая
И далёкая давно,
Мне однажды нагадала
Тёмной ночью это всё.
 
 
«Цвет луны падёт на листья,
Скроет зелень в серебро,
Пролетит неслышно птица —
Только чёрное крыло».
 
 
В хмурый день печали тихой,
Когда рядышком слеза,
Ты ищи меня под липой,
Как гадала мне сама…