Текст книги "Сильбо Гомера и другие"

Автор книги: Геннадий Босов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Помимо Непала, этнографы сообщали, что, кажется, еще один язык свиста можно встретить в Кашмире, у загадочных хунза, известных под именем «народа долгожителей». Так ли это, пока трудно утверждать, ибо достоверных сведений из этого затерянного уголка планеты ученые ждут годами…

Сейчас, после открытия языков свиста в Турции и Непале и смутных их следов на Балканах, вряд ли кто сможет убедительно доказать, что языки свиста распространялись из какого-то единого «центра», например, мифической Атлантиды. Наоборот, столь широкое их распространение, видимо, в глубокой древности и у самых разных народов, среди которых встречаются народы более «старые» и более «молодые», говорит об обратном – об их независимом «изобретении» в разных точках планеты и в разное время. Но, судя по «родословной» некоторых из «сильбо», они возникли на ранних этапах человеческой истории – может быть, даже в палеолите и мезолите. Ведь, что проще, чем научиться подавать свистовые сигналы друг другу, подражая птицам? Для этого не нужно быть «архимедом», высвистывающим на любом из языков мира «эврика»! И тем не менее феномен языков свиста поразителен – перейти от элементарных свистовых сигналов к «нормальному» разговорному языку, основанному на другой системе звуков и, в общем-то, на другой системе передачи информации. И это достойно всяческого удивления!

Какая практическая польза от этих исчезнувших или исчезающих сегодня лингвистических «реликтов»? – спросит неискушенный читатель. Вот коротко проблемы и вопросы, которые возникают у исследователей при изучении «сильбо планеты». Лингвисты, ведущие работы по языкам свиста (а их в мире сегодня не более десяти, этих исследователей!), считают «проблему сильбо» крайне важной и нужной. Для специалистов в области происхождения (возникновения и развития) языка даже в реликтовом состоянии «сильбо планеты» крайне увлекательны. Не обладая богатством разговорной связи, которая может создавать бесконечные комбинации гласных и согласных звуков речи, они образуют нечто вроде «скелетов», упрощенных схем языка. «Сильбо» позволяют исследователям лучше понять, как рождается и как умирает язык.

Например, года три назад в известном историкам, философам, социологам и этнологам журнале «Каррент энтроположи» дискутировался вопрос о возникновении человеческого языка, человеческий речи (кстати, вопрос, до сих пор не решенный в науке). В статье Ф. Б. Ливингстона «Пел ли… австралопитек?» автор выступал с гипотезой, что человек умел петь задолго до того, как он научился говорить, и что, тем самым, пение было предпосылкой речи и, соответственно, возникновения человеческого языка. При этом гипотеза автора опиралась на исследования свистовой коммуникации у птиц, которые обладают сигнальной системой, по ряду черт приближающейся к человеческому языку.

Ученые, принявшие участие в дискуссии и поддержавшие в основном эту гипотезу, считали, что нет ничего необычного в том, что ранние гоминиды (человекообразные или обезьяноподобные предки человека) «пели», так как даже шимпанзе часто общаются друг с другом вокалически. А ведь общепризнано среди исследователей, что человек произошел от «понгида», похожего на шимпанзе, – до сих пор у человека и шимпанзе больше всего общих «точек соприкосновения» в физиологии. Кроме шимпанзе, поет и еще один «родственничек» человека, орангутанг (поют, главным образом, самцы). Американский ученый У. Вескотт, учитывая все эти факты, считает, что скорее всего австралопитек уже умел свистеть (помните, мы говорили об обезьянах, подающих и принимающих ультразвуковые «свисты»), а также хлопать в ладоши, топать ногой и другое. Питекантроп добавил ко всему этому животную мимикрию (подражание голосам животных) и разные формы вокальных игр; неандерталец, очевидно, уже исполнял ритуальные песни, а современный человек музифицировал грамматическую речь. Интересно, пишет он, что во многих местах на пяти континентах коренное население верит в конкретное немифическое существование «диких людей» (каких-то реликтовых форм архантропов, по его представлению), не знающих языка, но переговаривающихся друг с другом посредством свиста…

Один из исследователей языков свиста – «сильбо Гомера» и «сильбо Ааса» в Беарне – профессор Рене Ги-Бюснель из Лаборатории акустической физиологии в Париже, известный своими трудами в области изучения «языков животных» (в частности, «языка» птиц и «языка» дельфинов), пришел вместе со своими помощниками к удивительным результатам. Это случилось следующим образом. Принято для более удобного изучения звуковых явлений записывать звуки и их модуляции на специальных бумажных лентах. В результате получаются своего рода графики, смутно напоминающие электрокардиограммы, – они называются у фонетиков сонограммами («sonare» – лат. «звучать»). Незадолго до того, лаборатория вела работы с сонограммами голосов дельфинов, когда часть сотрудников, отправившись в Беарн, привезла оттуда двоих самых опытных из «свистунов» и приступила к исследованию языка свиста долины Аас.

И вот как-то по недосмотру лаборанта в одно место попали сонограммы дельфинов и сонограммы «сильбадоров» (как называют в Аасе «свистунов»). И удивительное дело – лишь с большим трудом удалось отделить записи голосов тех и других: дельфинов от «сильбадоров». Действительно, переключив лабораторию на сравнение и анализ сонограмм дельфиньих ультразвуков-голосов и записей языка свиста, спустя время, Бюснель заявил в научной печати: «сонограммы свистунов из Ааса идентичны свисту, который издают дельфины». После этого ему пришлось развести руками и сказать известную фразу: «Я знаю, что я ничего не знаю»…

Разумеется, все дело в простом совпадении, которое, может быть, лежит в самой природе свистов, издаваемых человеком и дельфином (видимо, в каких-то их общих закономерностях), хотя это совпадение показывает, что еще остаются неисследованные вопросы в области систем примитивного общения (кстати, эти исследования сейчас и проводятся). Ведь признают же специалисты по «языкам животных», несмотря на принципиальную разницу в нейроанатомии птиц и млекопитающих (в том числе и человека), ряд параллелей между человеческим языком и пением птиц, до сих пор не объясненный. И это дает почву для новых размышлении и гипотез (например, о возникновении языка из системы звуковых сигналов животных).

В частности, «птичье-человеческая» аналогия приводит некоторых исследователей к предположению, что коммуникативные системы птиц близки к предполагаемому состоянию «протоязыка» человека: не является ли человеческий свист и языки свиста, вместе с пеньем птиц и акустическими проявлениями дельфинов, отходящей в сторону ветвью от какого-то исчезнувшего старого ствола коммуникативной системы, своего рода примитивным «эсперанто планеты»… Правда, не в том значении, которое в это представление вкладывают сторонники «фантастической археологии и истории», как в «универсальный язык» «космических пришельцев», этакий вселенский «липкое» всех разумных существ в звездных мирах и галактиках…

Но не эти фантастические построения занимают сегодня умы серьезных исследователей языков свиста и «языков животных», хотя последние видят. в древних реликтах «сильбо планеты» одну из реальных возможностей вступить в контакт с нашими предполагаемыми «братьями по разуму» на планете, дельфинами, и другими живыми существами, то есть нашими «меньшими братьями» по земному общежитию. Ибо, как говорил римский поэт Оппиан, «еще ничего не было создано на свете прекраснее, чем дельфин…» Исследователей языков свиста интересует и несколько иная постановка вопроса: как, когда и почему возник и возникает язык свиста у самых разных народов? Какими способами в различных случаях переводятся фразы обычного языка на разговорный свист, как составляются комбинации различных свистовых модуляций, какую практическую пользу может оказать изучение языков свиста для лингвистики и информатики (по линии развития семиотических систем) и многое другое.

Например, какие элементы речи наиболее пригодны к сокращению при передаче концентрированной информации на большие расстояния, связанные со значительными затратами энергии (завтра – даже в «глубокий космос»!)? Наконец, как отличаются различные заменяющие обычный язык системы с точки зрения эффективности связи и почему? Какое влияние на связь оказывает их сочетание с другими семиотическими системами? Одним словом, работы в этом направлении непочатый край и она только-только начинается, и, может быть, кто-нибудь, кто впервые на этих страницах прочел о загадочных «сильбо» нашей планеты, станет тем шлиманом и шампольоном, который откроет секреты исчезающих языков свиста, первый поймет дельфина и ответит ему, а затем передаст спрессованную информацию (или примет подобную!) в далекий космос, на борт нашего или чужого звездолета…

А может быть, всего этого и не произойдет, и языки свиста так и останутся для нас голосом прошлого, загадочным и… уже не нужным, представляющим разве что академический интерес для этнографов и лингвистов, историков науки. А пока, чтобы не гадать о том, чего мы не знаем, нам необходимо знать все о языках свиста – чтобы определить их будущее и их перспективу: даже, казалось бы, сугубо посторонний, «беллетристический материал» по истории и этнографии тех районов, где возникали открытые и еще не открытые «сильбо планеты». Здесь мы тоже находимся в области догадок и предположений, гипотез, которые со временем могут вырасти до уровня научных теорий и обогатить современную науку о языке и информатике.

Ибо, как сказал ныне покойный советский лингвист В. М. Иллич-Свитыч в своем четверостишии (кстати, написанном на древнем гипотетическом «ностратическом языке», на котором, возможно, говорили и наши с вами далекие предки): «Язык – это брод через реку времени», который ведет нас к «жилищу ушедших», и перейти его может лишь тот, кто «не боится глубокой воды». Не случайно эти слова мы поставили эпиграфом к еще не разгаданной загадке наших «сильбо планеты». Дорогу осилит идущий!

И, наконец, последнее, что заставило взяться за рассказ, который, может быть, никогда бы и не появился или же появился на свет эдак лет через десять – двадцать. Это желание вырвать его из системы мифических доказательств сторонников «фантастической археологии и истории», сторонников массированных прилетов на нашу бесталанную и дикую планету высокоученых и просвещенных «пришельцев из космоса». Ибо к тому времени, когда «загадка сильбо» будет решена и «мысль, что придет потом», вне всякого сомнения, будет умней, – в этом-то и заключается прогресс человеческого познания! – исследователям придется штурмовать крепость фантастов от археологии и «пришельцепоклонников», вырывая из их рук с таким трудом добытую истину, которая, естественно, может быть одна. И совсем не та, которую проповедуют Деникен, Шарру и K°!

«ЧЕРНЫЕ КАМНИ» ЗАПАДНОЙ АРХЕОЛОГИИ

Понятия «археология» и «романтика» неотделимы. Особенно в детстве, когда первое знакомство с археологией происходит па страницах книги о том, как Шлиман нашел Трою, а Шампольон прочитал иероглифы. Потом наступает пора первых посещений музеев, первых потрясений от встреч с шедеврами древности, открытыми археологами. И тот, кто особенно остро пережил чувство этого соприкосновения с прошлым, сам становится археологом. Сборы в первую экспедицию кажутся ему началом путешествия в Страну Романтики, а черная записная книжка в дерматиновом переплете с надписью «Полевой дневник» – корабельным журналом, предназначенным для описания еще не открытых материков.

И вот летний сезон окончен. Полевой дневник исписан до последней страницы подробным описанием прослоек золы и древесной трухи, подсчетами числа обломков древних горшков и осколков обглоданных многие столетия тому назад костей. Собраны многочисленные коллекции, и их опись сделана на шершавых страницах очередной «амбарной книги». Но в этой описи нет ни прекрасных украшений, тускло мерцающих блеском золота, ни зеленых изумрудов, ни мраморов, изваянных резцом великого художника. А есть обломки кухонных ножей, грубые стеклянные бусы, кованые гвозди и десятки различных фрагментов неопределенного назначения. Для случайного в археологии человека это крушение надежд, горькое разочарование. Для истинного археолога – начало пути в науку, открытие подлинной романтики, о которой прекрасно сказал Александр Блок:

 
Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран —
И мир опять предстанет странным,
Закутанным в цветной туман!
 

Продолжение раскопок – музей. Через его парадные двери мы входим в залы, в которые входили еще в детстве, и видим в них шедевры, многие из которых знаем с детства и сами не нашли на раскопках. Но археолог входит в музей через служебный вход. Его манит к себе то, что хранится в фондах – обломки кухонных ножей, грубые стеклянные бусы, кованые гвозди, десятки различных фрагментов неопределенного назначения. Те, которые он нашел сам, и еще в большей степени те, которые найдены другими археологами. Потому что поиски шедевров лишь внешняя, видимая всем задача археологии. Подлинная ее задача – поиски истины.

Только эта задача делает археологию наукой. Если бы она не встала перед ней двести лет тому назад, археология осталась бы областью коллекционирования, к науке отношения не имеющей. Она выполняла бы иные задачи, но не служила бы средством познания прошлого, главным орудием этого познания для тех эпох, которые еще не знали письменности.

Как же решает эту свою задачу археология? Вернемся на раскопки, чтобы понять смысл скучнейших, на первый взгляд, записей в полевом дневнике. Прежде всего, зачем нужны описания прослоек? И что такое прослойка?

…Представьте себе момент освоения человеком любого места, избранного им для жизни. Он начинает с того, что строит себе жилище. Если это деревянный дом, то на землю тонким слоем ложатся щепки от обтесанных бревен, образуя первую прослойку «культурного слоя». Потом он живет в своем доме, выгребая из очагов золу и выбрасывая ее за порог. Он бросает туда же остатки пищи, сломанные или отслужившие свой срок вещи. Когда дом сгорает, то ему приходится разравнивать пожарище, образовывая новые прослойки. Затем новое строительство, новый этап жизни. И так из века в век…

Если там, где образовался «культурный слой», выкопать котлован, то на его стенках, как в слоеном пироге, мы увидим чередование многочисленных прослоек, сохраняющих хронологическую очередность. Очевидно, если собрать все древние предметы из одной прослойки, они окажутся одновременными. А изучая их сумму, мы получим возможность характеризовать уровень жизни людей, населявших этот участок. Сможем судить о том, что было основой их хозяйства, чем эти люди питались, как одевались, что они умели делать и какими инструментами при этом пользовались. Если в такой прослойке мы обнаружим датирующие вещи, то есть предметы, сама форма или устройство которых были характерны только для узкого периода истории, то сможем не только определить время существования этого комплекса, но косвенным образом и время тех прослоек, которые расположены ниже и выше только что исследованной.

Задача определения точного времени породила много точных приемов. Б последние десятилетия особенно важны стали методы естественно-научного датирования. Например, там, где хорошо сохраняется дерево, применяют дендрохронологический способ определения дат по рисунку годичных колец. Так как погода на больших пространствах земного шара одинаково меняется из года в год и годы, благоприятные для роста дерева, причудливо чередуются с неблагоприятными годами, само чередование тонких и толстых годичных колец создает условия для точного определения года рубки любого оказавшегося в раскопе бревна. Значит, с предельной определенностью возможно датировать и год сооружения из таких бревен древнего дома или деревянной мостовой. Там, где дерево не сохраняется, применяют другие методы, например – палеомагнитный, основанный на том, что в керамике, подвергнутой некогда обжигу, сохраняется магнитное поле, соответствующее магнитному полю земного шара в момент этого обжига. Сравнение данных керамики и современного поля позволяет вычислить точную дату изготовления древнего сосуда. В арсенале археологов имеется много и других методов, наибольшую известность среди которых получил радиокарбонный, или, иначе, способ датирования по С-14.

Хронологическое исследование сочетается с полным сбором материалов из всех прослоек, а также с подробной фиксацией на чертежах остатков всех открывающихся при раскопках сооружений, многие из которых сохраняются до нашего времени лишь в виде незначительных следов. Только такое сочетание всех данных позволяет изучать любой раскапываемый участок в динамике его развития. Сравнивая материалы всех прослоек, археологи узнают, как развивалось хозяйство, как совершенствовались технологические приемы изготовления различных предметов, как развивалось искусство, как возникали и как углублялись процессы социального расслоения.

Само понятие комплекса явлений, исследование которого дает ответ на стоящие перед исторической наукой задачи, свойственно не только местам древних поселений. Оно неотделимо от процесса изучения другой важнейшей археологической категории – могильников. И здесь важно подробнейшее выявление всех особенностей погребального обряда. И здесь важен полный сбор всех предметов, сопровождавших умершего в его последний путь. Археологи до сих пор много спорят, например, о некоторых курганах X века на территории Древней Руси – принадлежали ли они славянам или скандинавам. И в тех, и в других имеются одинаковые наборы предметов, однако в устройстве самих могил были отличия в некоторых деталях. Если курган был раскопан без полной фиксации всех его особенностей, никто и никогда уже не сможет установить этнической принадлежности погребенного. Здесь не придет на помощь и антропология, потому что в X веке покойников перед погребением сжигали и у славян, и у скандинавов.

Установить древние этнические границы, свойственные какой-либо эпохе, возможно лишь раскопав со всей тщательностью множество курганов на большой территории и сравнивая между собой все детали их сходства и различия.

В не меньшей степени понятие комплекса свойственно и такой важной археологической категории, как монетный клад. Клады очень редко находят при раскопках. Обычно они обнаруживаются случайно, во время строительных работ или пахоты. И, к сожалению, не всегда попадают в музеи в полном виде. Очень часто узнавшие о находке клада музейные работники вынуждены кропотливо собирать разошедшиеся по рукам монеты и почти никогда при этом не бывают уверены, что им удалось собрать клад целиком. Мне хорошо известны случаи, когда монеты из одного клада приходилось собирать не только в разных городах, но даже в разных республиках. Так быстро расходились они из-за незнания «кладоискателями» настоящих потребностей науки.

Зачем нужен целый клад? Разве часть клада не дает представления о целом? Дает, но только приблизительное и небезошибочное. Любой клад – как бы фотографический снимок с состава денежного обращения очень короткого периода. Это станет понятным, если сравнить горсть современной мелочи с горстью мелочи, которой мы пользовались лет десять тому назад. Окажется, что хотя монеты и похожи друг на друга, как близнецы, но на них стоят другие даты. И если сегодня в этой пригоршне больше всего монет, чеканенных в самые последние годы, то монет десятилетней давности, преобладавших тогда, сейчас уже сравнительно мало. В древности на монетах дату не ставили, но они различались другими мелкими признаками. И если в руки ученых попадает только часть клада, можно впасть в ошибку, – или неправильно датировав его или же сделав неверный вывод о его составе. Может, например, показаться, что два клада, в действительности отделенные друг от друга заметным промежутком времени, практически одинаковы, а это, в свою очередь, повлечет за собой неверный вывод об экономическом застое в денежном обращении…

Я коснулся трех разных комплексов, правильное изучение которых возможно только при полном сохранении всех деталей, кажущихся порой несущественными. Но для характеристики любой исторической эпохи или любого, даже непродолжительного отрезка истории требуется сочетание данных всех этих комплексов, сведение их в единый источник, точность показаний которого целиком зависит от полноты каждой составляющей его части.

Представим теперь, что эти требования нарушены. Например, на древнем городище работают не квалифицированные археологи, а роет землю экскаватор. В массе выброшенной из котлована земли смешались прослойки всех веков и только отдельные курьезные предметы попали на глаза экскаваторщику и доставлены в музей. Курган раскопан не полностью, а колодцем, из него вынуты ценные украшения, вырванные из общего комплекса погребений. Из сотен монет клада в руках нумизматов остался какой-нибудь десяток. Что-то немногое сохранилось, но главное при этом утрачено. Нет возможности точно датировать предметы, нет условий уверенно определить их социальную принадлежность.

Если случайно найдены предметы, обладающие высокой материальной ценностью, их путь в музей порой оказывается длинным и извилистым. Пройдя через несколько рук, они оказываются в музее, как правило, без точного паспорта, говорящего о настоящем месте их находки. Такие предметы теряют большую часть своей ценности, утрачивая значение достоверного исторического источника. Если это произведение искусства, оно не перестанет быть художественным предметом, но ведь любой художественный предмет несет в себе не только эстетическую информацию. Он прежде всего памятник своей эпохи. И если он отторгнут от всего комплекса той эпохи, то и сама эпоха оказывается обедненной. Поэтому любые утраты такого рода не только замедляют процесс развития современной науки, они способны искажать и искажают научное представление о прошлом.

Дело обстояло бы проще, если бы эти утраты были вызваны только непониманием нужд археологии. Но ведь археология обращена к большинству людей не теми повседневно исследуемыми небольшими проблемами, сумма ответов на которые создает знание закономерностей нашей истории, а блеском драгоценных находок. Такие находки в археологической практике встречаются не часто. Трудно назвать хотя бы десяток археологов, чьи имена связаны более чем с одним открытием древностей большой материальной ценности. Однако многие поколения археологов накопили громадные собрания таких предметов, составивших золотые кладовые крупнейших музеев мира. И эти собрания, между прочим, приучили археологов, понимая значение этих вещей и ценя их научные возможности, не любить золотых предметов и драгоценных камней. Потому что рядом с миром науки существует еще и мир наживы, всегда готовый уничтожить ценности научные ради ценностей материальных. Символом этого мира всегда было сокровище, а единственным масштабом оценки древностей – их цена на черном, антикварном рынке. Мир наживы враждебен миру науки, а охота антикваров за шедеврами неотделима от неуважения к настоящему и прошлому человечества…

Основную часть рукописи Г. Босова занимает большой и цельный раздел «По следам грабителей могил» (Повесть о криминальной археологии), посвященный широко распространенным в наши дни в капиталистических странах и странах «третьего мира» подпольным «грабительским раскопкам», которые сами же западные эксперты квалифицируют как одну из форм международной преступности, – тайные раскопки и незаконный сбыт награбленных ценностей. Книга Г. Босова наглядно показывает, как рядом с археологией возникла и развивается антиархеология, имеющая очень давние корни. Она началась еще в глубокой древности с ограбления могил, превратилась затем в ограбление целых наций и ныне во многих странах достигла степени ограбления всей мировой культуры.

Преступная деятельность бизнеса антикварной моды лишает науку знаний первостепенного значения. Эта деятельность, ведущаяся под покровом ночи, сделала несостоявшимися научные открытия целых цивилизаций древности в Старом и Новом Свете – в Малой Азии, в Африке, Центральной и Южной Америке. Она предельно затруднила изучение истории Европы, приведя к расхищению бесчисленных этрусских древностей и археологических находок в Анатолии. Она спрятала за стальные двери сейфов множество первоклассных изделий древних мастеров, открытых за последние годы в разных частях света, и постаралась превратить эти хранилища в мертвые клады краденых вещей неизвестного происхождения, призванных радовать все культурное человечество, но вместо этого доставляющих эгоистическое наслаждение лишь состоятельным владельцам древних сокровищ.

Эта преступная деятельность породила и ставшую ныне модной на западе лженауку, формирующую свой фундамент из беспаспортных, лишенных качества исторического источника древних предметов. Как я уже говорил, лишив древние пред меты археологического паспорта, очень легко ошибиться не только в их датировке, но и в правильном их определении Но можно отнять у находок паспорт и для сознательного искажения исторической истины. Ведь тогда из разновременных предметов можно сколотить единый ложный комплекс и противопоставить его подлинным археологическим комплексам. Можно, например, объявить, что «имеются археологические свидетельства» одновременного существования динозавров и человека. Зачем? Да для того, чтобы противопоставить этот противоестественный и антинаучный гибрид теории происхождения видов Дарвина. Можно, например, усмотреть в древнем рельефе, отражающем культ живого, изображение неземного космонавта. Зачем? Да для того, чтобы высказать мысль о том, что прогресс человеческой цивилизации не подчинен открытым Марксом и Энгельсом закономерностям исторического процесса, а определен вмешательством в земные дела мифических «пришельцев из космоса». Можно, наконец, в этих пресловутых «пришельцах» увидеть предков белых европейцев. Зачем? Да для того, чтобы объявить полное отсутствие их родства с другими земными человеческими расами и назвать их «белыми богами», пришедшими со звезд, которым должно служить все остальное «небелое» человечество…

Само возникновение этой темы, раскрытой в книге Г. Босова, представляется мне в высшей степени актуальным, ибо в последние годы на западе возникла значительная литература бестселлеров, подвергающая спекулятивному пересмотру самые основы исторической науки и теории происхождения видов. В своем киноварианте она проникла и к нам, вербуя из числа людей, не искушенных в науке, сторонников, на которых произвел сильное впечатление фильм Деникена «Воспоминание о будущем».

В периодической печати уже публиковались обстоятельные разборы многих «концепций» этого вида, однако они были посвящены в основном разбору самих сюжетов и опровержению их произвольной интерпретации. Г. Босов всесторонне рассматривает эту тему, обосновывая, по крайней мере, два генеральных вывода. Во-первых, он вскрывает идеологические формы антинаучной спекулятивности, показывая, что цель ее состоит в стремлении внушить широкому кругу читателей и кинозрителей мысль об отсутствии установленных наукой закономерностей исторического процесса, то есть представляет собой деятельную форму антимарксистской идеологии. Во-вторых, он показывает корни этой деятельности, растущие из очень древних пластов соперничества науки и антинауки. Наконец, автор выводит причинную связь и закономерность между методами «криминальной археологии» и методами сторонников «фантастической археологии и истории». Такой исторический подход к проблеме делает книгу «Сильбо Гомера и другие» не только оригинальной по замыслу, но и очень важной в идеологическом отношении.

Действительно, неуважение к истории у пророков «вчерашнего завтра», типа Р. Шарру и Э. Деникена, переходит в неуважение к творческим силам человеческого общества, торжество которых прослежено археологами на всех этапах развития человечества. Идеализм в наши дни предстает в новом обличий псевдонауки, оснащенной аксессуарами археологии, и археология становится ареной борьбы истины и шарлатанства. Это очень важная борьба, потому что на знамени шарлатанства написаны слова: «мистицизм», «расизм», «антимарксизм». И подлинная романтика археологии – не только в поисках истины, но и в борьбе за истину!

Именно этому посвящена вторая часть книги Г. Босова, давшая название всей книге, – «Сильбо Гомера и другие» (Повесть об исчезающем языке). На одном конкретном примере из области этнографии, лингвистики и истории географии (в которых тоже пустили или пытаются пустить корни псевдотеории сторонников «фантастической археологии») автор пытается восстановить историческую истину в столь необычном и загадочном явлении человеческой культуры, каким оказываются ныне исчезающие древние языки свиста на нашей планете. «Сильбо Гомера» и другие загадки истории, археологии, этнографии, лингвистики, объясненные наукой или же объясняемые только сейчас, испытывают непрекращающиеся атаки со стороны фантастов от археологии и истории, мешающих, как пишут их критики, «правду с ложью, факты с домыслами, науку с магией, эксперименты ученых с фокусами колдунов, исторические исследования с нелепыми выдумками, рассчитанными на любителей «бульварной литературы». Не случайно они, соединяя граммы правды с тоннами вымыслов, обращаются к всевозможным оккультным трудам «пророков» и авантюристов, проповедовавших еще в прошлом веке, что в давние исторические эпохи глубины океанов поглотили таинственные континенты – Гондвану, Лемурию, Атлантиду и т. п., жители которых достигли небывалых высот в развитии культуры и цивилизации, а поскольку они были первыми материалистами и атеистами на планете, за это, мол, и поплатились…

По мнению некоторых сторонников «нового взгляда» на историю, в древности якобы существовал континент My (сокращенно от Лемурии), простиравшийся где-то в Тихом океане между Индонезией и Гавайскими островами. До того времени, как он таинственно затонул, его одновременно населяли и… динозавры, и «сверхлюди» – «64 миллиона людей белой расы высшего типа». Узнаете знакомые мотивы из «монстров из Акамбаро», «черных камней из Ики» и высказываний Шарру? Вот где общие «корни» динозавров из мезозоя и охотившихся на них «людей белой расы», «прилетевших но трассе Сириус – Земля»! А в орбиту псевдотеорий фантастов от археологии и истории, вслед за этнографией и лингвистикой, уже попадает геология, океанология, биология и, в первую очередь, философия. Ибо авторы и проповедники «нового взгляда» на историю приходят к старой как мир «идее» – отказаться от материализма и атеизма, вернуться к богу, иначе современную цивилизацию постигнет та же участь, что и жителей погибшего континента My…