Текст книги "Над Москвою небо чистое"

Автор книги: Геннадий Семенихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

– Вырывай машину! – донесся с земли голос Демидова

Все равно Алеша уже не смог бы этого сделать. Слишком маленьким было оставшееся расстояние, слишком огромными скорости в этой лобовой атаке. «Погиб!» – пронеслась в голове отчаянная мысль. Но она не испугала, а только обозлила Алешу. Он крепче сжал ручку управления и не попытался отвести ее вправо или влево. Черная тень «мессершмитта» на мгновение заполнила ему глаза, закрыла небо и солнце.

И вдруг впереди, за козырьком кабины, снова все просветлело. Внизу Алеша увидел уплывающие под крыло домики деревни, изгиб рощицы. Услышал и звон крови в висках, и веселый, бесперебойный рев мотора. В наушниках потрескивал эфир. Значит, и радиосвязь была в порядке. Надо было возвращаться на аэродром. На какое-то мгновение нос истребителя оказался повернутым вниз. Далеко впереди – это ясно увидел Алеша, – у самой границы аэродрома, пылал огромный костер. Иссиня-черный дым вертикальным столбом поднимался в небо. От примеси бензиновых паров был этот столб настолько густым и тяжелым, что даже ветер не мог его растрепать. У Алеши от волнения пересохло в горле. «Сбили. Кого сбили? Неужели «мессер» успел выйти из лобовой и уже на земле, на пробеге после посадки, зажег самолет капитана?!»

В наушниках что-то затрещало, и ясный, спокойный голос Демидова, говорившего чуть врастяжку, ворвался в сознание:

– Стрельцов, на по-са-дочку, на по-са-дочку. Порядок!

У Алеши сразу отлегло от сердца: значит, все не так страшно, как он думал, иначе голос подполковника не был бы таким ровным.

Пыль, поднятая садившимися самолетами, давно улеглась над аэродромом. Он опускался один. Его «ишачок», подпрыгивая, добежал до стоянки. От волнения и сильной усталости руки Алеши дрожали, когда он освобождался от лямок. Наконец зеленый брезентовый мешок парашюта остался лежать на железном сиденье. Алеша перелез через борт кабины на крыло, тяжело спрыгнул на землю и почувствовал, как затекли ноги. Подняв голову, он чуть не вскрикнул от радостного изумления. Прямо на него целый и здоровый бежал Султан-хан, а за ним Коля Воронов и старший лейтенант Красильников. Сверкая черными глазами, капитан бросился на Алешу и сгреб его в охапку. Алеша ткнулся мокрым от пота лицом в его синий новенький комбинезон, приятно пахнувший свежим сукном. Рука Султан-хана в черной лайковой перчатке ласково гладила Алешу по спине, а гортанный голос не уставая выкрикивал:

– Ай джигит, ай кунак! Жизнь своему комэску спас. Будешь с этой минуты моим ведомым до самой смерти, если только она есть на земле. Хорошим будешь ведомым. Ну, кунак, бери! – Он выхватил из кармана тонкий, легкий, серебром отделанный кавказский поясок, на котором болтался маленький кинжальчик в серебряной оправе. – Выбирай любое, джигит. Или кинжал, или ножны. Любое, потому что это все равно. Ты – кинжал, я – ножны. Я – кинжал, ты – ножны! Во! Не возьмешь, на всю жизнь обижусь.

Алеша подумал и взял серебряные ножны. Он хорошо знал, что этот пояс и кинжал семейная реликвия Султан-хана, перешедшая к нему еще от прадеда. Коля Воронов обнял его сразу после того, как отошел Султан-хан, а Красильников с доброй сдержанной улыбкой похлопал по плечу.

Вчетвером пришли они на командный пункт. Демидов, Румянцев и Петельников стояли у входа в землянку. Алеша выпрямился, приложил ладонь к виску, хотел рапортовать, но Демидов не дал. Прихрамывая, подошел к нему и, весело улыбаясь, гаркнул:

– Ай да орелик! Видали такого! Смел и живуч. Потому и живуч, что смел. К ордену его, Петельников, к первому ордену, чертенка. А от меня благодарность. Ясно?

От Коли Воронова Алеша узнал во всех подробностях о том, что произошло за те минуты, пока он находился в полете. Обе группы истребителей, летавшие на задание, успешно прикрыли три девятки «петляковых», бомбивших железнодорожный узел в Смоленске и на обратном пути завернувших на аэродром Ново-Дугино. Над аэродромом завязался воздушный бой. Против группы Боркуна поднялось около двадцати «мессершмиттов». Боркун разбил свою группу на две. Пятерка «яков» ушла наверх и там сковывала боем основные силы «мессеров», а четверка защищала хвосты наших бомбардировщиков.

Бой был жестоким и долгим, и трудно сказать, как бы он кончился, если бы со стороны солнца с головокружительной высоты не бросилась внезапно в драку четверка Султан-хана. С первой же атаки комэск подбил «мессершмитт», а Красильников дал длинную очередь по кабине второго и, видимо, убил летчика, потому что этот «мессер» без дыма и пламени вошел в штопор и, делая виток за витком, врезался в землю. Сбил «мессершмитт» и Василий Боркун. Но в ту минуту, когда он выходил из атаки потерял скорость, к нему в хвост пристроился фашистский летчик. Черной тенью подкрадывался он к самолету Василия. Коля Воронов сверху спикировал на немца.

– Сбил? – прервал его Алеша.

Воронов пальцами засунул под пилотку рыжий вихор.

– Одной очередью! Во как! – похвастался он.

– Ну а дальше?

– Дальше над аэродромом была целая карусель. Старший политрук загнал в землю «юнкерса», потом сел, а за ним к аэродрому подошел твой Султан-хан. У него мотор плохо тянул, скорость была неважнецкая, вот он и отстал. Хотел стать на круг, а его какой-то дикий «мессер» атаковал.

– Откуда же он взялся, проклятый?

– Знаешь, Алеха, – серьезно объяснил Воронов, – мы с тобой во многом еще профаны. Оказывается, фрицы не только большими группами воюют. Есть у них и такие асы, что действуют в одиночку или парами. Подойдут к аэродрому, бац нашего на посадке или взлете, по газам, и за линию фронта. Такой и на капитана бросился. Спасибо, ты своего лихого комэска спас.

Алеша смущенно покраснел и, не глядя на товарища, признался:

– А знаешь, Николка, я и сам не понимаю, как я его.

– Чудак! – фыркнул Воронов. – Откуда ж тебе понять? Тут и все мы рты пораскрывали, когда ты на него в лобовую пошел.

– Так что было делать? Это не от смелости. Просто я его иначе не брал.

– Я-то понимаю! А с земли лобовая страшно выглядит. Ух как страшно. Как в кино каком. Когда между вами метров с сотню осталось, немец не выдержал, решил тебе под брюхо скользнуть. И до земли. Так и сгорел за аэродромом. Сейчас десять автоматчиков на грузовой туда поехали.

– За кем?

– За экипажем с «юнкерса» и к «мессеру». Но туда, я думаю, бесполезно. Сгорел «мессер». А вот с «юнкерса» фрицев привезут. Операцию дядя Костя возглавляет. Знаешь его?

– Видел как-то, – сказал Алеша.

Он вспомнил ПАРМ-овского старшину, обращавшегося однажды за помощью к Султан-хану. Дядя Костя просил тогда мотористов откатить в мастерские два поврежденных самолета. Фамилия его была Лаврухин, но все звали его либо «товарищ старшина», либо попросту дядя Костя, потому что ему было уже под пятьдесят. У него были удивительные ладони: огромные, с синими вздутыми венами и рубцами от мозолей – дядя Костя гнул на спор подковы. Низенький, кособокий, с тяжелыми, словно клешни, висящими вдоль туловища руками и грубо высеченным лицом, он мог показаться нелюдимым. Но на самом деле это было не так.

– Дядя Костя – это орелик, – ухмыльнулся Воронов. – Говорят, будто сам Демидов ему больше, чем какому адъютанту, доверяет. Гляди, вон уже и полуторка показалась.

За балочкой, что подходила почти вплотную к аэродрому, висело облако серой осенней пыли. Ветер медленно сносил его к рыжему бугру с красным деревянным столбом над могилой майора Хатнянского. Это серое, похожее на конус облако волокла за собой старенькая полуторка аэродромного батальона. Вот скрылась в балочке, вынырнула из нее и помчалась по летному полю, весело рокоча мотором. Можно было уже различить головы людей, сидевших на приделанных к бортам скамейках. Солдаты батальона аэродромного обслуживания держали короткоствольные автоматы, а в центре кузова стояли со связанными руками трое худощавых парней: двое в серых комбинезонах с многочисленными блестящими застежками, третий в военной форме.

Шофер лихо подкатил машину к самой землянке КП и затормозил. Скрипнула дверца кабины. Дядя Костя быстрым движением поправил ремень, разгладил волнистые складки на гимнастерке, уверенно шагнул к Демидову:

– Товарищ подполковник, старшина сверхсрочной службы Лаврухин провел операцию по захвату экипажа фашистского самолета, сбитого нашим комиссаром. Пленные в машине.

– Молодец, старшина, – скупо улыбнулся Демидов, – а ну, давай этих рихтгофеновских коршунов сюда.

Старшина подал знак, автоматчики молча откинули заднюю стенку кузова и жестами приказали пленным сойти. Один за другим немцы повыпрыгивали из машины.

Затаив дыхание, Алеша вглядывался в их лица. Враги! Он впервые видел их так близко живыми. Вот они стоят в трех шагах от него, эти люди, пришедшие на подмосковную землю издалека, посланные сюда Гитлером. Он переводил взгляд с одного немецкого летчика на другого. Один из них, очевидно, командир экипажа. На грязно-зеленом френче выше левого кармана холодно поблескивает черной эмалью Железный крест.

У немца худое продолговатое лицо с довольно правильными чертами. На щеке огромный кровоподтек. Из бледного стиснутого рта сочится кровь.

Рядом с ним, в комбинезоне и шлемофоне, щуплый веснушчатый подросток беспокойно озирается синими испуганными глазами, часто подрагивает покрасневшими веками. Голенища его кожаных унтов разодраны. Вероятно, зацепился за ветку, когда приземлялся с парашютом . Чуть поодаль, вытянувшись в почтительном безмолвии, застыл третий член экипажа, по всей видимости штурман: белая счетная линейка торчит у него за голенищем унта.

Демидов нахмурился и бросил на дядю Колю суровый взгляд.

– Это ты, что ли, его так разделал? – кивнул он на первого немца.

Старшина воровато отвел глаза, нагнул голову, извиняющимся голосом пробормотал:

– Так я же его только маленько. Он, подлюга, кусался.

– Смотрите мне, – сердито сказал Демидов. – Охрану пленных возлагаю на вас, старшина Лаврухин. Только чтоб этого «маленько» больше не было.

Заложив руки за спину, Демидов неторопливо с подчеркнутым достоинством зашагал вниз, в землянку. За ним Петельников и Румянцев, Боркун и Султан-хан.

– А мы как? – озадаченно посмотрел Алеша на Воронова.

– Что «как»? – насмешливо передернул плечами его друг. – Мы тоже с ними воюем. Можно, наверное, и нам присутствовать на допросе. Только на всякий случай, забьемся в темный угол. Нечего Демидову глаза мозолить.

Летчики быстро сбежали в землянку, сели в самом темном углу.

В проеме двери показались немцы. Первым спустился командир экипажа сбитого «юнкерса», за ним штурман и стрелок-радист. Из соседней комнаты с блокнотом в руке вышел красноармеец Челноков. Демидов поманил его пальцем.

– Садись, Гомер.

– Почему Гомер? – улыбнулся Челноков.

– Потому что рано или поздно ты «Одиссею» нашего девяносто пятого полка напишешь. Только не гекзаметром, разумеется, а как-нибудь поновее. Как Маяковский, что ли. А пока – помогай командиру, когда начну запинаться, и пиши.

Демидов исподлобья посмотрел на немцев. Алеша с удивлением услышал, как он быстро спросил по-немецки летчика с подбитым глазом:

– Ваше имя?

Гитлеровец молчал. Нижняя губа, покрытая корочкой засохшей крови, презрительно дернулась.

Демидов задал тот же самый вопрос штурману и стрелку-радисту.

– Кранц Отто, – сиплым голосом ответил штурман.

– Густав Келлер, ефрейтор. Их кайн национал-социалистише. Их кайн «Гитлерюгенд», – торопливо, тонким мальчишеским голосом забормотал безусый стрелок-радист и с ужасом посмотрел на стоявшего рядом с ним дядю Костю.

Летчик, молчавший до этой минуты, сделал резкое движение и плюнул Келлеру в лицо.

– Швайн! – крикнул он в бешенстве.

– Ого! – воскликнул Румянцев.

Немец с яростью одну за другой бросил несколько коротких фраз членам своего экипажа.

– Что он им сказал? – наклонился к Челнокову Демидов.

Челноков поднял глаза:

– Ругается и угрожает им смертью. Говорит, что гитлеровские войска уже близко и скоро их всех освободят. Тогда и Кранца и Келлера вздернут по его приказу на первой осине. Запрещает им давать показания.

– Ясно, – кивнул седеющей головой Демидов. – А ну, старшина Лаврухин, уведите пока ефрейтора и штурмана. Они будут отвечать, это по всему видно. Я хочу поговорить с этим типом без них.

Алеша из своего темного угла еще раз посмотрел на немецкого летчика. Тот стоял, сомкнув каблуки, и свысока озирал окружающих зелеными холодными глазами.

– Будете говорить? – спросил Демидов.

– Да, – ответил немец, – я буду говорить. Но не о том, что вас интересует. И если вы хотите что-либо услышать, развяжите мне руки.

– Развязать ему руки! – приказал Демидов. Дядя Костя неохотно выполнил эту команду. Немец с наслаждением расправил затекшие руки, усмехнувшись, посмотрел на следы от веревок на запястьях.

– Вы, разумеется, можете связать рядового летчика великой Германии, по недоразумению попавшего к вам в плен, – заговорил он быстро и сухо, – но я бы не советовал вам это делать в те дни, когда наша доблестная армия набросила смертельную петлю на ваше государство. Пора кончать комедию. Обещайте мне жизнь, и я позабочусь о том, чтобы всем вам было обеспечено гуманное обращение, когда вы попадете к нам в плен или будете интернированы.

– А вы в этом уверены? – коротко спросил Демидов.

– Как и в том, то в данную минуту беседую с вами.

– Ваша фамилия?

– Обер-лейтенант Якоб Редель. Кавалер Железного креста.

– За что получили крест?

– За Лондон и Ковентри.

– Хорошо над ними поработали на своем «юнкерсе»?

Нижняя губа фашиста дрогнула от ухмылки:

– Англичане не могут быть на меня в претензии. Но я и над Вязьмой неплохо поработал. Неделю назад от моих бомб сгорели два эшелона с боеприпасами на железнодорожном узле.

– И все-таки вы не слишком удачно поработали над Вязьмой.

– Почему? – с клекотом спросил немец, и какие-то мускулы дрогнули на его каменном лице.

– Потому что над Вязьмой вас сбили.

– О да, —смутился обер-лейтенант. – Этот день стал для меня черной пятницей. Как рыцарь Железного креста, я обязан воздать должное вашему асу. Могу ли я его увидеть?

– Румянцев, представьтесь, – повеселел командир полка.

Старший политрук встал из-за стола и в упор посмотрел на Ределя. С минуту длился этот безмолвный поединок взглядов. Холодные зеленые глаза немца встретились со спокойными, подернутыми насмешкой глазами старшего политрука. Оба с интересом смотрели друг на друга.

– Я уверен, что ваш ас не принадлежит к числу коммунистов и комиссаров, – сказал наконец немец.

– Ошибаетесь, он комиссар полка, – заметил Демидов.

Гитлеровец схватился за голову.

– О доннер веттер! – вырвалось у него.

– Товарищ подполковник, разрешите задать ему три вопроса? – оживился Челноков.

Демидов закивал головой.

– Давай, Гомер!

– Обер-лейтенант Якоб Редель, откуда вы родом? – спросил Челноков довольно чисто по-немецки. Он успел до войны кончить первый курс Института иностранных языков и даже на фронте вырывал часы для занятий. – Не пугайтесь, этот вопрос не нарушает военной тайны и вы, отвечая на него, не скомпрометируете себя перед вашим фюрером.

– Из Кенигсберга.

– Прекрасно. Вы знакомы с Кантом?

– Да, я знаю Канта, – насмешливо произнес немец. – Это офицер из штаба нашей воздушной эскадры. Во Франции мы пили с ним чудесный коньяк. Вы удовлетворены?

Челноков перевел, и все присутствующие рассмеялись.

– Нет, я имел в виду философа Канта.

Обер-лейтенант выждал, пока смех затих, и быстро, волнуясь, заговорил. У Демидова и Челнокова, знавших немецкий язык, лица сразу посерьезнели.

– Я должен вас разочаровать, господа советские офицеры. Мы знаем, что у вас любят изображать нацистов круглыми дураками. Они не знают ни Канта, ни Гегеля, ни Шиллера, ни Гете. Вздор! Вам что, рассказать о кантовской «вещи в себе»? Могу. Не зря я сидел в свое время на скамье Лейпцигского университета. Но Кант не наш философ. А наши философы это Ницше, Розенберг, Адольф Гитлер. Вы теперь удовлетворены?

– Зачем вы к нам пришли, Редель? – строго спросил Демидов, возобновляя официальный допрос. – Вы знаете, что Советская Россия – это громадное государство с военными традициями, с огромными резервами, и вы неизбежно проиграете войну.

– Чепуха! Великая Германия фюрера завоюет весь мир! – сказал обер-лейтенант и, картинно выбросив вперед руку, выкрикнул: – Хайль Гитлер!

– Вы в этом уверены?

– Да. Уверен.

– А я уверен в обратном, – спокойно произнес Демидов, – в том, что на каждого такого ретивого, как вы, нациста у нас найдутся три аршина земли и осиновый кол в придачу.

Редель презрительно хмыкнул:

– Вы говорите это так, словно не немецкая армия стоит у стен Москвы, а Красная Армия стоит у стен Берлина.

Демидов ладонью провел по голове.

– Когда Красная Армия будет стоять у стен Берлина, вам уже не придется защищать вашего бесноватого фюрера. Вы уже вышли из игры, Редель, кавалер Железного креста. Когда будет начато новое наступление? Отвечайте!

Гитлеровец поправил у себя над карманом френча орден и гордо поднял кверху узкий выбритый подбородок:

– Повторяю: я офицер великой германской армии и принимал присягу на верность Адольфу Гитлеру. На вопросы военного характера я отвечать не буду. У меня есть один практический совет. Рекомендую всем вам перелететь на нашу сторону и вернуть на наш аэродром мой экипаж. Только так вы избежите гибели при разгроме Москвы.

Он замолчал и нагловатыми зелеными глазами оглядел всех, чтобы убедиться, какое впечатление произвели эти его слова. Челноков медленно перевел. Румянцев и Петельников переглянулись, Боркун всей огромной пятерней поскреб у себя в затылке. А Демидов, ослепленный внезапной яростью, с силой хватил кулаком по столу.

– Что? – взревел он. – Ах ты змея паршивая! Стоишь на нашей земле с вырванным жалом и все еще хочешь кусаться, ультиматумы предлагаешь? Старшина Лаврухин, уведите этого гада. Давайте других.

Штурман со сбитого «юнкерса» и воздушный стрелок дали самые подробные показания. Их ответы несколько расширили ту небогатую информацию, которой вооружили штаб фронта наземные разведчики. У Демидова не оставалось никаких сомнений: немцы замышляли прорыв линии фронта не в одном, а во многих местах сразу, чтобы фланговыми маневрами, повторив свои излюбленные «клещи» и охваты, вырваться к самым ближним подступам Москвы. Сейчас ударная танковая армия Гудериана была сосредоточена в районе юго-западнее Брянска, а старый, опытный генерал-фельдмаршал Браухич принял командование войсками на Западном фронте.

Вся аэродромная сеть, какая только досталась фашистской армии, была срочно приведена в боевую готовность. Знаменитый воздушный корпус Рихтгофена грозил нашему фронту сотнями машин – ясно, что количественное соотношение самолетного парка в предстоящей операции будет снова в пользу противника. Поговаривали, что на днях в ставку фашистского фронта из Риги должен прибыть сам Гитлер. Пленный штурман показал, что в их эскадре каждому флагманскому экипажу выдали карты с точным наименованием и распределением целей; насколько он знает, их эскадра будет наносить бомбовые удары по Гжатску, Можайску и подмосковной Кубинке. Офицеры сулили солдатам скорое окончание войны в случае падения Москвы. В гитлеровском стане никто не сомневался и победе.

После допроса Демидов по телефону связался с начальником штаба дивизии, намереваясь переслать ему протокол, но и трубке прозвучал раздраженный голос:

– Что тебе, Демидов? Хочешь информировать о пленных? Не надо. Твой полк передали в непосредственное подчинение командующего ВВС фронта. И от нашего штаба, и от нашего политотдела ты уже отключен. Не знаешь? Я сам узнал об этом десять минут назад. Что делать? Думаю, тебе стоит лично обратиться к командующему. А пленных с собой захватишь – еще лучше сделаешь.

Ранним утром, оставив Петельникову боевое распоряжение, подполковник на потрепанной серой полуторке выехал в штаб фронта. В кузове за его спиной, под охраной четырех автоматчиков и дяди Кости, тряслись фашистские летчики. Словно затравленные волки, озирались по сторонам штурман и воздушный стрелок. Лишь обер-лейтенант Редель сохранял мрачное высокомерие, всматриваясь в набегавшую полоску шоссе. Один раз он сквозь зубы сказал что-то своим вчерашним подчиненным, а на тщедушного ефрейтора даже замахнулся связанными руками, но, остановленный пинком дяди Кости, стих. Дядя Костя приподнялся на скамейке и азартно выкрикнул одно из немногих знакомых ему немецких слов:

– Ауфштейн!

Он был в полной уверенности, что это означает «молчать», и с победным видом посмотрел на приданных ему красноармейцев из батальона аэродромного обслуживания.

Урча мотором, бежала по шоссе полуторка. Демидов с тоской отметил, что к линии фронта не промчалось ни одной машины. Можно было подумать, что вовсе и не идет большая опустошительная война, будто и нет людей, изнемогающих сейчас в боях, нуждающихся в подмоге. Зато в тыл, в сторону Гжатска, повозки и автомашины следовали одна за другой. Груженные всевозможным штабным скарбом, надрывно гудели ЗИСы и ГАЗы, встряхивая на колдобинах свои тела. В их кузовах накрытые брезентом виднелись несгораемые шкафы, ящики, мешки с сургучными наклейками. Реже проезжали белые бензоцистерны. Эти спешили куда-то недалеко, чтобы заправиться и возвратиться назад к летчикам или танкистам, испытывавшим постоянную нужду в горючем. Несколько новеньких «эмок», пыля, разминулись с полуторкой. В окнах легковых машин Демидов видел старших командиров со шпалами в петлицах. Замыкая эту процессию, проскользнул коричневый ЗИС-101. На заднем сиденье, откинувшись на подушки, весело улыбался тучный бритоголовый полковник, а рядом сидела беленькая девушка с разметавшимися из-под пилотки кудряшками, неуместно гражданская в этой прифронтовой полосе. «Рано же ты обзавелся, орелик, – неприязненно подумал Демидов. – Воевать еще как следует не научился, а к этой мебели уже привык!»

Как многие твердые характеры, цельные люди, Демидов ненавидел всевозможные флирты и измены. Незадолго до начала войны он даже выгнал из своего полка одного способного летчика, приволокнувшегося за женой товарища. Вызвал этого старшего лейтенанта в кабинет и, насупив брови, вручил копию приказа о переводе в другой гарнизон. Грубо и прямо сказал, не пряча суровых глаз с желтыми огоньками:

– Так вот что, орелик. Поиграл и хватит. Короче говоря, вон из моего полка. Мне нарядные донжуаны не надобны. Я к Ромео и Джульеттам больше тяготею. Ясно?

И сейчас, неприязненно подумав о белокурой девушке в штабном ЗИСе, он вспомнил свою старшую дочь Нину. “Ох, и ей уж девятнадцать, —вздохнул подполковник, – чего доброго, тоже на фронт рвется в какие-нибудь медсестры, а то и в снайперы”.

Демидов посмотрел на радиатор мотора. От него поднималась вверх струйка белесого пара.

– Воды подлей, – строго сказал он водителю.

– Да я и сам ищу, где бы взять, – оправдываясь, ответил сидевший за баранкой рослый, совсем молодой первогодок-красноармеец с редкими рыжими ресницами.

– В любой дом зайди. Чай не по Сахаре едем.

– Не люблю я в домах просить, товарищ подполковник.

– Это почему же?

– Обидно насмешки слушать. В каждой избе кто-нибудь да кольнет, как только петлицы голубые увидит. Недолюбливают сейчас нас, авиаторов. Не в моде мы. Плохо, говорят небо бережете.

– Будут долюбливать, – резко и зло сказал Демидов. – Если бы знали, как погиб Хатнянский, как дерутся наши ребята, долюбливали бы. А ты не слушай, солдат, всякие пересуды. Иди за водой.

– Нет, я лучше в воронке наберу, товарищ подполковник. Вот она рядом.

Скрипнули тормоза, и машина замедлила ход. Справа, сразу же за кюветом, зияла огромная воронка, наполненная водой. Земля, безжалостно вырванная бомбой, гребнями лежала наверху. Гремя ведром, водитель спустился вниз. Пока он заливал воду в радиатор, Демидов приблизился к воронке. «Полтонны ухнуло, не меньше», – определил он наметанным глазом. На траве валялись бесформенные чугунные слитки, обгорелые зеленые доски и чуть подальше искореженный кузов автомашины, опрокинутой взрывной волной. Под своим сапогом Демидов увидел клок красноармейской гимнастерки в пятнах крови. Рядом валялась листовка. Подполковник поднял ее. Под снимком, точно воспроизводящим работу мирного населения, роющего противотанковый ров, стояла корявая подпись: «Советские дамочки, не ройте ваши ямочки, придут наши таночки, заровняют ямочки». И пониже: «Граждане города Вязьмы. Говорят, у вас есть закон, по которому можно судить всякого, кто опоздал на работу на пять минут. А что будет за опоздание нам, если мы не бомбили Вязьму уже двое суток. Сегодня, 1 октября, покидайте свои жилища на всю ночь – будем бомбить город до утра». Демидов с яростью втоптал листовку в землю.

– Сволочи! – пробормотал он и пошел к машине.

Потом подумал о солдате, чью окровавленную гимнастерку видел. Кто он? Молодой ли, старый? Успел ли доехать до фронта и побывать в боях, или же на пути к переднему краю настигла его смерть – и умер этот красноармеец, так и не успев на войну, так и не убив ни одного фашиста?

Снова грохотала полуторка по утреннему шоссе. Демидов сидел, устало смежив веки. С часу на час враг начнет наступление, а туда, к месту боя, не движутся ни артиллерия, ни танки. А штабные обозы тащатся на восток к Гжатску, словно заранее, еще до артиллерийской подготовки противника, мирясь с участью отступающих. Что происходит? Неужели принято решение об отходе к самой Москве?

Демидов был до корней волос русским человеком. Он родился и вырос в маленьком городке Обоянь. За свои сорок четыре года исходил немало жизненных троп. Был и грузчиком в годы нэпа, и с басмачами дрался во время срочной службы в Средней Азии, и в Испании побывал уже в качестве летчика в составе Интернациональной бригады. На таком же И-16 сбил там итальянский бомбардировщик «капрони», получил за Испанию первый орден. Жена его, Ольга Андреевна, сейчас находилась в эвакуации, в Челябинске, работала технологом на военном заводе. Сыновья учились в школе, дочь недавно поступила в институт, прекративший теперь занятия. Для него слова «семья» и «Родина» сливались воедино. Воевал он честно. Никогда не прятался за спины других, не ждал легкого задания, чтобы, слетав на него, снова отсиживаться на КП. Никто не настаивал, чтобы командир полка летал много. Но Демидов не отставал в боевой работе от рядовых летчиков.

Правда, самому себе он не мог бы сказать, что рвется в бой с вдохновением и энтузиазмом. По его глубокому убеждению, это свойственно было пылкой молодости, в двадцать – двадцать пять лет. Он же шел в небо, как идут люди на тяжелую, грязную работу, без которой нельзя обойтись.

Первые месяцы войны больно надломили его душу.

– Неужели они сильнее? – спрашивал себя Демидов и не находил ответа.

Июньские дни сорок первого года в Минске вошли в его судьбу самыми страшными днями. Знойное летнее небо вдоль и поперек бороздили девятки двухмоторных, до отказа нагруженных бомбами немецких самолетов. С воем и треском пикировали вниз почти под отвесными девяностоградусными углами горбатые серые Ю-87, и выпущенные их шасси напоминали безобразные лапти. Самолеты заходили на город с разных направлений и разгружались на разных высотах. Ухали и ахали взрывы, поднимая султаны огня и дыма. Багровые столбы пламени плясали над крышами.

Демидов, прилетевший в Степянку на своем зеленом «ишачке» – связь с округом была прервана, а он должен был уточнить боевое задание и на всякий случай договориться о том, куда нужно перебазироваться, если фашисты выведут аэродром из строя, – еле проехал к штабу по центральной Советской улице. Белые фасады каменных домов обуглились. Улица горела с обеих сторон, и в отдельных местах пламя смыкалось посредине мостовой, отрезая путь.

В большом затемненном кабинете штаба округа он застал командующего ВВС. Генерал-лейтенант безнадежно кричал в телефонную трубку. Несколько человек, окружавших его, стояло, нерешительно переминаясь. То и дело в кабинет входили командиры. Входили без стука, без старательного щелкания каблуками. Командующий выслушивал их рассеянно, отвечал односложно, словно все они ему предельно надоели и он хотел поскорее от них отделаться. Демидов знал командующего по Испании, не где-нибудь, а там, в воздушных боях заслужил он Золотую Звезду Героя. Сейчас эта звездочка бессильно болталась на его кителе, перевернутая тыльной стороной. Демидов не узнавал командующего. Серое осунувшееся лицо с провалами глазниц отражало нечеловеческое напряжение. Углы рта скорбно опустились к подбородку.

Выслушав рапорт какого-то грузного штабного полковника, командующий едва заметным кивком приветствовал Демидова.

– Вы все свободны, – сказал он столпившимся около стола командирам. Те выходили молча, неслышно печатая шаги на мягком ковре.

– Что, Демидов, – отрывисто спросил генерал-лейтенант, – плохо дело?

– Наш полк держится, – ответил Демидов.

– У вас нет такого, – мрачно возразил командующий и пальцем показал за окно. Демидов машинально перевел взгляд. Срезанные осколками, жалобно поскрипывали деревья. Отброшенная взрывной волной, валялась каменная афишная тумба. В груде обугленных кирпичей лицом вверх лежала молодая светловолосая девушка. Мгновенная смерть не успела еще сковать ее лицо, раскрытые глаза и сейчас казались живыми.

– Это страшно, – тихо сказал командующий.

Зазвонил один из четырех телефонов, стоявших на письменном столе. Генерал на ощупь схватил одну трубку – не та, вторую – не та, наконец, в третьей услышал прерывистый голос:

– Товарищ командующий, курсом девяносто на центр разворачиваются двадцать пикировщиков. Докладывает оперативный дежурный лейтенант Сычев.

– Продолжайте наблюдение, – приказал генерал, но через минуту телефон затрезвонил снова.

– Курсом сто двадцать на центр – пятьдесят два Ю-88. Докладывает лейтенант Сычев.

– Наблюдайте, – повторил командующий. – Ну, сейчас начнется.

Он подошел к окну. Бомбы уже свистели в воздухе, заставляя стекла вызванивать жалобную дробь. Косая тень самолета, выходящего из пике, перечеркнула окно, и тотчас же огромной силы взрыв оглушил их обоих, сбросил на дорогой ковер с потолка куски штукатурки.

– Этот прямо на вышку пикировал, ту, что на крыше нашего дома, – сказал генерал-лейтенант, И опять его желтое, осунувшееся лицо отразило напряженную работу мысли. Сдавив ладонями седеющие виски, командующий стремительно заходил по кабинету, не обращая внимания на Демидова.

– Это стыдно, – заговорил он быстро, – да, стыдно… Утром я шел по улице, и меня остановила какая-то старуха: «Эх вы. Порасшили мы вас золотыми кантами, а как беда в дом, так ни одного самолета в небе не увидишь…» Понимаешь, Демидов, народ в нашу авиацию уже не верит… А что я могу… Что я могу с этим количеством «чаек» да И-16? Какой позор! Жить после этого не хочется.