Текст книги "Всех помню…"
Автор книги: Геннадий Семенихин
Соавторы: Борис Ласкин,Николай Струтинский,Виктор Федотов,Игорь Червяков,Валентин Сергеев,Михаил Скороходов,Николай Флеров,Сагдулла Караматов,Владимир Рощин,Валентин Старицын
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Николай Флеров
НОЧЬ КОМФЛОТА
Страницы из повести
Николай Флеров, известный поэт-маринист, готовит к печати повесть «Море и жизнь». В ней есть главы, посвященные боевым делам североморцев. В публикуемом отрывке автор воссоздает портрет командующего Северным флотом в годы Великой Отечественной войны адмирала А. Г. Головко.
Арсений Григорьевич Головко, шел от серого здания штаба флота по направлению к Дому флота. Расстояние это небольшое, и командующий не спешил. В этот быстротечный дневной час, когда солнце низко проходит над верхушками сопок, предвещая скорое наступление полярной ночи, адмирал сумел ненадолго оторваться от дел. Они были в последние дни очень уж горячими, беспокойными, и стоило передохнуть. Потому что впереди ждали дела погорячее.
Этот много повидавший на своем коротком веку человек, участник войны в Испании, в разное время командир кораблей и соединений, сейчас нес ответственность за все большие и малые сражения на огромном театре Северного флота. Сотни кораблей в просторах Ледовитого океана, эскадрильи самолетов всех видов, от истребителей до торпедоносцев, множество орудий всевозможных калибров, расположенных на заполярных берегах – в скалах, на островках, в городах и поселках, тысячи людей, не только тех, что на кораблях, а и тех, что сошли с кораблей, чтобы стать морскими пехотинцами, – все это подчинялось ему, довольно молодому еще человеку. Командующему и его первым помощникам – члену Военного совета, начальнику штаба, начальнику политуправления флота – каждому не было и тридцати пяти лет, когда началась воина.
Густая черная шевелюра выбивалась из-под адмиральской фуражки с коротким «нахимовским» козырьком, а глаза, утомленные бессонными ночами, смотрели остро и ласково.
Адмирал остановился на минуту на деревянном мосту, перекинутом через впадину, откуда с одной стороны открывался вид на Екатерининскую гавань и причалы Полярного, а с другой – на бесконечно уходящие к норд-весту сопки. В этих сопках, в тридцати – сорока километрах от места, где стоял Головко, шла война. Может быть, он сейчас и подумал обо всех подчиненных ему частях и кораблях, как бы окинув взглядом и мысленно прочертив полукруг, на котором в разном удалении от главной базы они, эти части и корабли, располагались.
Подошло время, когда всем им придется действовать в наступлении. Планы разработаны, сведены, уточнены. И оттого, что главное решено и даже, как уведомили адмирала, утверждено Верховным Главнокомандующим (и, значит, уже никакая сила не может воспрепятствовать проведению этих планов в жизнь), Арсений Григорьевич и улучил свободную минуту, чтобы пройти по городу, глянуть на скупое солнышко и зайти в Дом флота. Обычно здесь прокручивали не очень новые кинофильмы, давали концерты участники самодеятельности или заезжие артисты. А сегодня, как сообщили комфлоту, с английских союзных кораблей доставили очередную мультипликацию Диснея. Командующий и решил эту картину посмотреть.
Арсений Григорьевич давно и прочно стал любимцем флота. Искренняя любовь, уважение к командующему начинались с командиров высоких рангов. Они чаще виделись, общались с ним, лучше могли оценить его способности большого военачальника и несли свои впечатления в, массы моряков. Но еще вернее будет сказать, что шло это одновременно и «снизу» и «сверху», потому что не было такой части или корабля, где бы хоть один раз адмирал не побывал. А если уж комфлот пришел на корабль, он обязательно поговорит с краснофлотцами и старшинами просто, без специального сигнала, собрав людей вокруг себя, поинтересуется делами и боевыми, и бачковыми – и как стреляете, и как вас кормят, – побывает на боевых постах и в кубриках. Словом, за какие-нибудь два часа станет совсем своим человеком на корабле, и краснофлотцы начинают мечтать: вот бы нам всегда с командующим в море ходить, то-то служба была бы!
Найдутся такие, что рассудят и по-иному, особенно те командиры, в хозяйстве которых не все благополучно. Сошел командующий, и на сердце легче, а то ведь он, пусть и душевный человек, все увидит, все приметит. В каком большом хозяйстве нет хоть малой малости недостатков? А может, и за эту строгость любили командующего, за строгость справедливую, за требовательность, необходимую на службе.
…В Доме флота, приняв рапорт дежурного, который давно уже с балкона, а потом и с крыльца следил за командующим, Арсений Григорьевич прошел в ложу. Фильм начался. Тут же, в ложе, сидели офицеры штаба, политуправления, редакции флотской газеты.
…Примерно в середине сеанса ко мне подошел адъютант комфлота и тихо сказал:
– Адмирал просит после сеанса задержаться.
Сеанс окончился. Зал почти опустел. Я увидел, что в ложе остались поэт Саша Ойслендер, вернувшийся ненадолго с Рыбачьего, и писатель Борис Яглинг.
Адмирал зовет поэтов в гости? И в этом сказывался характер командующего, по-настоящему любящего литературу и поэзию. Мы поблагодарили и вслед за адмиралом вышли из Дома флота.
Вот и командный пункт – «главный пульт» войны на Северном флоте. Мы прошли мимо служебных помещений и через низкую дверь вошли в кабинет комфлота.
– Садитесь, садитесь, – как гостеприимный хозяин, пригласил адмирал.
В эту минуту в дверях показался дежурный, и, обменявшись с ним взглядами, адмирал извинился и ушел вслед за офицером. Прошло немного времени, и Арсений Григорьевич снова сел с нами за стол.
– Хочу побеседовать с вами, вас послушать. И стихи тоже. О чем-то и вам рассказать… Нет возражений?.. Нет, нет, у меня не день рождения и не именины – просто более или менее спокойная ночь… Хотя я знаю, что вы, – адмирал метнул в меня красноречивый взгляд, – на «Баку» во время похода сочиняли в кают-компании спичи в честь новорожденных…
Не иначе, «Батя» – командир лидера «Баку» – рассказал командующему, как в том походе к Карским Воротам, когда наш отряд потопил подводные лодки из фашистской «волчьей стаи», за обедом не однажды находили случай для получения добавочных «наркомовских», отыскивая именинников. И тосты по этому поводу в стихах я действительно произносил.
– Не удивляйтесь, – предупредил мой вопрос адмирал. – Командующий должен знать обо всем происходящем на флоте, вплоть до мелочей. А тост у нас сейчас такой: «За хорошие новости!» Вас, как газетчиков, такой тост устраивает? Это пока все, что я могу сказать…
Через минуту он продолжал:
– Я не сомневаюсь: вы флот знаете, но хочу показать вам его весь сразу, правда, в значительно уменьшенном масштабе.
В комнату неслышно опять вошел кто-то из дежурных и подал адмиралу радиограмму. Он прочитал. И без того просветленное сегодня лицо комфлота озарилось улыбкой.
– Кстати, покажу место, – сказал он, – где несколько часов тому назад наша «эска» потопила вражеский транспорт. Пойдемте…
В соседних комнатах, было шумно. Звонили телефоны, работали и другие аппараты связи. То и дело велись радиопереговоры с кораблями и батареями, с аэродромами и базами. Поступали доклады. Передавались распоряжения. На огромной карте-макете представал во всем величии североморский театр военных действий. Знакомые по названиям и недавним посещениям бухты, заливы, острова, мысы, увеличенные по сравнению с обычной картой, приобретали здесь большую реальность, точно все это действительно находилось не где-то далеко, а рядом с нами, чуть впереди, и только уменьшено для того, чтобы нам легче охватить взглядом необозримое на самом деле пространство северных морей, Арктики и океана. Но главное заключалось в том, что, глядя на карту-макет, мы могли увидеть, где и какие корабли флота находятся в данный момент, где по донесениям находятся корабли противника, как и куда продвигаются наши конвои – союзные, арктические, местные, где располагаются бригады морской пехоты. И разве только не отмечалось на этой карте, а может, и отмечалось известным одному адмиралу значком, какими каменными тропками, темными ущельями пробираются по фашистским тылам отряды морских разведчиков.
– Вот место недавнего боя, – сказал Арсений Григорьевич. – Давно подводники сторожили тут конвой немцев. Он шел из Петсамо с важным грузом – вез никель. Не довез…
В тот вечер, а вернее уже ночь, мы еще не знали ничего определенного о предстоящем наступлении, кроме того, что оно не за горами. А командующий, глядя на карту, вероятно, в который раз снова и снова отметил для себя скорые дороги североморцев: потому что наступление уже готовилось.
Наверное, он уже представлял себе, где сосредоточатся катера с морскими пехотинцами, куда пойдут отряды разведчиков под командованием Виктора Леонова и Ивана Барченко (их давно уже знал весь флот), чтобы проложить пути десантам, в каких наиболее уязвимых для противника местах наши подлодки будут подстерегать его транспорты. Адмирал видел далеко, и ему, возможно, отмеченные сейчас кружочками на карте, предстали в дыму и пламени, но уже освобожденными нами Петсамо, Линахамари, Киркенес, и первые два он мысленно назвал старыми русскими именами – Печенга и Девкина Заводь.
Мы стояли, пораженные обстановкой командного пункта, чувствуя и себя в самом центре флотской жизни, хотя были всего-навсего гостями командующего. И, видимо, вспомнив об этом, адмирал ненастойчиво и очень мягко предложил нам вернуться в кабинет.
– Не все радостно, – сказал он, снова приглашая нас за стол. – Война быстро идет к завершению, а люди и корабли продолжают погибать. Совсем недавний случай, несколько дней тому назад…
Он умолк, посмотрел на нас внимательно, точно еще раз проверяя себя – а надо ли? И продолжал:
– Только не для печати пока. В Карском море погибло несколько кораблей, почти в один день – тральщик, гидрографическое судно. А какие там были люди – герои! Я их знал. Торпеда разорвалась в кормовой части тральщика. Корпус разбит. Все приборы вышли из строя. Но не растерялся командир. Выровнял крен. Людей переправил на катер и понтон. Крикнул еще им: «Шинель мою возьмите, Пригодится». И остался на верную гибель с тремя офицерами и артиллерийским расчетом. И еще стрелял по немецкой подводной лодке, но тральщик был обречен. Тут вообще история такая, что прямо готовый сюжет для повести о подвиге. После того как немецкая лодка потопила тральщик и гидрографическое судно, немцы высадили десант на полярную станцию – им надо было узнать пути наших конвоев. Взяли в плен одного из полярников, а он сумел при допросе выведать кое-какие подробности о них самих и, главное – район действия немецких подводных лодок и, представляете себе, убежал!..
– Геннадий Бахарев?! – вырвалось у меня. Это именно он мог так сделать. Мой знакомый и к тому же друг моего близкого приятеля.
Комфлот удивленно посмотрел на меня. Я рассказал ему о Володе, друге Геннадия.
– Знаю, знаю вашего Володю, – сказал адмирал. – Сообщаю вам, как его другу: мы ему тут вчера для семьи комнату выхлопотали…
Опять вошел кто-то из операторов. Адмирал вышел, затем возвратился. И снова ушел. Мы заметили, что он чем-то обеспокоен. Потом его не было долго. Но вернувшись снова, он как бы отбросил все утомление, волнение и, точно вспомнив о главном, ради чего пригласил поэтов, сказал:
– Теперь за стихи?
И, обращаясь больше к Саше Ойслендеру, напомнил:
– Как у вас там: «Я люблю этот город туманов…»
Выходило, что Саше и начинать. Потом Борис познакомил адмирала с небольшой главкой из новой книги, а я, кажется, невпопад заговорил в стихах о майской любви, хотя, возможно, все спасла последняя строфа:
На корабле готовность «раз».
Стою, о прошлом вспоминая,
В холодный наш военный час
Другого – северного – мая.
– Ну, а теперь я вам почитаю, – сказал комфлот.
Мы изумились: адмирал пишет стихи? Он прошел в соседнюю комнату, вернулся с небольшой книжечкой и, не заглядывая в нее, продекламировал:
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
На какую-то минуту для меня исчезли стены кабинета и эта военная ночь, и вспомнилось, как с такой же книжечкой стихов Есенина пришел я служить на флот и как со мною была она все годы, и как те же стихи, что прочитал сейчас командующий, и я часто твержу наизусть.
На прощание я спросил о Бахареве.
– Будет он здесь, ваш Геннадий. Сообщу. И ваш Володя тоже скоро будет. Ведь он…
И адмирал назвал подводную лодку, где служил Володя.
– Итак, за хорошие новости!
Мы уходили. Мы были уверены, что в ту, как назвал ее комфлот, спокойную ночь он еще долга не ложился, выслушивал донесения, беседовал с командирами, принимал важные решения. И мы думали: а какая же бывает у него беспокойная ночь, если эту он назвал спокойной?
Николай Струтинский
ПОХИЩЕНИЕ
В библиотечке «Красной звезды» № 8 за 1975 год были напечатаны воспоминания Николая Владимировича Струтинского «По следу врага». В них рассказывалось об участии автора вместе с прославленным разведчиком Героем Советского Союза Николаем Ивановичем Кузнецовым в покушении на фашистского палача Пауля Даргеля. В этом выпуске писатель рассказывает еще об одной дерзкой операции советских разведчиков – похищении генерала фон Ильгена.
Прошло не так уж много времени после покушения на Даргеля, как мы начали го топиться к новой операции. Она была проведена столь динамично и эффективно, что не будь я сам участником случившегося, наверное, в глубине души усомнился бы в правдоподобности истории похищения генерала фон Ильгена.
Это была яркая страница из жизни советских разведчиков в годы Великой Отечественной войны, и, видимо, не случайно она послужила в свое время основой для создания фильма «Подвиг разведчика». О похищении генерала фон Ильгена писалось уже не единожды, и пусть простят меня читатели, если я повторюсь в главном. Вместе с тем как очевидец я постараюсь вспомнить и некоторые малоизвестные детали этой операции, рассказать о тех чувствах, которые испытал сам.
Прежде чем перейти к собственно воспоминаниям, необходимо коротко напомнить читателям некоторые сведения о фон Ильгене. То была зловещая фигура даже среди гитлеровцев: командующий «Остентруппен», т. е. «восточными войсками», главная задача которых заключалась в карательных акциях на оккупированной Украине. 8 ноября 1943 года генерал фон Ильген хвастливо заявил на одном из служебных совещаний, что он решительно покончит с партизанами и, наконец, будет иметь возможность побеседовать с партизанским командиром.
Этого палача партизаны приговорили к смертной казни, но, учитывая его желание встретиться с командованием отряда, решили доставить в лес живым.
Операция была поручена Николаю Ивановичу Кузнецову и мне. К ней мы подключили также партизан-подпольщиков Яна Каминского и Мечислава Стефаньского. Подготовительную часть операции должны были провести наши славные разведчицы Лидия Лисовская и Майя Микота, которые в особняке фон Ильгена уже давно «акклиматизировались» и считались своими…
И вот мы в Ровно.
– …Пора. – сказал Кузнецов, взглянув на часы, и откинулся на спинку сиденья.
Делал он это всегда так, что даже мне, знавшему Николая Ивановича не первый год, начинало казаться, будто рядом сидит не боевой мой товарищ, а всамделишный офицер гитлеровского вермахта.
Вот так, важно восседая в перекрашенном на всякий случай «адлере», мы стремительно мчимся по центральной улице Ровно, не обращая внимания на военные патрули и жандармов. Вот и Млынарская улица, на которой белеет особняк фон Ильгена.
Мы останавливаемся. Дверь особняка открыта. В доме ни одной живой души. Занавеска на окне сигнализирует, что операцию проводить нельзя.
– Вперед! – командует Кузнецов. Мы направляемся к ресторану, где была назначена встреча с Лисовской на тот случай, если она даст сигнал «отбоя».
Быстро включаю передачу, и «адлер», разбрызгивая грязь, уносит нас дальше. Останавливаемся возле ресторана.
– В чем же дело? – тихо спрашиваю Кузнецова.
– Сейчас узнаем, – говорит он и направляется к ресторану.
Мы трое остаемся в машине, курим, изображая праздно болтающих вояк. Вскоре замечаем, что к Кузнецову подошла Лидия Лисовская.
Я вижу: ребята нервничают. Уже третий день подряд мы подъезжаем к особняку, а генерал почему-то не является домой. Чревоугодник и гурман, фон Ильген не приходит на обед! Тут что-то не так… Может, у генерала возникло подозрение и он хочет убедиться, что за ним идет охота, а затем устроить нам засаду? Может быть, мы уже в прорези десятка прицелов? Но вокруг вроде все спокойно. Хотя кто знает, какую хитрость затеял враг!
Наконец появляется Николай Иванович. Он по-прежнему строг, но я уже вижу – в глазах живой блеск. Значит, опасности нет.
– Операция откладывается до четырех часов, – сообщает нам Николай Иванович. И весело добавляет: – Откладывается, но не отменяется. Что будем делать до четырех?
– Может, вернемся ко мне? – предложил Стефаньский.
– По городу покатаемся, – высказался Ян Каминский.
– А может, за город? – вслух подумал я.
– Правильно, Коля, – согласился Кузнецов, – погуляем по лесу.
Загнав «адлер» в кусты, мы часа два гуляли в осеннем лесу, наблюдали за птицами. Николай Иванович отпускал остроумные шутки по поводу офицерских мундиров рейхскомиссариата, надетых Каминским и Стефаньским. К моей форме солдата он уже давно пригляделся. Не остались в долгу и мы. Кузнецов в этот день старательно навесил на мундир все «свои» награды: железный крест первого класса, ленточку от железного креста второго класса, медаль «За зимний поход на Восток» и золотой отличительный знак за тяжелое ранение.
– Щедро фюрер одаривал вас за подвиги, господин обер-лейтенант, – смеялись мы…
Все это было разрядкой перед опасной операцией.
В назначенный час я остановил серый «адлер» у особняка на Млынарской. Прогулка в лес сняла напряжение, появилась уверенность в успехе. Часовой у дома (он был из полицаев) вытянулся. Кузнецов что-то сказал ему по-немецки и, не слушая ответа, прошел в дом. За ним проследовали Каминский и Стефаньский. Навстречу Кузнецову вышел денщик Мясников. Увидев направленный на него пистолет, он безропотно дал себя обыскать. Выйдя из дома, Кузнецов шепнул мне, что будем снимать часового. Мы подошли к нему и потребовали зайти в особняк. Он, видимо, сразу понял, в чем дело. Надев его каску, я занял место часового у особняка.
Надо сказать, что наши пленные Луковский и Мясников попали в домашние охранники к Ильгену не по доброй воле. Оставаясь в душе людьми советскими, они только ждали случая, чтобы связаться с партизанами. Именно теперь им такой случай и представился, поэтому оба охотно согласились перейти к партизанам а оказать нам помощь в захвате фон Ильгена. Мое место на посту вновь занял Луковский. Я прохаживался рядом. Кузнецов с Каминским и Стефаньским в это время обыскивали квартиру и упаковывали в чемоданы то, что могло пригодиться партизанам. Стать на пост у особняка предложил сам Луковский, чтобы не вызвать подозрений. Генерал знал его в лицо.
Просто удивительно, как своевременно все было сделано. Буквально через несколько минут к особняку подкатил черный длинный «мерседес», из него вышел энергичный, крепко сложенный человек в генеральской форме. Он что-то сказал своему водителю, и «мерседес» удалился. Генерал легко взбежал на крыльцо, даже не взглянув на часового…
– Ну все, генералу крышка, – сказал я Луковскому, когда фон Ильген скрылся за дверью. Теперь оставалось только ждать развязки…
Конечно же, у меня не было сомнений, что Кузнецов со своими помощниками блестяще справится с фашистским генералом, но в моей голове пронеслись тревожные мысли: а вдруг оставшийся на кухне Мясников предупредит генерала о засаде, вдруг не очень опытные в подобных операциях Стефаньский и Каминский растеряются, сделают что-то не так, вдруг уже сейчас там нужна моя помощь? И хотя я обязан был оставаться у машины и следить за подступами к особняку, под впечатлением нахлынувших мыслей я рванул дверь, за которой скрылся генерал.
И сразу увидел: фон Ильген оторопело стоит под пистолетом Кузнецова. Однако мое появление заставило Николая Ивановича на мгновение отвлечься, генерал же решил, что пришла подмога, и с кошачьей ловкостью бросился на Кузнецова.
Сейчас уже трудно вспомнить подробности этой схватки, но нужно отдать должное командующему «Остентруппен» – это был здоровый, с тренированными мускулами генерал. Схватка в коридоре длилась несколько минут, и мы, пятеро молодых хлопцев (нам активно помогал денщик Мясников), не без труда скрутили Ильгена и всадили ему в рот тугой кляп. Я дал Яну Каминскому кусок парашютной стропы, я он связал фашисту руки. Связал, как оказалось потом, не очень надежно.
– Надо торопиться, – предупредил Луковский, – скоро придет разводящий со сменой.
Мы начали спешно грузить в машину генеральскую одежду, чемоданы, оружие, боеприпасы. Денщик оставил на столе записку:
«Немцы, спасибо за кашу. Уходим к советским партизанам и забираем с собой генерала фон Ильгена.
Луковский, Мясников, 15 ноября 1943 г.».
Текст ее продиктовал Николай Иванович. Чтобы запутать след.
Помятый и связанный, генерал шел к машине покорно, однако Кузнецов на всякий случай держал его под руку. Я распахнул дверцу «адлера», дескать, битте, господин генерал. Но гитлеровец внезапно освободился от пут, вырвал кляп, заорав на всю улицу; «Хильфе!» («На помощь!»), и тут же вцепился в Кузнецова. Я был ближе всех к генералу и первым бросился ему под ноги. Рванул на себя, свалил, а подоспевшие Каминский и Стефаньский снова скрутили генералу руки и плотно всадили в рот кляп, прихватив его парашютной стропой.
Я сел за руль Кузнецов еще что-то говорил Лидии Лисовской. Уже можно было трогаться, как вдруг мы услышали торопливый топот. Вынимая на ходу пистолеты, к нам спешили четверо офицеров. Что они успели увидеть и понять, мы не знали. Однако первая мысль, которая пришла в голову, – стрелять! Я привычно потянулся за автоматом, лежащим рядом с сиденьем…
Нельзя не восхищаться тем, что сделал Кузнецов в следующее мгновение, ибо этот поступок свидетельствовал не только о выдержке и хладнокровии разведчика, но и о его глубоком уме, тонком знании психологии фашистов, феноменальной реакции. Кузнецов резко повернулся к офицерам, которые были значительно старше его по чину, и строго, почти недовольно спросил:
– В чем дело, господа?
Фашисты опешили, остановились.
– Я офицер службы безопасности, – продолжал Николай Иванович и быстро показал номерной жетон СД. – Мы выследили и арестовали советского террориста, переодетого в нашу форму…
Кузнецов спрятал жетон, и я подумал, что сейчас он сядет в машину, и мы как можно быстрее уедем. Но Николай Иванович потребовал у офицеров документы, записал их фамилии, а одного попросил поехать с нами в качестве свидетеля. Все это было проделано с поразительной выдержкой и достоинством.
– Вы свободны, господа, – сказал он остальным. Прозвучало дружное «хайль», и я включил передачу. Но когда семь человек сели в машину, оказалось, что восьмому, Каминскому, не осталось места. Я кивнул на багажник. – Ян сразу все понял, быстро втиснулся между генеральскими чемоданами и захлопнул крышку.
Попетляв в сумерках по переулкам, мы выехали за городскую черту и вскоре оказались на хуторе, который приютился неподалеку от двух сел, занятых немецкими зенитчиками.
Здесь мы узнали, что партизанский отряд «Победители», куда мы спешили, принял неравный бон с карателями, нанес им немалый урон, однако и сам, потеряв много людей, сменил место дислокации. Искать партизан в окружении карателей было бессмысленно, ждать на хуторе – не менее опасно, поэтому после долгого и тщательного допроса фашистов Кузнецов принял решение: смертный приговор генералу фон Ильгену и захваченному в «свидетели» гауптману Гранау, личному шоферу рейхскомиссара Коха, привести в исполнение тут же.
Так закончилась эта операция.
