Текст книги "Всех помню…"
Автор книги: Геннадий Семенихин
Соавторы: Борис Ласкин,Николай Струтинский,Виктор Федотов,Игорь Червяков,Валентин Сергеев,Михаил Скороходов,Николай Флеров,Сагдулла Караматов,Владимир Рощин,Валентин Старицын
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
Геннадий Семенихин
«СОБАЧЬИ ВАЛЕНКИ»
Быль
Пожалуй, я нисколько не солгу, если скажу, что в то время не было у нас более светлых минут, чем те, когда безусый солдат полевой почты вручал очередной номер «Правды» с новым отрывком из шолоховского романа «Они сражались за Родину».
В ту тревожную, озаренную всполохами войны весну мы жили в кубанской станице, в небольшом домике с осевшей, словно нахлобученной на облупленные стены камышовой крышей. Нас было четверо парней, гордившихся тем, что общий наш возраст перевалил уже за восемьдесят пять лет. Ежедневно с зарей мы уходили на аэродром, ежедневно летали на боевые задания. А по вечерам, когда над разбухшей от весенней грязи станицей смолкал надтреснутый гул ИЛов и аэродром замирал, кто-нибудь зажигал изрядно коптившую «летучую мышь» и молча придвигал командиру звена Вячеславу Бестужеву газету. Слава был у нас признанным чтецом, еще до войны брал призы на смотрах художественной самодеятельности. Он отбрасывал назад густые светлые волосы и начинал читать.
В тот день я задержался на аэродроме и вошел в горницу, когда чтение подходило к концу. Выразительный Славкин голос наполнял наше жилище. Он как раз читал монолог одного из героев, Звягинцева, о том, как наши летчики не успели вступить в бой с вражескими бомбардировщиками.
– Опять опоздали! Когда нас немцы бомбили и висели над нашим порядком, как привязанные, – вы, небось, кофей пили да собачьи валенки свои натягивали, – раскатывался его голос, передавая сочную шолоховскую речь, – а теперь, после шапочного разбора, пошли в пустой след порхать, государственное горючее зря жечь…
В горнице раздался дружный смех. Даже хозяйка, измученная войной, потускневшая в разлуке с мужем женщина, которую мы именовали «мамашей», совсем не беря в расчет, что ей только пошел тридцать седьмой, и та смеялась в соседней комнатке за перегородкой. Но Славка вдруг отложил газету и хватил себя ладонью по затылку.
– Позвольте! – растерянно воскликнул он. – Это же прямое попадание! Что же теперь произойдет в войсках доблестного Военно-Воздушного Флота? Вы не знаете, да? Так я вам скажу. Завтра нам, летчикам, проходу давать не будут этими самыми «собачьими валенками».
И как в воду глядел наш друг. Утром, едва лишь мы стали собираться на завтрак, хозяйка первая из своей комнатки произнесла эти слова:
– Сыночки, Христом богом прошу, оставляйте свою обувку в сенцах. Уж больно тяжелый дух идет от ваших «собачьих валенок».
– Ладно, мамаша, – мрачно ответил один из нас. А когда мы, все четверо, подходили к столовой, водитель штабной полуторки конопатый ефрейтор Беклемишев сказал своему дружку вполголоса, но так, что мы услышали:
– Эй, Сенька, гляди-ка. Наши «собачьи валенки» уже кофей пить идут. Выходит, скоро и моторы загудят на летном поле.
Но это были только «цветочки». «Ягодки» обозначились чуть позднее. В столовой я без особого зла ругнул официантку Сонечку за то, что она задержалась с завтраком. Миловидная Сонечка, сдвинув подбритые бровки, бросила взгляд на мои новые шикарные унты с чуть вывернутой наружу рыже-белой изнанкой и прыснула со смеху:
– Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант! – невинным голоском обратилась она. – А вы свои «собачьи валенки» по утрам расчесываете? А то я вам на этот случай свою старую гребенку с выломанными зубцами подарю.
Рядом с нами размещался пункт связи, и молодые девчата в яловых, а то и хромовых сапожках с утра и до вечера оглашали улицу звонкими голосами и смехом.
К ним наведывались степенные зенитчики из дивизиона, охранившие наш аэродром. Но в этот вечер мы обошли их и после ужина первыми устремились к общежитию связисток. И вдруг услышали мрачные восклицания потерпевших поражение зенитчиков:
– Ребята, поворачивай назад. «Собачьи валенки» обогнали…
У Славы Бестужева был воздушный стрелок Никита Марлинский, здоровый рыжий парень, и мы окрестили этот экипаж «Бестужев-Марлинский». Однажды, когда Слава дежурил на КП, Марлинский разбудил нас за добрый час до подъема и торжественно объявил:.
– Презренные сони! Моему командиру стукнул сегодня двадцать один год. Так неужто мы чего-нибудь не соорудим?
– Соорудим! – поспешно прогудел самый старший из нас – двадцатитрехлетний белорус Тарас Скрипка, любивший назидательно повторять: «Братка ты мой, ты на полеты не спеши, смотри, как бы голодным не остаться!» Впрочем, присказка эта никак не отражала его существа. В боевой работе Тарас буквально горел и за один лишний полет готов был отдать пять обедов. Выслушав воздушного стрелка Марлинского, он бодро изрек:
– Я же дипломат, ребята. С «мамашей» переговоры проведу моментом. Собирайте деньжата, сейчас мы ее командируем за чем положено…
К вечеру в горнице был накрыт богатый по тем временам стол. Тарелка с квашеной капустой, десятка два печеных картофелин, несколько вареных яиц, а в центре… Но не успели сесть за стол, как за окном заскрипели ржавые тормоза штабной полуторки, и дежурный офицер с порога крикнул:
– Экипаж «Бестужев-Марлинский», в машину! Задание на разведку.
– Ребята, я через сорок минут вернусь, – широко улыбнулся Слава. – День рождения не отменяется.
И они ушли. Вскоре над крышей нашего дома раздался низкий бас улетающего за линию фронта ИЛа. Мы ждали его возвращения сорок минут, потом час двадцать и страшно обрадовались, услышав нарастающий гул приближающегося к аэродрому штурмовика. Игорь Чесноков глубоко вздохнул, и вздох этот в пояснениях не нуждался. Значит, пришли, значит, полный порядок! Потом распахнулась входная дверь, и в слабо освещенной горнице с парой рыжих унтов в руке возник воздушный стрелок Марлинский.
– Наконец-то! – воскликнул Чесноков. – Но где же сам юбиляр? Где Бестужев?
– Погиб Слава, – произнес тот медленно, словно отдирая от себя каждое слово, как отдирают бинты от тяжелых, незаживших ран.
Ни у кого из нас не вырвалось душераздирающего «как»? Оно замерло только на устах и во взглядах. И в ответ Никита Марлинский, трудно глотая воздух, пояснил:
– Зенитка…
Спустя некоторое время он рассказал все в подробностях. Снаряд разорвался в кабине. Слава сажал «шестерку» почти без сознания, а когда Марлинский, уже на земле, подбежал к нему, сказал хриплым шепотом: «Вы все-таки отпразднуйте за меня, нельзя отменять день рождения». Потом, собрав силы, улыбнулся и прибавил: «А собачьи мои валенки отмойте от крови. Очень я хочу, чтобы кто-нибудь из вас дошел в них до самого Берлина и по куполу рейхстага, где Гитлерюга засел, отбомбился!»
Онемев от горя, мы смотрели на Марлинского, принесшего страшную весть. Тарас Скрипка бросился к воздушному стрелку и почти вырвал у него окровавленные унты:
– Я возьму эти «собачьи валенки»! И клянусь, что выполню завещание лейтенанта Бестужева.
Настал день, когда гвардейский штурмовой полк взял боевой курс на Берлин. Тридцать шесть ИЛов. Тридцать шесть летчиков и тридцать шесть воздушных стрелков. Итого, если помножить на два, – семьдесят два человека.
В апреле сорок пятого было за Одером уже довольно тепло, и летчики шли в полет, обутые в армейские сапоги. Только на ногах командира полка Тараса Скрипки были рыжие с подпалинкой меховые унты – Славкины «собачьи валенки». В тесной кабине «ильюшина» Скрипка ожесточенно давил ими на педали, когда вел свою армаду сквозь сплошную завесу зенитного огня, когда сбрасывал бомбы на почерневший от дыма купол рейхстага и поливал его из пушек.
Может, это было и не так, но, говорят, будто весь мир услышал, как выкрикнул из кромешного дыма и пламени Тарас Скрипка, майор по званию и командир полка по должности:
– Это за тебя, Слава!
Прошли годы. В квартире Тараса Максимовича Скрипки до сих пор стоят в полутемном углу заботливо прикрытые зеленой плащ-накидкой старые унты. Бывает, что разыгравшийся шестилетний внук отдернет край этой накидки и, уставившись глазами-пуговками на облезлые носы унтов, звонким голосом спросит:
– Что это, деда?
– Осторожнее, шалунок, – строговато отвечает седой ветеран. – Это «собачьи валенки» лейтенанта Вячеслава Бестужева.
Отчества он не произносит, потому что, по глубокому его убеждению, грешно называть по отчеству человека, которому в день его гибели исполнился всего двадцать один год.
Сагдулла Караматов
КАПЛЯ КРОВИ
Страницы из повести
Известный узбекский писатель Сагдулла Караматов был отмечен в 1975 году дипломом Министерства обороны СССР. Его новая повесть «Капля крови» – о грозных революционных событиях в Бухаре. Неотвратимо нарастала буря народного гнева против кровопийц-баев и предателя эмира, пытавшегося отторгнуть Бухару от Советского Туркестана. Главный герой повести – молодой дехканин Равшан, у которого баи убили отца, отняли невесту, родной дом, брошен за непокорство в тюремную яму – зиндан. Спасенный друзьями, он помогает большевикам Бухары переправить письмо командованию Красной Армии с просьбой о поддержке восстания бухарских трудящихся. Сложным путем находит верную дорогу в жизни другой герой повести – Бури-Див.
Равшан встал, осмотрелся. Комнатка была тесной, темной. Но это, конечно, не зиндан. Здесь тепло, уютно.
– Ну вот! – раздался радостный голос Абдурахмана. – Наконец-то встал.
– Где я? – хрипло спросил Равшан.
Очень хотелось пить. Словно угадав его желание, Абдурахман налил в пиалу чай. Равшан жадно выпил. Чай уже остыл. Но это был настоящий, крепко заваренный чай.
– Находишься ты у друзей. Ни одна эмирская ищейка тебя не найдет. Если сунется, руками задушим…
Равшану нравилось слушать Абдурахмана. Какие-то крепкие слова, уверенно, твердо звучат.
Вот и сейчас он разговаривает спокойно. А ведь вытащил Равшана из тюрьмы. Из этой страшной ямы.
– Как вам удалось? – спросил Равшан. – Я ничего не помню. Шум, драка… Удар по голове…
– Это чтобы ты в следующий раз не высовывал голову раньше времени, – серьезно сказал Абдурахман. – Тебе же крикнули, предупредили.
– Ничего не слышал, – сознался Равшан.
– Ну, ладно, хватит об этом. Важно, что ты на свободе… Две эмирские ищейки уже не поднимутся… У нас много друзей, – продолжал Абдурахман. – И с каждым днем становится больше. Власть эмира висит на волоске. Правда, к волоску, чтобы его оборвать, нужно добраться. А добраться нелегко.
Он налил пиалу горячего чая, протянул ее Равшану:
– Каждый из нас должен отдать все силы, если понадобится, и жизнь во имя свободы.
– Я давно готов, – Равшан сжал кулаки. – Я хочу им мстить за все. За все…
– Мстить? – переспросил Абдурахман. – Опять ты о своем. Месть – плохой советчик в нашем деле. В твоем особенно.
– В моем? – шепотом переспросил Равшан.
Он почувствовал, что сейчас услышит от Абдурахмана важное.
– В твоем, – повторил Абдурахман. – Мы просим тебя выполнить одно задание.
Равшан настороженно замер.
– Ты садить, садись. – легко толкнул его в плечо Абдурахман. – Пей чай и слушай… Тебе нужно будет пробраться в Самарканд. Дам адрес. Ты легко найдешь нашего друга Алексея. Помнишь, я о нем рассказывал? Он сейчас красный комиссар.
– Я найду его, – пообещал Равшан торопливо, словно боялся, что Абдурахман передумает.
– Я верю, – успокоил собеседник и продолжал: – Передашь Алексею нашу бумагу. Очень важную бумагу. В ней наша судьба. Судьба народа. Если попадешь в руки ищейкам, уничтожь ее. Не уничтожишь – полетят головы. А на словах расскажешь о Бухаре… О себе, о Гульбадам, об отце, о зиндане.
– Зачем? – удивился Равшан.
– Им надо знать, как мы живем. Красноармейцам надо знать. Без их помощи мы не справимся с властью эмира… О Гульбадам не беспокойся: ее укрыли в Чор-Бакре…
Равшан шел по пустынным переулкам Бухары. За глинобитными заборами пряталась от чужих глаз нищая жизнь, прятались беды. Равшан хорошо знал о них.
Он знал и о силе народа, которую можно пробудить, поднять против кровавых законов эмирата.
Бухара… Десятки налогов: на землю, на воду, на заборы, дома, деревья… Даже на дым…
Что же творится на этом свете? Когда же подавится ненасытный эмир?
Из полуоткрытой калитки выглянул старик. Равнодушно взглянул на Равшана пустыми, бесцветными глазами.
Если бы он знал, куда и зачем идет Равшан! Он идет в Самарканд, к сильным, честным людям, идет за помощью…
Жара. К тому же еще ветер. Он словно просеивает уличную пыль через невидимое решето. Город стал сумрачным, хмурым. Непогодь рождает среди жителей слухи о грозовых временах, о скором светопреставлении. Но чаще вспыхивают другие разговоры, заставляющие обращать взоры к Кагану.
В Кагане новая власть! В Кагане Красная Армия! Эмир уже не в состоянии управлять государством.
Бурлят соседние кишлаки.
Что сделал эмир с хозяйствами дехкан!
Дом Равшана заброшен… В комнате потолочная балка провисла, с крыши сыплется глина. Отец Равшана болен. Совсем Рахман-тога опустил руки. Для чего жить? Что впереди? Подобные же муки и смерть? Рахман-тога лежит, укутавшись в изодранную одежду. Уже около двух месяцев так лежит…
Собрав несколько таньга, раз в неделю приходит из города Бури-Див. Рахману-тога все хуже и хуже…
Пришел Закирбай. В руке бая плеть, глаза налились кровью. Наклонился, зло кричит, брызгает слюной:
– Скажешь или нет, где Гульбадам, негодяи?
Рахман-тога не в силах подняться. Едва шевельнулись пересохшие губы.
– Ах, вот как! Не желаешь разговаривать! – Закирбай сорвал с Рахмана-тога рубище, стал хлестать плетью.
Даже крикнуть не мог Рахман-тога, только закрыл глаза. Закирбай пнул его носком сапога. И снова стал хлестать плетью. Во дворе послышались шаги. Недовольный аксакал повернулся: кто еще там?
В комнату вошел сарбаз.
– Езжайте в Чор-Бакр.
Девушка находится там.
– Вот оно что! – Закирбай устало опустил руку с плетью.
Едва бай уехал, появился Бури-Див. Увидев избитого старика, упал на колени. Недвижим Рахман-тога. Побрызгал лицо водой, Рахман-тога слегка приоткрыл глаза, прошептал:
– Закирбай… Чор-Бакр… – и снова потерял сознание.
Бури-Див поправил постель, укрыл больного и бросился на улицу.
Он бежал, не разбирая дороги. Только у перекрестка остановился и, увидев пламя, радостно вздохнул:
– Значит, начали? Молодцы!
…Бури-Див побежал к конюшне Закирбая, вывел оттуда белого коня. Сын бая выскочил из дома… Он кричит, а что – трудно разобрать. Плевать! Бури-Див хлестнул коня и помчался в город.
Пламя бушевало. За огненными языками уже не видно байского дома. Вот она, расплата! Крики дехкан, возбужденные, яростные. Вот она, буря! Бури-Див любовался великим зрелищем. Но… Он вспомнил, что надо спешить в Чор-Бакр. И свистнула плеть, рванулся конь…
Закирбай раньше примчался в Чор-Бакр. Во дворе, окруженном высокими строениями, отдал приказание сарбазам:
– Я пойду вниз. Вы проверьте все наверху. Да только поживее. Ну! Шевелитесь!
Сарбазы по винтовой крутой лестнице Чор-Бакра стали один за другим забираться на крышу.
Там стояла Гульбадам. Ветер трепал темно-русые длинные волосы. Она стояла, сжав кулаки. В эту минуту она не была похожа на ту девушку, которую еще недавно увели сарбазы, вырвав из отцовских рук, на ту, которая падала со слезами в ноги мучителям. Сейчас она была готова на все.
Гульбадам подняла большой камень…
Первый сарбаз не успел ступить на крышу, как девушка с силой ударила его по голове. Схватила новый камень, сбросила на второго сарбаза. Закирбай не успел разобраться, в чем дело, и упорно взбирался наверх. Вот она – Гульбадам! Он бросился к ней…
Девушка стояла не шевелясь. Закирбай приближался, обнажив меч.
Рука его заметно дрожала, глаза бегали по фигуре девушки.
– Ну… Ну… Наконец-то попалась. Ты должна заплатить за то золото, которым я осыпал твою дорогу. Ну… Ну… Иди сюда…
– Не смей подходить, негодяй. Пусть отсохнет твоя рука, поднявшая меч. Пусть твое уродливое тело сгниет в могиле, убийца!
– Что? Что? Замолчи, пока меч не упал на твою шею. Не губи свою молодую жизнь! Ну, спускайся вниз, безродное дитя, рожденное от рабыни!
Закирбай сделал еще два шага вперед. Гульбадам попятилась назад. Ее глаза искали камень под ногами, но, кроме выгоревших, иссохших от зноя трав, ничего не было. Гульбадам отступала… И вдруг край крыши обвалился – девушка вскрикнула и рухнула вниз.
Закирбай, подавшись вперед, глянул и отвернулся. Торопливо, не в силах сдержать дрожь в коленях, стал спускаться.
На распростертое тело девушки не взглянул. Побоялся! Бросился к коню, поставил ногу в стремя. И тотчас железные руки схватили его за короткую шею.
– Убийца! – яростно кричал Бури-Див. – Хватит ли твоей крови, чтобы расплатиться за все твои злодеяния! Кровавый шакал. Ну, говори, и это дитя ты тоже убил?
Бури-Див сдавил горло врага. Глаза бая налились кровью. Закирбай взмахивал руками, просил пощады. Наконец, кое-как освободившись, упал в ноги Бури-Дива, стал умолять:
– Буриджан, не погуби меня. До самой смерти буду содержать тебя, женю тебя, Буриджан! Умоляю, целую твои ноги, Буриджан…
– Мои ноги не для того, чтобы их лизали шакалы. Видишь вот этот нож? Узнаешь?
– Эй-эй-эй!.. Оставь это, Буриджан, не надо!..
– Раз ты, увидев нож, теряешь дар речи, зачем же ты другим вручал его, трус? Помнишь, в ту страшную ночь ты заставил меня накуриться анаши… Вот этот нож! «Унеси из дома Гульбадам, а кто встретится, режь!» – сказал ты тогда. Я эту девушку сделал сиротой… Я был слеп. Ты и подобные тебе сделали меня зверем. Это ты виноват… Теперь я буду мстить за каждую каплю безвинной крови!..
Через два дня, в самом конце августа, произошли незабываемые события в истории древней Бухары.
Не успели разлиться солнечные лучи над городом, не успела вспыхнуть голубизна нового утра, как Бухара поднялась на ноги от грохота пушек. Раскаты гулко доносились со стороны Кагана.
Ошеломляющая весть:
– Эмир-то сбежал!..
Красноармейцы, интернациональные полки, созданные из бедняков, коренных жителей Туркестана, пробивались к городу.
– Эмир-то наш сбежал! Для чего же нам стараться? Давайте и мы удерем! – кричали сарбазы и мчались в сторону городских ворот.
Но на улицы, в тесные переулки Бухары уже врывались красноармейцы. Скакали кавалеристы, бежали бойцы с винтовками наперевес. Рядом с одним из командиров бежал Равшан.
– Сюда! Сюда! Здесь ближе, – указывал он дорогу. – Сразу к Арку, к дворцу.
Равшан был в красноармейской форме. Гимнастерка еще неловко топорщилась на нем. Некоторые бойцы с сомнением поглядывали на пылкого парня. По неопытности, в горячке, нарвется на первую пулю.
– Стой, Равшан! – раздался голос командира. – Видишь?
Здесь хорошо подготовились воины эмира к бою. Здесь будет тяжело пройти. За рядами солдат хмуро высились серые стены Арка. Равшан огляделся. Сколько он в последнее время бродил по этим переулкам!
– Товарищ командир, – обратился Равшан. – Можно обойти. Выйдем к зиндану, к тюрьме. Выручим людей. Оттуда к Арку!
– Молодец, Равшан! – крикнул командир. – За мной, товарищи!
Из соседней калитки выбежал старый, но еще крепкий мужчина. Он держал в руках узловатую палку. Взглянув на Равшана, старик на бегу спросил:
– Узбек?
– Да, отец…
– Постой, постой, – старик на минуту задержался. – Где-то я тебя видел.
– Может, у стены дворца, – засмеялся Равшан. – Там я просил подаяние. Вместе с другими арестантами.
Старик хрипло сказал:
– Там, в зиндане, мой сын…
– Мы его освободим!
Они бежали вдоль рыхлых глинобитных стен. Открывались калитки, ворота. К взводу красноармейцев присоединялись юноши и старики. С палками, кетменями, ножами они тоже стремились вперед, чтобы покончить с ненавистным врагом.
Утихала стрельба. Выводили пленных. Бурлила Бухара. Толпы людей вылились на площади и улицы.
– Равшан!..
Да это кричит Бури-Див. Равшан узнал великана и бросился к нему.
– Бури! Милый Бури!
– Подожди, подожди! – замахал руками богатырь.
Что с ним стало? Как жалко он выглядит.
– Слушай меня, Равшанджан. Слушай, делай что хочешь со мной… – Бури-Див говорил быстро, словно боялся, что его перебьют и он не успеет все высказать. Неожиданно подавленным голосом заключил: – Я… я убил мать Гульбадам! Закирбай заставил меня накуриться анаши… Дал мне нож… Этим ножом я только что прикончил его самого… И еще… Гульбадам в Чор-Бакре. Убил ее Закирбай… Я похоронил…
Бури-Див резко оторвал кусочек полы своего халата и протянул Равшану.
Толпа подхватила Бури-Дива, увлекла с собой. Он успел крикнуть:
– На нем капля крови Гульбадам! Отомсти за отца, за мать, за Хадикула-ака! Отомсти!..
Его голос удалялся…
Сотни людей. Нет, наверное, тысячи. Людское море клокочет, бушует. Удивительно, как в этой суматохе Абдурахман отыскал Равшана.
Красноармейская форма на нем сидела ладно, не то что на Равшане. Словно специально сшили, Абдурахман расправил складки гимнастерки, откашлялся. Не умел он начинать тяжелый разговор, не умел успокаивать.
– Слышал! Знаю! – глухо сказал Абдурахман.
Равшан не отвечал.
– Не успели мы, – продолжал Абдурахман. – Что поделаешь?.. Не сразу эта сволочь успокоится. Будут цепляться за власть. Нам еще придется повоевать. – Абдурахман заговорил горячо, стараясь отвлечь юношу от грустных мыслей: – Надо гнать их. Всех до одного с нашей земли. Я решил остаться в Красной Армии.
Они сидели в тени, на камне возле дома. Сидели, не выпуская из рук винтовок. Словно бой еще не окончен. Просто затих на минуту.
Люди любовались красным флагом. Он трепетал высоко над Регистаном, над всей Бухарой. Люди смотрели на флаг, радовались, обнимали друг друга, не скрывали слез радости. Но многие сжимали оружие – кто винтовки, а кто простые палки. В любую минуту бой мог снова вспыхнуть.
– Товарищи! – раздался зычный голос. – Товарищи! Прошу внимания.
Человек влез на повозку и поднял руку.
– Наш Алексей! – подтолкнул Абдурахман юношу. – Узнаешь?
Они попытались протиснуться ближе к повозке.
– Товарищи! – крикнул комиссар. – Вчера командующий Фрунзе послал в Москву телеграмму Владимиру Ильичу Ленину… Слушайте!
В руках у комиссара трепетал листок. Медленно, выделяя каждое слово, комиссар читал:
– Крепость Старая Бухара взята сегодня штурмом соединенными усилиями красных бухарских и наших частей. Пал последний оплот бухарского мракобесия и черносотенства. Над Регистаном победно развевается Красное знамя мировой революции…
– Слышишь? – спрашивал Абдурахман. – Понимаешь?
Равшан все слышал и все понимал…
Когда кончился митинг, Абдурахман неожиданно предложил:
– Хочешь, я поговорю с Алексеем, чтобы тебя отпустили дня на два?
– Куда? – хмуро спросил Равшан.
– В кишлак… Ну… – он с трудом подыскивал слова. – Домой и… в Чор-Бакр.
– Рано, – твердо сказал Равшан. – Еще рано. Очистим всю землю от врагов. Потом.
Где-то послышалась музыка. Песня… Песня в Бухаре!
Абдурахман и Равшан невольно прислушались.
Перевод с узбекского Бориса ПАРМУЗИНА.
