Текст книги "Искатель. 1969. Выпуск №6"

Автор книги: Гектор Хью Манро

Соавторы: Джеймс Грэм Баллард,Иван Кычаков,Лев Константинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Пересветов, ни секунды не мешкая, позвонил Воеводину, разбудил его и просил немедленно выслать к тюрьме из других участков усиленные наряды филеров и городовых, а сам кинулся в дежурную и крикнул:

– Тревога!

Через несколько секунд он уже бежал во главе наряда к тюрьме.

Косой дождь хлестал его разгоряченное лицо.

* * *

Нервное напряжение обитательниц восьмой камеры достигло такого накала, что Наташе и Аннушке пришлось употребить немало усилий, чтобы кое-как успокоить своих подруг.

Дикая сцена с начальницей, окончившаяся уводом Фриды и Веры в карцер, все еще стояла у всех в глазах.

Уголовные вернулись из прачечной рано и заявили, что вокруг тюрьмы «что-то никак людно, видать, филеров понаставили», а девочки затеяли шумную игру.

Перевернув «собачек» (так на тюремном жаргоне назывались скамейки), девочки сдвинули их в ряд и за частоколом ножек в углу встала та, что поменьше, – Оля.

– Во что это вы играете? – спросила Наташа.

– В побег, – ответила Люда, – я – часовой, а Оля – каторжная. Я буду ходить туда-сюда, а она побежит…

Странная эта игра кончилась тем, что Оля, перелезая через «собачку», стукнулась подбородком о ножку и разревелась. А Люда получила от матери очередной тумак.

Перед раздачей ужина в камеру заглянула Шура.

– Двоих за кашей! – приказала она и, когда Аннушка и Наташа вышли, шепнула: – Побег сегодня. В час.

– Но у Вильгельмины нет костюма.

– Я принесу. Как уснут уголовные – приготовьтесь.

…Ужин прошел оживленно.

Вдруг повеселевшая Наташа велела подружкам выложить на стол все съестные припасы.

– Разругались с начальницей и носы повесили. Подумаешь, невидаль. Давайте устроим настоящий пир. К черту хандру, к черту!

На столе появились колбаса, печенье, круглые дешевые конфеты, несколько яблок (все это припасли заранее), девочек усадили к сладостям, а их мамашам Аннушка вынула откуда-то из-под подушки засургученную четвертинку.

– Ой, да как же ты пронесла? – удивлялись женщины.

– На именины свои берегла… – сказала Аннушка и улыбнулась. – Да боюсь, в этакую жару протухнет.

К вечерней поверке, к восьми часам, пир был закончен.

Спыткина в сопровождении дежурной по коридору и надзирательницы пересчитала выстроившихся попарно арестанток, повернулась спиной и, пробурчав: «Покойной ночи…» – удалилась.

Дверь захлопнулась, замок щелкнул уверенно и солидно.

* * *

Дежурной по конторе до одиннадцати часов была Скворцова. Она так умаялась за день, что то и дело поглядывала на часы, скоро ли придет сменщица.

Оставалось ждать еще целый час, и тут вошла Шура с довольно большим свертком под мышкой.

Скворцова обрадовалась – будет с кем поболтать, спросила, что это за сверток, та ответила:

– Грязное белье, в прачечную отнести забыла. Отнесу в восьмую камеру – завтра утром уголовные прихватят.

Говорили они обо всем: и о погоде («в огородах все мокнет») и о начальнице («уж больно капризна, холера»), смеялись над храпом Федорова (заливистый, с присвистом звук долетал из привратницкой).

– У меня мужик тоже такой, – рассказывала Скворцова. – Так храпит, что я боюсь. Иной раз, не поверишь, на ночь уши ватой затыкаю.

– Ключ-то у Федорова взяла? – спросила Шура.

– А как же! Он ведь никаких звонков теперь не услышит.

Вскоре по одной начали собираться коридорные надзирательницы, кончающие свою смену. В прихожей конторы стало шумно – не заметили, как и подошел одиннадцатый час.

Минут через пять с парадной позвонили.

Взяв ключ, Скворцова впустила свою сменщицу Веселову, дежурную по нижнему этажу Федотову и Валентину Новосадскую, которой предстояло дежурить в большом срочном коридоре в верхнем этаже.

– Ну, вот и вся компания в сборе, – сказала Веселова. – Теперь можно и за дрему браться. Только бы начальница не нагрянула.

– Навряд ли, – отозвалась Федотова, – ей сегодня не до этого.

Ночная жизнь тюрьмы потекла своим чередом – сдавшие смену ушли (дверь за ними закрыла Веселова), а «ночницы» разошлись по своим местам.

Оставшись одна в своем коридоре, Шура тихонько открыла дверь восьмой камеры и всунула в чьи-то руки сверток – в нем были черное платье, высокая шляпа с пером, лорнет и бархатная короткая накидка на шелковой подкладке.

Проходя мимо других камер, Шура чутко прислушивалась – где-то слышался говор, негромкий смех, кто-то надрывно кашлял. Но проходили минуты, и все затихло.

В полночь Шура спустилась на нижний этаж к Федотовой. Та дремала, сидя на стуле и прислонив свою большую голову к стене.

– Слышишь? – спросила Шура, поднимая палец.

– Чего?

– Вода в уборной сильно шумит. Пойду посмотрю.

– Иди, коли охота, – проговорила Федотова, зевая.

Дернув цепочку бачка, Шура три раза стукнула в стенку – там помещался карцер. В ответ послышался тихий стук.

– Ну что, наладила? – спросила Федотова, когда Шура вернулась. – И зачем я у тебя этот ликер пила – спать охота прямо до смерти.

– А ты и поспи. Вон у тебя в камерах как тихо. Только со стула не свались.

Поднявшись на второй этаж, она зашла в коридор к Новосадской – спросить время.

– Без пяти час. Скоро, гляди, с поверкой нагрянет старший надзиратель.

– А Спыткина?

– Ее не будет. Слышала, как она с Куликовым договаривалась, чтобы он ее подменил.

Шура пожелала ей всего хорошего, вышла на площадку, замкнула дверь на два оборота ключа, потушила висячую лампу и, войдя в свой коридор, остановилась у окна.

Ночь была дождливая и темная – даже силуэта церкви не было видно. Дождь хлестал по стеклам, и слышно было, как мечутся на ветру кусты акации.

Вдруг раздалось протяжное, резкое кошачье мяуканье.

Шура вздрогнула, сжимая во влажной руке ключ, на цыпочках, быстро и бесшумно, подошла к двери восьмой камеры.

* * *

Кошачье мяуканье услышали и в камере.

Здесь уже все было готово – Лиза, Аня, обе Маши и Катя были одеты в мужскую одежду – пиджаки, брюки, рубашки, у кого косоворотки, у кого накрахмаленные, с галстуками, – волосы запрятали под картузы, котелки и шляпы. Наташа, Зоя, Саша и Ханна оделись по-девичьи – нарядные кофточки, юбки, длинные платья с пелеринками и с оборками внизу. Но обувь никто не надел – предстояло пройти два коридора, сделать это надо бесшумно, поэтому Зоя несла тюк с обувью. Ханна держала под мышкой длинные жгуты, сплетенные из разорванных на полосы простынь, и тряпки для кляпов.

Труднее было одеть Вильгельмину и Аннушку Гервасий. Чтобы надеть парики и загримироваться, пришлось зажечь лампу, но фитиль подкрутили, и слабый свет старались загородить телами.

В какой-то момент все так и замерли – одна из уголовных тяжело заворочалась, приподнялась на постели и, почесывая взлохмаченную голову, повернулась на другой бок.

Раздался второй сигнал – протяжный кошачий крик. Шура повернула ключ, потянула на себя дверь и отступила – перед ней стояла Вадбольская со своим неизменным лорнетом, в высокой шляпе с вуалькой. За ней вышел… Федоров – в кителе и в картузе с лаковым козырьком, из-под которого свисал рыжеватый кружок волос.

Только через секунду Шура поняла, что это Вильгельмина и Аннушка.

– Вперед, – властно шепнула «княжна», и вся группа неслышно двинулась вдоль стены.

Первый коридор прошли быстро, спустились вниз по лестнице, у двери, ведущей во второй коридор, остановились. «Княжна» заглянула в небольшое дверное окошечко и увидела лишь плечо надзирательницы. Спит ли она? А вдруг услышит, что кто-то отпирает дверь, и даст сигнал?

Два решительных поворота ключа, и, широко распахнув дверь, «княжна» шагнула вперед. Федотова спала, прислонясь плечом к стене.

«Княжна» цепкой сухой рукой схватила ее за плечо и так дернула, что та чуть не свалилась со стула.

– Спишь? – поводя массивным носом, прошипела «княжна». – Связать ее, мерзавку. Живо!

Надзирательница не сопротивлялась. От страха у нее отвалилась челюсть. Через несколько секунд она лежала на полу со связанными руками, с кляпом во рту. Чьи-то проворные руки стягивали с нее юбку (она нужна была для Веры), кто-то потушил лампу.

Второй коридор показался бесконечно длинным. Впереди слабо мерцал свет, пробивавшийся через решетчатую дверь из конторы, где у телефона сидела Веселова.

И тут ключ задрожал в Шуриной руке. Просунув его между решеток, она никак не могла попасть в замочную скважину, ключ звонко постукивал о железо. Все замерли, «Пробуй ты», – шепнула Зоя Аннушке. Та взяла ключ, сжала его и снова просунула между прутьев. Раздалось два негромких щелчка, и решетка легко, без скрипа подвинулась вперед, образуя щель.

Все знали, что вниз ведут две ступеньки, а направо – комната для следователей – по плану побега «гардеробная», где предстояло обуваться. Девушки вошли туда, а «княжна», Аннушка и Шура начали открывать последнюю дверь. Веселова хотя и дремала у телефона, но повороты ключа услышала и, подойдя к двери, нос к носу столкнулась с «начальницей».

«Как же она прошла мимо меня?» – думала она, отступая, но, увидев за ее спиной много других лиц, почуяла что-то недоброе и кинулась к противоположной двери. Схватка продолжалась довольно долго. Веселова, маленькая, вся точно сбитая, отбиваясь от троих, пыталась закричать.

– Сопротивляется, негодяйка! – воскликнула «княжна». – Убить ее немедленно – и все!

Голос так походил на голос начальницы, что Веселова обомлела и притихла.

– Где ключи от карцера? – тряся ее за плечо, спрашивала Шура, но та только дико поводила глазами.

В ящиках стола ключей с биркой «карцер» не оказалось.

– Они, наверно, у Федорова, – шепнула Аннушка и распахнула дверь в прихожую.

Федорова на ларе не было.

* * *

Вильгельмина и Аннушка глядели на ларь, ничего не понимая.

Куда исчез Федоров? Неужели провал?

Все вздрогнули – в тишине раздался резкий телефонный звонок.

Веселова заворочалась.

Девушки, не зная, что делать, тревожно переглядывались.

А маленький молоточек настойчиво бился между двумя металлическими чашечками. Наконец Вильгельмина очнулась, сняла трубку и резко спросила:

– Что вам угодно?

В трубке заговорил встревоженный голос. Вильгельмина сморщилась – на лбу у нее появилась толстая складка, такая же, как у княжны.

– Несомненно, – отрывисто бросила она, послушала еще несколько секунд и, сказав: – Это совершенно невероятно! – повесила трубку.

В туалетной комнате громко зашумела сливаемая вода. Вильгельмина, кивнув Аннушке, подошла к двери и, секунду помедлив, ногой распахнула ее.

В слабом свете, падающем из прихожей, все увидели Федорова, – согнув голову под краном, он хватал открытым ртом струю воды.

– Опять нализался, подлец! – сказала «княжна», поднимая лорнет.

Федоров разогнулся, по его небритому подбородку стекали струи воды. «Ну все, пропал…» – подумал он, глупо моргая.

– До каких пор это будет продолжаться?

– Виноват… – бормотал Федоров, глядя на «княжну» и ловя рукой ручку крана.

– Подойди! – грозно приказала «княжна».

Так и не закрыв кран, Федоров шагнул вперед.

– Ключи от карцера!

Надзиратель, быстро нашарив в кармане ключ, протянул его, и тут случилось невероятное – «княжна» влепила ему звонкую пощечину, чьи-то руки подхватили, куда-то понесли, раздался хлопок, похожий на выстрел, и он, ничего не понимая, очутился в душной темноте.

* * *

В подвал к карцерам Шура добежала за минутку.

Фрида, как только открылась дверь, схватила Шуру, пытаясь поцеловать ее.

– Иди наверх, скорее, – шепнула Шура, открывая вторую дверь.

– Вера, выходи… – позвала она, вглядываясь в темноту карцера. – Скорее…

Но темнота не отвечала. Шура шагнула вперед, расставив руки.

– Где ты, Вера?

– Прощай, Шурочка… – послышался из угла шепот Веры.

Шура быстро приблизилась к ней, начала ощупывать плечи, голову, коснулась рукой лица и в испуге отдернула руку – лицо было мокро от слез.

– Вставай же, что ты сидишь?

– Я не могу… нога.

– Что нога?

– Напорола на гвоздь. Распухла, идти не могу.

Это было так неожиданно, так невероятно, что Шура растерялась.

– Тогда… тогда я понесу тебя.

– Что ты! Прощай, подружка моя милая…

Девушки обнялись и заплакали, уткнувшись в плечи друг дружке.

– У вас все хорошо? – спросила Вера и начала резкими толчками отрывать от себя подругу. – Иди, скорее иди. Дорога каждая минута…

Но Шура еще крепче прижималась к Вере.

– Иди, – не выдержав, почти закричала та, – если из-за меня вы провалитесь, я повешусь. Слышишь?

Шура крепко поцеловала подругу в щеку, в лоб, в губы, поднялась и, придерживаясь за стенку руками, пошла к двери.

Оставшись одна, Вера перестала плакать.

«Ну что ж, – думала она, – я временно выбыла из строя, но они должны убежать!»

Думая о них, прежде всего вспомнила Наташу Климову.

Для девушек она была подругой и старшей сестрой – составляла списки для чтения, помогала доставать книги. Именно она уговорила Веру приняться за изучение истории Египта. Целыми днями просиживали они над картами и атласами.

А Катя Никитина, та, что по ночам писала стихи? Помнится, она тихонько просыпалась, нащупывала рукой очки, присаживалась к окну с решеткой и надолго застывала в задумчивой позе.

– Зачем ты в темноте сидишь в очках? – спрашивала ее Вера.

– Думать легче…

И еще вспомнилось: перед пасхой Катя вдруг замкнулась и часами лежала на своей койке, глядя в потолок потухшими, глазами.

Звон церковных колоколов наполнил камеру.

Все притихли, сжались, а Катя точно проснулась – встала и начала читать стихи:

 
…Со стенок пыль – итог былого
Тряпицей пыльной смываю я.
Так жизни быль спустя немного,
Как тряпкой пыльной, сметет меня…
 

Кто-то не выдержал и всхлипнул. И тут раздался резкий вскрик:

– Довольно!

Все обернулись и увидели Наташу, но голос ее настолько изменился, что был совсем незнакомым.

– Что вы распустили нюни? Я сидела в камере смертников и то не позволяла себе думать так. Стыдитесь!

Вспоминая эту ночь, Вера улыбалась – как хорошо говорила тогда Наташа о жизни, которую надо сберечь для революции.

Именно после этой ночи решили они с Аннушкой поговорить с Наташей о партийных делах. Наташа нахмурилась.

– На душе у меня смутно, – тихо призналась она, – так скверно – зареветь хочется. Азеф, один из руководителей партии эсеров, оказался провокатором.

Вера и Аннушка слышали об этом чудовищном разоблачении и промолчали.

– Вы знаете, да? – встрепенулась Наташа. – Это же так ужасно! Я видела его несколько раз, даже разговаривала. И вдруг… И все думаю – по тому ли пути я шла.

Оказалось, что Наташа ленинских работ не знала, что, как эсерка-максималистка, она стоит за полную конфискацию помещичьих, удельных и церковных земель, а Ленин, по ее мнению, говорит лишь о возвращении крестьянам «отрезков».

– Да кто тебе это сказал? – улыбнулась Аннушка.

– Как кто? Это же и в программе записано.

Тогда Вера и Аннушка с жаром принялись рассказывать, что еще в пятом году Ленин сам предложил заменить лозунг об «отрезках» лозунгом о полной конфискации всех помещичьих земель.

Наташа насторожилась. Теперь она сама все чаще и чаще и все подробнее расспрашивала о Ленине, о большевиках, об их программе.

К этим разговорам присоединялись и другие, лица у всех оживали.

– Ах, дурочки, – ласково, по-матерински говорила Аннушка после таких бесед. – В голове туман, в душе – сумятица. Не успели ни в чем разобраться – и уже каторга… Волю бы вам, да подучить хорошенько – вам цены бы не было.

И вот теперь, прижавшись к стенке, пытаясь в тюремной тишине различить хоть какие-нибудь звуки, Вера говорила себе:

– Нет, нет, только не плакать, у них все пройдет хорошо. Тринадцать выйдут на волю, будут работать во имя революции и никогда-никогда не забудут ее, Веру, и еще сотни узников и узниц.

* * *

Захлебываясь от восторга, заверещал полицейский свисток. Пересветов, подбежав, увидел городового Галкина, крепко державшего за шиворот человека в мокром пальто. Это был Усов.

На сердце у Пересветова слегка отлегло.

А Галкин, разъярясь, кричал:

– Это он и спрашивал время. А потом подбежал и стоит, а как вас увидел – бежать хотел. Темная личность, вашбродь!

– Отпусти его, – приказал ротмистр и отошел с Усовым в сторонку. – Что это значит?

Усов дрожал – на нем не было ни одной сухой нитки.

Что он мог ответить приставу? Говорить о том, что Зураб под пистолетом провел его мимо городового, что он видел, как оглушили околоточного Яворского, как небольшие группы бежавших уходили от тюрьмы – одни к Горбатому мосту, другие через церковную ограду в ближайшие переулки, третьи, обогнув церковь, к Новинскому бульвару? И каждую группу встречали люди, ИХ люди? А он, Усов, стоял и ждал, когда Зураб всадит ему пулю в спину?

Теперь Зураба нет (пулю он пожалел, что ли?), но зато перед ним стоит Пересветов. И надо опять как-то изворачиваться и лгать.

– Что вы молчите? – закричал пристав так, что Усов вздрогнул.

– Сам не понимаю… Никто не явился, – проговорил он с запинкой.

– Ка-ак? Так где же они?

– Не могу сказать…

– Оцепить тюрьму! – скомандовал Пересветов. Когда его приказание было исполнено и в одном из окон канцелярии появился желтоватый свет, ему стало легче.

«Фу-у, – тяжело переводя дух, он прислонился спиной к ограде. – Кажется, все в ажуре… Но какого труса я отпраздновал! Испугался как баба! Повсюду раззвонил. Сейчас начнут прибывать наряды чинов из других отделений, явится сам Воеводин».

Но внутренний голос успокоил: «Ничего, так надо. В деле раскрытия побега ты первый. Усов тебя не подвел…»

За церковной оградой послышался стон.

– Валовой! – оборачиваясь, крикнул Пересветов, но рядом никого не было.

Пристав взбежал на крыльцо и, не нашарив кнопки звонка, с силой рванул дверь на себя. Она оказалась открытой и распахнулась так стремительно, что пристав чуть не упал.

…Все, что происходило потом – общая тревога, приезд помощника градоначальника Модля, Воеводина с отрядом городовых, Пересветов видел как в тумане. Перед его глазами все еще стоял Усов – подлая душа, которой он так доверился.

Глядя на растерянных надзирательниц, на тощего околоточного Яновского, только что приведенного в чувство, Пересветов думал: «Боже, и с этими людишками приходится работать. Жалкие, ничтожные твари. Да и я ничуть не лучше их».

– Поздравляю, пристав, – сказал Воеводин, – вы, как всегда, первый на месте происшествия. Знаете, сколько бежало? Тринадцать.

Пересветов побледнел.

Когда стало известно, что исчез надзиратель Федоров, подполковник Модль затопал ногами:

– Проклятое осиное гнездо! Да всех вас перевешать мало.

Начали допрашивать надзирательниц, и тут выяснилось такое, отчего Модль и Воеводин переглянулись. На вопрос: «Кто тебя вязал?» – Федотова заявила:

– Да кто же, как не она – истинная наша мучительница, злодейка мохнатая, гнусавка сухопарая!

– Постой, постой, о ком ты говоришь?

– О ком же, как не о ней – о княжне.

– Да ты что, с ума спятила?

Но Федотова начала клясться-божиться, что не сойти ей с этого места и провалиться в тартарары, если это была не княжна.

То же заявила и Веселова.

В привратной раздался крик – это жандарм звал на помощь: ларь, стоявший в углу, начал подпрыгивать и трещать.

– Открыть! – приказал Модль, вынимая пистолет.

Скинули крючок, крышка распахнулась, и из ларя, как из гроба, встал Федоров. Ловя ртом воздух, он чихал и не мог произнести ни слова.

Кое-как отдышавшись, он рассказал:

– Был я в туалете, Гляжу – начальница с лорнетом. «Ах вот ты где, негодяй!» Да ка-ак размахнется, да ка-ак трахнет меня по уху…

Присутствующие недоверчиво переглянулись.

– А может, и по щеке. Только в ушах у меня зазвенело, как на колокольне.

– А дальше?

– А дальше вот… – он показал на ларь, – чуть не задохся. Спасибо – вы ослобонили. А эту княжну проклятую, эту ведьму полосатую, я… я…

Он не договорил и оглянулся.

На пороге стояла бледная как полотно княжна, глядя на присутствующих через знакомый лорнет.

* * *

Вот, собственно, и вся история.

Ее я не выдумал, в основу ее положены документы, даже почти все имена и фамилии сохранены. (Материалы этого дела – обвинительный акт, показания свидетелей, сообщения филеров, список бежавших и помогавших в побеге, приговор Московского окружного военного суда – напечатаны во втором сборнике «Каторги и ссылки» за 1921 год.) Желание Пересветова попасть на страницы печати сбылось: все московские газеты – «Раннее утро», «Московский листок», «Русское слово», «Голос Москвы» – опубликовали специальные статьи.

Генерал-майор Курлов (вскоре ставший генерал-лейтенантом) в сопровождении чиновника особых поручений камер-юнкера Веригина посетил тюрьму, обошел камеры, а когда садился в автомобиль, заметил Пересветова и так посмотрел на него, точно скомандовал: «Пли!» (Дело в том, что схваченный жандармами Бутырского отделения провокатор Усов рассказал всю правду о подготовке побега.) Поймав страшный взгляд грозного начальника, пристав как-то странно дернулся и схватился правой рукой за кобуру револьвера.

Телохранители бросились на него и совершенно напрасно – Пересветов вовсе и не думал стрелять в генерал-майора, ему просто хотелось ощутить у собственного виска холод стального дула.

…Вскоре он был разжалован и послан в один из пехотных полков рядовым.

…По приказу Курлова в Москве по нескольку раз в сутки устраивались облавы.

На улице Носовихе (об этом писала газета «Русское слово») городовой обратил внимание на двух странного вида пареньков – один в пиджаке, другой в синей блузе. Они упрашивали извозчика отвезти их в Мытищи. Их задержали. Это были Зоя Иванова и Маша Шишкарева.

Сашу Карташову настигли филеры, когда она пыталась выпрыгнуть из трамвая.

Их снова судили. «Вечницу» Иванову суд приговорил к одиночному заключению, а Шишкареву и Карташову – к продлению срока каторги на два года каждой и наложению ножных оков сроком на три месяца.

Больше всех приключений, пожалуй, довелось испытать Лизе Матье.

От одной облавы ее спас какой-то рабочий, из другой – вынесли в корзине с бельем и оставили в сарае. Когда все утихло, она ушла к друзьям, которые и помогли ей переправиться через границу.

Ну, а куда исчезла Шурочка?

Тут придется рассказать подробнее.

…Ханна Корсунская вытолкнула всхлипывающую Шуру из дверей, и чьи-то руки набросили на нее пальто. Присмотревшись, она узнала Зураба.

– Скорее, товарищи, – шепнул он и ловко перекинул сначала одну, потом другую через церковную ограду.

На Горбатом мосту их ждала пролетка. К утру они оказались в Царицыно на какой-то даче.

– Мы бежим за границу? – спросила Шура, когда Зураб разложил на столе документы.

– Видишь ли, дорогая, – сказал он с расстановкой, – я обещал тебе рассказать, откуда я родом. Помнишь?

– Помню.

– Так вот… Зачем нам какая-то заграница? Мы поедем на Кавказ… Ты увидишь горные реки, мое родное селение… Там каждый человек, каждое дерево, каждый камень, каждая тропинка помогут нам. Согласна?

Шура вдруг отвернулась, склонила голову, плечи ее мелко задрожали. Зураб вскочил.

– Ты не хочешь? – тихо спросил он.

Она легонько повела плечами.

– Почему, зачем слезы, дорогая?

Шура подняла залитое слезами лицо и тихо сказала:

– Мне Веру жалко…

…Втроем (третьей была Ханна Корсунская) они пробрались на Кавказ и успешно работали там в подполье.

– А потом? – спросите вы.

Революция!

Она освободила от каторги Зою Иванову, Шуру Карташову и Веру Королеву. (Лишь, не дождавшись свободы и не повидав свою такую близкую Коломну, умерла в тюрьме Маруся Шишкарева).

Она же принесла возмездие провокатору – он был осужден Верховным революционным трибуналом в грозном восемнадцатом году.

В гражданскую немало героев ушло в легенду. На Украине до сих пор рассказывают, что в бригаде Котовского была пара. Он – черноволосый, она – русая, в конном строю всегда рядом и рубились бесстрашно – насмерть. На Урале в отрядах Блюхера, в дивизии Чапая тоже были двое – она пулеметчица, а он правил тачанкой.

Как звали их – кто знает?

Но мне – только закрою глаза – видятся Шурочка и Зураб – молодые, бесстрашные, вечно живые…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Повесть И. Кычакова основана на подлинных событиях, происходивших в 1909 году в Москве.

О том, как трудна была партийная работа в этот период, говорят многочисленные исторические факты. Приведем письмо члена партии с 1904 года Ольги Владимировны Пилацкой (см. книгу Н. Астаховой, Е. Целлариус «Товарищ Ольга», «Моск. рабочий», 1969, стр. 25), которое кажется нам характерным:

«Волик, я мотаюсь с утра до ночи, – пишет она своему мужу в ноябре 1909 года, – успела уже ночевать в трех местах. Кого ни встречу – никто не работает… То, что узнала я от товарищей о прошедшей зиме да и о настоящем, не поддается описанию. Ужасно…»

Далее Ольга пишет о разоблаченных провокаторах, о возникшей в связи с этим подозрительности, о том, что «в конце концов МК издал теперь постановление, запрещающее распространять слухи о провокаторах под угрозой удаления из партии…».

Н. К. Крупская в «Воспоминаниях о Ленине» пишет: «Царское правительство жестоко расправлялось с революционерами. Тюрьмы были переполнены, в них царил самый каторжный режим… За время революции состав партии стал иным: партия пополнилась кадрами, не знавшими дореволюционного подполья и не привыкшими к конспирации. С другой стороны, царское правительство не жалело денег на организацию провокатуры» (Госполитиздат, 1957, стр. 133). И далее она говорит: «Теперь, когда реакция свирепствовала вовсю, надо было устраивать побеги из тюрем, где царское правительство мучило революционеров…» (Там же, стр. 140).

Именно побег тринадцати каторжанок из Московской женской тюрьмы и явился одним из дерзких актов, смело совершенным московскими большевиками.

Интересно, что к организации побега была причастна семья Маяковских. Автор не имел намерения выводить в повести образ молодого Маяковского и не использовал эти факты, но вот что пишет Людмила Маяковская, сестра поэта, в своей книге «О Владимире Маяковском» (Детгиз, 1968, стр. 143):

«После неудачи подкопа под Таганскую тюрьму было решено организовать побег из женской политической тюрьмы… У нас в квартире в это время опять жил наш земляк – Исидор Иванович Морчадзе (С. С. Коридзе), участник декабрьского вооруженного восстания 1905 года, человек действия, смелый и решительный, один из главных организаторов побега политкаторжанок».

Далее Л. Маяковская рассказывает, что у них на квартире устраивались встречи для переговоров, мать и она шили для заключенных женщин платья для побега, в комнате Владимира смолили канат. После побега В. Маяковский, которому в то время было только шестнадцать лет, был арестован, сидел в Бутырках, а после суда был отдан «под ответственный надзор родителям».

Таким образом, побег тринадцати был одним из эпизодов борьбы большевиков в годы реакции. Он имел большое политическое значение и наглядно показал, что, несмотря на разгул реакции, партия не была сломлена и продолжала накапливать силы для решающих боев.

О героической работе Московского комитета писал известный революционер О. А. Пятницкий в своей книге «Избранные воспоминания и статьи». Описывая партийную работу в Москве в 1906–1908 годах, он на ярких примерах показал, в каких трудных условиях приходилось действовать последователям Ленина, какие героические усилия прилагали московские коммунисты, чтобы отстоять партию от ликвидаторов, отзовистов и ультиматистов.

Их вдохновляли слова Владимира Ильича, который в первом заграничном номере «Пролетария» от 13(26) февраля 1908 года писал:

«Мы умели долгие годы работать перед революцией. Нас недаром прозвали твердокаменными. Социал-демократы сложили пролетарскую партию, которая не падет духом от неудачи первого военного натиска, не потеряет головы, не увлечется авантюрами. Эта партия идет к социализму, не связывая себя и своей судьбы с исходом того или иного периода буржуазных революций. Именно поэтому она свободна и от слабых сторон буржуазных революций. И эта пролетарская партия идет к победе» (В. И. Ленин, Соч., изд. 5-е, т. 16, стр. 420).

Повесть И. Кычакова, рассказывающая об одном из эпизодов борьбы московских большевиков в мрачные годы столыпинской реакции, поможет многим читателям ярче себе представить историю нашей славной Коммунистической партии.

А. ПОНОМАРЕВ, заместитель директора Института истории партии МГК и МК КПСС – филиала Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС