Текст книги "Искатель. 1969. Выпуск №6"

Автор книги: Гектор Хью Манро

Соавторы: Джеймс Грэм Баллард,Иван Кычаков,Лев Константинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Дворник-татарин жил в подвале и, на счастье, был в своей комнатенке один. На вопрос, где жена и дети, ответил:

– Под Казань уехал. Мулла долг платил.

– Жильца из пятнадцатой квартиры знаешь?

– Видал маленько.

– Вызови его в коридор и передай записку. Ясно? Да чтоб ни одна собака не знала.

Дворник, что-то бормоча не по-русски, ушел.

Городовой, покашливая, мялся у двери.

– А ты, братец, ступай к воротам. Дело у меня серьезное, так что будь начеку.

Оставшись один, Пересветов, окинув взглядом убогую обстановку дворницкой, принялся ждать.

Вскоре в подвальном коридоре послышались гулкие шаги.

Татарин в приоткрытую дверь всунул голову, кивнул Пересветову и пропустил мимо себя молодого человека. Его слегка помятое сном лицо выражало недоумение.

– Оставь нас, – сказал Пересветов татарину, а молодому человеку приветливо кивнул.

– Что это вы задумали? – недовольным тоном сказал тот, – К чему маскарад? Неожиданный вызов… В чем дело?

– Изволили спать? – ехидно спросил пристав, указывая на табурет… – Прошу. Разговор будет серьезный.

Он внимательно осмотрел собеседника – молодое, с румянцем лицо, над высоким лбом причудливая башенка из вьющихся каштановых волос, маленькие, кокетливо подкрученные усики. Да, ничего не скажешь – красавец. Никому бы и в голову не пришло, что этот баловень судьбы вот уже второй год состоял на тайной службе в охранке.

А кто, спрашивается, завербовал его? Опять же он, Пересветов. Накрыл подлеца почти случайно со взрывчатыми веществами, оружием и противоправительственной литературой.

На основании статьи семнадцатой положения об усиленной охране арестованному грозил военно-окружной суд и каторга… Кроме того, можно было без труда приписать еще и другие статьи уголовного уложения, и тогда…

В общем насмерть запуганный красавчик на пятый же день допросов выдал товарищей и подписал все, что от него требовал Пересветов.

– Как дела с побегом? – спросил Пересветов так, как будто спрашивал о здоровье.

– Все идет по плану. Одежду, документы и деньги доставили в камеру. Зураб очень осторожен – опять сменил квартиру.

– Знаю.

– Сейчас он связывается с другими группами (Пересветов насторожился), чтобы те помогли укрыть бежавших. Одним нам это просто не под силу.

– Понимаю… – в раздумье произнес Пересветов, встал и, с каждой минутой все больше и больше воодушевляясь, начал излагать план дальнейших действий. – Надо осуществить побег в ночь на второе, так как утром приезжает Курлов. Вы понимаете, какой это будет эффект! Генерал получит подробный доклад. Вас представят ему. А это, сами понимаете, удается не всегда.

Все это Пересветов говорил с жаром, проникновенно, по-отечески ласково глядя на агента. Ему и в самом деле от всей души хотелось показать этому еще совсем молодому человеку свое расположение.

И агент поверил. Настороженность и недоверие в глазах исчезли.

– Но как убедить их? – сказал он с сомнением. – Если начну настаивать, не вызовет ли это подозрений?

– В ваш талант я, дорогой, верю. Скажите, что долго держать вещи в камере опасно. И еще вот что… – Пересветов дружески обнял агента. – Не удастся ли вам заполучить адреса, которые хранит Зураб? Ведь он один связан с центром. Тогда мы обезвредим не только вашу группу.

– Постараюсь. Но это нелегко.

– Понимаю, дорогой, понимаю. Вам выпала тяжелейшая миссия. Но, видит бог, игра стоит свеч. Так что действуйте смелее. И знайте – вас оберегают мои филеры.

– Да я уже заметил. Грубо они работают.

Пересветов смущенно улыбнулся.

– Что поделать – дураков у нас хватает. Значит, договоримся так: если вы сумеете убедить группу – тотчас позвоните. Ну, а, не дай бог, возникнут осложнения – звоните, встретимся в Зоологическом саду, у борцовской афиши.

Агент одобрительно кивнул и улыбнулся. Эта открытая, светлая улыбка долго еще стояла в глазах у пристава.

Домой он ехал на извозчике, который случайно подвернулся на перекрестке. По профессиональной привычке отметив про себя номер пролетки – пятьдесят девятый, – Пересветов спросил возницу:

– А что, голубчик, ты москвич?

– Коренной, – извозчик повернул к нему свою русую бородку. – К чему это вы?

– Хорошие, говорю, люди в Москве. Я приезжий, из гостей еду.

– Из гостей? Это хорошо… Только что-то от вас, извините, гостями не пахнет.

– Ах ты шельма! – засмеялся пристав, приподнялся и прошептал: – У красотки был. А она вина не любит. Понятно?

И дружески похлопал возницу по плечу.

* * *

В сторону Первой Мещанской Шура ехала на извозчике. Моросил не по-летнему нудный дождь. Мокрая каурая лошадка, запряженная в пролетку, вызывала жалость. На Сухаревке Шура расплатилась, получила от извозчика с русой бородой сдачу с трех рублей и сошла, бесцельно повертелась в галантерейном магазине, вышла, осмотрелась и проходными дворами быстро направилась к двухэтажному серому дому.

Из подъезда навстречу ей вышел дворник, скользнул (или это показалось?) по ее лицу быстрым взглядом и отвернулся.

Взбежав по лестнице, Шура остановилась у квартиры с табличкой «9» и постучала условным стуком.

Дверь открыл Василий – огромного роста близорукий парень в очках, совершенно не похожий на своего брата Владимира. По тому, как часто дышала Шура, он догадался, что известие будет не из приятных, хмыкнул, сказал:

– Идем, – и по узенькому коридорчику зашагал в комнату.

На продавленном кожаном диване сидели Владимир и Сергей Усов, Зураб – в кресле у стола. По их разгоряченным лицам было видно, что они что-то горячо обсуждали.

– Что произошло, Шура? – тихо спросил Зураб, внимательно вглядываясь в лицо своей «невесты».

– Беда.

– Ну, а точнее? Да ты садись.

Василий подставил венский стул, Шура села и торопливо и сбивчиво рассказала о событиях сегодняшнего утра.

Братья переглянулись. Зураб нахмурился, а Усов сказал восхищенно:

– Молодцы девушки! Подняли крик и избежали обыска. Просто молодцы!

– И что же было дальше? – настороженно спросил Владимир.

– Фриду и Веру бросили в карцер. С княжной в кабинете случилась истерика, и она тут же уехала домой или к врачу. Но Спыткина начеку. И вообще… в любую минуту может произвести обыск, и тогда…

Шура задохнулась и замолкла. Зураб вопросительно посмотрел на Василия (тот грустно покачал головой), потом на Владимира (этот закрыл глаза) и тихонько присвистнул.

– Товарищи, побег нужно делать сегодня же ночью! – воскликнула Шура и обиженно добавила: – И нечего, кивать головами и свистеть.

– Ну, что ты обижаешься! – лицо Зураба засияло искренней белозубой улыбкой. – Просто от твоего «подарка» мы еще не опомнились.

С дивана поднялся Сергей.

– Ну вот, видите, – сказал он, как бы подводя черту под давнишним спором. – Я оказался прав – медлить с побегом нельзя.

Зураб внимательно посмотрел на его молодое, с красивыми усиками лицо и тряхнул головой.

– Да, ты оказался прав.

– Значит, сегодня? – спросил Владимир, ни к кому не обращаясь.

– Сегодня! – решительно сказал Зураб.

– У нас все готово, только нет ключей от карцера, – сказала Шура и тут же бодро добавила: – Но ничего. Веру я в карцере не оставлю. Ключи мы отберем у Федорова.

Зураб посмотрел на нее восхищенно, покачал головой и горько улыбнулся.

– Этот зверь проглотит любую из вас и даже, заметь, дорогая, даже косточки не выплюнет.

– Тогда дайте нам оружие!

Василий сердито махнул рукой.

– Сказала! А в случае неудачи что? Виселица.

Его поддержал Усов:

– Нет, нет, рисковать вашими головами мы не имеем права.

– Провала не будет, – медленно произнес Зураб, и по его сосредоточенному взгляду все поняли, что он на что-то решился. – Не должно быть никакого провала, черт побери!

И, развернув план тюрьмы и прилегающих к ней переулков, он весело сказал:

– Ну, товарищи, еще раз обсудим все по порядку…

…Примерно через час начали расходиться.

Первым ушел Усов. Прощаясь, Шура достала из сумочки сложенную вчетверо бумажку и протянула ее Зурабу.

– Товарищ Михаил просил передать тебе, почему-то только когда уйдет Сергей.

Владимир проводил Шурочку до двери, а когда вернулся в комнату и посмотрел на Зураба, понял, что произошло что-то страшное.

Пробормотав по-грузински какое-то ругательство, тот с искаженным от злобы лицом бросил на стол бумажку и пристукнул кулаком.

– Вот, полюбуйтесь, что сообщает центр.

На чуть подпаленной бумажке довольно четко проступали написанные «химией» буквы:

«Усов провокатор. Кличка Валовой. Доказательства собраны полностью».

* * *

Филеру Клинкову в этот день не повезло.

С утра он уселся на скамейке дома номер шесть, что по Волкову переулку, и стал ждать, не выйдет ли кто из соседнего дома, где жили братья.

Нарядный, обшитый резными досками дом, окрашенный желтой охрой, сверкал большими светлыми окнами.

Кто-то из жильцов заметил постороннего – сначала выглянуло одно лицо, потом другое, а через несколько минут, прыгая на одной ножке, в калитку выскочил курносый мальчишка.

– Вы кого ждете, дядя?

– Тебя.

– Врете. Мама говорила – тетю Дуню. А она уехала.

– Куда же?

– В деревню. А может, и еще куда…

Клинкову ничего не оставалось, как встать и уйти.

Проклятый мальчишка долго смотрел ему вслед.

Прислонясь к забору на углу переулка и Пресненской улицы, Клинков смотрел на ворота восьмого дома, но расстояние было порядочное, приходилось напрягать зрение, так что даже заломило в висках.

А тут еще начал накрапывать дождик.

Прошел час (из ворот, весело переговариваясь, вышли девушки-белошвейки – трое под одним зонтом), другой (на минуту показался сам хозяин дома и скрылся), пошел третий час, а ни «Прудного», ни «Босяка» не было видно.

Дождь начал лить хлестче, он словно дразнил филера – ишь, славно устроился, но ничего, я тебя вытурю…

Вскоре Клинков оказался в критическом положении – сверху за плечи и за воротник лились бесконечные струйки воды, под ногами стояла лужа.

Но тут, на счастье, из ворот вышел «Босяк».

Клинков юркнул в булочную, отряхнулся и замер у окна – сейчас предстояло главное – надо прицепиться к объекту наблюдения..

И он прицепился.

«Босяк» сел в трамвай – Клинков за ним.

Сколько проехали остановок, филер не считал. «Босяк» почитывал газетку и не собирался выходить.

Грудастая женщина в огромной корзине везла гусей – их головы были просунуты в дыры серой дерюги, шеи покачивались, иногда раздавалось сердитое шипенье и гогот.

Любопытные посмеивались и над бабой и над гусями, а мальчишка с синяком под глазом, изловчившись, так щелкнул одного гуся по желтому наросту на клюве, «что птица трепыхнулась, опрокидывая корзину набок.

Баба закричала. В вагоне захохотали.

Клинков взглянул вперед, где сидел наблюдаемый, да так и обмер – «Босяка» не было.

Выпрыгивать на ходу на скользкую мостовую Клинков побоялся – трамвай мчался, все набирая и набирая скорость.

На остановке филер плюнул с досады, зашел в трактир и, отдав половому свой пиджак на просушку, плотно позавтракал.

Весь день Клинков бесцельно прошатался по городу, и только в шестом часу вечера ему, наконец, повезло.

На Новинском бульваре он увидел надзирателя Федорова, который шел к Кудринской площади.

«Ага, должно быть, жмет на Волков переулок», – подумал филер, вспомнив приказание пристава следить за надзирателем, но Федоров остановился у портерной, что в доме Курносова, взглянул в окно и, увидав кого-то, поднялся на крыльцо.

Хозяин называл свое заведение портерной для благозвучия, на самом деле это была заурядная пивная: даже завсегдатаи не могли бы вспомнить, когда в последний раз здесь подавали настоящий портер.

Клинков, выждав минутку, вошел и, попривыкнув к табачному дыму, увидел за столиком «Босяка» и Федорова. Они оживленно беседовали, потягивая из кружек пиво. Время от времени «Босяк» бросал взгляд на дверь.

«Кого-то дожидается», – догадался филер и не ошибся.

В широко распахнутой двери появилась стройная фигура Усова. Он галантно поклонился буфетчице, дружески, но с едва уловимым пренебрежением похлопал по плечу Федорова.

Надзиратель, вылив в кружку пива с полстакана водки и залпом выпив, через несколько минут развязал язык.

– Ты, сынок, дяде Ване не верь, – говорил он, осторожно дотрагиваясь до белой, с холеными ногтями руки Усова. – Он подлец и мошенник.

Филер, пристроившийся с кружкой пива поблизости, понял, что речь идет о «профессоре» атлетики Лебедеве – организаторе «международного» чемпионата французской борьбы.

– Но каков «Черная маска»! – восклицал Усов. – Борец отменный. Вчера после победы над Багансом объявил, что желает бороться со всеми борцами чемпионата.

– А ставка сколько?

– Сто франков.

– Ишь ты, – удивился Федоров, – на франки играют.

– А не попробовать ли вам, милейший? – сверкая глазами, спросил Усов. – Вы же гигант! А трико мы вам достанем, уверяю.

От такого предложения Федоров поперхнулся, громко хохоча, полез целоваться и все кричал, что «Стальной Риль» этой «Маске» еще намнет уши.

Потом долго строили догадки – кто же скрывается под маской.

– Может, арап? – предположил Федоров. – Недаром маска черная.

Это предположение привело всех в восторг. «Босяк» заказал еще водки. Ее вновь разлили прямо в недопитое пиво и, обнимаясь и целуясь, начали прощаться.

На улице Клинков призадумался – за кем идти?

Усов вконец охмелел, «Босяк» с великим трудом потащил его в свой переулок, а Федоров пошел на бульвар довольно твердо.

«Значит, надо следовать за ним», – решил филер.

На бульваре Федоров сел на скамейку, долго что-то искал в карманах, зачем-то переобулся и пошел по Кривовведенскому переулку в контору тюрьмы.

Теперь филер мог спокойно идти на отдых – будет что доложить Пересветову.

Вот только непонятно, зачем надзиратель переобувался – уж не спрятал ли он в портянку какую-нибудь тайную бумагу?

* * *

Федоров долго, мучительно боролся с собой – идти или не идти в портерную. Начальница строго-настрого запретила ему являться с винным духом, а в портерную заглянешь – тут уж пиши пропало.

«Не пойду», – решил он, но, когда после посещения восьмой камеры княжне стало дурно и она, полуживая (так по крайней мере говорила Спыткина), укатила домой, Федоров осмелел: «На ночной обход она сегодня не явится, а к утру я уже буду как огурчик…»

И вот теперь, на бульваре, он понял всю шаткость не только дороги, по которой шел, но и своего служебного положения.

«Донесут, непременно донесут, стервы, – думал он о надзирательницах, плюхаясь на скамейку. – Что же делать? На дежурство не идти нельзя, а придешь… Э-хе-хе, бедная моя головушка…»

Полный жалости к себе, Федоров и начал переобуваться – эту процедуру он проделывал всегда с толком, начисто отвлекаясь от любых горьких мыслей.

В контору он вошел с опаской, постоял в привратной, послушал – всюду было тихо.

Вдруг дверь распахнулась, и на него налетела Веселова.

– Ты что тут притаился, старый мерин? – смеясь, зашептала она. – Идем…

– Куда? – заупирался Федоров, стараясь не дыхнуть на нее винным духом.

– На девичник. Шурка кофеем с ликером угощает.

В Шуриной комнате уже подходила к концу веселая, на скорую руку устроенная пирушка.

За столом, выдвинутым на середину, сидели Федотова, Егорова и Москвитина, хозяйка бренчала на гитаре, а увидев Федорова, закричала:

– Штрафной дяде Грише, штрафной! – и чинно, с поклоном поднесла полный граненый стакан.

Федоров, конечно, упираться не стал – пьянка была общая, да и ликер пить доводится не часто, а крепости его он совсем не боялся.

Умяв тарелку с винегретом, пробуя то яблоко, то грушу, он осовевшими глазами смотрел на смеющихся и о чем-то беспрерывно галдящих женщин.

Все страхи его давно прошли, и теперь лишь одна спокойная радость да теплота разлилась по телу.

О чем говорили женщины, его мало интересовало – бабы есть бабы. Вон Федотова, клуша, кудахчет: «Прости, прости, Шурочка», – а сама уже хлюпает носом. Чернявая Москвитина вытянула шею – того и гляди макушкой потолок достанет. Сейчас петь начнет. И действительно, она затянула про уроненное в море колечко, Шура звонко и напевно подхватила… Стол качнулся как-то по-странному, начал отъезжать вбок.

Веселова закричала:

– Держись, дядя Ваня. Мы тебя сейчас так укачаем – маму не вспомнишь…

Федоров криво растягивал рот, норовя щекотнуть ее, но она увертывалась и смеялась.

Потом все как-то разом вспомнили про Спыткину и начали потихоньку расходиться.

– Ой, и опостылело мне это дежурство, не дай бог… – говорила Федотова, заплетая жиденькую растрепавшуюся косу. – Сегодня с одиннадцати в нижнем срочном до самого утра.

– А я в верхнем, – сказала Шура. – Ничего, перетерпим.

Федоров добрался до своего ларя благополучно, попросил Веселову сразу же, как явится Спыткина, разбудить его. Устраиваясь на своем ложе, он бормотал:

– Молодчина ты у нас… красавица, веселая… праслово… Эх, годков бы мне помене…

Фраза так и осталась недоконченной, да Веселова и не думала слушать его пьяное бормотанье. Она спешила занять свое место у телефона – вдруг начальница позвонит.

* * *

– А ты артист, – сказал Владимир, закрывая за Усовым дверь, когда они вошли в комнату. – Ловко сыграл пьяного. Я и не ожидал.

Усов громко рассмеялся.

– Да надоел мне этот дурак, – сказал он, усаживаясь на стуле и откидываясь поудобней. – А потом, заметил, там, по-моему, торчал шпик.

– Нет, ничего не заметил.

– Ну как же – слева, за дальним столиком. Так шею вытягивал, думал – голова отвалится.

– В котелке?

– Да нет, в кепчонке, и козырек чуть загнут.

Владимир нахмурился, припоминая.

– Зрительная память у меня никуда. Это у нас с братом наследственное. Он вот еще и близорук вдобавок. – Потер пальцем переносицу и протянул тихо: – Да-а, дела у нас того…

Усов внимательно посмотрел на него.

– О чем ты? С надзирателем, думаю, прошло все отлично.

– С ним-то ничего… А вот в общем…

– Что в общем? Говори точнее.

Владимир подошел к окну и тщательно, неторопливо задернул занавеску, потом то же проделал со вторым и с третьим окном.

Усов терпеливо ждал, внимательно следя за каждым его движением.

– Неужели опять провал?

Владимир обернулся.

– А ты откуда знаешь?

– Что знаю?

– Ну, о провале.

Усов засмеялся..

– Ну, знаешь, странный разговор. Ты зарубил и не отрубаешь. Я стараюсь догадаться, а ты… Нельзя ли прямее. Ты сказал такое, что я начинаю волноваться.

Владимир поближе подставил свой стул, сел и, оглянувшись на дверь, сказал тихо:

– Понимаешь, ужасная слякоть… Дело в том, что среди нас действует провокатор.

Усов весь подался вперед и свистнул.

– Этого еще не хватало. Получили сообщение?

– Да, намеки…

Усов встал, прошелся из угла в угол, чуть не зацепил плечом огромный старинный шкаф, стоящий у стены.

– Коридзе? – спросил он, поперхнувшись.

– Почему ты думаешь?

– Новенький. Откуда взялся? Кто его прислал? И потом…

– Но документы у него хорошие, – возразил Володя.

– А что документы? Разве их нельзя сфабриковать? – Усов подошел к двери, потрогал ручку и резко обернулся. – Кто его прислал, я спрашиваю?

– Из центра.

– А если охранка?

– Да-а, – согласился Владимир, – тогда дело табак.

– Зачем ты запер дверь?

– Ты что, волнуешься?

– Да нет. С чего ты это взял?

– Ну, тогда сядь…

Усов сел, закинул ногу на ногу и улыбнулся.

– Ты знаешь, Володя, я скажу тебе прямо – мне не по себе. Ты сказал, сознайся, только часть того, что знаешь. Неужели я не достоин полного доверия?

– Ну что ты, Серега! Конечно, достоин. Иначе я не стал бы и говорить.

– Видишь ли, – продолжал Усов, – провокатор – это страшно. Появляется всеобщее недоверие, каждый подозревает каждого. А у нас сейчас такие трудные дни.

Владимир вздохнул и лениво потянулся.

– Все правильно, Сережа… Ключ от главной двери тюрьмы готов?

– Сейчас пойду за ним. Открой дверь.

– Ты хочешь уйти?

– Что значит – хочешь? – вспылил Усов. – Мне надо, необходимо идти. И так опоздал на полчаса. А шпик, надеюсь, думает, что я пьян.

Владимир встал и, вспомнив разговор в портерной, засмеялся.

– Нет, а ты все-таки артист – ничего не скажешь. Как ты ловко подливал ему из наших стаканов, а разговаривал – умора!

– Слушай, – сказал Усов, тоже вставая. – Зачем ты меня держишь? Только говори прямо.

Володя посмотрел на него серьезно и немного грустно.

– Ладно. Скажу. Видишь ли… – Он пристально вгляделся в глаза Сергея. – Кличка у провокатора – «Валовой».

Как хотелось Володе, чтобы Усов не вздрогнул. Тогда появился бы хоть крохотный шанс на то, что…

Но Сергей не выдержал – странно мигнул, подбородок дернулся, усики чуть-чуть скривились.

– Это точно?

Белое его лицо стало еще белее. Но это лишь на несколько секунд. Потом нежная розовость начала постепенно заливать щеки.

– Да, точно, – жестко сказал Владимир и подчеркнул: – «Валовой».

– А настоящее имя?

– Еще не знаем. Но сейчас придет брат. У него все… все…

– Что все?

– Даже есть фотографии предателя. Со штампом охранки. Вот почему и не надо торопиться. – Владимир встал и со словами: – Хочешь перекусить? – ушел за перегородку. Слышно было, как он возится с тарелками, гремит кастрюлей. Когда он вышел, Усов стоял у двери, засунув правую руку в боковой карман.

– Ну, спасибо за угощение, – сказал он, странно растягивая слова, – открой дверь, и я уйду.

В руке у него блеснул браунинг.

– Что за шутки, Сергей?

– Никаких шуток. Открывай.

Владимир поставил тарелки на стол и зло усмехнулся.

– Значит, «Валовой»?

– А может, это ты «Валовой»? – закричал Усов, едва сдерживая себя. – Открывай дверь, предатель!

– Изволь… – спокойно сказал Володя, вынул ключ из кармана, подбросил его на ладони и пошел к двери.

Усов шагнул следом, и в это время сильный удар сзади свалил его с ног.

* * *

Когда Усов шел в Зоологический сад на свидание с Пересветовым, его шатало. И не от того страшного удара, который нанес ему Коридзе, укрывшийся за перегородкой, а от сознания собственного ничтожества.

Как легко и просто поймал его Володя, этот с виду тихий, незлобивый паренек. Как жутко смотрел на него Вася, то и дело сжимая свои огромные кулачищи. В какой-то момент Усов даже подумал, что сейчас его пристукнут.

Но они поступили иначе.

– Пиши, – приказал Коридзе и начал диктовать: – «В смерти моей прошу никого не винить». Все. Распишись.

– Зачем это? – взмолился Усов. – Товарищи…

– Не смей произносить это святое слово. Вот тебе веревка. – Он кинул к его ногам пеньковую бечеву. – Сейчас ты повесишься. Сам. За перегородкой. – И добавил: – Там есть хороший гвоздь.

Это добавление, такое простое, обыденное, потрясло Усова больше всего. Веревка и гвоздь. И нет больше красавца Сергея, и ни к чему усики, и не нужны ни деньги, ни шикарные костюмы, ни томные взгляды и вздохи девиц. Ничего не нужно. Только веревка и гвоздь…

Истерика долго не отпускала его.

И когда он очнулся, с ним случилось то, что нередко бывает с прирожденными трусами, – он начал тут же каяться.

Захлебываясь от слов, он рассказал все: о своем аресте, о том, как впервые выдал товарищей, как Пересветов улестил его, назвал имена известных ему филеров и даже не умолчал о приезде генерала Курлова.

– Курлов? – переспросил Коридзе. – Это тот, что расстрелял мирную демонстрацию в Минске?

– Так точно.

Усов произнес эти слова, уже не помня, с кем говорит – с революционерами или с теми, из охранки.

– Так вот смотри, – сказал Коридзе, – нам терять нечего. Ты уже давно выдал нас. Но побег мы осуществим. Сегодня. Ты сейчас позвонишь Пересветову, вызовешь на встречу и скажешь, что побег запланирован на завтра. А сегодня решено провести осмотр местности, и с часу до трех у тюрьмы не должно быть охраны. Понял?

– Понял. Но поверит ли он?

– Сделай так, чтоб поверил. Скажи, что во главе группы пойдешь ты. А чтобы он был спокоен, скажи, что подойдешь к городовому, что стоит на углу Малого Девятинского, и спросишь, который час. Все!

…И вот сейчас Усов шел, не замечая толпы, ярких огней рекламы, криков балаганных зазывал. У огромного щита, на котором были расклеены афиши с изображением борцов – мускулистых гигантов в трико, сгрудилась огромная, колышущаяся, шумливая толпа. Часами до хрипоты и драки спорили знатоки-крикуны (так их назвали за крикливый нрав) о достоинствах и шансах своих любимцев. Больше всех, конечно, кричали о таинственной «Черной маске».

«А что, если все рассказать Пересветову? – подумал Усов. – Он спасет. Должен, непременно должен спасти!»

В это время Пересветов уже подходил к нему. Издали он показался в своем штатском костюме таким жалким и даже ничтожным.

«Нет, нет, они найдут меня всюду. И никакой Пересветов не поможет».

Они зашли за балаган кривых зеркал, и Усов быстро рассказал все так, как требовал Коридзе.

Пересветов задумался.

– На два часа снять наблюдение?

– Это необходимо. Приехал представитель из центра, требует все еще раз проверить.

– И поведете их вы?

– Да. А вы, чтобы быть спокойным, позвоните после трех городовому – спрашивал ли кто-нибудь время. Мы все осмотрим, они убедятся в полной безопасности, и завтра побег.

– Ну что ж… согласен.

И они разошлись – Пересветов зашел в балаган, а Усов двинулся к выходу, где его ждали Василий и Коридзе.

* * *

Пересветов раньше никогда не бывал в балагане кривых зеркал и сначала от души потешался над уморительными отражениями других посетителей. Но, взглянув на свое отражение, нахмурился и сдвинул брови, и, чем больше он хмурил лицо, тем страшнее становилось чудовище, стоящее перед ним. Он не смог удержать нервного смеха – и отражение с головой, вытянутой вверх клином, состроило такую дикую гримасу, что пристав поспешно отвернулся и, чертыхаясь про себя, вышел вон.

«Вот так и бывает в жизни, – глубокомысленно рассуждал он у себя дома, облачившись в бухарский халат, – человек иной раз строит из себя умницу, всезнайку, даже этакого гения или философа, а люди со стороны видят одну лишь дикую, смешную гримасу».

Пристав заметно волновался.

Хотя он и пообещал Усову снять на два часа наблюдение, но в участке оставил усиленный наряд, позвонил городовому Галкину – не дремать, а если мимо проходящий человек спросит: «Который час?» – немедленно уведомить и вести наблюдение. Кроме того, отдал приказ околоточному надзирателю Яновскому укрыться за церковной оградой и следить за подъездом тюрьмы.

Шел десятый час вечера, и до часу ночи вполне можно было вздремнуть. Улегшись на тахте, Пересветов начал просматривать последний номер газеты «Раннее утро».

Это была, как указывалось в подзаголовке, «большая, ежедневная политическая, литературная и общественная газета, по направлению своему прогрессивная и беспартийная, имеющая своих специальных корреспондентов в Константинополе, Белграде, Софии, Сараеве, Тегеране, Тавризе, Берлине, Париже, Лондоне, Вене, Милане, Нью-Йорке».

Пристав, считавший себя человеком с юмором, любил газету за то, что она регулярно печатала довольно едкие фельетоны в стихах и прозе, портреты политических и общественных деятелей, карикатуры и шаржи на злобу дня.

Прочтя огромное, чуть не с целую страницу, объявление, Пересветов вздохнул.

С этой проклятой работой и жизни как следует не видишь. Оказывается, в театре «Эрмитаж» гастролирует с цыганскими песнями несравненная Вяльцева, идет представление «Москва ночью». Объявление так и кричит: «Громадный успех! Беспрерывный смех!»

Да-а… Кто-то смеется и слушает романсы, восхищается «Черной маской», а тут сиди как на иголках и жди звонка.

Он перевернул страницу.

Ага, записки туриста – «Москвичка в персидском гареме» – целых пять столбцов убористого шрифта. Занятный адюльтерчик! Надо бы почитать, да глаза от усталости слипаются.

Вот сообщение о бегах – разыгрывается большой московский приз – пять тысяч рублей, записаны лошади – Пустяк, Игла, Каприз, Прости…

Он усмехнулся, сказал с иронией:

– Прости, Игла, каприз-пустяк! – и начал просматривать колонку происшествий.

Боже, какая убогость – «Кража со взломом», «Труп младенца»… И вдруг – пустячная заметка, но заголовок, каков заголовок: «Побег молодой девушки»!

Пересветов даже вскочил.

Черт побери, печатают разную галиматью. А тут назревает важное государственное дело – и ведь промолчат, сукины сыны!

А что, если их подтолкнуть?

Ну конечно, в редакции у него давно завелся приятель-репортер, надо ему позвонить…

Вскоре он уже болтал с репортером по телефону и довольно прозрачно намекнул, что послезавтра у него на столе может появиться увлекательный материальчик. Репортер, конечно, ухватился, начал расспрашивать, но Пересветов только многозначительно хмыкал. Вконец заинтригованный репортер обещал утром непременно нагрянуть.

Ну что ж, все идет прекрасно.

Интригующий заголовок в уважаемой солидной публикой газете и большая заметка, где не раз будет повторено его имя, ничуть не помешают, а даже… даже совсем наоборот.

С этими довольно приятными мыслями Пересветов заснул.

Из розоватого тумана к нему приблизилось огромное кривое зеркало. Он подошел и отшатнулся: Усов, скалясь в наглой усмешке, грозил пальцем: «Ага, попался, подлец, попался!»

Пересветов тряхнул головой и открыл глаза.

«Экий дурацкий сон», – подумал – он и тут же вскочил. Усов! В его глазах сегодня был испуг. Да, да, испуг и еще что-то… Но что?

Резкий телефонный звонок заставил вздрогнуть.

Пересветов, тяжело дыша, схватил трубку.

Городовой простуженным голосом докладывал, что паренек, кажется усатый – в темноте не шибко разглядел, – только что спросил, который час.

– Что там у тебя хлюпает?

– Из будки звоню. Дождь, ваше благородие, льет как из ведра.

– Ну, стой по-хорошему.

Пересветов быстро оделся и легко сбежал вниз.

Люди из наряда дремали на лавках в дежурной.

Пристав вошел в темный кабинет и тут только почувствовал, что начало сосать под ложечкой. Включив настольную лампу, он сел в кресло и задумался: что же происходит, отчего появился этот противный, холодящий сердце страх?

«Усов? Да нет, он целиком в моих руках, он проверен и не подведет… Все ли предусмотрено? Все, безусловно, все».

Чтобы успокоить себя, он решил позвонить в тюрьму.

Барышня тотчас откликнулась и томно пропела:

– Соединяю.

Прошло полминуты, минута – тюрьма молчала.

Только на шестой, самый продолжительный, звонок ответил женский голос:

– Что вам угодно?

Пересветову показалось, что с ним говорит княжна.

– Все ли благополучно в тюрьме?

– Несомненно.

«Неужели она меня не узнает?» – подумал Пересветов.

– Госпожа Вадбольская, вы меня не узнали? Говорит Пересветов. Необходимо усилить надзор, так как можно ожидать пробега.

– Это совершенно невероятно, – сказали в трубке, и все смолкло.

Пересветов оцепенел, как от пощечины.

Когда он добивался телефонного разговора с тюрьмой, безотчетный страх притаился, но теперь, после диалога с загадочным женским голосом, вновь не давал покоя. Почему Вадбольская бросила трубку? А может, это была надзирательница? Но слова для надзирательницы были слишком культурны.

Теперь как-то надо было спасать положение.