Текст книги "Газета Завтра 481 (6 2003)"

ВСПОМНИМ О «БУРАНЕ»

11 февраля 2003 0

7(482)

Date: 11-02-2003

Author: В. Залесский

ВСПОМНИМ О «БУРАНЕ» (Из почты этих дней)

В связи с катастрофой американского шаттла подумалось вот о чем.

15 ноября 1988 года совершила свой первый и пока единственный полет ракетно-космическая транспортная система "Энергия", которая вывела на орбиту советский шаттл – корабль многоразового использования "Буран". Полет проходил в автоматическом режиме (кстати, тогда американцы признали, что только через 7 лет могли бы осуществить полет шаттла в автоматическом режиме – без астронавтов).

После того, как в конце марта 2001 года была варварски затоплена орбитальная станция "Мир", гордость российской космонавтики, история России как великой космической сверхдержавы закончилась. Трудно спорить с этим утверждением…

Правда, после затопления станции "Мир" вице-премьер Клебанов заявил, что, может быть, лет через 6-10 Россия запустит новую орбитальную станцию под условным названием "Мир-2". Раньше, мол, запуск невозможен – нет денег. Сейчас РФ вынуждена довольствоваться участием в международном проекте по освоению международной космической станции (МКС). Конечно, нужно как можно скорее запустить станцию "Мир-2", но сейчас, чтобы не потерять еще и МКС, необходимо, по моему мнению, реанимировать программу "Энергия-Буран" (тем более, что в бюджете на 2003 год выделены средства на данную программу, правда, для чего конкретно, не указано). Известно, что было создано шесть действующих и несколько технологических кораблей "Буран". Один (тот, что летал в космос) сейчас находится в раскуроченном виде в собственности суверенного нарсултаната Казахстан; другой находится в музее РКК "Энергия" в Королеве; третий, который стоит в Парке культуры и отдыха им. Горького и развлекает туристов – один из технологических кораблей, такой же корабль был сдан в аренду на время Олимпиады в Австралию. Где остальные корабли – неизвестно. Но есть достаточно достоверные сведения о том, что один из кораблей "Буран" до сих пор пылится в ангарах вместе с ракетой "Энергия", дожидаясь лучших времен. После аварии "Колумбии", может быть, пора стряхнуть с него пыль? Может, пора заправить в ракету горючее и подремонтировать стартовую площадку "Бурана"? Может, пришел час "Бурана"? На нашем шаттле не было пилотируемого полета, так не пора ли его совершить? Если нет, то зачем было тратить столько средств на программу "Буран"? И сейчас надо деньги потратить не на изготовление нового "Союза" и "Прогресса", а на реанимацию "Бурана". Спорить не буду, средств, вероятно, уйдет больше: надо отремонтировать и проверить корабль, подновить стартовую площадку "Бурана" на Байконуре (давно не использовалась), подготовить экипаж и т.д., но ведь будет существенная экономия времени, увеличение грузоподъемности, а это того стоит! Эффект будет ошеломляющим, и мы сможем доказать американцам и всему миру, а прежде всего – себе, что мы – все еще великая космическая сверхдержава. Великая страна и великая нация. А разве на это денег должно быть жалко?

«ВЗРЫВ ПАТРИОТИЗМА»

Андрей Фефелов

11 февраля 2003 0

7(482)

Date: 11-02-2003

Author: Андрей Фефелов

«ВЗРЫВ ПАТРИОТИЗМА» (Мистика катастрофы)

Специалисты НАСА обсуждают перспективы программ пилотируемой космонавтики, делятся прогнозами относительно судьбы МКС. Политики и общественные деятели, опустив глаза долу, льют фальшивые слезы, оплакивая "национальных героев". Однако, чем больше официальных заявлений, компетентных разъяснений, тем сильнее гибель американского челнока обрастает самыми разными, порой невероятными слухами, легендами, апокрифами. Разговоры о теракте, якобы имевшем место быть на борту "Колумбии", были пресечены компетентными лицами в самом начале расследования этой катастрофы. Однако присутствие на борту погибшего корабля гражданина Израиля дает дополнительные поводы для нервозности американских обывателей, которые после 11 сентября готовы в каждой трагедии усмотреть происки исламистов.

В мировой сети, помимо вала весьма циничных антисемитских шуток (в продолжение темы "евреи в космосе"), все больше и больше комментариев на тему мистической подоплеки случившегося.

Немудрено, что накануне большой войны на Ближнем Востоке взрыв шаттла все чаще интерпретируется, как грозное предзнаменование, предупреждение, посланное свыше американцам, израильтянам и лично Джорджу Бушу (как известно, траектория приземления "Колумбии" пролегала над семью американскими штатами, но взрыв произошел над родиной президента США – Техасом). Знаменательно и то, что корабль стал разрушаться в небе над небольшим американским городком с названием Палестина. Здесь уместно вспомнить некоторые факты биографии первого израильского астронавта, погибшего на борту "Колумбии". Полковник ВВС Израиля Рамон в 1981 году принимал участие в бомбежках Бейрута, а спустя девять лет выполнял задания в небе над Ираком в рамках операции "Буря в пустыне". Показательно и то, что из семи членов экипажа погибшей "Колумбии" пять были военными летчиками (как известно, стратеги Пентагона успех операции против Хусейна напрямую связывают с работой авиации).

Ни для кого не секрет, что последнее задание "Колумбии" было в первую голову связано с военными целями и задачами, а именно с подготовкой операции "Шок и трепет". Говорят, что в ходе полета с орбиты был снят один из спутников-разведчиков, и в момент катастрофы на борту шаттла находился блок информации, необходимой для начала боевых действий против Ирака. Иные считают, что программа поисков обломков "Колумбии" нацелена на обнаружение некоего контейнера, в котором содержатся бесценные данные наблюдения будущего театра военных действий.

Правда это или нет, в ближайшие годы мы все равно не узнаем. Однако психологический фон случившегося обращает на себя внимание. Несмотря на "ужасную трагедию" и "взрыв патриотизма", не все найденные жителями Техаса обломки "Колумбии" были переданы в руки специалистов НАСА. Часть их попала на черный рынок раритетов, и сегодня в интернете можно без труда найти объявления о продаже мрачных сувениров, упавших на землю с высоты 60000 метров…

Так или иначе, в преддверии большой войны с миллионами жертв безудержное оплакивание семерых астронавтов в мировых СМИ со всей очевидностью носит конъюнктурный характер и свидетельствует скорее об ангажированности последних, а не реальных настроениях, царящих в умах большинства. Как и в случае с катастрофой 11 сентября, можно говорить о том, что одна часть мира злорадствует, а другая… ликует.

Политика США последних лет, действия Израиля по отношению к палестинцам, заставляют воспринимать катастрофу челнока именно как военную неудачу определенных государств, а не как общечеловеческую трагедию. Большинству населения планеты чуждо и отвратительно чувство сопереживания планам Пентагона по превращению зоны Персидского залива в базовый район развертывания мировой гегемонии США.

P. S. Что же касается мечты евреев об «иудейском Гагарине» (так перед полетом «Колумбии» называли израильские газеты летчика Рамона), то представляется очевидным следующее: прежде чем засылать своего первенца на орбиту, народу израилеву следовало бы позаботиться о мирном и альтруистическом характере его миссии.

Говорят, вид Земли с орбиты потрясает воображение. Наша планета кажется младенцем, царственно спящим в люльке Вселенной. Это рождает в душах космонавтов особого рода отцовскую нежность. Чувства тревоги и заботы. Согласитесь, по сравнению с этими впечатлениями экспортированная в космос психология захватчиков, «колонистов», экспансионистов кажется глупостью и недоразумением.

От Москвы до России

Савва Ямщиков

11 февраля 2003 0

Февраль, Михайловское, Псков

В обыденной жизни чудес не бывает. Свидетельства святости, даруемые Богом, – лишь зримые напоминания о вечности бытия, бесплотные знамения Творца, указующие людям пути к духовному совершенству. В обыденной жизни случаются озарения, ради которых стоит терпеть невзгоды, прощать несправедливые обиды, помогать оступающимся, верить единожды солгавшим.

Я пишу эти строки под впечатлением такого озарения, дарованного мне судьбой, еще не кончившегося, ублажающего мою душу, радующего мой глаз, заставляющего на эти мгновения забыть о мирской суете и обыденной скуке и тяжести повседневья.

«Мороз и солнце, день чудесный! » Сколь часто повторяем мы эти слова поэта к месту и не к месту. А сегодня я иду к его Михайловскому приюту сквозь мороз и солнце, когда-то увиденные им и воспетые на века. Дорожки пусты и уединенны впервые за десятки лет моих михайловских встреч. В доме поэта, обычно наполненном толпами туристов, озвученном рассказами экскурсоводов и восторженными репликами паломников – недвижная тишина. Так, видимо, было, когда хозяин в «день чудесный» уезжал в Тригорское, а Арина Родионовна, заботливо убрав покои своего любимца, уходила к себе в домик-баньку. Сразу разочарую читателя – никаких видений из прошлого в пустынном сем приюте мне не явилось. Внимательно вглядывался я в ставшие почти родными лица Сергея Львовича, Надежды Осиповны, Оленьки, Левушки. Может, и они смотрели, с каким благоговением склоняюсь я над книгами, написанными их одержимым Божественным вдохновением родичем. Единственный голос, услышанный в этой вековой тишине, принадлежал девушке-смотрительнице, не сумевшей сдержать своего восторга, навеянного морозом и солнцем, и разделившей его с единственным посетителем. Любезно помогла она мне спуститься по обледеневшим за ночь ступенькам Пушкинского дома, с крыльца которого открывались виды сразу и на застывшую Сороть, и на Маленец и Кучане. Рукой подать до Петровского, Тригорского, Савкиной горки – торжественных, нарядных, словно собравшихся отметить важное событие в своей жизни. Так оно у порога – это событие!

Десятого февраля в сто шестьдесят шестой раз помянет Россия убиенного драгоценного своего сына, а четырнадцатого числа отметит столетний юбилей человека, сохранившего для современников и потомков память о Пушкине.

Так было и так будет – дата смерти поэта и день рождения его родственника по духу Семена Степановича Гейченко станут вспоминаться в одной седьмице.

Тих и пустынен сегодня приют неистового Симеона (он ведь назван в честь Симеона Богоприимца, в день его ангела принимающего младенца Иисуса Христа). Останавливаюсь у веранды, некогда заставленной полчищами диковинных самоваров, снимаю шапку и повторяю только что прочитанные в Пушкинских покоях слова молитвы: «Сам, Господи, упокой душу усопшего раба Твоего Семена в месте светле, месте злачне, месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь и печаль…».

А перед глазами летний псковский вечер 1971 года. Мы открываем выставку псковских икон, только что отреставрированных, чудом в те безбожные времена показанных в залах и галереях Москвы и Ленинграда. Во дворе Поганкиных палат праздничное стечение людей. С крыльца, заменившего трибуну, с восторгом любуюсь теми, кто пришел разделить с нами радость открытия. Митрополит Псковский Иоанн, в юные годы келейник опального патриарха Тихона; Семен Степанович Гейченко, хранитель Пушкиногорья; архимандрит Алипий, настоятель Псково-Печерского монастыря; Леонид Алексеевич Творогов, создатель Древлехранилища книг в Псковском музее, рыцарь русской науки, один из ее великомучеников; Иван Степанович Густов, первый секретарь Псковского обкома КПСС, так много сделавший для псковичей; Лев Николаевич Гумилев, великий ученый, приехавший заказать крест на могилу своей славной матери Анны Андреевны Ахматовой; молодые, мощные, уверенные в себе хранители древней Псковской архитектуры – реставраторы Всеволод Смирнов, Борис Скобельцын, Михаил Семенов; Петр Тимофеевич Фомин, профессор, а потом ректор Ленинградской Академии художеств, тонкий лирический певец пейзажей Псковщины. В толпе много приезжих из Москвы, Ленинграда, Новгорода, и среди них выделяется своей красотой и поистине гвардейской выправкой влюбленный в Псковскую землю, прославляющий ее в своих очерках Александр Проханов.

На следующий день после открытия иконной выставки вместе с архимандритом Алипием, на многие годы заменившим мне унесенного войной отца, едем в гости к Гейченко. Несколько дней назад мягким, но строгим жестом прервал он наши застольные пересуды о хозяине Михайловского. Разгоряченные коньяком чесали мы бескостные языки, потешаясь над причудами «Соломон Степаныча», понаставившего в Святогорье жестяных голов – пивных ларьков « а ля Руслан и Людмила»«, повесившего »златую цепь на дуб тот« и вообще чудившего безмерно. Мне, как наиболее близкому из всей компании, досталось от батюшки сполна, согласно принципу »наказую, кого люблю«. »Не страшно, что в рот, а стращно, что изо рта«, – сказал отец Алипий, прищемив наши болтливые уста.

Ох, и стыдно же мне было за безмозглую болтовню свою, когда увидел я Семена Степановича в деле. Увидел, чтобы потом восторгаться этим суперпассионарием до конца дней его. Человек, сумевший соединить Псковщину с западным просвещенным Петербургом, перебросивший прочный мост между Петергофом и Михайловским, между русской деревней и столицей полумира, навсегда вошел в мою жизнь.

Разве можно забыть, как виртуозно руководил он вверенным ему подразделением на бренной земле, как красноречивы были движения пустого рукава пиджака или рубашки его (рука оставлена на фронте), превращавшихся на наших глазах то в жезл полководца, то в палочку гениального дирижера. Часами могу я вспоминать встречи с »дедом Семеном« в Михайловском и во Пскове, и в моей московской мастерской. Две из них отпечатались в памяти особенно отчетливо.

В 1985 году страна торжественно отмечала 40-летие Великой своей Победы. Директор Центрального Дома художника В.А. Пушкарев, еще один из близких к Пскову пассионариев, любивший Гейченко, попросил меня ежемесячный устный альманах »Поиски, находки, открытия« посвятить славной дате, не опустив ни в коем случае высоты планки популярного тогда в Москве мероприятия, где представляли свои творения лучшие художники, поэты, актеры и ученые. Все еще помнили, что незадолго до Дня Победы прошедший вечер Льва Гумилева не смог вместить всех желающих послушать автора теории пассионарности. Тот вечер Победы получился подлинно знаковым, ибо в нем приняли участие выдающийся художник-реставратор А.П. Греков, вернувший из небытия фрески новгородской церкви Спаса на Ковалеве (ХIV век), до основания разрушенной немецкими и русскими снарядами; о фантастических открытиях Новгородской археологии рассказывал академик В.Л. Янин, приехавший в уничтоженный город сразу после войны. Но »гвоздем программы« стал артистический монолог михайловского »домового« С. Гейченко, в течение двух часов заставившего не закрывать рты восхищенную московскую публику.

Семен Степанович был человеком резким, вспыльчивым, за словом, частенько нецензурным, в карман руку не протягивал. Незнакомому человеку он мог показаться грубым, невоспитанным и даже циничным. Как же обманчивы оказываются зачастую первые впечаления!

Дочь моя, Марфа, с русской провинцией начала знакомиться с колясочного возраста. Кижи, Ярославль, Кострома (да и родилась она в служебной командировке моей в Сольвычегодске), Новгород и, конечно же, Псков надолго отрывали ее от бабушкиных ухаживаний и забот. В рощах Михайловского и водах Сороти она тоже оказалась сызмальства, и Семен Степанович ее и по головке гладил, и по попке охаживал.

Потом болезнь на несколько лет отдалила меня от родной провинции, а когда хворь отступила, приехал я с вымахавшей до 180 сантиметров дочерью в Михайловское. Мы были вдвоем радушно приглашены »домовым« на чай с традиционным яблочным пирогом. Милая спутница хранителя Михайловского Любовь Джалаловна, которую он, кстати, похитил, по ее словам, ухаживала за нами с восточной изысканностью, а вот хозяин был непривычно холоден, неразговорчив и даже зажат. Я спросил у жены, не болен ли или не разобижен чем, но получил отрицательный ответ. Попросив дочь передать сахарницу и произнеся »Марфа«, я услышал громкий возглас »Деда«: »Ну, сукин сын, Савелий! Так это же Марфа! А я думал, что ты, старый хрен, несовершеннолетнюю красавицу охмуряешь и хотел тебе по шеям навалять«.

В морозный и солнечный нынешний день, ежечасно вспоминая Семена Степановича, радовался я, что в Заповеднике, так прекрасно сегодня ухоженном, полностью подготовившемся к празднованию столетия его Хранителя, продолжают трудиться воспитанные им хозяева Петровского Б. и Л. Козьмины, зам. директора Е.В. Шпинева, хранительница дома в Михайловском В.В. Герасимова, зав. отделами И. Парчевская и М. Васильев, а руководит ими Г.Н. Василевич – человек тонкий, заботливый и деятельный.

К сожалению, большинство людей, запечатленных фотообъективами на открытии иконной выставки в Поганкиных палатах, покинули сей мир. Остались Александр Проханов да грешный автор этих строк. Но основы и заветы, чтимые ушедшими, и особенно С. Гейченко, не позволяют нам быть безучастными к судьбам Отечества.

Посмотрите, каким призывным набатом, вторящим звону псковских колоколов, звучат проникновенные слова Проханова. А какая молодежь наследует дело Гейченко! С.А. Биговчий, возглавляющий Псковскую типографию, чуть ли не каждую неделю выпускает великолепно отпечатанные книги, рассказывающие о сельце Михайловском, печатает творения самого опального поэта, мемуарное и эпистолярное наследие »Домового«. Уже вон и Москва размещает свои заказы в Псковской типографии. И в морозный сей солнечный день держу я в руках пахнущий типографской краской экземпляр редкой книги оригинального русского поэта ХУШ века, чудака Николая Струйского »Анакреонтические оды«, изданного »Российским архивом«, а месяцами раньше для того же заказчика напечатаны во Пскове прекрасные »Записки адмирала Чичагова« и татищевская »Юность Александра III«. Многие работы Псковской типографии оформлены самобытнейшим и бесконечно одаренным местным художником Александром Стройло. Его коллега, художник, реставратор, керамист, дизайнер, а вдобавок и бескорыстный, увлеченный предприниматель Николай Гаврилов, вместе со своей бригадой исполнивший больше половины росписей храма Христа Спасителя в Москве, обустроил еще десятки музеев и изготовил сотни сувенирных изделий.

Сегодня все мы помним заветы С. Гейченко, архимандрита Алипия и других учителей хранить ценности земли Псковской, готовимся к 1100-летию Пскова. Хочется быть полезным родному городу и отдать дань уважения к его прошлому.

На днях в газете »Новости Пскова« опубликован на первой полосе материал с аляповатым заголовком »Ольг для Пскова много не бывает«. Речь в нем идет об установке сразу двух памятников равноапостольной княгине, основательнице Пскова, предложенных предприимчивыми московскими ваятелями в дар городу. В России сейчас в моде поставленная на поток монументальная пропаганда. Памятники вырастают как грибы. Вот и второй Достоевский в неуклюжей позе присел у Государственной библиотеки. А захотел ли бы скромный Федор Михайлович, чтобы к прекрасному памятнику у родной ему Божедомки прибавилась и эта несуразица – это вопрос. Да и М. Булгакову колосс-примус и нечисть на Патриарших прудах вряд ли бы пришлись по вкусу.

Если же говорить об изобилии монументов во славу св. Ольги Псковской, то лучшими памятниками ей были и останутся неповторимые в своей псковской красоте храмы Богоявления с Запсковья, Николы со Усохи, Успения от Парома, Георгия со Взвоза и другие жемчужины, оставленные нам средневековыми мастерами. А пришлым ваятелям, »данайцам, дары приносящим« в русскую провинцию, посоветовал бы я поучиться сдержанности и скромности у талантливого нашего писателя Валентина Распутина. Очень звали и ждали его в Михайловском, где созданы все условия для творческой работы, и я уговаривал его именно здесь найти приют для вдохновения. »Нет, Савва, – сказал совестливый до застенчивости писатель, – не смогу я и строчки написать рядом с его обителью. Не от боязни, а от Божественного преклонения перед ним«.

Кончился этот морозный и солнечный день в Михайловском. Наступили не менее чудесные вечер и ночь. Мы с Валентином Курбатовым пошли по михайловским аллеям и были поражены звездным небом, словно спустившимся на верхушки казавшихся гигантскими деревьев. Звезд было так много, и такими они казались близкими, что реальность превратилась в сказочную декорацию, сотворенную Всевышним. Возвращаться в дом не хотелось, не хотелось спускаться на землю. А »приземление« уже ждало в телевизионном окошке. В Москве раздавали человекоподобные статуэтки – призы Телеакадемии. Люди боролись за них, состязались со свиньями Хрюнами и жалкими кроликами Степанами. Победили свиньи. Но это всего лишь призрачная эфирная победа. Не людям этим, не свиньям не отнять у нас чудесного дня, вечной красоты Михайловского, державного величия Псковщины. И как провидчески предугадал наше время и светлый выход из его тьмы Александр Пушкин:

Я твой, я променял порочный двор Цирцей,

Роскошные пиры, забавы, заблужденья

На мирный шум дубрав, на тишину полей,

На праздность вольную, подругу размышленья.

Сельцо Михайловское.

Февраля 2-го