Текст книги "Газета День Литературы # 95 (2004 7)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Владимир Бондаренко ВОЗВРАЩЕНИЕ РОДИНЫ
Русская литература последнего десятилетия в основном потоке своём формировалась вне чувства Родины. От этого и литература, и культура в целом становились беднее, ничтожнее. Такая литература на самом деле мало кому была нужна, за исключением кучки западных славистов и местных «ценителей бледной немощи».
Я бы сравнил это осознанное отторжение на обочину ведущих национальных русских писателей, мыслителей, композиторов, художников с высылкой в 1922 году из России парохода с «нежелательными» большевистскому режиму философами и писателями.
Вместе с отстранением Василия Белова, Валентина Распутина, Александра Проханова, Владимира Личутина, Юрия Кузнецова, Татьяны Глушковой, Вадима Кожинова и других «нежелательных» ельцинскому режиму писателей и мыслителей национального направления явно была утрачена целостность русской культуры и литературы. Преимущественный интерес правительственного истеблишмента только к одной так называемой демократической тенденции в культуре (что наиболее наглядно демонстрируют составы посылаемых на франкфуртские и варшавские книжные выставки за счет государственного бюджета и все лауреаты по литературе последнего десятилетия) явно обеднял и искажал историю литературы, деформировал сам литературный процесс.
Писателей патриотического крыла как бы выслали на виртуальном пароходе за пределы общероссийского литературного процесса. Но, оставшись в одиночестве, так называемые западники сами явно захирели и ничего путного при дворе ни Ельцина, ни Путина создать не смогли.
Сейчас проявляются попытки как бы вернуть этот пароход с русской национальной элитой к родной гавани, отсюда и награждение после Жванецкого президентской премией Распутина, и вручение самим президентом государственной премии Василию Белову. Но пока ещё всё это выглядит неорганично. Когда Швыдкой и ему подобные госчиновники сквозь зубы говорят о патриотизме и великих русских традициях, вспоминается такое любимое и Евтушенко, и Битовым, и другими нашими либеральными литераторами высказывание английского мыслителя: «патриотизм – последнее прибежище негодяев». Сегодня смысл этого высказывания наконец-то становится предельно ясен. Патриотизм – это столь высокое и значимое понятие, что когда негодяям уже не за что уцепиться, они, как за соломинку, хватаются за патриотизм. Нет уж, пока всю дурную траву с поля не выкосим, никакой народ в ваш придворный патриотизм не поверит.
Но сама тенденция формирования единого литературного процесса в России мне глубоко по душе. И куда более значимым фактором в становлении этого единого русского литературного процесса, чем все эти путинские робкие приближения к Василию Белову, я бы назвал «новомировские» обзоры литературной периодики, составляемые главным редактором журнала Андреем Василевским.
Василевский своими обзорами, по сути, и формирует единое литературное пространство. Для меня это как бы два разных человека: главный редактор достаточно либерального и тенденциозного журнала с узким кругом авторов – просвещённых либералов, со скучноватой наукообразной критикой, лишь изредка будоражимой статьями Аллы Латыниной и Никиты Елисеева. Но их воинственные космополитические статьи скорее отрицают единое литературное пространство и единый литературный процесс.
В обзорах же литературной периодики перед нами предстает совсем иной Андрей Василевский. Блестящий библиограф, внимательно следящий за доброй сотней журналов и газет и объективно отмечающий всё более или менее интересное в нашей литературе: от Владимира Бушина до Александра Мелехова, от Евгения Рейна до Игоря Тюленева… Пусть со своими, подчас язвительными, комментариями, но составитель периодики не скрывает ничего. Если бы вся наша современная литература и на самом деле развивалась бы в таком едином поле, которое демонстрирует Андрей Василевский в своих обзорах, думаю, и значимость её в обществе резко выросла бы. Дай-то Бог.
Я уверен: лишь в едином разнообразном, широком и глубоком потоке литературы – наше будущее возрождение. И я уверен, когда пароход с русскими национальными писателями войдет в общероссийскую гавань и встанет на прочный якорь, вот тогда и произойдет возвращение Родины в сознание миллионов читателей.
ОН БЫЛ НАШИМ ДУХОВНИКОМ
Отец Дмитрий Дудко, думаю, признавал над собою только Божью власть, Божью волю. Во всём остальном жил по собственной совести. Никакие законы того или иного клана, направления признавать не желал. Он уважал и ценил многих писателей, мыслителей, политиков, но если его мнение не совпадало с мнением самого высшего авторитета, он всё-таки поступал так, как считал нужным.
В годы диссидентства был период, когда его авторитет можно было сопоставить с авторитетом Солженицына и Шафаревича, но, придя к пониманию, что негоже священникам бороться с властью, он резко изменил свой образ жизни. Это был тяжелый для него период, отвернулись многие друзья. Он это воспринимал, как ещё одно Божье испытание. И оказался прав. Его былой друг Глеб Якунин в своём постоянном противоборстве нынче уже борется с Православием.
В годы перестройки и разрушения державы отец Дмитрий Дудко не побоялся стать духовником газеты «Завтра». И опять посыпались на него упрёки со всех сторон, и слева и справа, и от власть предержащих, и от части официальных церковных иерархов. А он делал всего лишь то, что требовала его совесть. Защищал свой народ и свою страну от сатанинской нечисти, разгулявшейся по России.
А скольких людей повернул он к Православию. До самых последних дней жизни он в своей домашней церкви служил, вразумляя своих прихожан, спасая наши грешные души.
А скольких крестил он. В том числе и писателей, и писательских детей. К нему тянулась погрязшая в грехах гордыни и уныния наша творческая интеллигенция. А батюшка не отворачивался ни от кого. Если человек идёт к Богу, надо открыть ему дорогу, кем бы он до этого ни был – так всегда считал батюшка. Долгие годы отец Дмитрий Дудко, известнейший священник, служил в дальней подмосковной сельской церкви. Кому-то даются сразу же в молодости крупнейшие московские храмы, а кого-то и церковные власти держат подальше от себя.
Но кто знает, может эти сельские священники – такие, как отец Дмитрий Дудко, гораздо ближе к нашему Господу Богу. И его слово слышнее на небесах, ибо оно идёт и от души, и от страданий, и от состраданий.
Мы уже привыкли к постоянным публикациям отца Дмитрия и в газете «Завтра», и в газете «День литературы». И на последнюю Пасху благословил батюшка наших читателей.
И вот его не стало. Надеюсь, и там, куда отлетела нынче душа отца Димитрия, появится наш заступник.
Всели душу его, Господи, в селения праведные, освещаемые светом лица Твоего.
Владимир БОНДАРЕНКО
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ОКОП
На дворе – премиальное лето. Сам президент не побоялся вручить государственную премию Василию Ивановичу Белову. А губернатор Аяцков вручал литературную премию имени Михаила Алексеева, пожалуй, самому национальному русскому писателю Владимиру Личутину. И это замечательно. Значит, на самом деле, всё ещё впереди…
И наша большая русская Победа тоже впереди.
А пока будем праздновать свои домашние маленькие победы. Недавно в офисе АЛРОСА вручали Большую литературную премию Союза писателей России и компании АЛРОСА.
Я искренне рад, что эта крупнейшая алмазная компания отвернулась от натужного прогресса, когда кабаковскую дверь в туалет выставляют в Эрмитаже и называют это мировым шедевром искусства. Позор для Эрмитажа, скоро и бренеровские какашки будут там выставляться под бронированным стеклом, застрахованные на миллион долларов. Это их сатанинское дело. Ибо, если всерьез, искусство давно уже делится на творящих зло и творящих добро. Творящих зло в искусстве всё больше и больше – и справа, и слева, а мы, как окопники, сидим в своём круговом окопе и отстреливаемся со всех сторон.
Вот и Большую литературную премию вручали нашим заслуженным окопникам: Михаилу Петровичу Лобанову, Леониду Ивановичу Бородину, Николаю Михайловичу Коняеву. Это был как бы первый ряд. Первая премия. По пять тысяч долларов каждому. Вручали дипломы по очереди Валерий Николаевич Ганичев от Союза писателей России и председатель алмазной компании Владимир Тихонович Калитин.
Меня порой упрекают за баррикадное мышление. Но это разве не бой за великую русскую литературу и её традиции? И полемически заострённая автобиографическая книга моего давнего друга Леонида Бородина «Без выбора», и столь же страстно написанные мемуары нестареющего Михаила Лобанова. Ведь что-то ведет талантливых русских писателей (я не говорю про примазавшихся прихлебателей, их в любом деле, на любом фланге – густо) в убыток себе, в безвестность себе – на главное направление, в нашу стержневую словесность, на службу добру. Значит, не всё ещё в мире подчиняется расчёту и просчёту, не всё покупается за зелененькие. Кто мешал политзеку Бородину пойти в либеральный лагерь? Грёб бы, подобно Войновичу, все Букеры и Антибукеры лопатой, получал зарубежные гранты и жил бы припеваючи. А кто мешал Юрию Кузнецову, талант которого признавали сквозь зубы и все литературные либералы, занять хотя бы аполитичную позицию, поверх барьеров и баррикад? Мог и Николай Скромный у себя в Мурманске, вспомнив всю раскулаченную родню, возглавить местных писателей-либералов. Что-то мешает. Это что-то и делает нас русскими.
И пусть мы уже полтора десятилетия сидим в литературных окопах, и снарядов у нас всё меньше и меньше, и редеют наши ряды, и почти не видно молодых. Но наш окоп – русская национальная литература – остается за нами, и это понимают все, от президента Путина до руководства якобы русского ПЕН-клуба (в который русских-то писателей и не пускают), от Савика Шустера до Владимира Познера, иностранных телеведущих наших главных телеканалов.
Отнять у нас знамя русской национальной культуры не удалось ни «Новому миру», ни тем более тоже почти что иностранному «Знамени», ни многочисленным либеральным писательским союзам. Они живут на немецкие и американские гранты, печатают свои никому не нужные книжонки на дорогой мелованной бумаге и уже свыклись со своей никчемностью, понимая свою страшную зависимость от десятка западных славистов.
А наши книги, пусть и выходящие в дешевых типографиях небольшими тиражами, несут в себе знак родины, рода, знак исторической памяти. И наши лауреаты всё ещё верят в значимость слова, верят в своё влияние на общество.
Вторую премию, согласно традиции, АЛРОСА вручает якутскому писателю.
В данном случае можно сослаться на территориальную привязку алмазной компании к алмазной республике. Но я уверен, и писателям, и кампании повезло: якутский народ – один из самых стихийно талантливых народов Сибири. Когда-то я первым познакомил Москву с талантом яркого молодого режиссера Андрея Борисова, ныне министра культуры республики и режиссера с мировым именем. Когда-то я одним из первых написал о книжке молодого прозаика Коли Лугинова, ныне ведущего прозаика Якутии. Я давно искренне люблю Якутию и рад за Савву Тарасова, нынешнего якутского лауреата.
Наше дружеское и обильное общение в банкетном зале АЛРОСА тоже было ещё одним якутским следом в жизни писателей. Можно только пожалеть, что не пришли журналисты из «Экслибриса» и «Книжного обозрения», из «Литературки» и «Известий». Это их право – писать или не писать о Большой литературной премии Союза писателей России. Хотя и тут могли бы такую интригу закрутить вокруг спора Лобанова с Бородиным, вокруг провласовских позиций коняевской книжки и достаточно субъективного взгляда на творчество Николая Рубцова. Лауреаты этого года сами явно напрашивались на хорошую полемику, чего порой не хватает литературным изданиям. Но или наши либеральные журналисты уже настолько ничего не читают, что и о возможной интриге не догадывались, или же приказ об игнорировании премии был столь значим, что даже невиданная в Москве строганина из самых ценных рыб не могла прельстить ни Льва Пирогова, ни Сашу Вознесенского, ни Женю Лесина, ни Володю Березина. Эх, ребята, а стол якутско-алмазный был столь хорош, что ни на каких Букерах я подобных яств не пробовал. Придётся вам теперь ждать будущего года…
Третья премия положена как бы региональным, то есть провинциальным писателям. Каким образом меня туда занесло – для меня и сейчас остаётся загадкой, тем более, что в самой АЛРОСе мне говорили про другое. Но я искренне был этому рад.
Во-первых, нынче вся современная русская литература пишется в провинции или выходцами из провинции. И я рад, что всё ещё числюсь в провинциалах и премию мне вручали как некоему поморскому критику, занесённому мощным норд-вестом в столичные края. А кто ещё в русской национальной критике следит за всем литературным процессом? Пожалуй, ещё один провинциал из Пскова Валентин Курбатов, да два-три постоянных обозревателя «Дня литературы» – Переяслов, Кириллов, Винников. Больше и назвать некого.
Во-вторых, в душе-то я и сейчас считаю себя провинциалом, как и мой друг Савва Ямщиков, может от провинции кое-какие добрые чувства в нас и сохранились. Корыстной и чиновной, карьеристской Москве скоро нас будет не понять: так по-разному мы живём, и чувствуем, и мечтаем, и пишем на одной и той же русской земле.
Кроме меня, третья премия досталась моему талантливому поморскому земляку Николаю Скромному и крепкому прозаику из Нижнего Новгорода Валерию Шамшурину. Наш провинциальный русский окоп держится на славу – и в литературе, и в жизни.
Два минуса организаторам премии из Союза писателей (а всё остальное, безусловно, плюсы – чтобы не обижались).
Первое – нельзя из года в год увеличивать количество лауреатов, деля премию на две, на три, на четыре части. Пусть я бы ту же провинциальную премию через год или два получил, дотерпел бы, но значимость была бы больше. Должен быть один лауреат первой премии, один – второй, и один – третьей. И хватит. Желающих всегда много. Это прекрасно, значит, русская литература живёт.
Второе – всё-таки, несмотря на явный бойкот и блокаду либерального лагеря, надо было вырываться из нашей литературной резервации. Использовать вертушку, связи, знакомства – в конце концов (журналисты падки на хороший банкет), той же строганиной завлечь. У меня возникло ощущение, что особенно никто и не заинтересован в пропаганде премии. Вручили, посидели – и по домам. Лауреаты денежку получат, и хорошо. Может быть, «пиар» – плохое слово, иностранное, но Большая литературная премия у Союза писателей одна, её должны знать и враги наши, и друзья. Хорошо, хоть газеты «Завтра» и «День литературы» есть, расскажут о премии своим читателям. Не хватает еще нам агрессивного маркетинга.
Хотя мы все знаем: лучшая русская литература пишется у нас, нами, а всё остальное – жалкие постмодернистские потуги.
В.Б.
Александр Иванов ЧТО ВПЕРЕДИ? В поисках новой парадигмы
Как нетрудно сообразить, отправной точкой для поисков новой парадигмы выбран беловский роман «Всё впереди». Почему? Дело здесь не только в том, что названный роман относится к произведениям, как принято теперь выражаться, знаковым. То есть к таким, которые уже невозможно (как ни старайся!) вычеркнуть из контекста современной эпохи. Дело не только в этом!
Толчком, заставившим вспомнить вышеуказанное творение вологодского классика, стала публикация в «Новом мире» (2003, №12) критического обзора книг, вышедших из-под пера В.Белова. В роли критика выступил другой (пусть и не всеми признаваемый!) классик современной русской литературы – А.И.Солженицын. Сопоставим два заключения Александра Исаевича как критика об авторском замысле Белова:
«И ограничь автор свой роман этой 1-ю частью – он воплотил бы свои назидания лишь в художественной форме, и мы могли бы упрекнуть его лишь в крайней непроявленности главных персонажей – Медведева, Бриша (о нём – только несколько раз, что у него длинные ноги, долговязый, больше – ни приметы) и нарколога Иванова, которому всё более поручается выражать автора, а он какой-то невыразительно деревянный, да и, настойчиво борясь против пьянства, сам всё время хлещет спиртное. (Впрочем, и все рядом пьют да пьют – укоренившийся и в образованном классе порок.)»;
"Автор ничего не сообщает нам, как же и чем духовно жил Медведев эти 10 лет. Но вот он опять бодр, отпустил густую каштановую бороду, «почти всё понимающий, сильный, почти свободный», – и рвётся выразить свою программу? «Вновь возвращалось представление о забытой медведевской стремительности, о его уме и энергии» – ждём сверхчеловека? Не успел сказать с наркологом двух слов – уже процитировал и Гоголя, и Тютчева, и Твардовского. Залпом: «Научно-техническая революция? Чушь собачья!» «Я консерватор, отъявленный ретроград, и, представь себе, даже немножко этим горжусь. Останавливать надо гонку промышленности. Едва ли не все наши НИИ просто гонят деньгу. Физический труд – это естественная потребность нормального человека. Насилие над природой выходит из-под нравственного контроля. Человечество идёт к самоубийству через свои мегаполисы. Мне жалко Москву» («бесконечно любил этот город... его родная Москва, все его радости были связаны с ней»).
Такое полное перерождение вполне естественно для тюремных лет. Но тюремные годы – не ощущены, Белов не даёт нам никакого объяснения, ни ниточки. А просто во 2-й части он прямей заговорил от себя, и Медведев выговаривает его заветное: «Крестьянская изба, братец, всегда спасала Россию». И: «Я иногда плачу о Пушкине». К Москве Белов возвращается несколько раз, и их с Медведевым двумя слитыми голосами высказывается..."
Кроме общего представления от критических заметок Александра Исаевича, эти два отрывка дают понимание выдвигаемой им конкретной претензии к художественной форме романа: его автор упрекается, попросту говоря, в подмене художественной прозы художественной публицистикой. И этот упрёк, на первый взгляд, может показаться вполне резонным! Однако внимательный читатель должен заметить, что выражают взгляды самого Белова два различных персонажа, которым автор порою позволяет вступать в острые споры. В кульминационной (завершающей роман!) сцене наши герои готовы к продолжению спора даже в кулачном поединке посреди моста, не обращая никакого внимания на толпы прохожих! Если вслед за Александром Исаевичем, соблюдая логическую последовательность, продолжать считать и Иванова, и Медведева всё теми же прямыми выразителями позиции автора, то волей-неволей нам придётся признать, что концовка «Всё впереди» отражает нарастающий внутренний конфликт в сознании самого писателя.
Внутренний конфликт в сознании самого автора! О, это гораздо больше, чем назойливое и скучное «воплощение своих назиданий в художественной форме»! А если ещё учесть, что такой конфликт (как мы убедимся далее) был (и остаётся!) характерным не только для самого Василия Ивановича, но и для многих (далеко не самых худших!) русских людей, то «Всё впереди» по необходимости придётся отнести не к провалам и неудачам, а к вершинным достижениям русской литературы!
В свое время Константин Леонтьев, обращаясь к Владимиру Соловьёву, писал: «Есть, мне кажется, три рода любви к человечеству. Любовь утилитарная; любовь эстетическая; любовь мистическая. Первая желает, чтобы человечество было покойно, счастливо, и считает нынешний прогресс наилучшим к тому путём, вторая – желает, чтобы человечество было прекрасно, чтобы жизнь его была драматична, разнообразна, полна, глубока по чувствам, прекрасна по формам; третья – желает, чтобы наибольшее число людей приняло веру Христианскую и спаслось бы за гробом».
Следуя подобной классификации, при этом – для удобства – заменив «желание прекрасного и драматичного» на «жажду справедливости», нетрудно выделить три уровня устремлений главных героев «Всё впереди». В роли прагматика (иногда даже циничного) выступает Бриш, ещё в школе получивший соответствующую кличку: «идущий впереди». Нарколог Иванов выставлен в романе как «жаждущий справедливости» (в этом своём рвении «неутомимый», – по меткому, не лишённому ехидства замечанию Александра Исаевича). И, наконец, ближе всех к осознанию приоритета духовных ценностей подошёл Медведев. Без выделения этих трёх уровней – не понять идейного содержания действительно гениального (без всякого «дотягивания»!) романа Белова, пророческая роль которого не осталась «позади» (вспомним название статьи Алексея Варламова), в теперь уже далёком прошлом. Завершающая роман (ключевая для него!) сцена конфликта между «жаждущим справедливости» и «предсказателем будущего» (конфликта внутреннего, возникшего между двумя русскими людьми – главными героями романа, отражающего разгорающийся конфликт противоречивых устремлений в сознании самого автора) – эта сцена способна и сегодня пролить свет на причину столь бедственного состояния некогда великой и могучей державы. Не всегда проблемы социальные можно решить, ограничив все усилия «уровнем жажды справедливости». Любая из такого рода проблем для явных подвижек в своём решении требует обязательных действий как в плане чисто утилитарном, так и в плане высоко духовном (то бишь мистическом, согласно терминологии К.Леонтьева). В замечательной книге Митрополита Вениамина (Федченкова) «На рубеже двух эпох» есть такой эпизод (имеющий, между прочим, весьма полезный для правильного путеводительства в поисках новой историософской парадигмы смысл!). Писатель И.А.Родионов (родом из казаков, говоривший: «Это наше интеллигентское преступление, мы внушали народу безбожие и прочее!», написавший «еще книгу „Жертвы вечерние“, как дети-кадеты в Белой армии отвечали своими поздними жертвами за ранние грехи своих отцов»), – этот писатель на предложение генерала Врангеля возглавить печатное дело отвечает отказом. Неожиданный отказ свой он объясняет удивлённому владыке Вениамину в следующих (как выяснилось впоследствии, оказавшихся пророческими!) словах: «...Чтобы победить большевиков, нужно одно из двух: или мы должны задавить их числом, или же духовно покорить своей святостью. Еще лучше бы и то и другое. Вы здесь хоть и благочестивы, но не святы. Ну, а о количестве и говорить не приходится. Поэтому дело наше конченное, обреченное. И я отказался от напрасного подвига».
Судя по всему, придирки Солженицына к художественной форме романа были спровоцированы (не в последнюю очередь!) неприятием его содержания: «Белов касается многих больных вопросов в тоне воинственном (но – ни звука о советском политическом устройстве) – однако весь счёт к современной цивилизации и нравственности не уместился в малую романную форму».
Думается, что неодинаковость восприятия истории своего Отечества Солженицыным и героями романа «Всё впереди» не в последнюю очередь обусловлена их принадлежностью к разным поколениям. Старшее поколение ещё не так сильно было оторвано от православных традиций дореволюционного жизненного уклада в России. И многим его представителям казалось: убери политические и идеологические навороты, искусственно привнесённые в быт русских людей октябрём 1917 года, и всё пойдёт по-прежнему! Только бы хватило сил и средств, чтобы сломать советскую политическую машину! Младшее же поколение было воспитано уже в отрыве от национальных традиций, которые стали для него – по сути дела – чуждыми. Это поколение могло желать лишь эволюционных изменений, а не полного слома системы. Попутно ему ещё предстояло толком узнать – откуда же оно родом? Как совсем маленьким детям некоторые незадачливые родители объясняют, что их нашли в капусте, так и ровесникам нарколога Иванова и Медведева приставленные для этого дяди и тёти денно и нощно заботливо твердили, что они родом из Октября... Даже когда васильевская «Память» вышла на Манежную площадь, одна из этих тёть не преминула авторитетно напомнить: наше отечество – социализм (мол, совсем неприлично искать какое-либо иное!). Героям романа «Всё впереди» поневоле приходится (постепенно отбрасывая навязанные политпросом схемы) искать собственные пути освоения уроков отечественной и мировой истории, не забывая о злобе дня нынешнего и грядущего.
Как ни странно, реконструкцию прошлого автор поручает... инвалиду Зуеву, а не какому-нибудь знаменитому историку, общественному деятелю, литератору, академику. Видимо, глубочайшая интуиция истинно русского художника-реалиста подсказывала: поиск новых историософских парадигм не может быть простым и лёгким – он непременно потребует отказа от бесконечного блуждания по проторенным действительными и мнимыми авторитетами дорогам. Но плоды этой реконструкции (по воле автора!) достанутся детям «жаждущего справедливости» нарколога Иванова, которых (как верно подметил Александр Исаевич!) мы не видим: они (и дети, и плоды) принадлежат ещё неведомому для нас будущему.
Михаил Бриш – человек дела. Для достижения своих целей использующий хорошо налаженные обширные связи, распространяющиеся далеко за пределы России. Быстро перестраивающийся, в зависимости от возникающих обстоятельств, по давней школьной кличке «идущий впереди»: «он всегда седлает третьего скакуна» – пока другие едут «на тезе и антитезе, он уже шпарит на синтезе». Но этот синтез никогда не поднимается выше утилитарного уровня. Даже когда речь заходит о вере его далёких предков (в пьяном споре с наркологом Ивановым), то вызвано это не глубокими религиозными чувствами, а простым желанием вывести из себя оппонента, используя удобные с его точки зрения аргументы. От религиозных чувств предков осталась только национальная гордость (может быть даже гордыня!). Налицо чисто утилитарное использование якобы конфессиональной принадлежности. Разумеется, вековые стереотипы поведения соплеменников порою дают о себе знать. Так, многие встающие перед ним проблемы он пытается решать за счёт «исхода» – собственного перемещения в пространстве (в этом случае длинные ноги – вполне подходящий символ), либо за счёт удаления из поля зрения раздражающих его, мешающих ему персон (попытка упрятать в ЛТП спившуюся Наталью Зуеву, стремление устроить Медведева в периферийный НИИ). Правда, Белов показывает, что борьба с трудностями путём физического бегства от них – характеризует не национальность, а уровень духовного развития. На замечание нарколога Иванова, что для окончательного прекращения пьянства надобно обязательно уезжать из Москвы, Медведев твёрдо заявляет: «Ерунда! От себя-то ты никуда не уедешь».
А вот между наркологом Ивановым и Медведевым во второй части романа (несмотря на бросающееся в глаза сходство во взглядах и устремлениях) то и дело обнаруживаются расхождения в подходах к одним и тем же проблемам (начиная от семейных Медведева и кончая толкованием христианской морали в её российском варианте). И расхождения эти напрямую связаны с исходной философской позицией каждого из названных героев. Чтобы нагляднее показать накал и остроту рассматриваемого противоречия, столь характерного для современного русского национального самосознания, обратимся к размышлениям С.Ю.Куняева (взятым из его статьи «Как я сочинял гимн»): "Православная Церковь не стала защищать советскую власть, при которой за последние три десятилетия она уже не испытывала никаких гонений. Времена ленинских репрессий, изъятия церковных ценностей и хрущевского закрытия храмов (кстати, открытых при Сталине) безвозвратно канули к 80-м годам в прошлое. То, что все 90-е годы Патриарх был рядом с Ельциным, слушал его пьяные размышления о том, что «всенародно избранного российского президента может сместить лишь Господь Бог», то, что пролившие кровь 3-4 октября 1993 года не были преданы анафеме, то, что священники российские освятили сотни банков, лопнувших в августе 1998 года и укравших у вашей же паствы всё, что они сумели заработать во время «реформ»,– всё это известно каждому мыслящему человеку... Но говорить об этом не принято, а я скажу... Вы сетуете, что наркомания, СПИД, заказные убийства отравили нашу жизнь. Но при советской цивилизации эти пороки не смели даже приподнять голову... Церковь не защитила советскую власть и, более того, даже способствовала ее падению. Но пусть тогда несет ответственность за все, что возникло в нашей жизни как прямое следствие рукотворной катастрофы... Что – не можете справиться? Не в силах? Не ваше это дело? Ну тогда молите Бога о спасении «люди твоя». Глядишь, Господь и услышит, вы ведь ближе к нему, нежели мы...
Но ведь во время Великой Отечественной Церковь все-таки была и с властью, и с народом".
В том-то и дело, что в войну при Сталине не просто затихли гонения на Церковь. Ей были возвращены (хотя и не в полной мере!) уцелевшие после небывалых в истории жесточайших репрессий храмы и священнослужители (последних пришлось выискивать по лагерям!). Власти, хотя бы частично, пошли на попятную. А вот послехрущёвское якобы полное прекращение гонений на деле означало всего лишь переход советской власти от тактики открытых преследований к длительной осаде Церкви, которая неминуемо привела бы к прерыванию православной духовной традиции! И потому, с точки зрения мистической, такая власть была обречена. И этот диагноз не покажется странным или неприемлемым для многих верующих.
Медведев-то как раз и мог стать со временем православным священником, защитником и хранителем верности православной духовной традиции. Именно с такой возможностью и связан глубинный смысл этого художественного образа. На роль сверхчеловека, вопреки мнению Солженицына, Дмитрий Медведев и не претендовал! А для этого ему (Медведеву) необходимо было принять эстафету от представителей старшего поколения, Но как это было сделать в условиях казалось бы полного благоденствия Церкви накануне перестройки? Стоило Бришу узнать, что Медведев заходил в «захудалую подмосковную церквушку», как в деле по лишению его родительских прав тут же появилась основательная по тем временам формулировка: «наркоман, с религиозно-мистическим уклоном»! Вот вам и: «Православная Церковь ... уже не испытывала никаких гонений»! Но допустим, что конкретно Медведева никакие формулировки уже не могли остановить. Однако для менее сильных духом блокада Церкви была практически непреодолима! Священники старого поставления постепенно уходили в мир иной вместе со своей верной паствой (состоящей, в основном, из старушек в белых платочках). Внутрицерковная жизнь на протяжении многих десятилетий жёстко контролировалась (и даже направлялась) светским государством. Одним словом, с точки зрения мистической – времени на эволюционные реформы уже не оставалось. Не случайно появление в романе полных ужаса описаний обрушившегося на исконно русские земли невиданной доселе разрушительной силы смерча, который теперь легко расшифровать как предупреждение свыше о грозящей русским людям катастрофе (в виде последовавшего за перестройкой смерча попирающих всякое понятие о справедливости реформ). Предупреждение, оставленное без внимания! И как против природной стихии нельзя бороться, взывая к справедливости, так и разрушительному напору непрекращающихся в России реформ нельзя противостоять, лишь уповая на восстановление оной. Тут (вспомним ответ писателя Родионова владыке Вениамину) нужно либо большее число «неутомимых», «жаждущих справедливости», подобных наркологу Иванову, либо большее число людей воцерковлённых, молитвенников. Или «еще лучше бы и то и другое». Так что Станислав Юрьевич абсолютно прав, обращаясь к Церкви с предложением молить Бога о снисхождении к участи бедных россиян. Всё правильно! Но Церковь – это не только Патриарх и священство. Без паствы Церкви не бывает! Помнится, Владимир Бондаренко задавался вопросом: по какому пути стали бы развиваться события в России, если бы Патриарх пошёл по Москве октября 1993 года крестным ходом с иконою? Такой вопрос мог возникнуть только по незнанию действительного состояния дел: люди в камуфляжах грубо прервали молебен, забрав с собой икону. Число участвовавших в молебне верующих было явно недостаточно для того, чтобы воспрепятствовать этому. А о возможности святейшему возглавить крестный ход также говорить не приходится. И всё по той же простой причине: некого, по сути дела, было вести крестным ходом! Пастыри остались без паствы! В этой ситуации враги Церкви уже вполне могли обойтись без всяких гонений на неё. Смена поколений естественным путём привела бы – нет, не к закрытию храмов! – но к неизбежному прерыванию православной духовной традиции.
