Текст книги "Газета День Литературы # 117 (2006 5)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
Но сколько-то тому назад ушел из своего оркестра ее муж. Халявные гастроли кончились, наставший моисеев принцип обрекал или не щадя таланта и зубов выгрызть хлебный контракт – или на полку зубы вовсе. И он, типичное ни то ни се, без сожаления отбросив свой смычок, откинулся в менее вредный бизнес: перегонять с более легким, чем на музыке, наваром машины из Ульяновска в Москву. При этом и всего, что было в нем человеческого, лишился без остатка.
В чем ей досталось убедиться самым жутким образом. Когда-то сочиненная ей и наверняка искупленная всем ее дальнейшим байка об ее женском недуге аукнулась ей уже в сорок с лишним. Ее постиг рак матки, матку в результате вырезали – и она только недавно еле-еле оклемалась после операции и уймы вколотых попутно средств. А он, пока она лежала под капельницей, завел роман с какой-то молодой челночницей с Ульяновска, привез ее сюда, снял с ней квартиру – и недавно снес в суд иск о выселении ее с детьми из их квартиры. Тем временем хоть старшая дочка успела выйти замуж, даже родить внучку. Но с ней еще двое детей, папаша к ним заглядывает раз в полмесяца, на десять минут, не больше. Дал на последний месяц ей 500 рублей; она, едва встав на ноги, пошла снова работать в школу – еще тысяча в месяц. О нужных ей лекарствах нет и речи – дети голодают.
И дальше она с такой слезой по горлу, перед которой рассопленные мной когда-то от любовного избытка слезы были просто райским наслаждением, сказала:
– Я позвонила тебе просто потому
, что больше некому. Знакомые все отвернулись, боятся, что я их о чем-то попрошу. Если б не дети, для меня вопроса не было б: покончила с собой и все. Отдать всю жизнь, родить детей – кому? Не человек – какой-то просто оказался кусок мяса, биомасса. Говорит, отсужу свое – и видел вас в гробу! А то живете здесь как короли – а мне жить негде!
Излив мне душу, заключенную когда-то в дивном, но не пощаженном гнусным роком теле, она совсем расклеилась:
– Прости, тебе наверное противно все это слушать. Я бы, честное слово, не позвонила б, если бы не дети. Ты даже не представляешь, как они страдают. «Папа, папа!» – а он плевал на них!.. Захотелось вспомнить что-то хоть хорошее, без этого совсем невыносимо жить! Спасибо тебе, правда; если позволишь, я еще как-нибудь позвоню – или хотя бы буду думать, что могу позвонить…
И я с бессильем столь же ныне нищего подумал, кладя трубку: нет, что-то у нас с этой моисеевой зачисткой вышло не туда. Тот вождь жестоко чистил сквозь пустынный жернов свой народ от рабской кости, всякой голубой и прочей сорной дряни. А в нашем диком случае процвел прямо обратный, отрицательный отбор. Те, кто ни то ни се, не соль, а сор земли, – лучше всего и приспособились к невыживаемым условиям родной степи, и процвели, живые мощно. Все это отребье экс-интеллигенции, провонявшей еще раньше своей гнилой корыстью, поклонством без стыда любому богу и магогу, вплоть до Секо Асахары, на которого за лишний бакс пилила половина БСО; перенявшей от Чайковского не его вещий, трудно постижимый смысл – а лишь его нехитрую педерастию. А истинная мать, которая когда-то, выбирая между удовольствием со мной и благом своего ребенка, по сути всей оттяжкой своего ответа выбрала свой материнский долг – схватила самую жестокую, как сапогом в живот, расплату.
Но я уверен: этот рак постиг не ее матку. Он постиг всех нас – сошедших до какой-то биомассовой культуры дикарей. Только пока мы пили свое пиво, ответила за все своим животворящим лоном, защищенным наименее от биомассового культа времени – она.
Павел Фонаков ПОСЛУШАЙ, ВИЛЛИ… телефонный разговор Олега Табакова с Вильямом Шекспиром
Алло… Да это я.… Слушаю… Кто?! Вильям Шекспир? Что-то я о вас слышал, но что – не помню, и где – не помню. Чем занимаетесь? Пишете пьесы? Замечательно. Что можете предложить театру, который я имею удовольствие возглавлять? «Гамлет»? Расскажи сюжет. Так… Так… Так… Минутку, я сказал минутку… Я понимаю, что это только завязка – представляю какой будет развязка. Наверное, что-то типа всех выносят? Откуда я знаю? Поработай с моё в театре…
Значит, так: старый король становится политическим трупом. Так? Нет? Просто трупом… Ну, да нельзя же так откровенно… Тогда непонятно – а что за тень такая. Впрочем, это неважно… И вот этот старый дурак своими появлениями и заявлениями портит жизнь и правление новому молодому королю… Так? Так. И действие пьесы происходит во дворце… Хорошо еще, что не в Кремлевском… А на даче в Раздорах действие не происходит? Чтобы все всем сразу стало понятно… И еще – этот Гамлет, наследный принц, студент-оболтус – он, наверное, раньше в Англии учился? Откуда я знаю? Об этом, друг мой, вся Москва знает. Послушай, Вили, – мне нужна пьеса, а не политическая однодневка. Что у тебя есть еще? «Ромео и Джульетта»? О чем пьеса? Так. О вражде двух семей? Сразу говорю, что не пойдет. Что еще? «Отелло»? Ну и кто он этот Отелло? Мавр? Не понял… Негр – теперь понял. Послушай, Вилли, так нельзя, надо говорить «афро-американец» или «черный». Надо быть политкорректным. И что дальше? У него жена белая… У него что, гарем? Как почему? Дез и Демона – это уже две женщины… Одна? Дездемона… Ничего не скажешь – имена ты своим героиням даешь… Что дальше… Так… Так… Так. Очень приятно… В конце пьесы Отелло душит Дездемону… Послушай, Вили, – а ты не состоишь в РНЕ, потому что только член РНЕ может утверждать, что все преступления в Москве совершают черные. И еще – ты не знаешь современного зрителя: о политических проблемах, межнациональных конфликтах он прочтет в газетах, увидит по телевизору. А в театре нужно что-то типа винегрета – немного секса, чуточку экзотики, кусочек криминала. У тебя есть? Что у тебя есть? «Венецианский купец»? Звучит неплохо… Купец – это не челнок какой-нибудь. И потом Венеция… как же помню… Площадь святого Марфа… каналы… гандоны.… Послушай, Вилли… Это ты мне впариваешь свою пьесу… И если я сказал «гандоны» – значит, так оно и есть. Все, хватит! Давай сюжет, только кратко… Так… Так… Так. Вили – ты гений! К черту скромность – можешь всем говорить, что сам Олег Табаков назвал тебя, Вильяма Шекспира, гением. Ты определил основной конфликт современной России, задел главный нерв. У тебя все правильно. Сейчас многие берут деньги в долг, как твой герой Антонио у Шейлока. И не все, далеко не все могут долг вернуть вовремя. И тут начинается такое… Не только паяльник в заднице или как твой Шейлок, желающий вырезать кусок мяса из тела Антонио – бывали случаи и похлеще, еще какие бывали… Я беру твою пьесу. Вот видишь – можешь, если захочешь! Отличная пьеса и без политических намеков и межнациональных конфликтов… Что ты сказал? Что? Кто Шейлок по национальности? Шейлок – еврей?! Вили, ты точно не из РНЕ? Ты не знаешь, что это такое? Я тебе скажу – что это такое! Это 282-я статья «антисемитизм» называется. Ты испортил пьесу, ты испоганил такой материал! Скажу откровенно, Вили, – я не думаю, что тебе стоит писать пьесы. Ты в этом не уверен? Тогда возьми своего «Венецианского купца» и зайди к Ширвиндту в театр Сатиры или в Ленком к Захарову и послушай, что они скажут о твоем творчестве. Да… вот именно… Да… А ты этого не знал? Я тебе добра желаю! Во всяком случае, мне можешь больше не звонить… И тебе того же. Прощай. Господи, когда ко мне придут нормальные авторы, а не вот такое чмо болотное…
Любовь Галицкая Виктору ЛИХОНОСОВУ
ЛИХОй казак, чей НОС так чуток,
Заглянет в гости на часок,
Но мало с ним и целых суток,
Чтоб насладиться чудом строк.
Строк о Царицихе в Тамани,
О тёплой свечечке в душе,
О памяти, что сердце манит,
О стариках, что спят уже.
И русским духом пахнет слово,
То горестным, то озорным,
И лёгким, как овса полова,
И совестливым и родным.
Редакция присоединяется к поздравлению «очарованного странника»
Виктора Лихоносова с юбилеем –
семидесятилетием.
Здоровья, дорогой Виктор Сергеевич,
новых творческих озарений!
Егор Исаев “ВСЕМУ СВОЙ СРОК...”. (К 80-летию поэта)
***
Не по своей лишь только воле, —
Я к Вам от памяти, от боли,
От вдовьих слез и материнских,
От молчаливых обелисков,
От куполов у небосклона...
Я к Вам по праву почтальона
Из этой бесконечной дали,
Из этой необъятной шири.
Они свое мне слово дали
И передать Вам разрешили.
***
Народ. А кто такой народ?
Волна к волне из рода в род,
Из поколенья в поколенье, —
Живое, вечное волненье
Везде: в Москве и на селе...
Он – и мужик навеселе.
Он – и артист в Белоколонном.
В одном-единственном числе
И многолюдно миллионном.
Народ – и звезды, и кресты,
Кремень-слеза с крутой версты,
В словах народ и за словами...
Он поимённо я и ты.
И неразрывно между нами.
***
Всему свой срок, всему своя молва,
Свой лад и слог в словесном обиходе.
Да, ты права – я не ищу слова,
Уж если что, они меня находят.
Уж если что, они одним рывком
Срывают с нерва заспанную полночь, —
И в чем душа сквозь вьюгу босиком
За слогом слог бегут весне на помощь.
За слогом слог, как благодатный ток, —
И день рожденья празднует цветок.
***
Бога молю молитвой,
Сердцем о колокол бьюсь...
Будь ты и впредь монолитной
И нескончаемой, Русь.
Неба касаюсь губами,
Плачу и радуюсь вновь.
Журки летят – память,
Утки летят – любовь.
ГЛАГОЛЫ ПУШКИНА
И впредь шуметь его глаголам
По городам по всем, по селам,
По всей родной земле шуметь,
Будить к добру булат и медь,
Бессмертным эхом кочевать,
И жечь сердца, и врачевать.
***
А он и вправду бесподобный гений,
Неповторимый в просверках мгновений
И незабвенный в памяти веков, —
Таков вердикт всемирных языков.
И все же, все же, говоря по-русски,
Он сам себе оценщик: «Ай да Пушкин!»
И озорник на поприще амура.
Он весь – душа и ум без перехмура.
***
Который год скворечники пусты, —
Домой зовут, не закрывают рты.
Их скорбный вид мне сердце рвет на части.
Гляжу на них в предчувствии несчастья,
Мучительно о чем-то вспоминаю,
Как будто я со дна реки всплываю,
Поверхность рву! И вот на берегу —
Дома, как в саване, в нетронутом снегу,
А в тех домах пустынней, чем в пустыне...
Деревня мертвая! И где? У нас в России!
Ты представляешь?! Понимаешь ты?!
Который год скворечники пусты.
***
Ф. Абрамову
Луна торжествовала... Полночь. Тишь.
Трава спала, спал берег, спал камыш.
Волна спала в ногах у камыша,
И лишь безмолвно плакала душа.
О ком она? О чём? А всё о том,
Что где-то там стоит мой старый дом,
Стоит один – ни звука, ни огня.
Там тень моя отдельно от меня.
ДОРОГАЯ МОЛИТВА
И.Зорину
На каждом полустанке не сойдешь,
Все не обнимешь,
к сердцу не прижмешь, —
Ни ту церквушку милую, ни вон тот
Седой ветряк с крестом у горизонта...
Всё, всё бежит и все зовет: сойди,
Подай нам руку, рядом посиди...
Но поезд мчит, уходит в небо лайнер, —
И вот уже под звёздными крылами
Проходит Волга из конца в конец,
А с ней бок о бок ратник и кузнец,
Урал в кольчуге – добрый богатырь,
А там за ним уже сама Сибирь,
До окоема – океан таёжный...
Обнять нельзя, а помолиться – можно.
ЛИСКИ
Стык за стыком, сталь по стали,
Красота – у красоты.
Город новый, город старый,
Под крылом одной мечты
Распашной. И слава Богу,
Полю брат и Дону друг:
Рельсы к западу с востока,
Рельсы с севера на юг:
Эшелон, за эшелоном —
Нескончаемый поток...
Помню кашу по талонам,
Привокзальный кипяток.
Помню памятью солдата
Нары те и тот вагон,
Из которого когда-то
Нас, остриженных, – в огонь...
Добрый ты и ты суровый
У священного огня,
Хорошо, что вы с Бобровом,
Как два брата у меня.
РАЗГОВОР С ЛЕНОЙ
К небу восходят твои берега,
Воды твои устремляются к верхнему полюсу
Лена великая, матерь-река,
С гордым оленем и звёздным алмазом на поясе.
Вся ты в трудах от зари до зари,
Вся ты в легендах лесных и песцовых нарядах.
Слышишь, как Волга тебе говорит
Ветром с Урала: я рядом, подруга, я рядом.
С берегом берег давно и не вдруг
Ваши просторы сомкнулись объятья в объятья,
Сводом над вами и север и юг —
Богом крещённые, вечные, кровные братья.
ТЕЛЕГРАММА
Комсомольску-на-Амуре:
Прилечу, давай покурим,
Посидим – к плечу плечо,
Почалдоним: чо да чо,
Позовем к себе Курилы,
Чтобы тоже покурили,
Пригласим Владивосток...
Уверяю: будет толк.
А надвинется цунами,
Вся Россия будет с нами.
***
Всему есть край в податливой природе:
Нефть в глубине и уголь на исходе.
Нерв на пределе, на пределе сердце.
Нет времени присесть и оглядеться.
Всё – скорость,
скорость и ещё раз скорость,
Сжигаем Землю, как сжигают хворост
В неутолимых топках эгоизма....
И это всё мы называем жизнью?
Скорей! Скорей! Чтоб – всё с рывка и разом.
Воистину заходит ум за разум.
ГЛОБАЛЬНЫЙ ПАРАДОКС
С трибун трубим, глобально колоколим
О том, что мир, того гляди, расколем
Урановым ядром, а то и водородным,
Мир всех миров с народом всенародным.
Мир океанов, мир земли и неба,
Который был и вдруг сорвется в небыль,
В своё ничто: ни вашим и ни нашим.
Как страшно то, что страх уже не страшен.
БОЛЬ
Болит? Да как еще болит!
Стоит в проходе инвалид,
Перебинтованный тоской.
Стоит с протянутой рукой.
А мы бежим, бежим, бежим,
Слегка пеняем на режим,
Полушумим, полувздыхаем,
А если честно – обегаем
Самих себя… А он стоит,
Как наша совесть, инвалид.
СЕСТРА МИЛОСЕРДИЯ
Солнечная обликом,
Как с вершины дня,
Ангелом из облака
Смотрит на меня.
Кружится над хворостью,
Ласкова. Быстра,
Дочка мне но возрасту,
По любви – сестра.
Боль уластит, скромница,
Успокоит пульс...
Пусть ей день поклонится,
Ночь полюбит пусть.
В ДЕТСКОЙ ОПЕРАЦИОННОЙ
Нескладно ходят ходики
Под крестиком, в груди.
А ей всего два годика.
И что там, впереди?
Ворона – кыш! – не каркай,
Не догорай свеча.
Восстань отважный скальпель
В святой руке врача.
Молись народ окрестный
Спасительным крестом...
Дай Бог ей стать невестой
И матерью потом.
***
То блеск витрин, то в заказном уюте
Шампанское… Виват! А между тем
Саднит Чечня, страна в грязи и в смуте,
В крови на перекрестке двух систем.
Куда ни глянешь – горе, горе, горе…
В обнимку поножовщина и спирт,
Село – в разоре, детство – в беспризоре,
И мистер СПИД давно уже не спит.
А ты всё спишь – не споришь, не глаголешь,
Угрелся на дарованной печи...
Проснись, поэт, и вознеси свой голос!
А голос сел – печенкой промычи.
***
Невмоготу полям, невмоготу заводам…
Ведь надо ж так расправиться с народом,
Ведь надо ж так расправиться с Россией?..
Такое даже чёрту не под силу.
Он слева шёл, а бил наотмашь справа.
За что такая пьяная расправа?
ВЕТЕРАНУ
Ю.Бондареву
То донимает боль в спине,
То барахлит сердчишко.
Держись! Ты дед – по седине,
А по душе – мальчишка.
Давно остыл последний бой
В развалинах рейхстага,
А честь бойца всегда с тобой,
С тобой твоя присяга.
Живи, солдат, пока живой,
Не остывай на марше.
Салют тебе, наш рядовой!
Ура тебе, наш маршал!
ЮРИЮ ПОЛЯК0ВУ
Переживала вся страна
ЧП районного звена
И полкового – билась в дверь
Советской власти и генштаба…
Мой друг, а как же быть теперь
С ЧП союзного масштаба.
***
Не выставляйся: я да я...
Ты в жизнь пошел от соловья,
От любопытной той звезды,
Что углядела с высоты
Девчонку ту и паренька
При соловье у родника…
И лишь потом ты молодцом
Пошел от матери с отцом.
МОЛОДОСТЬ
Такая вся весенняя
В цветах и облаках
Идет, как потрясение
На звонких каблуках.
В награду ей – соловушка,
А все преграды – прочь!
Бедовая головушка,
Сиреневая ночь.
Идет сама природа
На озорной волне.
Приветствуйте, народы,
И радуйтесь весне.
ОТЦЫ – ДЕТЯМ
Садясь гурьбой в передовые сани,
Не задавайтесь – сами, мол, с усами.
Ведь молодость – не только ваше знамя,
В оглобли, дети, и вперед с отцами!
***
«Вначале было слово...» Было, да!
Оно сильней и мимики и жеста,
Насущное, как хлеб и как вода,
И яркое, как тот петух с нашеста.
Люблю слова, в которых смысл и вес,
В которых чисто, но отнюдь не голо.
Я сам словесник, но боюсь словес.
Да здравствует пришествие глагола.
ЖИЗНЬ МОЯ – ПОЭЗИЯ!
Ты как боль по лезвию.
Ты как мост над пропастью —
Литерой и прописью,
Ты как полдень полночью —
Светом скорой помощи…
От любви нетрезвая
Торжествуй, поэзия!
Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ
ОТУТЮЖИЛ!..
Всё круги, круги, круги, –
Морем ходят утюги,
Окружают нашу сушу,
Чёрной бездной дышат в душу…
Господа с чужой ноги,
Где же наши утюги?
Чем нам с теми утюгами
Расквитаться?..
Матюгами?
Егор ИСАЕВ
Ходят морем утюги,
Окружают нас враги.
Глянь на север и на юг:
Тут утюг и там утюг.
А у наших берегов –
Не осталось утюгов:
Все в утиль давно сданы –
Не погладишь и штаны.
Вражий замысел не нов –
Нас оставить без штанов.
Но сражается русак,
Если надо – и в трусах!
Чтоб от ужаса орда
Разбежалась кто куда…
Дайте в руки мне утюг –
Я приглажу их, б…г! (бандюг).
Виктор Широков ПОЗДНЕЕ ЦВЕТЕНИЕ
СЕРДИТЫЕ СТРОКИ
Ну, вот и я купил хвалу,
дождался, чтоб польстили.
Стою как нищий на углу,
весь и в слюне и в мыле.
Так просто это – рубль отдать,
а лучше кучку евро,
и ниспошлётся благодать,
лизнет Минерва-стерва.
Уйдешь, обласканный блядьми,
гузно в губной помаде,
об этом что ли, черт возьми,
мечтал ты Бога ради?
Неужто бился головой
ты в творческой падучей,
чтобы объехать на кривой
мог доходяга-случай?
О, жалкая моя страна
и недотёпы-други,
какого – вопрошу – рожна
искать мне в этом круге?
Зачем я жил, зачем возник
обычай певчей птицы
драть горло, выпятив кадык,
и умножать страницы?
Зачем я в клуб под вечер прусь,
мучительно стеная:
о Русь, о Русь, о Русь, о Русь,
страна моя дурная?
Болей ты или не болей,
в бессильном рвенье блея,
наступит вскоре юбилей,
ужо нальют елея.
Одни лишь выжиги в цене,
банкиры да бандиты.
Судьбой доволен я вполне,
хотя гляжу сердито.
И вновь как нищий на углу,
весь и в слюне и в мыле,
считаю медяки-хвалу,
жду, чтоб переплатили.
***
Есть позднего цветения цветы,
жар внутренний, не знающий предела.
Моя душа глядела с высоты
однажды на оставленное тело.
Она была сильна и молода…
Как тяжело рядиться в оболочку!
Наветы и сплошные холода
меня сломить пытались в одиночку.
Но ангел был у правого плеча
и бабушки незримое дыханье…
Они не дали кончить сгоряча
жизнь, научив ценить существованье.
Не – прозябанье! Стойкий гордый дух
опять вошёл в телесные покровы,
огнь вдохновенья в стужу не потух
и от поддержки разгорелся снова.
Опять запела юная душа,
подбадривая страждущее тело.
Жить невозможно, вовсе не греша,
но чище быть сознание хотело.
По кругу кровь гуляет, горяча,
раздвоенности нет во мне отныне.
То ангел возле правого плеча
и бабушка спасли меня от стыни.
***
Что ты ноешь, мол, вечно в тени,
не прочитан, оболган стократно…
Одарили осенние дни,
не скупясь, позолотой закатной.
Улыбнись, ты не бог-истукан.
Пусть ударит по жилам напиток.
Подними-ка повыше стакан.
Стременной, так сказать, пережиток.
***
Ярким солнцем залитая,
ловит роща каждый миг.
Это осень золотая
дразнит, высунув язык.
Это среди жёлтых листьев
красные нет-нет мелькнут,
и продолжит вновь валиться
в вечность крошево минут.
Что ж, запомним неба просинь,
золотой заветный час,
блажь, с которой эта осень
сенью осеняла нас.
***
Собираю камни.
Что открыл я в них?
Видятся века мне
в жилах слюдяных.
Чёткий отпечаток
миновавших гроз.
Глажу без перчаток.
Задаю вопрос.
И скорей – не камню,
себе самому:
неужели канем
в вековую тьму?
Чтобы правнук, краток,
изучал всерьёз
чёткий отпечаток
миновавших гроз.
***
Твердила мне бабушка в детстве,
мол, вновь, на изломе веков,
не смогут сородичи деться
от ярости старых врагов.
Мол, приидут страшные казни
невинных ни в чём христиан,
померкнут былые рассказы
о смерти от дьявольских ран.
Я слушал, нисколько не веря,
никак не умея понять,
что можно вдруг выпустить зверя
в людской оболочке опять.
Но что-то сломалось в природе,
и ясно заметно, без призм,
что дьяволом пущен в народе
жестокой резни механизм.
И взрослые гибнут, и дети,
и в сече бесчисленных битв
уже не хватает на свете
спасительных прежде молитв.
Я думаю: где же спасенье?
Где новая правда моя?
Неужто моё поколенье
не ступит на твердь бытия?
Смотрю на товарищей лица
и верю, наитьем влеком, —
сумеем мы всё же добиться
победы над злейшим врагом.
Пускай он покуда невидим,
начнем, очевидно, с себя:
мы слепо пока ненавидим;
живём, ослеплённо любя.
Чтоб стало всеобщим спасенье
в конце изнуривших невзгод,
поверь, и целебное зренье
во тьме суеверий спасёт.
Закончатся битвы и казни,
утонут в пучине веков;
и канут навеки рассказы
о сонмах зловещих врагов.
***
Текло за мгновеньем мгновенье,
за днями старательно дни
неслись, и досужее рвенье
вдруг сжало до точки огни.
На звёздном пороге Вселенной,
устав от былых антраша,
такою обыкновенной
вдруг зренью предстала душа.
Сложила старательно крылья,
надёжно упрятала речь.
Ей надобно стало усилья
для новой судьбы приберечь.
Чужие б не поняли люди,
насколько отрадно душе.
Она не мечтала о чуде,
ведь чудо случилось уже.
Когда, ослепительно ярок,
помимо премудрых наук,
был послан ей Божий подарок,
детёныш, глазастенький внук.
Лишь с ним она вольно играла,
ни слов не жалея, ни сил.
С ним, маленьким, радостно стало,
ведь он ей весь мир заменил.
Отметив его годовщину,
душа осознала ясней:
не мальчик, а взрослый мужчина
простится когда-нибудь с ней.
МУРАНОВО
Недавно я вгляделся заново,
смахнув сгустившийся елей:
не замуровано Мураново
в глуши лесов, в тиши полей.
Дойди к нему, и вмиг рассыплется
деяний новых череда,
и старой кладкой не насытится
восторг пришельца никогда.
Уходишь, истово досадуя
на невозможность здесь осесть,
сроднившись с древнею усадьбою
и получив благую весть.
Лесное, тёмное, дремучее
здесь в сторону отметено,
осталось только неминучее
рациональное зерно.
Ещё наступит время, —
вымахнет родной поэзии росток,
на каждом вдохе и на выдохе
сольются Запад и Восток.
Быть учится собой Евразия,
не отменив славянский ход,
а штатовское безобразие
находит гибельный исход.
И всё, что было в слове лучшего,
всю самоцветь и листобой,
друзья, возьмём взаймы у Тютчева
и родине вернём с лихвой.
Поэтому не вижу странного
в том, что летит душа сюда
взглянуть, как теплится Мураново
святою свечечкой всегда.
