Текст книги "Газета День Литературы # 116 (2006 4)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Андрей Румянцев ДУША ПОЭЗИИ – РОССИЯ
Для А.С. Пушкина в поэзии всегда была важна мысль. Он, создатель живого литературного языка, чародей слова, тонко чувствующий его оттенки, все же ставил в стихах на первое место поэтическую мысль. «Поэзию же, освобожденную от условных украшений стихотворства, мы еще не понимаем», – сетовал он. «Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален, ибо мыслит», – радовался поэт. Наконец, прослеживая путь европейской (и в частности французской) поэзии от древних до новейших времен, Пушкин сказал более определенно: «Но Малгерб ныне забыт подобно Ронсару, сии два таланта, истощившие силы свои в борении с механизмом усовершенствования стиха... Такова участь, ожидающая писателей, которые пекутся более о наружных формах слова, нежели о мысли, истинной жизни его, не зависящей от употребления!»
Но ведь и слово самоценно. Его божественное наполнение, его внутренняя жизнь, его тайны и красоты, сопоставимые разве что с красотами и тайнами человеческого бытия, только и связывают слово с искусством, объясняют их извечное родство.
Со временем в русской поэзии появляются рыцари слова, те, для кого литература – это знание слова, служение ему, поиск его потайных свойств. Один из таких рыцарей – Иннокентий Анненский. Максимилиан Волошин, его младший современник, познакомившийся с поэтом уже на излете его жизни, свидетельствовал: «Он был филолог, потому что любил произрастание человеческого слова: нового настолько же, как старого. Он наслаждался построением фразы современного поэта, как старым вином классиков; он взвешивал ее, пробовал на вкус, прислушивался к перезвону звуков и к интонации ударений, точно это был тысячелетний текст, тайну которого надо было разгадать. Он любил идею, потому что она говорит о человеке. Но в механизме фразы таились для него еще более внятные откровения об ее авторе. Ничто не могло укрыться в этой области от его изощренного уха, от его ясно видящей наблюдательности».
А вот признания самого Анненского – из его писем к Волошину: "согбенные, часто недоумевающие, очарованные, а иногда – и нередко – одураченные словом, мы-то понимаем, какая это святыня, сила и красота.
А разве многие понимают, что такое Слово у нас? Но знаете, за последнее время и у нас ух как много этих, которые нянчатся со словом и, пожалуй, готовы говорить об его культе. Но они не понимают, что самое страшное и властное слово, т.е. самое загадочное, может быть, именно слово будничное".
От себя Волошин добавил: Анненский «сознавал, что для него внешний мир ничего, кроме слова, не представляет».
В этом понимании, пожалуй, истоки русского модернизма. Ориентируясь в основном на западное «новое» искусство, пышным цветом расцветшее на стыке XIX и XX веков, русский модернизм объявил слово и средством, и целью искусства. Личность творца – запретная зона, в которую нет хода кому бы то ни было; лишь сам он может приоткрыть завесу своего духовного мира, сам он вправе выбрать язык, на котором пожелает говорить с читателем. Будет ли этот язык одухотворен красками и звуками окружающей жизни или будет сколком сумеречного, необъяснимого и трудно передаваемого состояния поэта, станет ли он понятен для других людей или окажется намеренно тёмен, заумен, лишен смысла – это всецело зависит от автора. Часто как пример такого заумного языка и необычного словотворчества приводят произведения Велимира Хлебникова. Но как ни странно, в экспериментах этого теоретика литературы, поэта, прозаика и драматурга кроме изысков искусственных и вычурных есть и неведомая до него по смелости попытка расширить художественные возможности русского языка, прозорливые догадки и поразительные находки ученого-филолога. Сам Хлебников объяснял свою «волшебную речь» вполне логично и доказательно: «Ее странная мудрость разлагается на истины, заключенные в отдельных звуках... Мы их пока не понимаем. Но нет сомнения, что эти звуковые очереди – ряд проносящихся перед сумерками нашей души мировых истин. Если различать в душе правительство рассудка и бурный народ чувств, то заговоры и заумный язык есть обращение через голову правительства прямо к народу чувств, прямой клич к сумеркам души или высшая точка народовластия в жизни слова и рассудка, правовой прием, применяемый в редких случаях. Таким образом, чары слова, даже непонятного, остаются чарами и не утрачивают своего могущества».
Но почему рядом с этим экспериментаторством, оставившим глубокий и животворный след в русской поэзии, бледными изысками, мертвым трюкачеством выглядят стихи российских последователей модернизма Д. и Н.Бурлюков, А.Крученых, Е.Гуро, Б.Лифшица и др.? Только ли в силе таланта кроется причина?
Мне кажется, стоит вернуться к пушкинским временам и там поискать ответ на этот вопрос.
Как известно, из всех русских писателей Н.Гоголь с особой, чуть ли не болезненной настойчивостью пытался уяснить для себя, в чем же суть искусства, и в частности литературы, поэзии. В «Выбранных местах из переписки с друзьями», объединивших письма и иные материалы на самые разнообразные темы, он вновь и вновь возвращается к тому, что, словно заноза, сидит в его душе: в чем же существо русской поэзии и в чем ее особенность? «В лиризме наших поэтов, – утверждает Гоголь, – есть что-то такое, чего нет у поэтов других наций, именно – что-то близкое к библейскому, – то высшее состояние лиризма, которое чуждо движений страстных и есть твердый возлет в свете разума, верховное торжество духовной трезвости... Два предмета вызывали у наших поэтов этот лиризм, близкий к библейскому. Первый из них – Россия. При одном этом имени как-то вдруг просветляется взгляд у нашего поэта, раздвигается дальше его кругозор, все становится у него шире, и он сам как бы облекается величием, становясь превыше обыкновенного человека. Это что-то более, нежели обыкновенная любовь к отечеству... Это богатырски трезвая сила, которая временами даже соединяется с каким-то невольным пророчеством о России, рождается от невольного прикосновения мысли к верховному Промыслу, который так явно слышен в судьбе нашего отечества.» А второй предмет, определивший высокий лиризм русской поэзии, это, по мнению Гоголя, любовь к царю. Такая мысль могла бы, наверно, поколебать доверие читателя к рассуждениям автора, если бы она не вытекала из первой. «Все события в нашем отечестве, начиная от порабощения татарского, – доказывает Гоголь, – видимо, клонятся к тому, чтобы собрать могущество в руки одного, дабы один был в силах произвесть этот знаменитый переворот всего в государстве, все потрясти и, всех разбудивши, вооружить каждого из нас... высшим взглядом на самого себя...» Лишь самодержцу дано «устремить, как одну душу, весь народ свой к тому верховному свету, к которому просится Россия.»
Итак, Россия – источник лиризма, близкого к библейскому. Не это ли гоголевское суждение стало символом веры для всех русских поэтов – не декларируемое печатно и устно, а как бы запавшее в глубины души и направлявшее любое вещее перо? Тут найдем мы объяснение великому состраданию Некрасова, мудрому пониманию русских путей, явленному Тютчевым, редкостному слиянию Фета с отчей природой. В ином веке Есенин посоветует своему младшему товарищу, словно бы вторя Гоголю, которого любил: «Ищи родину».
Россия, родина – эта высшая и просветляющая идея все время вторгается в судьбы нашей поэзии. В конце XIX века внутренняя сила русской поэзии как бы ослабела. В прозе вершинами мировой величины высились Толстой, Чехов, Горький, в воздухе словно бы еще звучали живые голоса Достоевского и Тургенева, но поэзия оскудела, из мощной полноводной реки превратилась в ручей. Молодых поэтов захватили и понесли сильные волны мирового декаданса. Не миновали этого и великие поэты рождающегося XX века – Блок, Маяковский, Есенин. Но то качество, о котором говорил Гоголь, вынесло всех троих из потока модных литературных течений. Пожалуй, наиболее созвучно Гоголю объяснил свой отход от бесцветных соратников по имажинизму Сергей Есенин: «У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова, поэтому у них так и несогласованно все. Поэтому они так и любят тот диссонанс, который впитали в себя с удушливыми парами шутовского кривляния ради самого кривляния.»
Иркутск
Николай Коняев УРОКИ УШЕДШЕЙ ИМПЕРИИ
Советский Союз...
Советский период истории России...
Мы все были гражданами СССР, большая часть наших жизней пришлась на этот период истории России, и понятно, что сейчас, оглядываясь из первых лет третьего тысячелетия, весьма затруднительно дать объективную оценку миновавшей эпохе – слишком много личного связывает нас с тем временем, слишком много частностей загромождают панораму целого.
Поэтому, вспоминая советскую эпоху, не будем погружаться в частности, а отметим только характерные черты того небывалого в истории человечества явления, которое и представлял собою СССР.
Советский Союз оказался уникальным мировым явлением не только по существу государственного и общественного устройства, но и по самой своей истории.
Возникая из сумерек разрухи и смуты, он очень быстро достигает необыкновенной мощи, а затем вроде бы без всяких причин, так же, как возник, исчезает, в сумерках новой русской смуты.
История его начинается с масонской суеты возле царского поезда, остановленного в Пскове на пути из Могилева, с вороха телеграмм, подписанных министрами и командующими фронтами – с предательства и обмана, которым и принудили Николая II к отречению. А завершается – в Беловежской пуще, где остервеневшие в борьбе за личную власть вчерашние партаппаратчики создают Союз Независимых Государств.
Николай II отрекся от престола в пользу своего брата Михаила, но никакого царя после него больше уже не было в России. В Вискулях отреклись от СССР в пользу СНГ, но новое образование оказалось лишь видимостью Союза.
И начало, и конец истории СССР преднамеренно удалены от глаз сограждан, потаенно совершаются эти события в атмосфере предательства и обмана, в окружении людей, менее всего озабоченных государственными и общенародными интересами.
1.
Разумеется, никакие масоны из Думы и царского окружения не могли бы уничтожить могущественную Российскую империю, если бы не опирались на народное недовольство, если бы не скопилось в России к 1917 году столько трудно разрешимых проблем. Точно так же, как никакие подкупленные и завербованные западными спецслужбами «агенты влияния» не смогли бы уничтожить Союз Советских Социалистических Республик, если бы не опирались на объективно существующее недовольство народа.
Это так...
Но очевидно, что никакой, даже самый революционный «народ» не поддержал бы в 1917 году того, что сделали с Россией большевики, захватив власть. Не поддержали бы и советские люди в 1990-1991 годах того, что сделали с СССР наши демократы.
Разумеется, имел место обман, но все-таки патологического равнодушия к судьбе государства было больше. Может, кого-то и обманывало косноязычие Горбачева или нетрезвые посулы Ельцина, но большинство наших сограждан, за исключением незначительной группы прозападно настроенной интеллигенции, с самого начала ясно осознавали цену либеральной демагогии.
Да ведь, если присмотреться к тем десятилетиям, то и не найдешь там какого-то особого равнодушия. Напротив, перебирая события и 1917, и 1991 годов, мы видим, что были люди, как правило, связанные с русским патриотическим движением, которые пытались противостоять тотальному общественному и государственному разрушению.
Вспомните об удивительном, захватившем тогда самые широкие слои населения, православном возрождении.
Вспомните, что русская проблематика отчетливо зазвучала тогда и на партийных форумах и наконец-то была тогда образована в России своя Коммунистическая партия, которая с самого начала подвергла резкой критике антигосударственную, антипартийную линию Горбачева-Яковлева-Шеварднадзе.
Вспомните о «Слове к народу», подписанном выдающимися русскими людьми и опубликованном во многих изданиях...
Но их не услышали.
И это показали выборы и 1989-го, и 1990-го годов.
2.
Глупо задаваться вопросом, почему в России происходят и побеждают революции? Ответ слишком очевиден.
Важнее и существенней ответить, почему в России не удаются контрреволюции?
Почему, в отличие от других стран, искавших разрешения скопившихся проблем и противоречий на революционном пути, революции и реформы в России развиваются до полного уничтожения государства, а не останавливаются на уровне, позволяющем стране сделать рывок в своем развитии, но не подвергающем угрозе базовые основы ее существования?
Почему только в нашей стране каждый раз возникает затруднение: чтобы послать на гильотины первую волну организаторов революций и реформ и чтобы искупить ошибки и перехлесты, совершенные ими, стране самой приходится всходить на гильотину?
И вот тут-то мы и обнаруживаем поразительную закономерность.
Разбуженные здоровые народные силы, которые и способны были бы обеспечить спасительную контрреволюцию, встречаются в штыки не только самими революционерами, но и подлежащими революционному свержению носителями государственной власти.
Казалось бы, именно государственным чиновникам и самому царскому окружению следовало поддерживать и развивать то широкое народное движение, объединенное именем святого праведного Иоанна Кронштадтского, которое возникло во время революции 1905 года и которое тогда спасло Россию от гибели.
Но нет...
Именно царская администрация делает все, чтобы разоружить это движение, именно царские спецслужбы предпринимают неимоверные усилия, чтобы расколоть, обессилить и скомпрометировать объединения Русского Народа. И употребляют они сил на борьбу с черносотенцами значительно больше, чем на борьбу с реальной возрастающей из местечек революционной угрозой, которая в результате сметет и эту администрацию, и эти спецслужбы, и царское окружение, и самого царя.
То же самое мы видим и на закате советской истории.
Конечно же, руководству страной, его спецслужбам следовало бы поддержать патриотические движения и пресечь оголтелую, бесстыдную клевету на них, развернутую государственными средствами массовой информации. Конечно же, Центральному Комитету КПСС следовало бы поддержать патриотическое движение коммунистов, образовавших Российскую Коммунистическую партию.
Но этого не случилось.
Напротив, именно против патриотизма во всех его проявлениях и работали тогда и власть, и спецслужбы, и государственные СМИ, а не против реальной, произрастающей из кругов номенклатурно-диссидентской интеллигенции опасности.
Почему так происходит?
Разумеется, и в царской администрации, и в Центральном Комитете КПСС имелись деятели, вроде С.Ю. Витте или А.Н. Яковлева, напрямую ангажированные враждебными России кругами. И все-таки утверждать, что это именно они и определяли столь враждебное отношение к патриотическому движению, несерьезно. Нет...
Истоки презрительно-опасливого отношения к русскому патриотизму во властных структурах, как Российской империи, так и Советского Союза, не ограничиваются масштабами деятельности того или иного замаскировавшегося в государственном обличии врага нашей страны. Это отношение определялось самим антирусским устройством России и тогда, когда она была Русской империей, и тогда, когда она называлась Советским Союзом.
И, конечно же, работники государственного и партийного аппарата, даже и разделяющие патриотические взгляды, если и не понимали, то чувствовали, что разбуженные и выявленные революцией здоровые народные силы не только не обеспечат спасительной для страны контрреволюции, но напротив, ускорят разрушение государства. Увы... Антирусская организация и оформление нашего государства не способны были выдержать вырвавшегося из государственных темниц русского содержания.
3.
Уже не раз говорилось, что для нашей страны изначально, со времен равноапостольного князя Владимира, строившейся не как этническое государство, а как государство православное, православие больше чем конфессия. Православие формировало язык нашего народа и его национальный характер, православие определило законы Русского государства и его культуру. И так и выстраивалась святыми князьями Русь, что совпадали пути спасения и устроения русским человеком своей души с путями спасения и устроения государства.
Эта русская симфония оказалась искажена революционными западническими преобразованиями первых Романовых.
Разумеется, Петру I и его преемникам удалось достичь грандиозных успехов в военном и государственном строительстве. Весь вопрос в цене, которой были оплачены эти успехи. Русским трудом и русской кровью воздвигалась могущественнейшая империя, чтобы основная часть населения, сами русские, находились в рабстве в своей собственной стране.
И, конечно же, именно тогда и был нанесен сокрушительный удар по национальному самосознанию. Порабощение и унижение Русской Православной Церкви; жесточайшие расправы над всеми, кто выказывал малейшее уважение к русской старине; упорное преследование русской одежды; окончательное закрепощение русских крестьян – это тоже Петр I. А в противовес – неумеренное, незаслуженное возвышение иноплеменников, хлынувших со всех сторон в Россию, обезьянье копирование заграничных манер и обычаев...
Все это привело к тому, что в общественном сознании укрепилась мысль о предпочтительности всего иностранного, о бесконечной и дремучей отсталости всего русского. Быть русским стало не только не выгодно, но как бы и не совсем культурно...
Императору Павлу, его сыну Николаю I, его внукам и правнукам пришлось употребить воистину героические усилия, чтобы вернуть страну на естественный путь развития, чтобы неограниченное своевольное самодержавие Петра I и его преемников ввести в рамки монаршего служения Богу и народу. Однако, исправить просчеты имперского проекта Павловичи-императоры, хотя и заплатили своими жизнями за это, не успели. И не могли успеть, потому что и сами, и все ближайшее окружение, и дворянство, на которое они продолжали опираться, и были продуктами этих просчетов.
И кровью своей, и образованием, и привычками правящий класс России был связан с теми силами, которые мешали России вернуться на ее русский путь...
Только последний русский император Николай II сумел, кажется, понять, что исправление ошибок государственного устройства империи следует начинать с самого себя, чтобы снова, как во времена святой Руси, совпадали пути спасения и устроения русским человеком своей души с путями спасения и устроения государства.
За это царь-мученик вместе с патриотическими движениями и был предан и интеллигенцией, и аристократией, и высшим командованием армии, за это и принял он мученическую кончину.
Как это ни парадоксально, но Советское государство стало наследником не только территории, но и самого петровского принципа государственного устроения Российской империи, ее отношения к титульному народу.
4.
Как это явствует из воспоминаний участников революции и из самих революционных событий, ни немецкий Генштаб, финансировавший Октябрьский переворот, ни сами руководители партии большевиков не рассчитывали на долговременность своего предприятия. Все делалось экспромтом, в жанре революционной импровизации.
Гениальность В.И. Ленина в том и заключалась, что он сумел опереться в своей революционно-разрушительной деятельности не на расплывчатые интересы того или иного класса русского общества, поскольку рабочим большевики могли предложить только полуголодное существование и плохо оплачиваемый труд, а крестьянам – лишь грабительскую продразверстку, а на их подсознательную ненависть к тому устроению России, при котором угнетение и унижение русского человека было возведено в ранг государственной политики, на веками копившуюся в подсознании русского человека ненависть к закрепостившему его дворянству.
Все теоретические изыски марксизма-ленинизма для широких народных масс были пустым звуком. Зато ненависть большевиков к верхушке Российской империи, к ее правящему классу была весьма сочувственно встречена если и не темными, то, во всяком случае, непросвещенными массами русских людей.
Есть в Ленине керженский дух,
Игуменский окрик в декретах,
Как будто истоки разрух
Он ищет в «Поморских ответах».
Мужицкая ныне земля,
И церковь – не наймит казенный,
Народный испод шевеля,
Несется глагол краснозвонный.
Нам красная молвь по уму:
В ней пламя, цветенья сафьяна, —
То Черной Неволи басму
Попрала стопа Иоанна.
В этих стихах Николая Клюева очень точно описаны те вековые сны своих обид, что узнавал русский человек в звуках доносящихся из Смольного декретов.
Здесь все гениально точно и в плане описания событий текущей, современной клюевскому стихотворению истории:
Есть в Смольном потемки трущоб
И привкус хвои с костяникой,
Там нищий колодовый гроб
С останками Руси великой.
«Куда схоронить мертвеца», —
Толкует удалых ватага...
Поземкой пылит с Коневца,
И плещется взморье-баклага.
Пока схоронить «Русь-мертвеца» большевикам было некуда.
И тогда-то сразу после дополнительной революции, как называли большевики роспуск Учредительного собрания, они приступили к созданию своей идеократической государственности. Новое государство тоже строилось не по этническому, а по идеологическому принципу.
15 января был принят декрет «Об организации Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА)». Заметим тут, что первые месяцы РККА формировалась на добровольных началах и только из рабочих и крестьян. Менее известно, что преимущество при приеме в РККА отдавалось иностранцам – латышам, китайцам, австрийцам.
20 января вышел декрет «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви». Этот декрет помимо всего прочего лишил Церковь прав юридического лица и всего имущества.
21января декретом ВЦИК аннулировали государственные внутренние и внешние займы, заключенные царским и Временным правительствами. Долг этот составлял более 50 миллиардов рублей, и три четверти его приходилось на внутренние займы.
Вспомним, что до 1917 года «властвующая идея» для подавляющего большинства населения Российской империи так или иначе выражалась в известной уваровской формуле «самодержавие, православие, народность».
Нетрудно заметить, что Декреты от 15, 20 и 21 января 1918 года преследовали последовательное разрушение этой триады.
Создание армии из иноплеменников подрывало саму основу самодержавия – независимость страны... Декрет от 20 января аннулировал православие как духовный стержень русского государства. Ну, а отмена государственных обязательств по внутренним займам разорила не только и не столько банкиров, сколько интеллигенцию, высокооплачиваемых рабочих и зажиточных крестьян, то есть средний класс России, ядро русского народа.
Идеократическая государственность большевиков (вера в Коммунизм заменила православие, диктатура ЦК и ВЧК – самодержавие, интернационализм – народность) оказалась внешне подходящей для миллионов людей.
Вся наносная нерусская разухабистость коммунистической идеологии с ее свободной любовью и прочими западными изысками была отвергнута в самые первые месяцы революции. Очень скоро ее заменил советский аскетизм, бытовая сдержанность.
При всем чудовищном несоответствии эта подмена оказалась незамеченной. Идеология коммунизма оказалась обманчиво близкой идеологии православия.
Неизменными осталось только ее корневое различие с православной моралью – отрицание первой заповеди, бережное охранение коммунистической идеологией своей сатанинской сути – самодеятельного построения царствия Божиего на земле. Неизменной оказалась только ненависть новой власти ко всему русскому.
5.
Борьба с русским народом велась большевиками жестоко и последовательно.
Борьба эта предусматривала физическое уничтожение наиболее пассионарной части русского народа – офицерства, казачества, зажиточного крестьянства, борьба эта осуществлялась планомерно и в самых широких масштабах.
Благодаря И.В. Сталину, сумевшему со временем переориентировать карательные органы на уничтожение врагов государства вне зависимости от национальности этих врагов, уничтожение русского народа удалось свернуть, но потери были гигантскими.
Зато линия экономического обескровливания русского народа проводилась едва ли не до падения СССР.
Политика эта предусматривала восстановление и развитие окраинных национальных республик за счет откачки средств из центральной России, а также дикую диспропорцию цен, при которой труд, вложенный, к примеру, в производство картофеля, оценивался на порядок ниже, чем тот же труд, вложенный в производство апельсинов.
Еще более последовательной была борьба, которую вели большевики, стремясь уничтожить русскую национальную культуру и православную духовность.
Л.Д. Троцким был разработан план разграбления и осквернения святынь Русской Православной Церкви под видом помощи голодающим. В.И. Ленин подкорректировал этот план, написав свое знаменитое письмо в Политбюро: «Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи, трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления. Именно теперь и только теперь громадное большинство крестьянской массы будет либо за нас, либо, во всяком случае, будет не в состоянии поддержать сколько-нибудь решительно ту горстку черносотенного духовенства и реакционного городского мещанства, которые могут и хотят испытать политику насильственного сопротивления советскому декрету... Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше». Этот план В.И. Ленина последовательно выполнялся и после его смерти, и расстреляно, заморожено, заморено голодом оказалось почти все русское духовенство, давшее тогда целый сонм новомучеников.
Едва ли какая иная страна знала более жестокое истребление своей духовности и культуры, как Россия при владычестве ленинской гвардии. Уместно напомнить тут, что образованием и культурой ведал в Советской России нарком А.В. Луначарский, который считал, что ни в коем случае не следует поддерживать «иррационального пристрастия» к русской речи, русской истории, русскому типу лица.
Разумеется, у русского народа, который целенаправленно уничтожался тогда физически, который был задавлен экономически, у которого пытались отнять его духовность и культуру, просто не оставалось никаких шансов, чтобы уцелеть.
Но иным был Божий Промысел...
Ничем иным как судом Божьим не назовешь внезапную, последовавшую сразу после написания процитированного нами письма в Политбюро, болезнь В.И. Ленина, быстро превратившую его в идиота, не умеющего ни читать, ни писать.
6.
Я думаю, что попытки представить Иосифа Виссарионовича Сталина изначальным русским патриотом оглупляют не только его самого, но и не дают возможности разобраться, как осуществлялась тогда Божья воля, не позволившая темным силам осуществить окончательное уничтожение России как семьи народов, как культуры, как цивилизации.
Увы...
И.В. Сталин изначально был таким же ненавистником России, как и его ближайшие партийные товарищи В.И. Ленин, Л.Д. Троцкий. Если бы Сталин был иным, он просто не был бы допущен к рычагам власти в РКП(б).
Борясь за власть в кремлевской верхушке, И.В. Сталин противопоставил идее перманентной революции идею Государства. И хотя это было государство с коммунистической идеологией, но все-таки государство, а не та поленница дров, что предназначалась В.И. Лениным и Л.Д. Троцким для мирового пожара.
Усваиваемая для борьбы с оппонентами живая сила государственности и преображает вчерашнего ленинского сподвижника Иосифа Виссарионовича Сталина в русского государственника. Строительство СССР как государства и строительство Сталина как вождя не только партии, но и государства шло одновременно.
И как результат, мощнейшая идеология ленинской русофобии, которую и исповедала ленинская гвардия, превращается в мусор, который сметет вместе с ее носителями беспощадная метла 1937 года.
Ожидал ли этого сам Сталин?
Едва ли...
Но он уже стал государственником, государственность уже наполнила его, выдавливая и большевистское стремление к разрушению, и ленинскую русофобию.
Историкам еще предстоит проследить, как последовательно переориентировал И.В. Сталин органы, предназначенные для борьбы с русскими людьми, на борьбу с врагами всего государства, которые были теперь и его, Сталина, врагами. Но уже и сейчас понятно, что именно это перенацеливание и позволило ему подготовить страну к роковым испытаниям Великой Отечественной войны, ставшей в свою очередь естественным завершением внутреннего преображения Сталина из большевистского вождя в правителя новой российской империи.
Мы знаем, что И.В. Сталина убили – а как иначе можно назвать сознательное неоказание необходимой медицинской помощи? – как раз в тот момент, когда он подготавливал еще один 1937 год, планируя окончательно освободить от большевистской русофобии построенную им державу.
И кто знает, если бы были отправлены в лагеря Хрущевы, Берии и Молотовы – все эти последыши ленинской гвардии, кровью или родством связанные с интернационалистской русофобией, что бы было?
Но, как известно, у истории нет сослагательного наклонения, а Божий Промысел о России в том, может быть, и состоит, чтобы она сама сделала за себя то, что надо сделать, чтобы спастись, чтобы мы сами нашли дорогу к своему спасению, научившись защищать и свою православность, и свою русскость.
7.
Вот еще два рамочных события, которые бросаются в глаза, когда мы оглядываем историю СССР.
Предваряет советскую историю прибытие в Петроград В.И. Ленина. В опломбированном вагоне его привезли в Россию из Швейцарии по решению немецкого генштаба.
А завершается история СССР, как мы помним, присвоением М.С. Горбачеву звания «почетного немца 1991 года».
При всей случайности этого совпадения есть в нем и мистическая закономерность начала и завершения воистину небывалого в истории человечества явления, каковым и был СССР.
Оговоримся сразу, что хотя в этих рамочных событиях и упомянуто дважды слово «немец», но немецкого наполнения тут не больше, чем, к примеру, в «идише», на котором говорили местечковые евреи, хотя язык этот и похож на немецкий.
И если уж говорить о попытке перевода русской истории на язык советской истории, то следует говорить не о немецкой, как при Петре I и его ближайших преемниках, а о некоей «идишевой» версии, в которую, с переменным успехом, на протяжении семи десятилетий и пытались вогнать историю нашего государства.
