Текст книги "Газета День Литературы # 116 (2006 4)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Игорь Блудилин-Аверьян РУССКИЙ МАРБУРГ
С.Есин. Марбург. Роман. «Новый мир», №№ 10,11. 2005 г.
В новом романе С.Есина главный персонаж, от лица которого ведётся рассказ, профессор-литературовед Алексей Новиков, которому уже много за шестьдесят, сообщает читателю о себе мимоходом, что вот, мол, с возрастом стало неинтересно читать сочинённые истории, а всерьёз интересуют лишь дневники, воспоминания и прочие невыдуманные «свидетельства времени», как говорится. Роман С.Есина – как раз, с одной стороны, такая вот сочинённая история, т.е. художественный вымысел; но, с другой стороны, он весь построен на беспрестанных воспоминаниях главного героя о своей жизни, своём времени, своей любви, своих женщинах и попутно о жизни, любви и женщинах Пастернака и Ломоносова. Получается вроде бы как воспоминания. Ведь прошлое человека не исчезает, оно всегда с ним – порою как тяжкий, порою как радостный груз. Но, конечно, романный жанр выдержан безукоризненно. Если представить себе такую острую ситуацию, что Новикову попался бы в руки роман С.Есина «Марбург», думаю, несмотря на то, что у него пропал интерес к «сочинённым вещам», он роман прочёл бы.
Как его, не сомневаюсь, прочтёт культурный, понимающий толк в литературе, читатель.
Внешне сюжет несложен. Наверное, этому сюжету найдётся аналог в пресловутом списке тридцати шести (или сколько их там, господа литературоведы?) вечных сюжетов. Московский профессор литературы приезжает в Марбург, чтобы прочитать лекцию о Пастернаке и Ломоносове, которые здесь учились. Живёт профессор в Москве трудно, у него очень больная жена, забот по дому невпроворот, плюс к этому постоянные мысли о грядущей одинокой старческой немощи (детей нет). И вот, оказавшись в вечном Марбурге, где величественная и вместе с тем тёпло-живая старина забирают подлинно культурного человека в животворные объятья, профессор вспоминает свою жизнь, словно подводя «предварительные итоги». Параллельно с этими воспоминаниями на каждом шагу в Марбурге, на каждом углу его, неотступны мысли, что по этому вот булыжнику пробегал мятущийся Пастернак, «здесь жил Мартин Лютер, здесь – братья Гримм», по этой вот лестнице в доме фрау Урс поднимался, тяжело стуча башмаками на мощных ногах, Ломоносов... И органично в текст вплетаются размышления героя (не самого ли автора?) о гениальных соплеменниках. На ходу профессор готовит лекцию о них, проговаривает в себе её детали, обдумывает множество вещей, и здесь некогда происшедшее в его, Новикова, жизни как бы высвечивает по-новому что-то и в судьбах Ломоносова и Пастернака. Или судьбы Ломоносова и Пастернака магически отражены, оказывается, в его собственной судьбе. Линии романа так тесно сплетены! Замечателен, удался автору образ Марбурга. В несложном сюжете С.Есиным создана цельная культурная действительность. Один умный человек сказал, что символ – это то, что говорит о мире ином, высшем по отношению к нашей земной обители. Так вот, новый роман С.Есина глубинно символичен, и действительно говорит нам о мире ином.
Богатство тем, над которыми размышляет герой романа, удивительно не по-нынешнему. Вот – неполный список: Марбург в жизни русских гениев; молодость, старость и вечность; любовь и верность; патриотизм и приспособленчество; еврейство и Россия; культура и быт; Россия и Европа; правда и вымысел; гений и посредственность; время и бытие; православие и не православие; болезнь и здоровье... Это не философствование, противопоказанное художественной прозе. Это – художественный анализ, где образ – инструмент и символ. И сделано всё не назойливо и заунывно, а ясно и органично. Нехитрый сюжет построен так, что читаешь – не оторвёшься: интересно! А прочтя последнюю фразу, закрываешь роман с сожалением, что кончился, и с чувством духовного обогащения, да простится мне столь наивный пафос. Этот роман – умный. Он – не для человека, равнодушного к русской и европейской культуре. Он не замкнут на быт (а мог бы соскользнуть в быт, как соскользнул, скажем, Валерий Попов в «Третьем дыхании», чем сузил свой роман). Он весь – в эмпиреях, в мировой культуре. И вместе с тем конкретно и любовно говорит о сегодняшней русской жизни, сегодняшнем русском быте. И быт поднимается до бытия. Гениальность его персонажей (постоянного предмета раздумий его героя) – Пастернака и Ломоносова – как тень, присутствует за каждым эпизодом и, как отражённый свет чистого неба, осеняет каждый эпизод.
Вспоминая о Пастернаке и Ломоносове, конструируя свою лекцию, Новиков попутно вспоминает и свою жизнь, свою молодость. Это получается невольно и психологически в романе очень выверенно выстроено. В этом – правда. Роман, как и всё всегда в жизни, развивается как бы в нескольких пространствах – пространство Пастернака и Ломоносова (как бы «духовная составляющая» жизни), пространство прошлого, которое «всегда с тобой», и пространство нынешних Москвы и Марбурга – с пронзительными деталями нашей и ненашей жизни. И вот из прекрасного (в силу молодости) и бурного прошлого является в небурное и трудное настоящее Серафима, когда-то спасшая героя нашего от одиночества, и опять предлагает ему «спасение»: разбогатевшая после переезда в Германию, она предлагает ему перебраться на Запад, в благословенную, уютную Deutschland, где и его больной жене будет лучшее лечение, и ему и работа по душе, и деньги за неё другие... Новиков, конечно, отказывается – легко, не раздумывая. За этим его решением угадываются и благородные тени двух русских гениев – Пастернака и Ломоносова, и пережитое, и нечто неизмеримое и несказанное: чувство Родины и сопричастности к её судьбе. И в этом отказе все три пространства совпадают, сливаются в одно неразъёмное цельное... В этой коллизии всё, как и полагается в истинном произведении искусства, символично.
Роман хорошо задуман и хорошо написан. А это – редкость сегодня. На нём стоит печать мастерства, увы, стремительно исчезающего в нашей современной литературе. Нынче молодые уже не умеют так писать. И ученики С.Есина – Р.Сенчин, С.Шаргунов и др. – не дотягивают, увы, до учителя своего. Не тот коленкор. Не та культура. Не та глубина. Не те интересы в жизни и в литературе.
Александр Беззубцев-Кондаков ОБЩИЙ ВАГОН
Можно ли остаться безучастным к роману, носящему такое имя – «Россия: общий вагон»? Уже само заглавие этого романа Натальи Ключаревой [Новый мир. 2006. № 1] вызывает множество явных и скрытых ассоциаций, уже начинает закручиваться некая интрига… Выносить в заглавие слово «Россия» – шаг рискованный, на это надо решиться. Читая роман, до самой последней страницы не можешь однозначно понять, насколько оправданно присутствует слово «Россия» в заглавии, порой это начинает казаться необдуманной и дерзкой натяжкой, но временами не можешь не одобрить авторскую смелость. Лично я пришел к заключению, что название романа является немаловажным элементом той интеллектуальной провокации, которую представляет собой произведение Натальи Ключаревой. Думаю, уместно говорить о романе как об удачной интеллектуальной провокации, хотя эта ипостась романа далеко не исчерпывает его содержания.
Кому не надоело деление литературного процесса на «патриотическую» и «либерально-демократическую» составляющие? Наверное, надоело всем. В смысле – всем, кто хочет видеть в литературе литературу, а не отражение политических баталий и утверждение партийных амбиций. Должны неизбежно исчезнуть такие темы, которые оставались бы «визитной карточкой» исключительно одной из группировок столь небогатого (из двух наименований) выбора. Радует поэтому, что дебютант «Нового мира» молодой прозаик Наталья Ключарева своим романом «Россия: общий вагон» вырвалась из этих надоевших, ставших тесными шаблонов.
Наталья Ключарева пишет безжалостно, порой жестоко, герои романа, кажется, вовсе не согреты теплом авторской души. Да и чего собственно жалеть их, подопытных-то кроликов, которые то ли сами над собой ставят изощренные эксперименты, то ли по неведению и наивности оказываются узниками тех странных лабораторий, где проверяется русский человек на живучесть?.. Юнкер, увидев в Эрмитаже изваяния периода позднего Рима, неожиданно начинает узнавать лица своих современников: «Лица, на которых стоит печать вырождения» – лица умирающей империи. «Человеческий облик приказал долго жить», – безжалостно констатирует Юнкер.
Сюжет романа – зыбкий, почти неуловимый, если начнешь пересказывать, то запутаешься в деталях и частностях. Роман соткан из сцен, соединение которых на первый взгляд может показаться произвольным, но автор умеет замкнуть круг, каждый кусочек мозаики в конце концов оказывается там, где положено ему быть. Чувствуется жесткость конструкции. Никита странствует по России и ищет что-то. Может быть, сам пытается понять, что именно он ищет и зачем странствует. Возможно, пытается он увидеть где-нибудь сохранившийся чудом «человеческий облик». Удивительно, что Никита проходит сквозь роман и словно бы остается незамеченным, читатель мало что узнает о нем (главный герой – незнакомец), но это не мешает смотреть на все происходящее именно его, незнакомца, глазами. Но все же – кто он? Откуда? Чего хотел?.. Главный герой уходит нерасшифрованным, необъясненным.
За чтением романа припомнилось стихотворение недавно ушедшего из жизни Игоря Ляпина «Гимн Советского Союза», в основу которого положена та же метафора России – «общего вагона»:
Мчались встречные составы,
Огоньки вдали зажглись.
По развалинам Державы
Поезд шел в иную жизнь.
Этим предощущением «иной жизни» проникнут роман Натальи Ключаревой.
Основное действие романа «Россия: общий вагон» приходится на начало 2005 года – на то время, когда в воздухе витали пророчества о том, что «революция пятого года» возвращается, как бумеранг, описав в полете столетний круг. Приходилось всматриваться в лица народных трибунов, чтобы вовремя распознать Гапона. В романе Ключаревой возмущенные отменой льгот питерские старики идут пешком в Москву к президенту «за правдой». «Крестовый поход стариков», – говорит Никита, который тоже становится участником этого великого шествия народа к правителю. Удивительно метким кажется сравнение российских манифестаций по поводу отмены льгот января 2005 года с проходившими на месяц раньше событиями украинской «оранжевой» революции: «там все по-другому было, – говорит Никите молодой доцент Евгений Рощин. – С шутками-прибаутками. Люди улыбаются, костры палят на Крещатике, песни горланят, карикатуры рисуют. …А у нас тоска такая, хоть в петлю лезь». Действительно, украинская революция 2004 года производила впечатление скорее театрального представления, концерта с участием знаменитостей шоу-бизнеса, чем серьезных политических трансформаций. Удивительно карнавальная произошла революция в братской нашей стране. Вот уж благодатная почва для применения карнавальных теорий Бахтина – «оранжевый» политический праздник. Но Питер – не Киев, и не бывать тут «оранжевому» веселью. И до блокадных девятисот дней был Питер городом мрачных гениев, а уже после – подавно. «Выморочный город, выморочный народ, выморочное время…» – говорит Рощин.
Каждый из героев романа «Россия: общий вагон» борется с государством, что называется, подручными средствами. Тихий и, казалось бы аполитичный, программист-"заморыш" Леша из Подольска вдруг предпринимает хакерскую атаку на внутренний сервер спецслужб. И даже сибарит и эстет Юнкер, воспитанный на белогвардейской лирике, читает Савинкова и мечтает организовать покушение на президента и устроить теракт в Государственной Думе. Показательно, что деятельность этих борцов воспринимаются как некая радующая глаз политическая экзотика, как один из феноменом субкультуры или способ времяпровождения образованных, начитанных, довольно симпатичных людей. Этакая «перчинка», которая делает приятнее вкус общественной жизни. Революция как быт диссидентствующей богемы. Даже если нет репрессий, эти люди пытаются их спровоцировать, чтобы, не дай Бог, не прожить долго и счастливо, чтобы ни в коем случае не умереть собственной смертью… Как типичный русский интеллигент, доцент Рощин мечтает «пойти в террористы» и под псевдонимом печатает в газете «Лимонка» «стихи про бомбы». Для этих людей борьба с государством – это не выражение социального протеста, а форма существования, передающаяся генетически из поколения в поколение на протяжении двух последних столетий. Присутствие в жизни страны этой революционной традиции, в конечном счете, ничуть не подрывает устои, а скорее является фактором стабильности, неким противовесом – до тех пор, пока в самом устройстве государственной машины не происходит грандиозного системного сбоя. Понятно, что и в 17-м и в 91-м государство успешно само себя ликвидировало. Никитина подружка студенческих дней экстравагантнейшая Яся размышляет о том, что, может быть, «вдруг через сто лет политзаключенных нацболов причислят к лику святых?! Как Николая Второго – тоже ведь никто из современников не мог предположить. Представь, святые великомученики Абель и Лимонов!» Прочтешь такое – и ахнешь: а ведь действительно революция неизбежно тяготеет к канонизации, она создает своих святых, пишет их жития. Большевики в основу своей пропаганды положили библейские истины, кощунственно интерпретируя их в духе марксизма. Нынешние «политзаключенные» только еще присматриваются к будущей роли «прославленных», но максимум, на что могут они рассчитывать – это нечто в стиле революционных футболок с портретом товарища Че.
Чем ближе финал романа, тем сильнее хочется задать автору тот самый вопрос, с которым седовласая девушка Эля обращается к Никите: «Мне надоели твои трагические саги. Расскажи наконец хоть одну хорошую историю про Россию. Или нет таких?» И нет в романе ответа на этот вопрос… А завершается роман тем, что Никита умирает в тюремной больнице – умирает, «улыбаясь так, как будто бы знал тайну. Которую невозможно разболтать. Потому что незачем». Действительно, с накопленным Никитой знанием о России нужно уходить из жизни, ведь не выживешь с таким грузом в душе. Гуманнее утащить эту чуму с собой, никого не заражая, и блаженный, сердобольный Никита именно так и поступает.
Последние полтора десятилетия на наших глазах создается виртуальное образование, именуемое «новой Россией» – образование, в которое почти никто не верит. Но жизнь каждого из нас целенаправленно подгоняется под шаблоны именно этого виртуального образования, существующего лишь по ту сторону телевизионного экрана. Это даже не хочется называть ложью (обманываются ведь исключительно по собственному желанию), уместнее назвать – второй реальностью, мистификацией, галлюцинацией, фантомом или чем-то подобным… Каждый из нас имеет право свободного выбора, где жить: по ту сторону телеэкрана или по эту?.. Свободу эту нашу в обозримой перспективе никому отнять не получится. И пусть не покажутся эти слова банальными, но благодаря роману Натальи Ключаревой «Россия: общий вагон» мы сможем яснее понять, в каком все-таки мире мы живем (не виртуально, а реально), это роман отрезвляющий. И, конечно, провокационный.
Валентина Ерофеева ЖИЗНЬ ЖУРНАЛОВ
Журнал «ПРОЗА» № 4 – 2005.
C начала самого отринулся было оскорблённый эстетический вкус мой от «Песни» Льва КОТЮКОВА «О Цейхановиче», отринулся, оскорблённый обилием плевков, з-дниц голых и прочим «интерьером» событий и состояний бытия романного. «Тонкий романтический лирик с философским уклоном» в стихах – и вдруг такая противная сторона луны в прозе. Лев Константинович, не пытаетесь ли вы объять необъятное, жаждала истребовать я немедленного ответа. Вы, покоритель поэтических высот, вдруг решили охватить и покорить и прозаические низоты. Цель? – и оправдывает ли она средства задействованные? И вот что ответил бы мне печальный автор романа «По ту сторону России» (второе, дополнительное, имя «Цейхановича», а может, первое – главное?): «Но нет воли моему талантливому перу ни по ту, ни по эту сторону России – и во тьме, с закрытыми глазами, я угрюмо продолжаю полнить правду жизни и смерти. И нет никому спасения от этой вечной правды – ни мне, ни моим героям». «Не жалость нужна человечеству, а правда, – продлил бы он воображаемый диалог. – А вообще-то, человеку правда в тягость. И красота в тягость, а большинству она ненавистна и враждебна из-за недостижимости и непостижимости…»
Ну и что, упрямо ответствовала бы я. И почему речь только о жалости-нежалости и о правде-неправде? А где то самое сакраментальное «Человек – это звучит гордо»? Зачем же мы так уж и служанкою сотворяем нашу литературу? Да ещё и служанкою у чего? – у малодостойного в человеке, у слабостей и пороков его. Вы же сами видите опасность низведения такой литературы к «фельетонной пошлости и зубоскальству». Вот так бы и поссорились мы друг с другом, непримиримые. А впрочем, меня бы примирила проникновенная грусть-тоска лирических отступлений романа – дневников автора. Вот таких, например: «Почему я начинаю думать о смерти, когда пытаюсь постичь красоту?! Почему столько дряни кругом?! Куда подевалось прекрасное?! У-у-у!!!» («В себе, в себе надо искать: подобное притягивается к подобному», – прошипела бы я финально. «Да знаю, знаю, вот поэтому и продолжаю сочинять, – ответствовал бы автор. – Пусть что-то останется вечным хотя бы в моей душе. А может быть, и в других душах…» – но это уже из другой книги.)
Видимо, «убожество жизни пишущей братии» (Александр МАТВЕЕВ, рассказ «Призрак поэта») накладывает несмываемую тень, нет, не тоски, а зевотной скуки на творения её, этой братии. Таковы почти все малые формы прозы в этом номере, к сожалению. Исключение – рассказ Эдуарда АЛЕКСЕЕВА «Пасека» о Мишке – человеке «нужной породы», той самой, которая «все в мире банковские империи создала», и о хозяине пасеки – человеке «ненужной породы», которая вот как с «нужной» соотносится по Мишкиной теории: «К примеру, кто-то из наших по делу что-то сказал – а ваши все кругом стоят уже с ружьями и спрашивают нас: в кого, братцы, стрелять, чтобы всё, как говорите, было по справедливости? Чтоб у богатых отнять и распределить по совести!» Соблазнительная теория в нынешней-то ситуации. Вот и пойми их – эту самую «нужную породу»…
PS. Принесли только что новоиспечённый номер «Прозы»… Полистав, поняла, что здесь – не заскучаешь.
«НОВЫЙ МИР» №1 – 2006
У Никиты – героя романа Натальи КЛЮЧАРЁВОЙ «Россия: общий вагон» – «была одна физиологическая странность. Он часто падал в обморок. …Так его восхищала жизнь. И так он переживал за своё отечество». Есть ли в современной прозе кто-то, одаривший нас таким князем Мышкиным? И таким маленьким мальчиком (ещё один герой романа), единственная мечта которого: «упасть в кусты и там жить». Это ли ни мечта всего человечества – нормального… и так дико далеко оторвавшегося от своих «кустов». И чего будет стоить для этого оторвавшегося человечества одна единственная слезинка такого вот ребёнка?.. И ещё Юнкера дарит нам Наталья Ключарёва, после общения с которым Никита почувствовал, «что именно этот момент станет для него Россией. Если он окажется вдруг далеко-далеко отсюда. Или, может быть, даже после смерти. Он будет вспоминать не берёзки-рябинки и, конечно, не „мундиры голубые“, а Юнкера, говорящего о Дмитрии Донском как о самом себе». «Мелочный и убогий» двадцать первый век был Юнкеру мал и трещал на нём по швам"… Роман – трагедия, но потаённый свет знания, свет некоей тайны разлит по нему и притягивает к любованию, впитыванию, сопереживанию.
«НАШ СОВРЕМЕННИК» № 1-2 – 2006
«Люди не стали жить хуже, они сами стали хуже» – такое обвинение бросает Андрей ВОРОНЦОВ, разворачивая картину жизни последнего десятилетия в романе «Тайный коридор», – они «смутно понимали, что преступность была лишь следствием надвигающейся неведомой беды, но не понимали, в чём её причина». Воронцов пытается обозначить одну из причин, важнейших, на его взгляд, и вместе со своим героем открывает «законы взлёта и падений империй», и, исследуя эти законы, рассматривает феномен Крыма, вплоть до восемнадцатого века в Европе называвшегося Готией. Феномен состоит в том, что готы при набегах периодически «уходили в свои горные крепости», а если «не могли противостоять мощным историческим силам», то попросту исчезали – на целые десятилетия, «потом появлялись вновь как ни в чём не бывало». Где они были? – в подземных коридорах истории, в буквальном смысле. И ни есть ли это третий исторический путь развития, отходящий в сторону от византийского с неизменным символом власти – орлом, у которого справа меч, а слева крест, и отступающий от пути воинственного христианства? По этому третьему пути, по затаённо-сохранному пути вовнутрь, к душе, а от неё уже к внешнему (которое всё равно внутреннее), через искажения временного пространства, не гнушаясь исторической спирали с повторами и углублениями витков, пытаются пробиться в будущее, где «люди не должны ни жить хуже, ни становиться сами хуже», и автор, и его герои.
«ЗНАМЯ» № 1-2 – 2006
Инна ЛИСНЯНСКАЯ в моноромане (автобиографическом) «Хвастунья» параллельно с поездкой по Швейцарии совершает экскурс и в своё прошлое. В воспоминаниях этих есть место и крёстной няне, "перед выходом из дому просившей: «Дайте мне для дитяти копеек побольше, а то как нищего увидит, а копейки нет, так и сядет рядом на землю и просит у людей – и ни с места, натура у неё. А люди натуру уважают, и я уважаю»; и подруге Машер, считающей и Пушкина, и Лермонтова, и вообще всех «предыдущих поэтов» «постаментом, на котором стоит Ахмадулина»; и чужой бабульке, прожившей у них на раскладушке две зимы, – «таких мягкосердечных, богобоязненных и хрупко-устойчивых людей за жизнь встретишь раз-два – и обчёлся»; и «Сёмочке» своему незабвенному – весьма «карахтерному» человеку. И многому-многому в этом швейцарском путешествии-вспоминании нашлось место из увиденного, услышанного, пережитого, перечувствованного за совсем не короткую жизнь. «Я – мятежная, но с оборонительным акцентом, никаких не хотела бурь, мечтала двигаться по миру с пылесосом, чтобы он вбирал в себя всякий мусор и мировую пыль. И даже черноту с совести. Но куда это выбросить? Не на луну же!» И расслабишься-то совсем уж с такой героиней, и смех сквозь слёзы, и слёзы сквозь смех восчувствуешь вместе с нею от таких вспоминаний, как вдруг и вспыхнет, чуть ли не в финале: «Если я смогла пережить допсихушные два года и даже добиться с помощью полусимуляции разрешения на прописку в Московской области, то могу считать себя почти бессмертной», – и съёжишься… и поморщишься…
«КОЛОМЕНСКИЙ АЛЬМАНАХ» , девятый выпуск, 2005
Весомее журнала читателю российскому не увидеть (в прямом смысле этого слова). Ежегодник – до пятисот страниц формата почти А-4, и с прекрасными иллюстрациями. Даже «Север» здесь проигрывает. Листала в электричке – рядом сидящие вытягивали шеи, подсматривая. А ещё говорят – нет читателя. Читатель – есть, и истосковался по Настоящему. Нет государства, которое бы это Настоящее пестовало и доносило до него.
Проза – как на подбор, вся… Михаил МАНОШКИН, пропевший скорбно-радостный гимн людям, вышедшим «из ада с непогубленной душой» («Отзовись, Адам!»); Валерий КОВАЛЁВ, рассказавший историю роты солдат-нестроевиков, понёсших заслуженное, но жестоко-суровое – по законам военного времени – наказание, кровью искупивших вину, но и врага победивших, и честь свою не уронивших («Американская тушёнка»); Виктор МЕЛЬНИКОВ, проведший своего героя ещё в послеармейской юности через тяжкое испытание невольным предательством, последствия которого тёмным крылом накрыли всю его жизнь, – но через покаянную неизбежность наказания заслужившего и долгожданное прощение («Лава»). Великолепны и рассказ Сергея МАЛИЦКОГО о старике, в доме которого «мирно тикали» часы с одной только стрелкой, но являли они собой «не указующий перст ушедшего времени, а символ непоколебимости и трагической устойчивости» («Рвущаяся нить»), а также пронзительная, из тончайших психологических нюансов выточенная история одного одиночества Нины СОЛОВЬЁВОЙ – история «хождения в безжизненное пространство… без автономной системы жизнеобеспечения…» («Контакт»). Окрашены лёгким мистическим налётом – «мысль материальна», – но до грубости и жестокости жизненны, реальны истории, рассказанные Викторией НЕЧАЕВОЙ и Русланом БРЕДИХИНЫМ. Прост по изложению и истинно народен по содержанию почти документальный, видимо, рассказ Владислава ЛЕОНОВА о людях, открытых всем радостям и горестям и близких, и чужих – недаром рассказ называется «Дом посреди России».
Богатейший исторический, историософский и критико-литературоведческий материал тоже нашёл своё место в этой Книге для чтения – для домашнего, семейного и иного серьёзного…
