Текст книги "Газета День Литературы # 53 (2001 2)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Станислав Куняев ПУТЬ КО ХРИСТУ!
«Путь Христа» – так называется поэма Юрия Кузнецова, три части которой печатались с перерывами в «Нашем современнике».
«Детство Христа» не вызвало ничего, кроме настороженного любопытства. «Юность Христа» повлекла за собой уже отчетливо выраженное недовольство и претензии со стороны и людей, не ведающих, как лоб перекрестить, и со стороны ряда священников. Третья же часть – собственно, «Путь Христа» – вызвала настоящую бурю.
Впрочем, привыкать ли Юрию Кузнецову? С момента его появления в русской поэзии вот уже 30 лет его имя в эпицентре нескончаемого скандала. Суть не в этом. Суть в другом – более существенном.
Прежде всего: само обращение Кузнецова к образу Христа было ожидаемо для трезвого и вдумчивого читателя.
Более двух десятков лет назад на рубеже 80-х годов он написал стихотворение «Стук» – и сейчас читающееся, как предельно точное воплощение развоплощенной души современной человеческой особи, отрекшейся от веры, разрушившей и растоптавшей святыни и замершей на краю пропасти в смертной тоске и в полупонимании свершившегося.
Рухнул храм. Перед гордым неверьем
Устояла стена. А над ней
Нарисованы суриком двери
С приглашеньем: «Стучите сильней!»
Что жалеть? Не такие потери
Проходили за давностью дней.
Для кого предназначены двери?
Кто просил, чтоб стучали сильней?
Разве можно туда достучаться?
Все равно за стеною обрыв…
Но со стуком принес святотатца
В эту глушь запоздалый порыв.
Сам хватился убогой потери.
Да забыл он за давностью дней —
Сам взрывал. Сам чертил эти двери
И просил, чтоб стучали сильней.
Из этого тупика, казалось, нет и не будет выхода. Ощущение безнадежности еще более усиливалось в стихотворении «Вина», где поэт прощался с ХХ веком, оставляя единственную надежду заблудшим – на осознание своей вины за содеянное и способности принять кару за собственное забвение и святотатство.
Мы пришли в этот храм не венчаться.
Мы пришли в этот храм не взрывать.
Мы пришли в этот храм попрощаться.
Мы пришли в этот храм зарыдать.
……………………………………………..
Полон воздух забытой отравы,
Не известной ни миру, ни нам.
Через купол ползучие травы,
Словно слезы, бегут по стенам.
Наплывают бугристым потоком,
Обвиваются выше колен…
Мы забыли о самом высоком
После стольких утрат и измен.
Помните финал гоголевского «Вия»? «И заросла церковь густым бурьяном, и никто никогда не найдет к ней дороги. Так навеки и осталась церковь, с завязнувшими в дверях и окнах чудовищами, обросла лесом, корнями, бурьяном, диким терновником; и никто не найдет теперь к ней дороги». В развалинах, куда люди пришли для последнего прощания, нет следов нечистой силы, но храм так же заброшен и скоро порастет непроходимой травой последняя тропинка, ведущая к нему… По закону неотвратимого возмездия за измену и отречение от веры и истории предков трава забвения превращается в гибельное всепожирающее пламя.
Да, текут наши чистые слезы.
Гулко вторит заброшенный храм,
И взбегают колючие лозы
Словно пламя по нашим ногам.
В поисках разрыва нити, связывающей времена, поэт обращался к древним языческим образам, к «мчащейся по ржи», в движении которой он чаял разгадать тайну славян. Это обращение было естественным для него, пораженного еще в детстве лицезрением «столба крутящейся пыли», рассказавшего в поэтической молодости «атомную сказку» о превращении Иванушки-дурачка в хладнокровного препаратора. Символы, мифы, сказания русской древности оживали в его поэзии, заставляя читателя верить в неразрывность, нерасторжимость временных пластов, что создавало ощущение устойчивости и удивляло, не могло не удивлять – бесстрашие поэта, вторгающегося в области запредельного, производило впечатление поистине ошеломляющее.
Ты сражался с невидимым злом,
Что стоит между миром и Богом…
Путь к Богу на выходе из этого сражения был неизбежен. Но труден и далек.
В «Пути Христа» Юрий Кузнецов явил мироощущение человека, пришедшего к ж и в о м у Христу. К Тому, Который сказал: «Не мир Я вам принес, но меч». К Тому, Который изрек: «Царствие Мое не от мира сего». К Тому, Который обронил: «Воздвигну храм Свой и врата адовы не одолеют его». С какой же благотворной тяжестью воспринимались сии истины!
Нет ни церкви, ни священника, ни таинств, ни Святых Даров…
Есть пустыня, Вифлеем, голая пещера, овечьи ясли, звезда, взошедшая с востока, и первые слова Нового Завета. Есть память, не дающая порвать связь с языческим восприятием мира. Есть русский человек, чей разум напоен живой и мертвой водой символов, сказаний, песнопений старого мира. Перейти черту, отделяющую от мира нового, соединить в себе в едином равновесии два мировосприятия, вынести новую тяжесть Слова Божьего и нести дальше как свое достояние… Евангельские и апокрифические сюжеты, плавно переливаясь один в другой, находят свое воплощение в форме рифмованного гекзаметра, а сказовые зачины напоминают о сказочной стихии, питавшей русское мышление.
То не вечернее облако блещет огнями,
То не дремучее небо трепещет корнями,
То не трава на разбитых скрижалях шумит,
То не молва, как пустая посуда, гремит,
То не последы ползут из народного чрева,
То не ехидны бегут от грядущего гнева, —
Это пророк попущеньем небес обуян,
Это бушует последний пророк Иоанн.
«Обуянный» – то есть одержимый. Но одержимый презрением к «народу торгашей и пророков», не ведающих о пришествии Сына Божия. Последний пророк мечет громы и молнии на головы заблудших и погрязших в грехе, каясь в собственной недостойности Того, Кто будет увещевать Словом любви и благостыни.
«Будьте как дети»… Эта Божья заповедь таилась в лоне давних строк поэта, стоящего на грани познания «стихии чуждой запредельной»…
Умираем не мы, а цветы,
Ничего мы не знаем о смерти.
И с отчизной и с богом на «ты»,
Мы живем, как жестокие дети.
И насколько же органичны в самой поэме песенные переливы, перебивающие торжественный лад гекзаметра, умиротворяющие душу, готовую распалиться от огненных словес! «Христова колыбельная», «Христова подорожная», «Песня Лазаря» – вечный мотив любви ко всему сущему, смутно всплывающий в памяти из тех времен, когда мир был напоен светом, теплом и лаской под голос матери, склонившейся над детской колыбелью.
Эй, на земле, где целуют друг друга во зло!
Славен Господь! Он идет! Его детство прошло.
И ничего не оставило людям на свете,
Кроме святого трилистника: Будьте как дети!
Только о детстве небесные громы гремят,
Только о детстве священные кедры шумят.
Памятью детства навеяна эта поэма,
Древнею свежестью, вешней звездой Вифлеема.
«Древняя свежесть» и «вешняя звезда Вифлеема» осеняют поэму воедино, и сама природа в ней живет в ладу и в едином ритме с поступью Сына Человеческого и Словом Его. «Долго об этом священные кедры шумели»… «Глухо об этом гремела вселенская ось и рокотали пещеры, пустые насквозь…» «Долго об этом рыдали народные хоры, и отзывались речные долины и горы…» Каждое деяние Христа на всем протяжении Его земного пути сопровождается вестью, которую разносит по миру природная стихия.
Как здесь не вспомнить образ Христа, родившийся в начале века в творчестве «новокрестьянских» поэтов, в первую очередь Николая Клюева и молодого Сергея Есенина. В стихах последнего Иисус приходит на землю «пытать людей в любови» в человечьем обличье, Иисус-странник, нищий, просящий милостыню, Иисус народных апокрифов, Который может во мгновение ока расстаться с человеческой оболочкой и раствориться в русской природе, преображая ее и создавая на земле подлинное ощущение нездешнего мира.
А что уж говорить о Клюеве! Его Хри
стос – «искуплением заклятый он мужицкий принял зрак, – на одежине заплаты, речь: авось да кое-как» – существует на грани Вознесения и снисхождения во ад. Виноградный Спас, из хлевушки приходящий на стогны града, где «в церквах обугленный Распутин продает сусальный тусклый рай», где давно потеряна вера, и святость, и благостыня, слышит молитву, обращенную к Нему, которая отшатывала от поэта многих уже далеко не благоверных христиан, что как за соломинку хватались за букву Евангелия.
Страсть многохоботным удом
Множит пылающих чад,
Мужа зовут Изумрудом,
Женщину – Черный Агат.
Сплав Изумруда с Агатом —
Я не в аду, не в раю, —
Жду солнцеликого брата
Вызволить душу мою:
"Милый, явись, я – супруга,
Ты же – сладчайший жених.
С Севера, – с ясного ль Юга
Ждать поцелуев Твоих?
Чрево мне выжгла геенна,
Бесы гнездятся в костях.
Птицей – волной белопенной
Рею я в диких стихах.
Гибнут под бурей крылатой
Ад и страстей корабли…
Выведи, Боже распятый,
Из преисподней земли".
Почему Россия еще жива вопреки всему, что с ней произошло на протяжении последнего столетия? В первую очередь благодаря тому что все это время не прекращался поиск пути ко Христу. Усилиями духа немногих подвижников и подспудным народным импульсом расчищались заваленные потаенные тропы, обреталось заново ощущение горних высей. Клюев, завершая «Каина», писал о грядущем втором крещении Руси в период самых страшных испытаний, выпавших на долю православных. Слава Богу, что по сей день длятся жестокие споры на русской земле о судьбе православной веры, Церкви, ведутся богословские дискуссии. Весь мир забыл об этих спорах, наступила общая энтропия духа. А в России…
«Дух живет, где хочет». Он хочет жить з д е с ь.
И реакция на поэму Юрия Кузнецова – еще одно свидетельство живой жизни духа.
А поэт идет к живому Христу своим путем. Мощная языческая стихия, сосредоточенная в нем, ищет облаготворения. И скольким блуждающим эта поэма откроет путь к Тому, Кто сказал: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное»?
«Да» или «нет» – вот исконный язык человека.
С вами Христос во все дни
до скончания века!.. —
Так Он сказал. И вознесся средь белого дня
В синюю высь языками живого огня.
Только об этом рыдают небесные хоры,
Только об этом гремят океанские оры
И распевают святые места на земле,
И отзывается эхо в Божественной мгле…
Отговорила моя золотая поэма,
Все остальное – и слепо и глухо, и немо.
Боже! Я плачу и смерть отгоняю рукой.
Дай мне великую старость и мудрый покой!
А ведь один из вариантов – «смиренная старость»… Но ведь каждый шел к Нему со своей гордыней, со своей выей, склоненной под накопленным грузом… Подходили, ощущали невесомое прикосновение – и распрямлялась стать, обреталась иная суть бытия, являлось чувство благодати, и склонялись головы уже в смирении и Христовой молитве.
Мы читаем поэтов рубежа позапрошлых столетий, обуреваемых страстями, ищущих Христа с в о и м путем, прозреваем их заблуждения, поиски, сомнения и страдания… Кто через столетие и с какими мыслями прочтет «Путь Христа» Юрия Кузнецова?
объявление
17 февраля в 17.00
Центральный Дом литератора, Большой зал (м. «Баррикадная», Б. Никитская, 53)
Газеты «День литературы» и «Завтра»
проводят литературный творческий вечер
ПОСЛЕДНИЕ ЛИДЕРЫ ХХ ВЕКА
Лучшие писатели и мыслители России
говорят о своем веке, о его великих победах и поражениях
«Мой век» – в представлении Александра ПРОХАНОВА, Валентина РАСПУТИНА, Юрия БОНДАРЕВА, Михаила АЛЕКСЕЕВА, Игоря ШАФАРЕВИЧА, Александра ЗИНОВЬЕВА, Льва АННИНСКОГО, Владимира ЛИЧУТИНА, Юрия КУЗНЕЦОВА, Станислава КУНЯЕВА, Леонида БОРОДИНА, Тимура ЗУЛЬФИКАРОВА, Анатолия КИМА, Анатолия АФАНАСЬЕВА, Юрия МАМЛЕЕВА, Эдуарда ЛИМОНОВА.
На вечере артисты Николай ПЕНЬКОВ, Лариса СОЛОВЬЕВА, Николай ГУБЕНКО, Татьяна ПЕТРОВА читают стихи и поют романсы на слова Николая РУБЦОВА, Анатолия ПЕРЕДРЕЕВА, Николая ТРЯПКИНА, Владимира ВЫСОЦКОГО, Владимира СОКОЛОВА, Алексея ПРАСОЛОВА, Анатолия ЖИГУЛИНА, Владимира СОЛОУХИНА, Светланы КУЗНЕЦОВОЙ, Александра ТВАРДОВСКОГО.
Вечер ведут Владимир БОНДАРЕНКО и Евгений НЕФЕДОВ
Билеты – в редакциях газет «Завтра» и «День литературы», Комсомольский проспект, 13. Тел.: 246-00-54, 247-13-37.
Юрий Кузнецов СТРАСТНАЯ НЕДЕЛЯ ИЗ ПОЭМЫ “ПУТЬ ХРИСТА”
Слух о Христе до высоких ушей долетел.
Первосвященник последним лицом пожелтел,
Хоть и подумал сначала, что это ослышка…
– Он от Закона отпал, как от стебля кубышка!
Сей человек на себя очень много берет,
Ибо свобода его заражает народ.
Бог и народ – это муж и жена, а свобода
Дурно влияет на женское сердце народа.
Он возмущает народ – пусть умрет за него!.. —
Так хитроумно решил сильный мира сего.
Люди Закона желали меча, а не мира.
Жертва горит, и молитвы лоснятся от жира.
Время идет по дороге в Иерусалим,
Облако пыли плывет, оседая на Рим.
Близко уже преставленье намеченных сроков,
Все совершалось согласно прозреньям пророков.
Ехал Христос на осле, и повсюду Его
Люди встречали, как Солнце лица своего.
И на дорогу бросали цветы и одежды,
Как беззаветные знаки любви и надежды.
Так по цветам и одеждам Христос проезжал
В город величья и славы, и слез не сдержал,
Ибо провидел зловещее облако дыма
Вместо сияющей славы Иерусалима.
В городе праздник, молитвы, и темная жидь,
Блеск благолепья, и нечем уже дорожить.
Купля-продажа во храме идет полным ходом.
Грешные души роятся, как мухи над медом.
Шило на мыло меняют, а нечет на чет,
Фата-моргана сквозь ловкие пальцы течет.
Близко в толпе просквозила нечистая дева.
Светлый Христос побледнел от высокого гнева.
То но конь-блед через горный махнул частокол —
Это Христос миме времени бровью повел,
И торгашей окатил взором неба, как варом,
И опрокинул столы и прилавки с товаром,
Клетки разбил и на волю пустил голубей:
– Это же ангелы ваших грядущих скорбей!..
На Елеонской горе, на вершине печали
Он говорил – и слова на ветру трепетали.
Ученики и века трепетали пред Ним.
– Жертва горит, и молитвы курятся, как дым.
Близко уже преставленье намеченных сроков.
Много на свете появится ложных пророков,
Заговорят как один, что они – это Я,
Многих прельстят, да минует вас прелесть сия.
Мир против мира и брат против брата восстанет.
Солнце померкнет и месяц светить перестанет.
Будет унынье народов и скрежет земли.
Только терпеньем спасете вы души свои.
Сын Человеческий в огненном облаке явит
Силу и славу, и вас одесную поставит,
Так поднимайтесь: последние сроки грядут!
И небеса и земля предо Мною прейдут.
Эти слова не прейдут!.. – На вершине печали
Так говорил – и слова на ветру трепетали.
В чистый четверг пожелали апостолы знать,
Где они будут великий исход поминать.
Молвил Христос: – Этот город нелегок помином.
Встретите вы у ворот человека с кувшином.
Молча идите за ним, и он вас приведет
Прямо к хозяину ветхого дома, а тот
В мужеской части покажет вам горницу мира,
Там приготовьте, что нужно не только для пира…
Все было сделано. Ученики, подбочась,
Ждали заветного часа. Настал этот час,
Только не сразу. Христос, преклонясь головою,
Каждому ноги омыл ключевою водою
И полотенцем обтер. И все сели за стол
С легким румянцем стыда, что нескоро прошел.
И преломил Иисус невечернее слово:
– Телом и кровью Моей через Духа Святого
Тут перед вами становятся хлеб и вино.
Ешьте и пейте. Но большего вам не дано…
Тайная вечеря! Что-то твой страх затянулся.
Петр зашумел, и Христос на него улыбнулся:
– Петр, что ты делаешь? – Петр на ответ был не трус:
– Ем Твое тело и пью Твою кровь, Иисус!
Тайная вечеря! Тайна твоя вечереет.
Воздух мрачнеет. Во мраке предательство зреет.
Голос Христа промерцал над столом и погас:
– Тот, кто предаст Меня вскоре, сидит среди вас!..
Насторожился Иуда: – Не я ли, Учитель?
Молвил Христос: – Ты сказал, – И замолк вопроситель,
Ибо замыслил предать по Закону Христа,
Да поцелует сам дьявол Иуду в уста!
Что-то навек во все стороны мира упало.
То, что упало, гласит поговорка, пропало.
С места вскочили одиннадцать учеников.
– Кто? – возопили, как эхо грядущих веков.
Эхо грядущих веков отзывается глухо.
Встал Иисус и шепнул Иоанну на ухо:
– Тот, кто предаст, примет чашу из левой руки…
Тайная вечеря! Шепот твой полон тоски.
Взял Иисус чашу полную левой рукою
И мимо времени подал Иуде с тоскою,
И через руку вселился в того темный дух.
Вспыхнул Иуда во злобе и сердцем потух.
Все-таки выпил. Когда же его затошнило,
Он посмотрел на Христа тяжело и уныло.
Молвил Христос с озиранием учеников:
– Ешьте и пейте на благо идущих веков
Тело и кровь, что за вас предаются на муки.
Память Мою на земные берите поруки.
Будьте как люди. А большего вам не дано…
Ели и пили апостолы – хлеб и вино
Были наполнены веяньем Духа Святого.
Только Христос не коснулся того и другого.
Голос Петра раскатился во всю круговерть:
– Боже, с Тобою приму и темницу и смерть!
Глянул Христос на Петра краем вещего глаза:
– Не пропоет этой ночью петух, как три раза
Ты от Меня отречешься… – И Петр замолчал.
На Елеонской горе звездный ветер крепчал.
А на великую глушь Гефсиманского сада
Тихо ложилась ночная роса и прохлада.
Верные люди, как будто почуя беду,
Остановились в глухом Гефсиманском саду.
Молвил Христос, их на час оставляя: – Крепитесь!
Чтобы не впасть в искушенье, все время молитесь. —
Пал на отверженный камень и к Богу воззвал:
– Отче! Молю, чтобы час сей Меня миновал.
Если возможно, пребудь это время со Мною.
Да обойдет Меня чаша сия стороною.
Впрочем, не как Я хочу, а как Ты повелишь…
Звездной росою покрылась великая тишь.
Сын Человеческий потом кровавым покрылся.
В облаке света неведомый ангел явился
И на страданья сочувственным взором взирал,
Краем лилейного облака пот утирал,
И покраснело оно от кровавого пота…
Глянул Христос – а людей одолела дремота.
Долго крепились одиннадцать учеников,
Но задремали, как память прошедших веков.
Он пробудил их и дважды промолвил: – Крепитесь!
Чтобы не впасть в искушенье, все время молитесь. —
Пал на отверженный камень и к Богу воззвал:
– Отче! Молю, чтобы час сей Меня миновал.
Если возможно, пребудь это время со Мною.
Да обойдет Меня чаша сия стороною…
Долго крепились одиннадцать учеников,
Но задремали, как немощь идущих веков.
Он пробудил их и трижды промолвил: – Крепитесь!
Чтобы не впасть в искушенье, все время молитесь.
Пал на отверженный камень и к Богу воззвал:
– Отче! Молю, чтобы час сей Меня миновал.
Если возможно, пребудь это время со Мною,
Да обойдет Меня чаша сия стороною…
Долго крепились одиннадцать учеников,
Но задремали, как совесть грядущих веков.
Глянул Христос, прерывая моленье о чаше,
И произнес укоризненно: – Ваше есть ваше…
Факелы света мелькали и шум нарастал.
Молвил Сын Божий: – Все кончено. Час Мой настал …
Ученики от тяжелого она пробудились,
Но в окруженье орущей толпы очутились.
Это рабов Каиафы предатель привел.
– Зрите мой знак! – им сказал и к Христу подошел.
Обнял Христа он не глядя, и левой рукою
Обнял его Иисус и спросил: – Что с тобою?
Подал Иуда свой знак – в золотые уста
Поцеловал первозванный предатель Христа.
И задрожали рабы Каиафы от страха,
Словно рассыпалось в воздухе облако праха.
Только один из рабов оказался не трус:
– Ты Иисус? – Это Я! – отвечал Иисус.
Петр обнажил верный меч и, собой не владея,
Желтое ухо отсек у раба-иудея.
Млад Иоанн в то же время свой меч обнажил,
И задрожал всяк, кто жизнью своей дорожил.
Раб завопил, но не только ему было больно —
Сын Человеческий молвил: – Оставьте, довольно. —
Ухо приставил к рабу, и оно приросло.
Тут подступили рабы, ибо время пришло,
И на Христа наложили тяжелые руки,
И повели на позор и грядущие муки.
Ученики разбежались один за другим,
Петр устремился под пологом ночи за Ним.
К первосвященнику темный Иуда явился.
– Злато и злато! – сказал и в лице изменился.
Тридцать серебряных брошено было ему.
Первосвященник, как видно, знал цену всему.
Бледный Иуда едва не лишился рассудка:
– Тридцать серебряных? Что за дешевая шутка!
Первосвященник сурово и мрачно сказал:
– Я не шутник! – и глазами на дверь показал.
Вышел Иуда за дверь и с Христом повстречался,
И в ту же ночь удавился – и долго качался
Сук кривоватый в глухом Гефсиманском саду.
Сын Человеческий тотчас был предан суду.
Долго старейшины ложных свидетельств искали,
Чтобы предать Его смерти и, духом взалкали.
Первосвященник промолвил, срываясь на лай:
– Богом живым заклинаю тебя, отвечай:
Ты ли Сын Божий?.. – Открыт во все стороны света
Этот вопрос, и чреват преставлением Света.
Сам по себе отвечает великий вопрос.
– Скоро увидите… – так Иисус произнес, —
Сын Человеческий сядет в Божественной славе
Справа грядущего! – Он говорить так не вправе!
Он богохульствует! – первосвященник сказал
И перед Богом одежды свои растерзал.
И возгласили седые старейшины дружно:
– Он богохульствует! Паче свидетельств не нужно! -
Так возгласили и смолкли в духовной тщете.
Раб подоскочил и ударил Христа по щеке.
Петр одиноко бродил у святейшего дома.
Сердце его горевая ломила истома.
Вышли служанки с пустым разговором во двор,
Но оборвали служанки пустой разговор.
Первая тотчас поймала Петра цепким взглядом:
– Ты человек Иисуса! Так будь же с Ним рядом!
– Глупая женщина! Что ты такое несешь! —
Голос Петра выдавала заметная дрожь.
Проговорила другая служанка сурово:
– Ты человек Иисуса! – Не знаю такого! —
Петр побежал за ворота, где возле костра
Стражники грелись, и крайний окликнул Петра:
– Что ты здесь делаешь? – Я человек издалече.
– Ты человек Иисуса. Я слышу по речи.
– Я ничего не сказал! – бедный Петр прохрипел.
И в это время петух на востоке пропел.
Петр зарыдал, ибо трижды отрекся от Бога,
И поперхнулся слезами, как пылью дорога.
Кинулся прочь и седел на бегу, как ковыль.
Долго за ним оседала взметенная пыль…
В башне Антония паче забвенья и славы
Трое разбойников ждали суда и расправы.
Долгою ночью томился в темнице глухой
Рыжий Варавва – смутьян и народный герой.
Слабая вера чадила во тьме головешкой.
Нового узника встретил Варавва с усмешкой,
Словно крушил его сердце змеиный искус:
– Вот где мы встретились? Это судьба, Иисус!
– Кайся и помни! – ответил Спаситель Вараввы…
Солнце вставало над башней забвенья и славы.
Дом прокуратора – призрак меж злом и добром,
На Иисуса он глянул державным орлом.
Молвил Пилат, возвышая свой голос судейский,
И загремел его жребий: – Ты Царь Иудейский?
Молвил Христос: – Ты сказал, и сказал не свое.
Но не от мира сего ныне Царство Мое…
«Ритор!» – подумал Пилат и на время забылся.
Голос глаголил: – На то Я пришел и явился,
Чтоб проповедовать истину, только ее.
Истинный в мире да слушает слово Мое!
Глянул Пилат на Христа и промолвил с тоскою:
– Истина? Сам-то ты знаешь, что это такое?
Я ненавижу туземцев, сикеру и ложь.
Ты не похож на туземца. – И ты не похож. —
И усмехнулся Пилат и промолвил с тоскою:
– Ладно, ступай. Я не вижу вины за тобою…
Вспомнил Пилат, как проснулась от страха жена
Ночью в постели и, сонным виденьем полна,
За Иисуса просила его заступиться.
Впрочем, не то еще женщине может присниться!
В праздничный день он всегда отпускал одного
Из заключенных в узилище мира сего.
Нынче был праздник, и нынче он мог заступиться
За Иисуса. Сон в истину, как говорится.
Вызвал старейшин. Задача казалась проста.
Он предложил отпустить им на выбор: Христа
Или Варавву. И все закричали: Варавву!
Злоба старейшин Пилату пришлась не по нраву.
Вышел он к людям. Задача казалась проста.
Он предложил отпустить им на выбор: Христа
Или Варавву. И все закричали: Варавву!
Воля народа Пилату пришлась не по нраву.
Слышал ли это Варавва в темнице глухой,
Или не слышал – но он был народный герой,
Ибо людей подстрекал против римского права…
В каждом еврее доныне не умер Варавва.
– Как поступить с Иисусом? – промолвил Пилат.
Дружно толпа отвечала: – Да будет распят!
– Он не виновен. – Да будет распят, – закричали
Люди толпы, и Пилат побледнел от печали.
Так был отпущен Варавва и предан Христос.
Бледную весть во все стороны ветер разнес.
Первосвященник умыл свои бледные руки.
Но, принимая Христа на земные поруки,
Люди Его увенчали терновым венцом
И бичевали плетями с зашитым свинцом.
– Радуйся, Царь Иудейский! – глумливо кричали.
Заволокнились глаза голубиной печали.
«Это Мне снится!» – скрепил свое сердце Христос
И на Голгофу орудие казни понес.
Снилось Христу это бремя, и вопли, и визги,
Это паденье народа, и вечные брызги —
Словно с горы низвергалась река в океан…
Это паденье предвидел пророк Иоанн.
Снилось Христу сего мира пустынное поле,
Где Он насытил пять тысяч народа и боле,
Дав пять хлебов и две малые рыбы на всех,
Чтобы Его поминали добром во гресех.
Громко об этом вещали народные хоры,
И отзывались речные долины и горы.
Здесь эти тысячи, здесь! И от мира сего
Злобно кричали: – Распните, распните Его!..
Здесь Его плоть на куски пять хлебов разрывали.
Здесь Его кости две малые рыбы глотали.
Здесь Его кровь, как вино, распивала толпа.
Вера упала. Народная воля слепа.
Он бы их мог превратить в серый пепел и угли —
Гневно глаза промерцали и тотчас потухли.
Что есть смиренье? Об этом другие века
Пусть размышляют. Но тайна сия велика…
Медленно в гору Он шел, как согбенная вера,
Остановился, услышав смешок Агасфера,
– Дай Мне напиться! – запекшимся ртом произнес.
– Если докажешь, что ты настоящий Христос.
Я утолю твою жажду – когда ты вернешься.
Поторопись! Ты сейчас все равно не напьешься.
– Я не спешу с возвращеньем, – ответил Христос.
– Я подожду… может быть, – Агасфер произнес.
И разглядел Агасфера Христос, и прощенья
Не дал ему: – Ну так жди Моего возвращенья!..
Золото мира заплачет в убогой нужде:
– Плачьте, народы, рыдайте о Вечном Жиде!
Дьявол забвенья прошепчет ему в утешенье:
– Он не вернется. Забудь о Его возвращенье!..
Будет он ждать, и века пронесутся, как миг.
Внуков своих похоронит и правнуков их.
Вечный скиталец, рассеянный в разных народах
И отраженный на быстрых и медленных водах,
Будет он спрашивать у придорожных столбов,
У перекатной полыни, у беглых рабов,
У кочевого шатра, у летучей кибитки,
У перелетных гусей, у ползущей улитки:
– Вы не видали нигде человека с крестом?
– Нет, не видали, – ответят, и долго потом
Станет читать и рассчитывать тайные знаки,
Чтобы не сбиться с дороги в неведомом мраке.
Только на запад небесные знаки зовут,
И корабли Магеллана туда поплывут,
Все паруса Магеллана в пути изорвутся,
Но моряки Магеллана с востока вернутся,
В честь возвращенья ударит счастливый салют,
Камни Севильи слезами они обольют
И возвестят, что земля – это маленький шарик,
И запищит его сердце, как злобный комарик:
– Вы не видали в пути человека с крестом?
– Нет, не видали, – ответят, и долго потом
Будет пищать его разум, как злобный комарик:
– Это земля всего-навсего маленький шарик!
Это ловушка, и значит, бессмертье мое
Тоже ловушка, и выхода нет из нее!..
Станет молиться, и сердце молитвой засалит,
Горько заплачет, и землю слезами ужалит.
Хоть упадут его слезы, как Божья роса,
Он никогда не поверит, что есть Небеса.
Быть по сему!.. Он покамест стоит у колодца,
Пьет свою воду, но только никак не напьется.
Время идет по дороге в Иерусалим,
Облако пыли плывет, оседая на Рим…
Лобное место тремя омрачилось крестами.
Тело Христа четырьмя замерцало гвоздями.
А над челом начертанье на трех языках:
«Царь Иудейский!» – как Божьи огни в облаках,
То не сухие листы на ветру облетали,
То фарисеи, векам в назиданье, шептали:
– Вот он, Зиждитель, сбежавший от мира сего!
Вот он, Спаситель, не спасший себя самого!
То не сухие листы на ветру облетали,
То фарисеи грядущего мира шептали:
– Где разрушающий храм долговечных веков
И за три дня созидающий старое вновь?..
Гонит сухую полынь дикий ветер пустыни,
Гонит от края до края – Христос посредине,
Справа разбойник и слева разбойник распят,
Оба хулу на Христа изрыгали, как яд.
Легионеры делили святые одежды
И насмехались, без веры, любви и надежды:
– Если ты Бог, то сойди в Божью славу свою
И помоги поделить нам добычу сию!
Люди в толпе издавали безумные крики.
Солнце померкло. Явились звериные лики.
Все потемнело. Христос не хотел умирать.
В темной толпе Он увидел печальную мать.
Вздрогнул и вспыхнул – святая звезда благодати:
– Мати, не плачь, не рыдай мене, бедная мати!..
Римский солдат подошел и промолвил: – Добро! —
Поднял копье и под правое торкнул ребро.
Кровь и вода потекли, покатились, пропали —
Будто небесные слезы на землю упали.
Это в обнимку заплакали Смерть и Любовь,
Только не смыть никакими слезами ту кровь.
Дикие ветры в ушах завывать перестали.
Смолкли разбойники, словно свое отстрадали.
Вздрогнул один и взмолился в последних слезах:
– Боже, меня помяни на святых небесах!..
Это уже не разбойника, а страстотерпца
Были слова, ибо вышли из чистого сердца.
Молвил Христос на великую славу свою:
– Вместе со Мною ты будешь сегодня в раю!..
Справа на крест белый голубь слетел и заплакал,
Слева на крест черный ворон взошел и закаркал.
В каждом мгновенье таился великий предел,
Перед великим мгновеньем Христос побледнел.
Вздрогнул и молвил последнее слово: – Свершилось!..
Небо над миром последней звездой разрешилось.
Дух из Него исходил, как сияющий свет.
Череп Голгофы глядел исподлобья вослед…
Нищие духом, молитесь на золото мира!
Жертва чадит, и молитвы лоснятся от жира.
Черный козел отпущенья стремглав поседел.
Древний конь-блед поскакал за великий предел.
Ангела смерти стошнило святыми горами.
И застонала глухая завеса во храме,
Треснула надвое и разошлась нараспах,
И обнажилась святая святых в черепах.
И зазияла под нею вселенская яма —
Грянул удар! Ничего не осталось от храма…
Небо свивается. Молнии блещут во мгле.
Горы трещат. Трус и ужас идут по земле.
Божия Матерь стоит среди мира и плачет,
Горе великое в дымке забвения прячет.
ПЛАЧ БОГОРОДИЦЫ
– Не Тебя ли я под ребрышком лелеяла?
Сном и духом не Тебя ли я обвеяла?
Перед солнышком поставила на ноженьки,
Да пошел Ты по неведомой дороженьке.
Я ходила за Тобой, как тень бесследная,
Только Божьему молчанью собеседная.
А теперь стою, как мертвое позорище,
Но Тебя под сердцем чую до сих пор еще.
Не страшна отныне мне погибель верная,
Хоть пронзает меня боль Твоя, как терния.
Даже терния по времени туманится,
И вот-вот сыночек с матерью расстанется.
Вознеси меня, Святое Дуновение,
До Его лица, хотя бы на мгновение!.. —
Вознесло ее Святое Дуновение
И приблизило к распятью на мгновение.
Обняла она Христа и разрыдалася.
Облила Его слезами и рассталася.
Ночь забвения окутала позорище.
Не мерцают эти слезы до сих пор еще…
