Текст книги "Газета День Литературы # 131 (2007 7)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Владимир Бондаренко ИМПЕРИЯ СЛОВА
Наше государство сосредотачивается. Ещё робкими, неверными шажками новая империя устремляется в своё будущее. Будущее невозможно без технического перевооружения державы, без мощного промышленного технократического рывка. Это понимали египетские жрецы, готовившие свою техническую революцию, дабы возводить пирамиды и строить города в пустыне. Это понимали древние римляне, освоившие строительство дорог и каналов. Это понимали Александр Македонский и Чингисхан, Наполеон и Кромвель, Фридрих Барбаросса и Карл Великий. Это понимал Петр Великий, со многими жертвами воздвигнувший на болотах воистину имперский город. Это понимал Иосиф Сталин, сотворивший великую техническую наукоёмкую державу ценою великих народных лишений. Это прекрасно понимают ныне китайцы и индусы, умудряясь сочетать древний национальный менталитет и технократический индустриальный разум преобразователей мира. Они возводят свои алтари на сотых этажах своих небоскребов. Восемь из десяти самых высоких зданий мира находятся в Китае.
Но все великие национальные и религиозные лидеры, прежде чем начинать технические преобразования, настраивают душу нации на волну созидания. Какие бы деньги нынешний режим ни вкачивал в те или иные стройки, без национального подъёма, без сокровенно сказанных и сокровенно услышанных слов ничего произойдет. В десятилетие строящийся мост через Волгу денег уже вложено гораздо больше, чем в строящийся в Китае самый длинный в мире 36-километровый мост в Ханьчжоу (через Восточно-Китайское море). В то, что китайцы откроют движение по этому мосту в 2008 году, уверены даже враги Китая. А ведь это идентично 10 мостам от материка до Сахалина, о чём у нас мечтают только фантасты. Значит, дело не в деньгах, и даже не в их разворовывании – думаю, китайцы тоже не ангелы. Да и Меньшиков при Петре о своём кармане не забывал, но и Россию строил. Но при Петре ли, в Китае ли нынешнем была и есть великая мечта, была и есть воля к жизни, воля к победе. У нас же сейчас есть деньги – больше чем у китайцев, есть строители – не хуже китайских, но нет великой мечты, нет воли к победе. А мечта и воля реализуются исключительно через силу слов, через национальную культуру. Если национальная культура устремлена к идее смерти и распада, угасания и смирения с нищетой и убогостью, нас ничто не спасёт. Так было в период угасания советской империи. Ещё была самая мощная в мире армия, с армадами танков и кораблей, ощетинившаяся ядерными боеголовками, ещё была крепкая (что бы там ни говорили гайдары и грефы) экономика, которая и по сей день, недоразрушенная, продолжает служить, и наука наша ещё опережала весь мир по важнейшим своим направлениям в физике, химии и математике. Продолжительность жизни была одна из самых высоких в мире. Но культура наша, и прежде всего литература, уже были устремлены к смерти, к угасанию, как в либерально-прогрессивном трифоновско-рыбаковском варианте, так и в варианте почвенническом. «России нет, Россия вышла, И не звонит в колокола…» – писал поэт-почвенник Михаил Дудин. С настроем к смерти в космос не полетишь, цивилизация разваливалась прежде всего через культуру. А власти наши уже готовились к дележу недр, угодий и территорий, им было не до культуры.
Сейчас питерско-чекистская команда Путина, Медведева и Иванова готовится к мощному технологическому прорыву. Иного пути у них нет. Или государство окончательно разваливается – и территориально, и политически (вице-премьер Дмитрий Медведев пишет: «Распад Союза может показаться утренником в детском саду по сравнению с государственным коллапсом в современной России»), или неизбежна крутая техническая и экономическая модернизация всей плохо управляемой коррумпированной системы. Эту неизбежность команда Путина прекрасно понимает и готова вкладывать огромнейшие деньги в техническую и научную модернизацию. Увы, эта путинская команда почти тотально и чудовищно бескультурна. По-моему, после азбуки с её «Мама мыла раму» и «Рабы не мы. Мы не рабы» они никогда ничего не читали. Они даже не понимают , что такое культура и зачем она нужна. Думаю, потому и оставляют Швыдкого на «культурном хозяйстве», что не понимают её, культуры, важнейшего значения. Скажи им, что обществом до сих пор управляют швыдкие, они не поверят. Мол, у нас всё схвачено, всё в наших чекистских руках: армия, оборонка, техника, транспорт, космос, железные дороги. А над ними смеётся Дмитрий Быков. Мол, «жд» – железные дороги – у вас, но управляют умами машинистов – «ЖД», и значит – всем обществом управляют «ЖД», а кто они такие – предельно откровенно объяснено в самой книге Быкова. Может, эта самоуверенность, как обычно и бывало в мировой истории, и погубит разрушителей, и найдётся достаточное количество живых душ у русского народа, способных, как и раньше в трагические времена, зажечь сердца людей новой мечтой о возрождении, о великом строительстве Державы.
Прежде чем произойдёт техническое перевооружение, новый технократический прорыв в будущее, неизбежна, не побоюсь этого слова, – новая культурная революция.
Хватит плакать и стонать о потерянном. Россия – не покойница. Хватит развлекаться и впихивать в народ бульварное чтиво, русский народ – не девка с улицы. Мечты о новой реальности нужны талантливым художникам и поэтам, режиссёрам и прозаикам. Если эта незримая, но всегда могущественная империя слова будет поддержана империей дела, если творцы новой империи слова будут реально влиять со всех телеэкранов, со всех радиоголосов и подмостков эстрады, оттеснив импотентных женоподобных юмористов и пошляков, циников и развратителей народного сознания, тогда и общество преобразуется. Не случайно Иосиф Сталин даже в годы войны находил время для чтения художественных новинок, не случайно Наполеон приравнивал мастеров слова к целым дивизиям.
Кто царит в умах, тот господствует и в обществе. Вернуть писателей и поэтов на телевидение – важнейшая государственная задача. Не менее важно и – каких писателей и поэтов. В новом романе лауреата «Национального бестселлера» Ильи Бояшова о войне герой – танкист с обожжённым во время Курской битвы в схватке с немецким «Тигром» лицом. Этот человек обладает даром слышать голоса машин, он понимает язык танков, умеет с ними разговаривать. Вот так и крепнущее поколение новых русских писателей и поэтов, не менее танкиста обожжённое всеми нашими перестройками, разломами и катастрофами, тоже слышит голоса машин и понимает язык железа. Оно не боится «компьютеризации и электронизации всей страны», ибо и в компьютеры, и в новейшие мониторы и мобильники, телекоммуникации и электронные системы оно вкладывает душу, заставляя новейший мир техники работать на человека. И этот новый мир строят в своих стихах Марина Струкова и Всеволод Емелин, Евгений Лесин и Олег Бородкин. Его грядущая громада нависает над всем человечеством в босхианских и одновременно джойсовских полотнах Александра Проханова. Ангелы новой реальности прилетают к нам из книг Павла Крусанова, в сверхплотном сверхреализме работают Юрий Козлов и Юрий Петухов, в голос машин вслушиваются герои романов Веры Галактионовой и восторженные романтики из «Коралловой Эфы» Тимура Зульфикарова. Время действия – наша новая реальность в фантасмагорических утопиях Ильи Боровикова «Горожане солнца» и Ильи Бражникова «Сказка о белом бычке». Языком нового времени говорят герои Захара Прилепина и Сергея Шаргунова, Романа Сенчина и Василия Дворцова.
В своё время истинный певец машин и разворачивающейся громады преобразований Андрей Платонов, к сожалению, не был понят, хотя он и должен был стать реальным голосом прорыва в будущее. Сегодня можно сказать, что Андрей Платонов и стал той гоголевской «Шинелью», из которой вышла и выходит новая русская проза, готовящая новый прорыв в будущее. Следующим провозвестником стал еще в семидесятые годы Александр Проханов. Но и он оказался не ко времени. Был не понят тем Генштабом, который им же и воспевался. К счастью, у Проханова хватило и сил и времени для другого, нынешнего рывка, поймут ли его новые менеджеры технопроектов?
По крайней мере, для молодой когорты продолжателей великой утопической традиции он понятен и близок. Вот только как бы новые солнечные утопии ни оказались вновь не поняты и не востребованы. Общество, лишённое нового литературного солнечно-утопического импульса, вряд ли сумеет построить свои самые длинные мосты и самые лёгкие лодки.
Незримая империя русского слова готова к новым великим завоеваниям. Штурм продолжается!
Владимир Олейник ПОЛЕ БИТВЫ-ДУША (Виктору ПОТАНИНУ – 70 лет)
Есть в человеческой жизни понятия, которые не требуют особых пояснений. С ними человек живет, да они во многом и составляют его внутренний мир. Это труд, честь, достоинство, совесть. Именно они определяют смысл всего происходящего в человеке и с человеком. Они являются тем критерием, по которым его судят окружающие и по которым он судит себя сам. И на этом строгом суде ответчиком и прокурором выступает нематериальная субстанция, называемая душой. И если душа болит, значит, она живая. Значит, ещё всё можно поправить, изменить. И жизнь продолжается, и не кончается её дорога...
...Виктор Федорович Потанин родился 14 августа 1937 года в зауральском селе Утятском. Его предки были старообрядцами, пришедшими в Сибирь в поисках свободной земли и духовной свободы. Свою новую родину они построили в селе Каргаполье, ныне районный центр Курганской области. Старообрядческие семьи аккумулировали в себе духовную энергию невиданной силы, позволявшую выдерживать любые искушения и самые страшные испытания. Такое испытание пришло в 1921 году, когда дед Виктора Потанина был расстрелян вместе с другими односельчанами карательным отрядом ЧК. Вся вина состояла в его вере и в его имуществе, достаточном, чтобы объявить Тимофея Ивановича кулаком и расстрелять. Бабушка Екатерина Егоровна станет главой и духовным центром семьи. Именно она, спасая семью от голода и репрессий, в начале тридцатых переедет в Утятское, где её дочь Анна обретёт свою судьбу – встретит единственную любовь, родит сына и всю жизнь проработает в сельской школе. Вскоре семью постигнет ещё одна беда – отец, сельский учитель Федор Степанович Потанин, уйдёт в армию и погибнет в том проклятом сорок первом году. От него сыну останется только мучительная боль детской памяти, преследующая всю жизнь. И все голодные и холодные военные годы опорой, защитой и надеждой для маленького Вити было женское лицо. Мамы и бабушки. Образ женщины с раннего детства станет для него нравственным мерилом, основным ценностным критерием.
В 1966 году Потанин был участником Кемеровского зонального семинара молодых писателей под руководством Сергея Антонова. Именно тогда он вошёл в круг той литературной молодежи, которая определила одно из направлений развития русской литературы. Их назовут «деревенщиками», но подлинной основой творчества для них станет нравственное отношение к жизни и человеку. А нравственностью была правда. Эта неформальная писательская группа очень скоро станет духовным камертоном отечественной словесности, а имена Виктора Астафьева, Федора Абрамова, Василия Белова, Валентина Распутина обретут непререкаемый нравственный авторитет. Именно эти люди станут для Потанина творческим примером, а Валентин Распутин и Виктор Лихоносов ещё и ближайшими сердечными друзьями.
Повести и рассказы Потанина своей проникновенной исповедальностью и лиричностью достучались до читательских сердец, обрели популярность. Среди коллег по писательскому цеху, среди своих творческих единомышленников он выделялся этим застенчивым лиризмом и медитативностью. Его лица «необщее выражение» было характерным дополнением к портрету тех, кто вернул в русскую литературу традиционные ценности и обратился к корневой народной культуре. Вслед за читательским признанием пришло и общественное.
...Творчество Виктора Потанина прочно определено установками его миропонимания. И системой сложившихся ценностей, которые предельно конкретны, почти вещественны. Впитанное в детстве, вошедшее в плоть и душу стало для него Истиной. Поэтому слова «душа», «нравственность», «духовность» у него конкретны и зримы как «земля» и «хлеб». Система ценностей и определяет конфликт в его прозе. Это нравственный конфликт. Не между прошлым и настоящим, не городом и деревней, а между нравственным и «духовной ржавчиной». Ценностный выбор ставит вопрос о главном: что ждёт человека в итоге – вечность или пустота. Гарантий на абсолютную правоту никто не даёт, но по сути своего выбора герой Потанина, помня о прошлом, живёт в настоящем ради будущего. Ориентируясь на вечность. Это крайне непросто, потому что подобный выбор – знак определённой культуры. Означающий принятие на себя ответственности, ограничивающей человека внутри. И проблема его творчества – это проблема внутреннего человека. Герой Потанина – сокровенный человек. И динамику конфликта определяет его рефлексия. Она же служит обертоном лирической наполненности его прозы. В своих исповедально-открытых повестях и рассказах он поведал, в сущности, историю одной человеческой души.
Перед нами открывается внутренний мир провинциального интеллигента, человека ранимого, рефлектирующего, и своей рефлексией противопоставленного среде обитания. Его герой оказывается на острие самого сложного конфликта – конфликта с самим собой.
Для Потанина его герои – это люди, исполненные собственной мерой, живущие сердцем, созидатели, творящие добро по духовной природе своей. Они связаны с родной землёй, крышей дома, семьёй, языком, культурой. На первый взгляд это может показаться абстракцией, словоформой, производной от «возлюби ближнего своего». Но абстрактность форм наполняется живой плотью при погружении в содержание, когда произнесённое слово продолжается действием. И тогда любовь и сострадание к ближнему становится составной частью человека и его судьбы.
Рассказ для Потанина останется любимым и сокровенным жанром. В нём он выплескивал щемящую грусть и пронзительную нежность, самые интимные мысли и глубокие раздумья. Светлое чувство родного дома с его неизбежностью и любовью проходит через рассказы «На реке», «Тишина в пологих полях», «Мимо белых-белых берегов», «Русская печка», «В березовой тишине». И пусть не все гладко, но ведь не может человек, дыша этим воздухом, не быть счастливым. Потанину так хочется в это верить, потому что люди предназначены для обретения гармонии между собой и природой на родной земле.
...На рубеже 80-90-х годов творческая интуиция и художественный анализ действительности подвели писателя к печальному выводу – над человеком зависла угроза духовного самоуничтожения. Внешние перемены запустили в действие механизм, разрушающий ценностный мир, всю многообразную систему бытия человека. На волне предчувствия он создает повести-катастрофы «Мой муж был летчик-испытатель», «Плакала кукушка», «Доченька». Неизменно место – пространство русской глубинки, неизменен герой – провинциальный интеллигент. Изменилось внутреннее состояние героя. Обозначенное ещё недавно тревожными красными флажками латентное противостояние души и «духовной ржавчины» выплеснулось наружу, стало реальностью, вошло в обиход. Более того, Потанин увидел страшное – подмену понятий.
Но Потанина не оставляет вера в человека. Это единственное, чем он держится как личность, как писатель. Причем его вера изначальна – её не поколебать ни обстоятельствам, ни апокалиптическим проповедям. Человека он принимает в его современном обличии. Причём очень даже непричёсанного...
Философский подход способен примирить с неизбежностью жизни. Но как примириться с неизбежностью её конца, как вернуть и исправить ушедшее время. Память возвращает в прошлое и вершит суд – над собой. Не каждый рассудок способен выдержать такой анализ. Да и рациональные методы вряд ли годятся для расчета с прошлым: подсознательно человек стремится сохранить в памяти только лучшее, что с ним было. И к ощущению неизбежности круговорота бытия писатель добавляет мир чувств и чувствований. Ему кажется, что только таким способом в переломное время можно сохраниться человеку – не «хомо сапиенсу», а чувствующему и страдающему индивиду.
По глубочайшему убеждению Потанина мир держится именно на культуре. Для него это синкретичное понятие, равное цивилизации. И если рушится мир в человеческих душах, обнажая зыбкость всего сущего, то единственную надежду на спасение он видит именно в культуре. Поэтому сеет и сеет зёрна разумного и доброго...
Ведь культура немыслима без этой ежедневной кропотливой работы. Этого непосредственного труда души. Это способность построить в себе Храм и удержать его в целости. И держаться самому. Только тогда вокруг тебя возникает та аура, которую и называют духовностью. Может мои слова и грешат пафосом, но жизнь Виктора Фёдоровича Потанина представляет такое повседневное служение. Она состоит не только из творческой работы, из мучительного и прекрасного писательского труда. Это и его общественная деятельность, его отзывчивость на чужую боль и беду. Ведь культура – это ещё и живые люди со своими насущными проблемами.
...И главный итог его жизни – книги. Написанные болью его души. Тем прекрасным русским языком, какой уже не встретишь на газетных страницах и не услышишь с экрана телевизора. Потанин в своих книгах сохраняет высокие традиции литературного языка – чувственного и трепетного, образного и многозначного. Это очень серьёзно – быть хранителем родного языка. И пусть сегодня читают мало, пусть читают «легкие жанры», но на полках библиотек стоят книги. И пока они есть, не прервется связь времен – от поколения к поколению, от сердца к сердцу.
Прекрасного русского писателя Виктора ПОТАНИНА – с 70-летием! Здоровья, творческой радости!
Редакция
Сергей Буров ОСКОРБЛЯЕМЫЙ ХЛЕСТАКОВЫМ
Быков Д.Л. Борис Пастернак. – М.: Молодая гвардия, 2005. – 893 [3] с.: ил. – (Жизнь замечательных людей). Тираж 5000 экз.
Я и непечатным
Словом не побрезговал бы,
Да на ком искать нам?
Не на ком и не с кого нам.
Б.Пастернак
У свободы слова, как у всякого живого организма, есть свои физиологические отправления. И вот ещё в сентябре 2005 года на книжные прилавки из издательской утробы «Молодой гвардии» выпрастался тяжелый кирпич – биография Бориса Пастернака. Судя по объему, претендующий, по меньшей мере, на революцию если не в толковании произведений писателя, то в освещении его биографии. Далее появились рецензии – сначала беспардонно-льстивая по отношению к г.Быкову и вульгарная – к Пастернаку Льва Данилкина, затем – убийственная и оказывающаяся на N голов выше рецензируемого талмуда – Григория Амелина и Валентины Мордерер. На последнюю был затрачен труд такого качества, какого опус г.Быкова явно не заслуживает. Но мне кажется, что по поводу этой разухабистой книги стоило бы ломать научные копья, если бы г.Быков вообще понимал Пастернака. Между тем, свидетельства тугоухости и банального неразумения присутствуют едва ли не на каждой странице, и г.Быков, нимало не смущаясь, не только многократно признается в этом («часто вовсе не поймешь, о чём идёт речь»), но и с невероятной самоуверенностью преподносит своё непонимание как вещь объективную и, более того, «совпадающую» с видением самого Пастернака. Претензия на метемпсихоз замечательная. Но поскольку г.Быков, производя такой оживляж, совсем не шутит, то для него потуги думать за Пастернака оказываются самоубийственными.
Развязному любителю кухонно-телевизионной болтовни, ворвавшемуся в калашный ряд серьёзной литературы, мстят сами тексты Бориса Леонидовича. За что? Да за то, что г.Быков их не понимая, абсолютно не уважает и при этом куражится и глумится над ними. Вину же за непонимание перекладывает на поэта, произведения которого видятся ему «неуклюжими» и «корявыми». «Оценки», которые с барского плеча раздаёт новоявленный пастернаковед, особым разнообразием и глубиной не блещут, зато шапкозакидательством и откровенным хамством – то и дело: «это слабые стихи, чего там!»; «совершенно неудобопонятное письмо»; об О.М. Фрейденберг – «девочка слов на ветер не бросала»; «если драмы не было, он её создавал на пустом месте»; «безумная, хаотическая образность»; «вкусовые провалы»; «как всегда, есть тут и неуклюжесть»; «достаточно случайные слова»; о «Вассермановой реакции» – «претенциозная и мутная»; «бессмыслица»; «отписки»; «как всегда у Пастернака, недостаток концептуальности покрывается избытком пафоса»; о «Высокой болезни» – «откровенная полуудача, в которой великолепные признания и формулы сочетались с редкой даже для Пастернака невнятицей и двусмысленностью». Приводя, например, известнейшую строфу из «Высокой болезни» «Всю жизнь я быть хотел как все, / Но век в своей красе / Сильнее моего нытья / И хочет быть как я», новоявленный биограф издевается: «Как же, как же. Всю жизнь мечтал». Читаешь такое – и глазам не веришь, опешивая от вульгарности. И эта базарная разборка – «литературоведение»?! Эту гадость признали «Книгой года России»? Признаюсь, за 20 лет чтения Пастернака и литературы о нём, мне ни разу не пришла в голову мысль, что о нём можно писать такое и так.
Еще более возмутительно отношение г.Быкова к людям, которые уже не могут ответить ему, поскольку умерли. Таково, к примеру, резюме о многолетнем друге Пастернака С.Н. Дурылине, который поддержал первые шаги поэта и был одним из его близких собеседников на протяжении жизни. Г.Быков бессовестно заявляет, что поскольку Пастернак посылал Дурылину в ссылку письма и деньги, то – цитирую – «оттого все воспоминания о нем окрашены у Дурылина особенно трогательным умилением и благодарностью». По себе, видать, автор судит: он бы так, вероятно, и прогибался. Зачем же приписывать Дурылину низость? Впрочем, это предполагается тем запанибратским развязно-менторским тоном, который автор взял по отношению не только к Пастернаку, но и вообще ко всем, кто упоминается в книге. И здесь г.Быкова вовсе не извиняет ни мнимая «ширпотребность» серии ЖЗЛ, ни оговорка, что, мол, «есть два полярных подхода к биографическим сочинениям. Первый – апологетический (подавляющее большинство). Второй – нарочито сниженный с целью избежать школьных банальностей и высветить величие героя, так сказать, от противного». Г.Быков, надо полагать, относит своё творение к этому о-о-очень благородному меньшинству. Однако он не только не избегает «школьных банальностей» (кстати: а что это такое в отношении Пастернака?), но и, как уже показали предыдущие рецензенты, кусками списывает чужие работы, не только «забывая» ссылаться на уважаемых авторов, но и пиная, так, между делом, «апологетов деконструкции и рыцарей семиотики», пишущих на «птичьем языке». Разумеется, для «неопознанных литературных объектов» (читай: журнал «НЛО», откуда г.Быкова с его «трудом» выставили бы, наверное, сразу) «великий и могучий» г.Быкова слишком «велик и могуч». Манера обращения автора что с Пастернаком и его текстами, что с литературоведами и их находками – та же самая, что у Хлестакова: "Бывало, говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» «Да так, брат, – отвечает, бывало, – так как-то всё…» Вот как раз потому и нет смысла подходить к тексту г.Быкова, как к чему-то серьёзному. Написав долгоиграющий опус, этот человек проспекулировал на имени Пастернака, зная, что книгу будут читать не из-за него, г.Быкова, а из-за Б.Л. Напиши он, скажем, о Серафимовиче, аудитория была бы совсем другая, если бы вообще была. И понимая, что за кирпич возьмутся не равнодушные, но люди любящие и знающие Пастернака, всё же позволил себе безапелляционно пошлить. «Всей его жизни было семьдесят лет, три месяца и двадцать дней», – такими игривыми словами о Пастернаке открывается книга. Подобным образом можно было бы заключить непритязательную сказочку о каких-нибудь старичке и старухе или верно отслужившем псе. А вот не менее возмутительная фраза – уже о Ницше: «... Лу Андреас Саломе, по которой ещё Ницше сходил с ума (и в конце концов сошёл)». Да, подумает, читатель, раз уж г.Быков так Ницше прижучил, наверное, он – тот сверхчеловек, о пришествии которого пророчествовал великий философ. (Что ж, Ницше и впрямь сошёл с ума и тоже, как и Дурылин, умер – не ответит теперь г.Быкову, отчего ж последнему и не пошалить? Ай, Моська!..)
Перечень «достоинств» опуса поистине неисчерпаем, и приведу лишь отдельные, почти наугад. Г.Быков делает открытия в пастернаковедении по рецепту Шарикова – взял да и поделил всю жизнь писателя на 7 десятилетий, и «в каждом новом периоде он проходит одни и те же стадии, числом три». Вот и вся тебе метода периодизации – чего там мудрствовали М.Л. Гаспаров, В.С. Баевский и другие?! Понятно, что на такой основе и произведения Пастернака кажутся высокоумному автору соответствующими. «И это не просто буйство от избытка сил, но очень часто – недостаток как раз личного опыта и ясности мысли: у раннего Пастернака часто вовсе не поймёшь о чём идёт речь, – да это и неважно, важно, что идёт, бежит, летит». (Ну, не напоминает ли Хлестакова и в то же время – книгу г.Быкова?) Ещё один (из бесчисленных) перл г.Быкова по поводу умственных способностей Б.Л.: «Пастернак тёмен, когда сам не до конца понимает ситуацию». Видимо, её всякий раз понимает г.Быков, но почему-то скромно умалчивает о том, что же он понял хоть в одном «тёмном» месте. А если его и «слабит жидким мрамором» – то пользуется чужими открытиями, скрепя сердце изредка упоминая всё же этих гадких деконструктивистов типа И.П. Смирнова и А.К. Жолковского (ведущих, заметим, пастернаковедов).
Если говорить об информативной ценности книги, то в ней нет ничего нового – ни открытий, ни новых прочтений. Всё, что пишет г.Быков, уже было сказано до него – самим Пастернаком, мемуаристами, биографами и исследователями его творчества. Есть темы, на которых г.Быкова особенно, что называется, несёт. Жаль, что его рассказы о «женщинах Пастернака», не может прочитать сам Б.Л. – наверное, встретив, сказал бы ему пару ласковых. Так, например, по мнению автора, О.М. Фрейденберг «понимала больше Али» (Ариадны Эфрон), а «всех по-настоящему умных женщин в пастернаковском окружении рано или поздно начинала раздражать его способность среди разрухи и голода обращать внимание на пейзажи». Так. Значит, если были «по-настоящему умные», значит были и... Нет, дурами их г.Быков не называет, но намеки оставляет еще какие!
Вот как об Иде Высоцкой. Сначала цитируется Пастернак: «Она так просто несчастна – так несостоятельна в жизни – и так одарена; – у неё так очевидно похищена та судьба, которую предполагает её душа, – она, словом, так несчастлива, – что меня подмывало какою-то тоской, и мне хотелось пожелать ей счастья». Затем г.Быков, не моргнув глазом, «перевоплощается» одновременно и в Пастернака, и в его возлюбленную и не только исправляет слова Б.Л. (это он делает многократно и залихватски), но и чувствует за Иду: «Тут неточно только одно слово: на самом деле у нее похищена судьба, которую предполагает её внешность. Душа там вряд ли что-то могла предполагать – она была, как уже сказано, „темна“; а внешность была прелестная, и Ида не могла не чувствовать диссонанса между своею трагической наружностью и безнадёжно мещанской душой». (Душевед, однако.)
А вот о Елене Виноград: «Ни на одну из своих женщин – кроме разве что Ивинской... не оказывал он столь возвышающего и усложняющего влияния». Здесь не место говорить о «возвышенности» и «сложности» О.В. Ивинской. О них можно судить по её мемуарам. А можно и по воспоминаниям Л.К. Чуковской. Заметим другое: после прочитанной фразы возникает вопрос, каковы же были остальные? Ответ получается глубоко оскорбительным для женщин. Думаете преувеличиваю? Нисколько. Вот еще образчик откровенного хамства в адрес Евгении Владимировны Пастернак, подразумевающий ситуацию ухода Пастернака: на карточке «Женя тихо полуулыбалась, так и всю жизнь проулыбалась самой себе».
О понимании г.Быковым пастернаковской поэтики загадочного и его «интерпретациях» текстов, особенно «Доктора Живаго», не возьмусь даже говорить. Они вызывают сначала нехорошее удивление, затем негодование и, наконец, гадливость. Одна из самых вопиющих – трепанация «Высокой болезни». Дело даже не в подходе к текстам – тут голову менять надо. Впрочем, г.Быков так и сделал: приделал Пастернаку свою и стал, ковыряя тексты писателя, буквально исправлять их и объяснять, поскольку-де «невнятны».
В одном согласен с г.Быковым: да, «российская филология переживает трудные времена». Это из-за того переживает, что с усилившимся нахрапом лезет в неё фельетонная эпоха, материализовавшимся «грядущим хамом» которой и оказался автор новой полупопсовой «биографии», которую – не дай Бог – преподаватели станут рекомендовать школьникам и студентам. Прочитав разухабистое топтание г.Быкова по великому поэту, последние ничего, кроме того, чтобы вести себя так же, как он, не научатся. И хотя читать разборы того, в чём их автор ничего не понимает, занятие довольно забавное – есть более приличные во всех отношениях книги, на которые стоит потратить время и деньги. Тратить же на макулатуру г.Быкова – слишком много чести для последнего. Я решился и пожалел.
