Текст книги "Газета День Литературы # 81 (2004 5)"

Григорий Климов МОИ КНИГИ ДЕЛАЮТ ДОБРОЕ ДЕЛО (Нам прислал из Нью-Йорка отрывок из своей новой книги “Семейный альбом” неутомимый Григорий Петрович. О Климове рассказывают множество легенд, теперь читатель узнает правду из уст самого автора.)

Родился я 26 сентября 1918 года в городе Новочеркасске по Песчаной улице № 38 (теперь это улица Грекова, донского художника-баталиста), в доме казачьего полковника Никифора Попова, мужа моей бабки по матери Капитолины Павловны Поповой.

Эта моя бабушка Капа была родом из Одессы, девичья фамилия Дубинина. Первым браком она была замужем за Иваном Пушкиным, по словам бабки, каким-то циркачом-антрепренером. От этого брака родилась моя мать Анна Ивановна Пушкина. В 1895 году, во время золотой лихорадки на Аляске, дед – циркач сел на китобойное судно и отправился на поиски золота в Америке, где он бесследно пропал. Во всяком случае, так гласит семейная легенда.

Вторым браком бабушка Капа вышла замуж за казачьего офицера Никифора Попова, начальника казачьей охранной части в Одессе. Во время революции 1905 года, когда евреи устраивали демонстрации и бросали бомбы, Никифор со своими казаками разгонял евреев. А когда русские устраивали погром и громили евреев, Никифор и его охранная часть разгоняли русских и спасала евреев.

Всю 1-ю Мировую войну Никифор, уже в чине полковника, воевал на фронте. А бабка-полковница всю войну была где-то рядом, вероятно в ближнем тылу. Но бабка была боевая. Она распевала походные казачьи песни и рассказывала мне, мальчишке, всякие истории. После революции, в советское время, мои отец и мать принципиально молчали, так как говорить о прошлом в то время было опасно. Самой говорливой была бабушка Капа. И большинство вещей о прошлом моей семьи я узнавал из отрывков ее слов.

В конце войны Никифор был контужен тяжелым снарядом и отправлен помирать домой в Новочеркасск. Уже перед смертью за выслугу лет он был произведен в генералы и получил генеральскую шинель на красной подкладке. Из этой шинели позже выдрали красную подкладку, а сама шинель служила трем поколениям: сыну Никифора – моему дяде Вениамину или просто дяде Вене, моему старшему брату Сережке и, наконец, мне. Никифор умер еще до революции.

Когда я родился, на Дону свирепствовала гражданская война. Бабка рассказывала, что артиллерийский снаряд пробил крышу нашего дома и застрял в стене как раз над моей кроваткой. Но... не разорвался! «Тебе здорово повезло!» – говорила бабка.

Позже, когда я был в 5-м классе школы, наша учительница Евгения Платоновна задала нам такое задание: «Опишите самые памятные события в вашей жизни». Я описал эту историю со снарядом и закончил ее так: «Я только не знаю, чей это был снаряд – от красных или от белых». За это сочинение я получил от Евгении Платоновны мою первую «пятерку» по литературе.

В страшный голод 1921 года, чтобы спастись от голодной смерти, моя семья перебралась в городок Миллерово, где занялась натуральным хозяйством: женщины развели кур, коз и наконец свиней. А отец работал доктором. Я же был пастухом и пас наших козочек, ловил тарантулов и пиявок, которых мы, мальчишки, сдавали в аптеку. Помню, что козы едят любые колючки, которые никто другой есть не будет, и любят лазить по кручам, куда никто другой не залезет.

В 1926 году наша семья вернулась в Новочеркасск, бывшую столицу Всевеликого Войска Донского или ВВД, как писали до революции на письмах. Поселились мы по Московской № 4-5, во флигеле в глубине двора (этот флигель и «старый орех у балкона» описаны в «Князе мира сего»), где в молодости жили братья Рудневы. Я же прожил в этом доме до 1941-го года, а моя мать и бабушка жили там до самой смерти. Сейчас в этом доме живет пенсионер по фамилии Шило, который помнит моих родителей. Он пишет мне, что недалеко от входа на Новочеркасское кладбище стоит большой памятник из черного мрамора моему деду по отцу Василию Калмыкову (тогда я был Игорь Борисович Калмыков). А рядом приютились заброшенные могилки моего отца, матери и бабушки.

Учился я в школе на углу улиц Московская и Комитетская. Окончил я эту школу отличником, то есть 100 % отметок «отлично», в 1936 году. Как отличник я был принят без экзаменов в наш Новочеркасский индустриальный институт НИИ. Все казалось в порядке.

Но затем произошло событие, которое переломало мне всю жизнь. В августе 1938 года арестовали моего отца доктора Бориса Васильевича Калмыкова. Тогда в стране свирепствовала так называемая Великая Чистка 1935-1938 годов, о которой сегодня мало кто помнит. Несколько раз арестовывали и расстреливали все советское и партийное начальство. Затем последовали аресты среди профессуры нашего Института НИИ. Хватали, казалось, всех и вся. Вся страна замерла в страхе, в ожидании ночных арестов, это было страшное время.

Всю 1-ю Мировую войну мой отец был врачом казачьего полка, а потом всю жизнь был доктором и лечил людей. Я думаю, что арестовали его как человека «из бывших», за прошлое, за его отца и братьев. Уже после ареста отца, когда терять было нечего, бабушка Капа проговорилась о том, что от меня до этого тщательно скрывали: «Вон, Новочеркасский сельскохозяйственный институт в Персияновке – ведь это бывшее имение твоего деда».

Но дело в том, что никаких помещиков на Дону не было, за исключением некоторых особо отличившихся казачьих генералов. Та же боевая бабка-полковница говорила, что мой какой-то прадед учился в Военной академии в Петербурге, знал арабский язык и воевал на Кавказе. Видимо, его и наградили поместьем в Персияновке, поселке недалеко от Новочеркасска.

Старший брат моего отца, мой дядя Вася, до революции был следователем по особо важным делам при атамане Всевеликого Войска Донского. После революции, в 1926 году дядю Васю арестовали в Ростове и дали 10 лет Соловков, где он вскоре умер или, возможно, его просто убили, без суда и следствия, тогда это просто делалось. Советская власть была очень подлая и злопамятная. А в трехэтажном доме, принадлежавшем дяде Васе, как в насмешку, была первая в Новочеркасске Чека, где красные стреляли белых.

Позже, в мое время, в 30-е годы, в этом доме на углу улицы декабристов и спуска Степана Разина был Учительский институт. Сегодня, в 2002 году, в этом доме помещается техникум пищевой промышленности. Таким образом, после моих предков в Новочеркасске остались два хороших учебных заведения.

Младший брат моего отца, мой дядя Витя, во время 1-й Мировой войны был военным юристом, а после революции он был следователем «Освага», то есть Осведомительного Агентства, то есть контрразведки Добровольческой армии белых. Дядя Витя воевал до конца и в конце гражданской войны эвакуировался за границу и жил в Болгарии, в Софии. Так или иначе, но в моей крови гены и наследственность двух царских следователей. Возможно, что это заметно даже в том, как я пишу мой «Семейный альбом», где я пытаюсь докопаться до всяких сложных вещей: вплоть до библейского «зверя» и загадочного «числа зверя», которое обещает премудрость со слов самого святого Иоанна Богослова. А это задача очень серьезная.

После ареста отцу припомнили все похождения его предков и братьев. То, что тщательно скрывалось от меня, было прекрасно известно НКВД. Отца держали под следствием два года, а потом дали приговор, очень милостивый по тем временам. Во время Великой Чистки обычно или расстреливали, или давали 10 лет концлагерей. А отцу дали только 5 лет вольной высылки на поселение в Сибири. Тогда мало кто знал, что такое существует. Однако в 1941 году началась война и в результате отец просидел в Сибири не 5 лет, а 15 лет, вплоть до смерти Сталина.

Когда в 1941 году началась война, меня в армию не брали как политически неблагонадежного, из-за ареста отца. Первые два года я работал инженером в городе Горьком, на маленьком судоремонтном заводе им.Ульянова. Жил я на Университетской улице № 15, позже это стала улица Козьмы Минина. Затем я по ночам сдал экзамены в аспирантуру в Индустриальном институте им.Жданова. Пришел я на завод увольняться, а мне говорят: «С завода есть только два выхода – в армию или в тюрьму». Ладно, говорю я, тогда отправляйте меня в армию. Сказано – сделано. Подстригся я под машинку, засунул деревянную ложку за голенище, прихожу в военкомат. Но армия меня опять не берет -как политически-неблагонадежного, за грехи предков.

Так я оказался в аспирантуре Горьковского индустриального института им. Жданова, это совсем рядом по той же Университетской улице. Одновременно я поступил экстерном в педагогический институт иностранных языков, на факультет немецкого языка. Дело в том, что я прилично читал по-немецки и решил оформить эти знания получше, в аспирантуре это может пригодиться. За один год я сдал экстерном все экзамены за три года в Педагогическом институте иностранных языков, который помещался на той же Университетской улице. Потому она и называлась Университетской. Особенно тщательно я посещал занятия по разговорной практике немецкого языка. А чтобы не умереть с голоду, я работал грузчиком на ликеро-водочном заводе, где за работу платили водкой. Мы разгружали баржи с вином, которые приходили по Волге из Каспийского моря. А кругом меня бушевала война.

Но черти тянули меня выше – и я решил перевестись в аспирантуру Московского энергетического института им. Молотова, самого лучшего института по моей специальности. Сказано – сделано. В сентябре 1943 года я перебрался из Горького в Москву, перевелся в московскую аспирантуру и одновременно поступил экстерном в Московский педагогический институт иностранных языков, который помещался по Метростроевской улице № 38. Здесь я получил студенческий билет 4-го курса немецкого языка, который мне позже очень пригодился. Ходил я только на практику немецкого языка.

Людей с высшим образованием тогда, как правило, отправляли в военные училища и выпускали офицерами. Но для этого нужно было пройти специальную анкету о твоем социальном происхождении, а у меня анкета была такая, что с ней никуда не пускали. В результате в ноябре 1943 года меня загребли в армию – как рядового солдатика, опять как политически-неблагонадежного. На солдат никакой анкеты не требуется, у тебя только «солдатская книжка», где твое социальное происхождение не спрашивают.

В общем, карабкался я, как муравей, наверх и наверх, а затем сверху загудел на самый низ – в солдаты. Ладно, служу я верой и правдой моей советской родине, которая стала мне мачехой. Биография у меня такая запутанная, что и вспоминать не хочется.

В конце концов, в июне 1944 года попадаю я в отдел кадров Ленинградского фронта. Набирают в какое-то военное училище, где требуется знание иностранных языков, в особенности немецкого языка. А у меня в кармане гимнастерки каким-то чудом сохранился студенческий билет 4-го курса Московского института иностранных языков. Мне говорят: «О-о, это верный кандидат!»– и дают заполнить анкетку. А в этой анкетке такие вопросики: есть ли у вас репрессированные родственники? есть ли родственники за границей? И сбоку предупреждение: «За дачу ложных показаний вы будете отвечать по законам военного времени». Вопросики знакомые, они меня всю жизнь преследуют.

Ладно, сажусь я и честно пишу: один дядя пропал на Соловках, второй дядя за границей, а отец в Сибири. С моим студенческим билетом и этой злополучной анкеткой меня проводят к начальнику отдела кадров Ленфронта. Полковник читает мою анкету и говорит: «А зачем вы тут эти глупости пишете?»– и показывает пальцем на моих родственников. Я говорю: "А вот видите сбоку «за дачу ложных показаний»...

«Ах, это старые формы. А теперь все переменилось», – говорит полковник и отеческим тоном продолжает: «Дайте я объясню вам нашу ситуацию. Москва требует от нас кандидатов. Мы посылаем всяких недоучек, в Москве они ко всем чертям проваливаются, и Москва возвращает их нам с ругательными письмами! Поняли? А вы верный кандидат – и вы нам нужны! Если же вы будете писать эти глупости, – полковник тыкает пальцем в анкету, – мы можем повернуть дело так, что вы не хотите служить в армии. Знаете, что это означает в военное время? Трибунал! То есть расстрел!».

Тем же доверительным тоном полковник говорит: «Вот вам чистая анкета – и не пишите в ней все эти глупости. Пойдите в соседнюю комнату и заполните новую анкету, а старую анкету порвите и забудьте. Это приказ! Понятно? А об остальном мы позаботимся».

Вот что значит найти на себя правильного покупателя, думаю я. Так я попал в Москву, в привилегированный Военный институт иностранных языков Красной Армии ВИИЯКА, который неофициально называли Военно-дипломатической Академией. Так для меня началась новая жизнь. До поры до времени.

В ВИИЯКА я попал на 4-й курс немецкого языка и проучился там с июля 1944 до июля 1945 года. Здесь за каждый год учебы давали одну звездочку и выпускали капитанами. Я проучился один год, хотя и последний год, поэтому мне шлепнули на погоны одну звездочку и выпустили младшим лейтенантом. Потому я и говорю, что жизнь у меня очень запутанная.

Для прохождения дальнейшей службы меня отправили в Берлин, в Главный штаб Советской Военной Администрации СВА. Сначала я служил переводчиком у генерала Шабалина, который командовал всей экономикой советской зоны Германии. Потом я был ведущим инженером Управления промышленности СВА. «Ведущими» эти инженеры назывались потому, что они «вели» определенную часть немецкой промышленности.