Текст книги "Газета День Литературы # 81 (2004 5)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Емельян Марков СОЗИДАТЕЛЬНАЯ ИНТУИЦИЯ
В №3 газеты «День литературы» опубликована статья о.Димитрия Дудко «Канонизация классики», имеющая довольно сенсационный характер: у многих она может вызвать негодование, а у иных – и смех. В статье предлагается канонизировать людей, по нашим устоявшимся представлениям канонизации вряд ли достойных. Сколько говорено о демонизме Лермонтова, антиклерикализме Л.Н.Толстого, антихристианстве В.В.Розанова, античном язычестве, ветрености А.С.Пушкина; о канонизации Ф.М.Достоевского речь, правда, заходила, но последнее время и он обличаем как литературный грешник, предпочитавший «содомский идеал христианскому». О.Димитрий Дудко действительно рискует оказаться в комическом положении. Он прямо утверждает святость перечисленных русских писателей, осознавая при этом, что на него «вопить станут». И действительно – наивно, на первый взгляд. Институт канонизации выработан веками, а соответствуют ли вышеназванные люди его критериям? Можно ли сравнивать Игнатия Брянчанинова с Достоевским, Толстого с Феофаном Затворником? И потом, мыслима ли икона Пушкина или акафист Лермонтову? Но, может быть, как раз закостенелость наших представлений о святости и является одной из причин, мертвящих духовное возрождение в России? Думается, не следует цепляться за формальную сторону дела: решать сию минуту вопрос – канонизировать или не канонизировать? Надо услышать вибрацию национального нерва в слове священника, поверить его созидательной интуиции, подсказавшей ему эту идею – идею канонизации русских писателей. Священник обращается и к современным литераторам, своим призывом он пытается остеречь их от легкомысленного отношения к слову и через это к жизни, поэтому он и в биографическом аспекте утверждает наших великих писателей на нравственной высоте, в каждом находит действительную черту святости.
Повсюду восстанавливаются храмы… но кто восстановит культурную традицию, уничтоженную вместе с ее носителями? Православию дана особая миссия во времена, когда мораль почти не совместима с жизнью. Но Православие – это не только церковные службы, это и определенный стереотип поведения: мимика, интонации, манера выражать мысли и чувства.. А откуда это и взять, как не из великой русской литературы? Но как обратить взор современного человека к ней? О. Димитрий предлагает способ, можно с ним и не соглашаться. Но, во всяком случае, не должна его статья промелькнуть, пройти незамеченной, как многое сейчас проходит, оставляя за собой мучительную пустоту. Статья о.Димитрия – это прежде всего подвиг. Подвиг во имя веры Христовой и России.
Василий Иванов КАНОНИЗАЦИЯ ФЕДОРА ДОСТОЕВСКОГО
Священник отец Дмитрий Дудко недавно выступил на страницах печати с предложением о канонизации пяти русских писателей, на первое место среди них поставив Ф.М. Достоевского (Канонизация классики. День литературы, март 2003 – № 3). Мы согласны с этой идеей в принципе. И хотя принимать решение о канонизации будет Церковь, но поскольку много лет мы занимаемся изучением творчества Достоевского, то хотели бы привести свои доводы в пользу канонизации именно этого человека.
В феврале 1854 года в письме к Н.Ф. Фонвизиной Ф.М. Достоевский написал о своем символе вере: «Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но и с ревнивою любовию говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы остаться со Христом, нежели с истиной».
Чрезвычайно высокую оценку этому «символу веры» Достоевского дал сербский святой преподобный Иустин Попович, сказал, что это "Павлово исповедание веры в Богочеловека Христа. Со времен апостола Павла и до настоящего времени не раздавалось более смелого слова о незаменимости Господа Христа. Единственный, кто мог в этом отношении в некотором роде сравниться с Достоевским – это пламенный Тертуллиан со своим знаменитым «Credo quia absurdum» («Верую, ибо абсурдно»).
Такое бесстрашное исповедание веры во Христа – соблазн для чувствительных и безумие для рациональных. Но именно через такое исповедание веры Достоевский в новейшее время стал самым большим исповедником евангельской веры и самым даровитым представителем Православия и православной философии. Да, православной философии, ибо она по сути отлична от неправославных философий тем, что для нее первым и последним критерием всех истин и всех добродетелей является Личность Богочеловека Христа.
Надо сказать, что христианские воззрения в известной мере существовали и до Христа. Некоторые христианские моральные принципы и догматические истины можно найти в иудаизме, некоторые в буддизме, некоторые в конфуцианстве. Но в них нельзя найти то, что является самым главным, что «едино на потребу». А это – Личность Богочеловека Христа.
Без Личности Христа учение Христово не имеет ни спасительной силы, ни непреходящей ценности. Оно (учение) сильно и спасительно настолько, насколько жива ипостась Его Божественной Личности. Евангелия, Послания, весь Новый Завет, вся догматика, вся этика без чудотворной Личности Христа представляют собой или вдохновенно-мечтательную философию, или романтическую поэзию, или утопические мечтания, или злонамеренный обман.
Христоликость положительных героев Достоевского проистекает из того, что они в душах своих сохраняют чарующий Лик Христов. Этот Лик – сердцевина их личностей. Они живут Им, мыслят Им, чувствуют Им, творят Им, все в себе устраивают и определяют по Нему и, таким образом, через христодицею создают православную теодицею. А потому они первоклассные православные философы. Их философия вся основывается на повседневном опыте, вся эмпирична, ибо она богочеловеческую истину Христову постоянно претворяет в каждодневную жизнь. Через этих героев Достоевский переживает жизнь во всей ее полноте, в которой вечные истины и вечные радости сливаются в едином объятии, которому нет конца.
Людей, не любящих заниматься опасными проблемами, охватывает ужас и трепет при чтении Достоевского. Они часто бросают ему в лицо один отчаянный вопрос: «Скажи нам, долго ли будешь мучить души наши?» – «Пока не решите вечные проблемы», – будет ответ".
Как видим, выдающийся мыслитель и богослов XX века, человек, причтенный к лику святых, дает настолько высокую и настолько обоснованную оценку художественному творчеству и философии Достоевского, что предложение о. Дм. Дудко на этом фоне не выглядит ни странным, ни даже сколько-нибудь неожиданным. Жизнь полная страданий, переносимых смиренно и со все большей любовью к людям и Богу, – таков в двух словах путь писателя. Скажем больше: среди сотен и тысяч людей, изучающих духовное наследие русского классика, идея его праведности и даже святости в последние годы буквально витала в воздухе. Священник лишь вымолвил вслух то, что давно лежало на сердце у других. Можно сказать даже, что устами о. Дудко заговорила стоустая народная молва.
В науке о Достоевском в последние годы появилось целое новое направление, которое изучает его наследие под углом зрения евангельской этики и эстетики (серия изданий петрозаводского университета «Евангельский текст в русской литературе» и др.). Обосновываются новые категории поэтики Достоевского такие, как «христианский реализм» (В.Н. Захаров), «категория соборности в русской литературе» (И.А. Есаулов), «теофанический принцип поэтики» (В.В. Иванов) и др.
Однако при канонизации какого бы то ни было праведника встает очень важный догматический вопрос – это вопрос о посмертных чудесах. На наше счастье, мы как раз располагаем целым рядом свидетельств о таких чудесах. Прав о. Дм. Дудко, когда пишет об апостольском характере служения Достоевского. И в самом деле, многие люди пришли к вере в процессе восприятия художественного творчества писателя. Приведем один хорошо нам известный пример из современной жизни. Шведский писатель и философ Бенгт Похьянен долгие годы занимался изучением творчества и философии Достоевского, в результате чего перешел из протестантской в православную веру. Больше того, Похьянен стал православным священником, выстроил на свои средства церковь и отправляет в ней богослужение. Католический священник Диво Барсотти, как это явствует из его превосходной книги о Достоевском «Достоевский. Христос – страсть жизни» после сонного видения, в котором ему явился православный святой Сергий Радонежский, занялся изучением русского языка, русской святости и написал ряд глубоких работ о Достоевском.
Ныне здравствующий правнук писателя Дмитрий Андреевич Достоевский рассказывал, что жизнь его отца Андрея Федоровича Достоевского в годы войны спас небольшой бронзовый бюстик писателя, с которым он не расставался никогда. Уже в конце войны пуля срикошетила об этот кусочек металла и легко ранила по касательной внука писателя. Это было единственное ранение за все годы войны. Сам Дмитрий Достоевский был спасен от трагического исхода онкологического заболевания, поскольку именно во время его болезни в начале семидесятых годов японский профессор приехал в музей Достоевского в Ленинград. Он узнал о заболевании правнука писателя и, возвратившись в Японию, достал и переправил в СССР новое и практически недоступное у нас никому кроме обитателей Кремлевской больницы лекарство.
Дмитрий Достоевский говорит: «Мы в семье так и воспринимаем нашего прадеда как молитвенника за нас и за всю Россию». По свидетельству жены писателя А.Г. Достоевской и других близко его знавших современников, Федор Михайлович обладал одним замечательным качеством: любой самый маленький, капризный или больной ребенок в его присутствии почти мгновенно успокаивался. Стоило Достоевскому взять на руки кричащего младенца, как тот вскоре, мирно посапывая, засыпал. А ведь «их есть Царство Небесное».
Учитывая глубину веры, осанна которой, по слову самого писателя «прошла через горнило сомнений и страданий», учитывая апостольский характер и результат его художественного и философского творчества, учитывая исцеления от смертельного заболевания или спасения в момент смертельной опасности на фронте, на наш взгляд, можно признать, что очень важное правило Церкви в данном случае не будет нарушено, если будет приниматься решение о канонизации Ф.М. Достоевского. Мы видим, что Достоевский спасает не только бренные тела, но и вечные души, приводя людей к вере из атеизма или иноверцев обращая к православию.
Если мы правильно поняли священника о. Дудко, то речь он ведет о канонизации Достоевского именно как православного святого. У нас есть более далеко идущее предположение, а именно о том, что католическая Церковь не останется в стороне от процесса канонизации этого писателя. Мы думаем, что, возможно, Ф.М. Достоевский станет общехристианским святым, и, тем самым, послужит делу объединения огромного числа (более миллиарда) христиан на Земле. Мы говорим – христиан – а не Церквей, ибо это процессы другого уровня. Но объединение людей вокруг светлой памяти и имени Достоевского – дело само по себе замечательное, обладающее огромной нравственной ценностью в эпоху войн, разлада и экологических катастроф. А ведь со всеми этими проблемами нам, людям, без объединения не справиться никак. Мы, те, кто занимается изучением творчества Достоевского, на симпозиумах и конференциях общаемся истинно по-братски, не взирая на различия веры. О Достоевском пишут не только православно верующие россияне и живущие за границей России. Пишут и католики, и протестанты различных конфессий. И не только христиане. О нем пишут и его изучают иудеи, а также представители различных восточных религий. Например, существует большой интерес к его творчеству в Японии. Нужно видеть, с каким тщанием готовят и проводят свои скрупулезные доклады японцы (синтоисты, буддисты и др.). С какой деликатностью и с каким трепетным интересом задают нам, православным, вопросы по тексту Евангелия, по догматам нашей религии, нюансам церковного предания и русского народного восприятия христианства. Все мы, без различия исповеданий, чувствуем себя во время такого общения своего рода «братьями в Достоевском».
Как говорил Ф.М. Достоевский: «Было бы братство, а остальное все приложится». Мы надеемся, что уже само обсуждение вопроса канонизации русских писателей-классиков послужит укреплению среди нас чувства братства.
Татьяна Смертина СОЛОВЬИНАЯ ДОЧЬ
***
В черничные мои глаза
Печальный демон заглянул —
Знать в стон заплачу, и коса
Рассыплется... Я слышу гул
Комет летящих в никуда...
Во тьмах взрывается звезда,
И вихри самых темных душ
Летят сквозь площадную глушь,
Сквозь толп скопленья, нищету, —
Визжа и раня! Налету
Ломая стены и цветы,
Растя сознанье пустоты...
А демон, дико хохоча,
Сидит на крыше избяной,
С его точеного плеча
Вихрится холод вековой...
Крыла – огромны и темны,
Бросают тень на полстраны...
***
Три существа прозрачно-золотые
Явились предо мной в ночи.
Себе сказала: Не кричи.
Себе сказала: Есть миры иные.
Я – восхитилась, но не преклоняясь:
Я знала, мы ведь тоже – мир!
Постигнуть весть хватило сил
И не отпрянуть, страхом ослепляясь.
Их весть была: "Погибло очень много
Планет, загадочных миров...
Но все – самоубийцы вновь!
В исчезновеньях – не вините Бога.
Он силою не гонит в Рай.
Сам от себя – себя спасай".
Исчезли. Мир мой, выбирай!
На стол из крынки, словно тень,
Созвездьем рухнула сирень...
Пишу, а за спиной, где мрак,
Мне мир взалом связал крыла!
Но, тайный, золота зигзаг
Уходит в то, что создала...
***
С утра по радио – аллегро,
По телику – банкет и бред.
А за стеной: «Убили негра!» —
Сегодня в моде сей куплет.
А сумасшедшая девица
Всю зиму бродит, вслед – мальцы.
Руками машет, словно птица —
Из окон пялятся жильцы.
Лежат по ящикам повестки —
Квартплаты рост, как в доме вор.
Как будто всем нам —
изуверски! —
Прислали смертный приговор.
Дождливый ветер в окна дует,
«Убили негра!» —
в сотый раз.
А сумасшедшая танцует —
Ей все завидуют сейчас!
***
Марь луны молодой…
Я с раскрытой душой
Выхожу тихо в ночь,
Соловьиная дочь.
Бьет в колени трава,
В ней русальи слова,
Ей по нраву мой бег,
Юбок шелковых мельк;
Мне на гриву волос
Брызжет осверком рос,
Серебром медуниц
Так и падает ниц.
И хоть я для страны —
Словно птица с Луны,
Мир откликнется пусть
На возвышенность чувств.
Воспеваю не месть
В эту вербную сонь:
Благородство и честь —
Самый светлый огонь!
Вам смешно от огня?
А чтоб сгинул смех прочь —
Вы убейте меня,
Соловьиную дочь.
***
Черный карлик по кругу ходит,
Он завистлив и злобен так,
Что любой для него – дурак,
Что и солнце – темнит на всходе.
Он не в силах понять, что рядом
Есть пространство, где круга нет,
Где иначе раскрылен свет,
Где сирени владеют садом.
Так бродил он вздымая плечи!
Но однажды, в сплошной туман,
Черт ему подарил наган,
Чтоб стрелял, если кто перечит.
За неделю, а может меньше,
Всех друзей расстрелял, убил,
Даже тех, кто его любил!
И поверил, что в том безгрешен.
Налетела такая вьюга
Мелких бесов и бесенят —
По кускам был утащен в ад!
Новый карлик
Бредет вдоль круга…
***
Тыщи трав – хоровод сестер.
И черемухи дух остёр.
Удивляюсь цветам – ясны.
Боль опять проломилась в сны!
Однолюбкою преклонюсь,
Помолюсь за Святую Русь.
За нее прочеркнусь звездой
И исчезну, как вздох лесной...
И восстану – до пят коса...
Вся – туман, нежно-шёлк, роса...
Если ты не воскреснешь, князь,
Мне не выплакать будет грусть!
И тогда в светло-скорбный час
Я в монахини постригусь...
Стану чётками жечь персты,
Будешь в келье блазниться ты...
***
Средь людей и туманов столетних
Тихий странник бредет с рюкзаком.
В бороде его – звезды и ветер.
А в душе – то затишье, то гром…
Ишь, задумал шататься по свету!
В книгу Гиннесса жаждет попасть?
Иль рехнулся и памяти нету?
Иль бастует, чтоб видела власть?
Вот прилег у дрожащей осины,
Потрапезничал жалким пайком.
Долго слушал рычанье машины
И смотрел на базарный содом.
Подошел к нему странный ребенок:
– Дядька, дай закурить! – попросил.
– Бедный ангел, сгоришь, что курёнок;
Крылья белые кто отрубил? —
Засмеялись в толпе! А мальчонка
Хохоча побежал в магазин.
Что кровит на спине рубашонка,
Только странник и видел один.
***
Смотрите, мэтр, в каком огне,
Повелевая светом целым,
В ваш славный город на коне
Я въехала, притом – на белом!
Да, это я, что за хлевом
Узрели девочкой презренно.
Вы мне плечо ожгли хлыстом,
Ваш пёс овцу загрыз мгновенно…
Вы вдоль деревни, словно смерч,
Промчались в лаковой карете,
Не признавая храмов, свеч!
И вас боялись бабки, дети…
Смотрите, мэтр, в каком огне,
Повелевая светом целым,
В ваш славный город на коне
Я въехала, притом – на белом!
Зачем стоите, мэтр, склонясь?
Мне трона вашего не надо.
И не стелите шкуры в грязь —
Убитое овечье стадо…
Мой путь – в заоблачную Русь,
Не перегонишь, не догонишь.
Я вас запомнить не берусь —
Как пустоту, что не запомнишь.
***
Я сквозь золото молитв
Вижу вихрь духовных битв:
Над избой – полночный прах,
Веря страсти и огню,
Ночь серпом на небесах
Вдруг устроила резню.
И, блистая головами,
Полетели звезды вниз.
И кровавыми огнями
Георгины поднялись.
Тени – копья.
Огородец.
Стройно выгнувшись в седле,
Георгин-победоносец
Колет гадов на земле.
***
От кончиков моих ресниц,
Что пред тобой склонила ниц,
До белых полумесяцев колен,
Что лишь тебе сдаются в плен, —
Я пред тобой раскрыта вся,
Забыв, что слово есть «нельзя»!
Всё потому, что ты – есть рай,
Так взял меня – хоть помирай!
Всю, от духовных лепестков
До самых адских завитков —
Так взял, что не отнимет ввек
Ни ангел, и ни человек.
Тебе – все розы! сгоряча!
Смотри, как падает с плеча
Моя последняя парча…
И месяц мой – снегов белей! —
Касается твоих теней.
***
Вот это одиночеством зовется,
Монашеством средь бала – каждый вор! —
Где зависть лютая за мной по следу вьется,
Где я перо меняю на топор,
Которым так владею грациозно,
Как нежным кружевом вокруг бедра…
Вот так тебя я жду!
Жемчужно! Слёзно!
И в лезвие гляжусь у топора.
***
Три розы путь перечеркнут!
Одна – дыханье снега.
Вторая – жуть и нега.
За третью – головы кладут.
Знай, снег растает, будет муть.
Исчезнет нега, канет жуть.
Но то, что нам подарит рок —
Еще никто забыть не смог.
И третьей розы лепесток —
Дымится между этих строк…
***
Ты будешь связывать две нити,
Не черную и белую в одно —
Две белые! Но не дано:
Из двух миров – единый сотворить!
Скрестятся огненно и разлетятся —
Иножить!
И будет падать яблоневый цвет
В сиренево-девичий след
Той, что здесь не было и нет.
Лишь ночь, созданье из ресниц ее,
На миг шелками зачеркнёт небытиё.
***
Черным лотосом раскрыт
Вихрь печалей и обид.
В черной шали до бровей
В тихой горнице своей,
Позабыв о диком гневе,
Я молилась Параскеве.
В половик лилась коса,
Но мне мнились – небеса.
Вспыхнул светом Божий лик —
Я едва сдержала крик.
Повеленье мне: «Проси».
«Родину мою спаси!»
Помню трех гонцов...
Крик совий...
Лоб в крови у Парасковьи...
Я очнулась у окна.
Поле. Сумеречь. Луна.
Казнь метелицы.
Волненья.
Ожидание свершенья.
***
Люблю одиночество, звезды и даль.
И поля светлейшую тишь.
И первую стужу... И старую шаль...
И омут, где стонет камыш.
Плыву сквозь века, время – звездной рекой.
Так ночью русалка играет с волной.
Но страх всех русалок – узорная сеть!
Убьют, бросят в лодку и станут смотреть:
"Ну вот оно, чудо! Косища длинна!
Теперь никого не утопит она".
Ольга Журавлева ЗОНА ДЕЙСТВИЯ – ЖИЗНЬ
МОЛЧАНИЕ
... А ещё я умею – молчать...
Так, как будто мне вырвали горло,
Только б слабости не показать,
Только б выглядеть сдержанно гордо.
Дулом – палец приставив к виску,
Репетируя партию доли,
Пью горячую боль по глотку
С незаслуженным привкусом соли.
И молчу...
Так молчат Небеса
Или камень на вспаханном поле,
Обессилевшие паруса
По, притихшего ветра, неволе.
Так молчит леденящая мгла,
Сохранившая вечную тайну,
Ту, что ранней весною жила,
Что на землю сошла не случайно.
Так молчит изувеченный дрозд,
Смертью брошенный на муравейник,
Так молчит стайка пойманных звёзд,
Заключённая в бочки ошейник.
И рука, что тянулась к ключу,
Неуверенно пробуя коды...
Так и я умудрёно молчу,
Научившись словам у природы...
***
В воздухе носится запах свободы, —
Девственной свежести призрак прохладный!
Дух одиночества, злой и бесплодный,
От ненасытности – пристальный, жадный,
Мрачно следит за цветением сладким,
С завистью старческой перебирает
Листьев молочных морщинки и складки
И в бесконечном отчаянье тает.
Тает, кончается, жалобно стонет,
Тщетно пытаясь заветным делиться,
И в розовеющих сумерках тонет
Под акварельную исповедь птицы…
***
Зона действия – жизнь,
Выбираю тебя,
Всё, что было до этого —
Прочь!
Солнце, встав на карниз,
Прокричит, заходя:
«Света больше не будет!»
Ночь,
Ясноглазая жница,
Сверкая серпом,
Город выкосит начисто, —
Спать!
И не знает ещё,
Что стоит за бугром
Столп рассвета,
Кровавый тать.
Легкокрылую мысль
Отпущу попастись
Под прикрытие темноты.
Зона действия – жизнь —
Ни упасть, ни ступить,
Выбираю зону мечты!
А её, голубую,
Не застолбить
Между небом и сонной землёй;
Так,
Глазами дорогу в даль проложить,
А затем переехать душой…
ПОКА В ПУТИ...
Пока в пути тот караван печальный,
Который, лишь по звуку отличаешь,
От остальных, путём идущих дальним,
И ждёшь. И на ночь дверь не запираешь.
А в караване том не спят, не дремлют,
Минут – не тратя, отдохнуть, напиться;
Он день за днём прочёсывает землю,
В надежде чьей-то жизнью поживиться.
Он города обходит и селенья,
Нигде и никогда не долгожданный,
Он пополняет мрака населенье,
А старший в караване – очень странный...
Он смертным ничего не обещает,
А пятаки берёт, как чаевые,
И очень редко смелых навещает —
Ему нужны послушные живые.
Когда из дальних мест за мной прибудет
Печальный караван, то я невольно
Погонщиков спрошу: «А больно будет?»
И по глазам увижу – будет больно...
ПОВОД
Когда умолкнут все звуки,
А Бог устало опустит руки
И скажет: «ВСЁ-о-о-о...»
Ну, разве это – не СЛОВО,
Не повод – завершиться снова
И повториться ещё!
СТЫД
Вы пытались когда-нибудь определить,
Что же такое СТЫД?!
Так попробуйте…
Может, это спасёт человечество...
Стыд – прозрение,
Гнев, направленный на самого себя...
Стыд – вершина того неприличия,
Что, покорив, скорей удалиться спешишь.
Стыд – прелюдия к вечности
…………………………………
Но пока лишь Небу ведомо это,
И на землю поэтому
Вниз направлен взгляд со стыдом…
***
Тревожное предчувствие весны
Нагроможденьем образов и планов
Врывается волнами новизны,
Новорождённой зелени обманом,
И всё вокруг доверено ручьям,
И начинает говорить фактура,
И трещины змеятся по камням,
Материи жива архитектура.
И на недолгом зелени веку
Случаются вселенские оттенки...
А чьи-то дни на бешеном скаку
Врезаются портретами в простенки,
И призывают к памяти, как сны,
Но пробуждает от тяжёлой дрёмы
Шальная интонация весны,
Раскатистого искреннего грома
Влетает в мир и рвёт на части суть,
И выбивает из-под ног дорогу,
И ночью очень просто не уснуть,
И звёзд на небе невозможно много...