Текст книги "Газета День Литературы # 80 (2004 4)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)
Тимур Зульфикаров ПЕСНИ ДЕРВИША
МУЗЫКА И ПОЭЗИЯ
Дервиш сказал:
– Когда Аллах лепил человеков – Он пел песни и читал стихи.
И потому всякий человек состоит из Музыки и Поэзии...
Но какие это были Песни и Стихи? Кто помнит?..
Только самые великие Поэты и Музыканты вспоминают смутно Ту музыку и Ту поэзию... Смутно, смутно... Очень далеко...
Только капли Того Небесного Вселенского Звёздного дождя падают на счастливые ладони...
И ещё дервиш сказал:
– Есть райские стихи и песни... И есть адские... Многая нынешняя тяжёлая музыка тёмных африканских соитий и обезьяньих барабанов – это музыка ада... Под эту музыку истязают грешников... Под эту музыку горят безбожники и каплет раскалённая смола во рты богохульников...
До XX века – эта музыка была подземной тайной Ада...
Но вот однажды она вырвалась на землю как огнь глубинно тлеющих болот...
И вот музыка ада пошла по земле, изгоняя, угнетая музыку рая...
И земля наполнилась криками и стонами ада...
И все великие града и малые селенья сотрясаются от воплей ада...
Ад при дверях...
ДЕРВИШ И БОГАЧ
Богач пришёл к нищей приречной лазоревой блаженной от убогости кибитке дервиша, которая уже походила на дряхлую забытую могилу.
И дервиш, улыбаясь, говорил, что после смерти его не надо нести на мазар, ибо он уже живёт в сырой могиле...
Богач сказал:
– О дервиш! О высокогорный родник одинокой мудрости – и кто пьёт из него, кроме горных архаров и птиц?..
Я устал от твоей нищеты, брат мой! Я хочу подарить тебе новый дом у реки и мешок-хурджин золота...
Разве нищета вечная сестра мудрости?
Вспомни царей-мудрецов – Соломона и Дария!
Разве от их мудрых слов пахло ветхим тряпьём дервиша?
Разве золото и драгоценные камни имеют тошнотворный запах?..
Тогда дервиш сказал, вздохнув:
– О, брат мой! Ты и твои охранники люто и зорко оберегают богатство твоё... Домы твои охвачены сторожевыми льющими злую слюну погони псами...
Но!..
И я тоже оберегаю охраняю нищету свою привычную святую неутомительную и кибитку свою, похожую на дряхлую уж уже могилу мою...
И я тоже охраняю покой мой, идущий от бедности и смиренья, как речной кружевной целительный ветер идёт от хрустальной реки...
А дары твои смутят душу мою и плоть и порушат нищую но вольную кибитку мою...
И дервиш целомудренно отказался от даров Богача...
ЖИВОЕ И МЁРТВОЕ
Дервиш сказал:
– На опушке икшанского леса стоит томится одинокий красавец-дуб. Что-то есть в нём печальное и обречённое...
Я подхожу к нему и содрогаюсь: жуки-короеды неслышно неотвратимо – и днём и ночью особенно яро – пожирают опустошают удушают безвинное беспомощное, как раненый воин в поле, дерево... И бежать от смертных душных короедов не может оно... Чем я могу помочь ему?..
Раздавить нескольких короедов?.. да...
Все подмосковные брошенные дубы и сосны охвачены объяты короедом победным... Жуки-короеды – это демократы русского леса... Они неслышно уморяют лесной народ... Как демократы убивают народ русский...
Я стою у обречённого дерева... Малый кишащий короед пожирает исполинский дуб... Так мёртвое дерево перетекает переходит переливается претворяется в живого короеда жука...
Так мёртвое переходит в живое...
Господь! Прости меня...
Но тут я больше люблю мёртвое, чем живое...
ДВА МУРАВЬЯ В ТРАВЕ
О рукопожатье лапкожатье двух встречных муравьёв
Охмелевших от медовых русских июльских трав трав трав
О чём шепчетесь братья безглагольные летучие мои
А? а? а?..
О рукопожатье лапкожатье двух встречных муравьёв
Охмелевших от медовых пианых вечереющих бродильных самогонных русских наших наших родных материнских кормильных кадильных
трав трав трав
Русских непокошенных сиротских медововеющих бесприютных одичалых
лугов лугов лугов
А где же русский хозяин? отец трав? где крестьянин жнец косарь?
А?..
Иль пьян? Иль спит? иль мёртв?..
О рукопожатье лапкожатье двух весёлых двух медовых двух похмельных травяных собратьев моих муравьёв
О вас не тронула бредущая смертельная коса
Уснувших в меду трав блаженнейших жнецов жнецов жнецов...
СОН НА БРЕГУ РОДНОЙ РЕКИ ВАРЗОБ-ДАРЬИ
Ах постели мне бухарское древлее одеяло курпачу на брегу весенней вешней реки родимой Варзоб-дарьи
Матерь матерь мати матушка мама Людмила мааааа древляя моя моя моя айя
Постели мне родное пахучее одеяло на брегу талой многоталой реки
моей колыбели зыбки люльки вечной шалой шаткой хрустальной вечной ой Варзоб-дарьи
Я там усну как в детстве тало тало тало от твоей ночной звёздной тёплой тёплой щекочущей руки руки руки
Матерь мати матушка маааа от твоей блаженной бессмертной родильной молочной в ночи млековой как Млечный Путь руки руки руки
Ах все вселенские Млечные пути лишь ночные руки млечных матерей... ойи... ойи... уйи...
Ах спи спи сынок усни усни усни...
Матерь матушка а ты в ночи поправь на мне одеяло чтоб ночная речная сырость не взяла меня не просквозила да не объяла
Ай постели мне бухарское древлее фазанье павлинье одеяло одеяло
Пусть ночное наводненье потопляющее усыпляющее сонные кишлаки да берега
Унесёт и меня спящего ворожащего вместе навек вместе с сонным святым моим одеялом
Матерь мати матушка маааа аа ааааа где фазаны где павлины аааа
Только нет уже уже уже давно на земле моей матушки Людмилы
речной ночной моей улыбчивой моей матушки маааааааа айяаааа
Да и то одеяло давным давно увяло избилось обветшало...
Те павлины те фазаны навек перья растеряли расплескали раскидали насмерть
Только та река и осталась вековечная вечнотекущая осталась
Тогда я прихожу на брег той реки что осталась
И ложусь на тёплый приречный песок да на хладный валун камень камень
Ах река вечная матерь матушка маааа
Ах укрой унеси упокой меня в твоих слёзных сладчайших блаженных волнах валах водяных сыпучих хрустальных хребтах горах одеялах летучих саванах непреходящих
ОСЕНЬ
Воздвижение блаженно уходящих журавлиных душераздирающих душеврачующих стай стай стай
Золотое увяданье усыпанье рассыпанье умиротворенье яшмовых янтарных яхонтовых златоатласных златобронзовых златомалахитовых златобродильных рощ рощ рощ
Всё задумал! Сотворил! И всё исполнил Ты! Всеведущий Всевидящий Всетрепетный Господь
Но зачем от ветра листобоя в сердце ходит дрожь как нож как нож
как нож
ПОЭТ
Осенние рыдалистые журавли ещё не летят!
Ещё они не прилетели!
Ещё они нежатся в клюквенных колыбелях болотах!
Ещё они медлят опаздывают
А ты уже плачешь!
А ты уже сладко разрывисто рыдаешь
В полях студёных пустынных скитаешься маешься упадаешь
Что же будет когда они полетят поэт
ТРОПА В ЦАРСТВИЕ НЕБЕСНОЕ
Дервиш сказал:
– В далёком согдийском кишлаке – имя его я уже забыл, да и сами жители древнейшего кишлака уже не помнили не выговаривали древнейшее клинописное имя его, – жил древнейший старик истлевший, заживо в ветхости своей.
Звали его Дарий Гуштасп Ходжа Зульфикар Филадельф Армагеддон Артаксеркс.
Да!.. И как он носил имя такое?..
Не знаю... не знаю... не знаю...
Но!
Когда его спрашивали, почему у него такое царское древнее имя, он говорил, что он знал этих царей, и они знали его...
А потом вечно и сладко щурясь улыбаясь рассказывал он жителям кишлака, что знает в дальних горах тайную каменную осыпчивую опасную даже для горных архаров и козлов нахчиров и барсов стелющихся снежных тропу тропу ведущую из Земного тленного мира в вечное Царствие Небесное...
В райские неоглядные сады со вечноцветущим древом «тальх» и источником Сельсебелем...
В сады, о которых в Святой Книге сказано, что они превышают в тысячи раз земли человеков дышащих...
И старик всё время щедро звал жителей в горы, чтобы показать им Ту Тайную Тропу...
Но кто? на земле? в суете? не забыл о Царствии Небесном?..
И никто не верил старику, который так обветшал в старости, что забыл своё царское имя, как и все жители забыли названье своего клинописного кишлака...
Айя!.. Айяххх!!.. Айххх!..
Потом старик умер но никто не мог найти его умершего тела...
Жители обыскали все горы дальные и близкие, и все пропасти, и заливы бешеных рек, но не нашли тела его.
Какой-то пастух, запылённый локаец, сказал, что издалека видел, как блаженный радостный поющий старец брёл куда-то улыбчивый в дальних горах.
Пастуху даже показалось что старец не шёл а летел радостно над землёй – хотя и низко, но летел... по ветру...
Тогда жители кишлака содрогнулись и поняли что старик ещё заживо ушёл улетел по тропе земной, которую хотел показать им...
Но они, слепцы, не верили ему, и остались тлеть на земле, и на кладбищах...
Дервиш сказал:
– Господь посылает каждому из нас Вестников Небесного Царства, но не все мы узнаем их...
Олег Бородкин УТОЧНЕНИЕ БИОГРАФИИ
ТРЕТИЙ РИМ
мы пьём и сочиняем что придётся,
себе рискуя грубо навредить.
как с собственной бездарностью бороться?
как собственную тупость победить?
как выбраться вообще из этой жопы?
хотя стоит пока что Третий Рим.
и мы здесь, на отшибе у Европы,
живём, дурим, корячимся, творим.
***
я становлюсь работником
каких-то странных инстанций,
каких-то тайных структур
и неявных образований…
не до конца понимаю,
что нужно делать,
но с должностными обязанностями
в целом, по-видимому, справляюсь,
ибо претензий ко мне не предъявляет никто.
конспирология, блин.
СЛУХ
говорят,
лес наступает на те поля,
что заросли травой
и не возделываются.
лес наступает.
***
заторможенность лучше,
чем бойкость излишняя нрава.
или уж лучше бойкость,
чем лёгкая заторможенность?
женские ноги лучше полные, чем худые.
или уж лучше стройные ноги,
чем ноги-колонны?
главное, чтоб не кривые.
главное, чтобы внутри человека
был стержень,
а не одно дерьмо с мясом.
главное, чтобы правда,
в которую ты влипаешь,
тебя не угробила сразу,
но мучила постепенно.
все хотят жить.
***
заныло сердце ночью… человек
от боли заворочался в постели…
а днём суставы странно захрустели,
и повалил какой-то жёлтый снег.
и потерялась левая рука.
и настроенье сделалось ужасным…
как просто в нашем мире быть несчастным!
как фантастичны в небе облака…
и мысль о том, что запросто крындец
с тобой, любимым, может приключиться
в мозгах сидит… тебе пора лечиться
и словно бы расплавленный свинец
вливать в себя целебное питьё,
довольно бесполезную микстуру,
любить с надрывом пламенную дуру
и с ней же обсуждать своё житьё.
и снова распадаться на куски:
на сердце, душу, печень, ноги, руки…
буквально подыхать от этой муки.
депрессия – сильнейший вид тоски.
зато и счастье тоже нам вредит.
сквозь слёзы мы влачимся тут веками.
не выбить никакими молотками
того, что от рожденья в нас сидит.
АЗИЯ ВНУТРИ
какие-то монголы по Арбату
туда-сюда гуляют не спеша.
им, видно, это нравится, монголам,
собою Третий Рим заполонить.
пока аборигены пребывают
в прострации, ждут осени, молчат,
довольно многочисленное племя
туристов мягко бродит по Москве.
сейчас туристов, в будущем – хозяев…
проснёшься утром, глянешь в зеркала
и от зеркал со стоном отшатнёшься:
там плоский нос и узкие глаза
и ничего славянского, святого.
ты – монголоид. Азия внутри
и Азия снаружи. и рука,
привыкшая креститься, вдруг замрёт,
и в голове задвигаются мантры.
почешешь пальцем жёлтое лицо,
по-тарабарски выбранишься матом
и снова ляжешь в мятую постель:
авось тебе приснится добрый сон.
ОБЫКНОВЕННЫЙ ФАШЫЗМ
гляжу вокруг: одни фашысты.
куда ни плюнь – везде фашысты.
а вдруг и сам я небезгрешен?
а вдруг палач? а вдруг фашыст?
ПАМЯТНИК
кто знает, графоман, не графоман…
танк на ходу, крепка на нём броня.
в сравненьи с тем, что я пишу стихи,
всё остальное – мусор и фигня.
всё остальное – битвы муравьёв,
роенье падких на съестное ос,
инстинкты рыб, мычание зверей,
сгоревший спирт, распавшийся колхоз.
всё остальное – мелочь, дребедень
в сравненьи с тем, что я здесь натворил.
пусть обо мне прокатится молва
от, скажем, Кёнигсберга до Курил.
но и молчанье – тоже хорошо,
когда тобой не бредит вся страна.
нет памятника лучше чем покой,
забвенье, неизвестность, тишина.
ПЕРВЫЙ СЕРЬЁЗНЫЙ СНЕГ
битьё машин в заснеженной столице.
избыточность железа на дороге.
я осуждён тобой за мат в стихах.
но неизбежно матерное слово,
пока горит душа, и целый мир
вокруг горит невидимым огнём.
и эта экстремальная езда
по донельзя заснеженной Москве
меня бодрит…
люблю, когда мне страшно.
и раздражаюсь, если тошно мне.
УТОЧНЕНИЕ БИОГРАФИИ
секунда сходит в вечность за секундой.
пыль покрывает книжные тома.
сильнее быт. гогочет и кружится
вся эта гжель, вся эта хохлома.
вся эта гжелка, ёлка, титька, палка.
оно наглей, чем вырванный язык.
я сомневаюсь в том, что исписался.
я к собственной депрессии привык.
быть камнем веселее, чем животным.
быть трупом веселее, чем дерьмом.
обычно я спокоен, как автобус,
и скромен, как лубянский костолом.
лишь изредка очнусь и брякну слово
и даже с отвращеньем пошучу.
и снова повернусь спиной к помойке.
и снова на столетья замолчу.
ПРОМЕЖУТОЧНЫЕ ИТОГИ
всё время подмывает подвести
какие-то дурацкие итоги.
что целый год растрачен на фигню.
что у жены вождя кривые ноги.
что над собой работал тоже зря.
что в муках народившееся слово
есть мусор – мусор, брошенный в норд-ост.
что проще быть субъектом безголовым,
бесчувственным, бездарным и т.д.,
чем за сердце хвататься ежечасно.
холодная и снежная зима —
одна теперь уместна и прекрасна.
итоги, планы… двигая процесс,
пинка получишь, влепишь оплеуху.
ты жив и топчешь землю до сих пор.
уже триумф, уже победа духа.
***
в пластмассовом мире стараешься быть деревянным
и верить: Земля – это диск, но, конечно, не шар.
тебя здесь напутствуют часто напутствием бранным,
и снится тебе по ночам интересный кошмар.
а в небе в обычном порядке гуляют светила.
народы привычно долдонят Талмуд и Коран,
в которых содержится много эпической силы.
тебе же по нраву пейзажи нордических стран.
ты любишь холодную зиму и теплое лето,
ты любишь месить сапогами осеннюю грязь.
побыть иногда небессмысленно в шкуре аскета.
полезней, чем с кем-то вступить во внебрачную связь.
в пластмассовом мире всё время боишься подделок
и хочется плоских равнин без искусственных гор.
и пламя костра эстетичней огня из горелок.
и лучше ворует ни разу не пойманный вор.
и лохов по-прежнему держат начальники в страхе.
и, банду тупых астрономов бессовестно зля,
стоят три слона на огромной, как танк, черепахе,
и к спинам слонов приспособлена наша Земля.
Евгений НЕФЁДОВ ВАШИМИ УСТАМИ
ЗА СТЕКЛОМ "Мой сосед попробовал удавиться,
да веревка оборвалась. Он сказал: “Не то!”
И решил, что теперь, наверно, пора жениться.
Застеклил балкон, поменял пальто."
Олеся НИКОЛАЕВА Я в стихах попробовала отличиться,
но сосед, старанья мои ценя,
прочитал – и попробовал удавиться.
Но потом решил удавить меня.
Да раздумал вдруг. Предложил жениться.
Притворил балкон, простелил пальто...
Поначалу было чему удивиться,
но в конце я сказала ему: “Не то!”
Он пошел топиться не то травиться,
я пошла описывать его жизнь.
Ну а сколько этой веревке виться
и зачем – не знаю, хоть удавись!..
