Текст книги "Газета День Литературы # 80 (2004 4)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
Новелла Матвеева НЕПРЕРЫВНОСТЬ (Заметки о лирике Виктора Широкова)
Говорят, что поэт и на необитаемом острове – поэт. Тонко подмечено! Но ведь это – на необитаемом! Насчет которого он знает точно, что не встретит там ни критиков, ни читателей и – кроме, может быть, птицы с нижеследующим названием – никаких других пересмешников. Ну, а если всяк остров сегодня обитаем? А если сама «необитаемость» перенаселена? А если недочет людского понимания не восполняется для нас даже и преимуществами настоящего одиночества,– что тогда?
Поэт Виктор Широков считает, что так называемой «стадионной поэзией» 1980-х годов были вытеснены из литературы целые последующие поколения исправно работающих поэтов. И что была, таким образом, искусственно прервана ТРАДИЦИЯ современной литературы. Мне-то, впрочем, кажется, что виной тому не только стадионная лирика: широк стадион,– остальной мир (с его влияниями) и того шире! Но, так или иначе, а ходовые табели о рангах, невглядывание в движение дарований, пренебрежение к ним – сделали свое черное дело.
Нельзя не согласиться с Виктором Широковым: такое положение в поэзии неестественно. Оно и впрямь дико, когда в живой жизни мира образуются, таким образом, беззаконные пустоты. Но не зря слово «вакуум» Широков произносит иронически: ведь уж кто-нибудь да обитал же и в этом «вакууме»! и после тех же стадионных трибунов и даже еще во времена их первых побед… правда, когда некоторые их гонители стали выдвигать – им в назидание – каких-то своих «тихих» (благо, что не буйных! – сказали бы тут психиатры!) – это тоже была – и неправда, и… немножко противненько! Искренность или двуличие? – вот что, казалось, должно было всерьез интересовать общество,– а причем здесь «тишина» или громкости? Какие странные вообще оценки применяются иногда к стихотворцам! И неужели эти оценщики (или ценители) всерьез полагали, что, обзывая кого-то «тихим», делали ему навек осчастливливающий комплимент?
Ведь ежели голос твой тих, и правду твою вряд ли расслышат. (Другое дело – когда ты шепчешь намеренно. Чтобы совесть не пробуждать,– пускай выспится!) И неужели кому-то вправду верилось, что, так сказать, разные ТИХОНИ куском тишины нос громкоговорителям утереть могут?! Не верю, что верилось. И на этом месте спешу отключить сей вопрос от сети, дабы начать разговор…– о ком же? О том самом Викторе Широкове, который – в числе других, отмененных некогда поэтов – (считалось ведь, что и отменять можно!) долгое время оставался (воспользуюсь его выражением) «вне преемственности». Правда, сейчас его сочинения печатаются шире и становятся всё более заметными в пестроте общенаговоренного. Видимо, сыскались все-таки истинные ценители давно неслышимого Слова. И то! – ведь надо же спорить со злой судьбой! Надо называть имена не бросавших перо ни в какие лихолетья! И тогда-то, будем надеяться, «на имя наложить табу не сможет время» (Виктор Широков «Январская эпистола». Е.В." – (то есть Евгению Витковскому).
Разумеется, не в нашей власти указывать временам – кого они должны, а кого не должны выбирать и в лицо помнить. Все и тут делается ведь само собой, если только этому НЕ МЕШАТЬ. А запоминается на потом и, – что столь же немаловажно, – становится заметным сейчас именно тот, кто и сам не забывчив! Именно памятливый поэт.
«Что ты вспомнишь потом (спрашивает себя Широков или его герой, а это, наверное, одно и то же): Эрмитаж или Русский музей? Невский в бликах витрин или строгий Васильевский остров? Ты здесь шел наугад, ты не предал старинных друзей: много новых обрел, а ведь в возрасте это непросто. Возвращайся сюда. Не жалея ни денег, ни сил; ты же бросил, прощаясь, монетку в балтийские волны…»
Кажется, кто не заверял нас – в рифму и без рифм,– что друзей не предал? Но сомнения в правде слов автора «Петербургской элегии» были бы глубоко ошибочны; и не только потому, что содержание большинства вещей Широкова автобиографично и фактологично; не только потому, что само ЗВУЧАНИЕ его стихов внушает доверие. Поэту невольно веришь и потому еще, что ему присуща всяческая самоирония. И не всякому храбрецу доступные действия самообличения, написанного, надо сказать, в злейших красках! А ведь уж если человек находит в себе силы публично, через стихи, пригвождать себя «к позорному столбу Славянской совести старинной» (выражение Марины Цветаевой), то наверно он знает, о чем говорит, когда (изредка, для некоторого разнообразия) признает за собой и что-то хорошее тоже.
Право же, кто ознакомится, скажем, с большим стихотворением Широкова «Стыд», навсегда поверит и «Петербургской элегии», и всему вообще, выходящему из-под пера этого автора.
Я не из нужд занудства и празднословия так задержалась на этом вопросе, вопросе искренности. Дело в том, что он слишком важен. Важно не то – громко и много поэт говорит или тихо и мало (См. выше – о буйных и о «тихих»!). Важно то, насколько большие проблемы он подымает и насколько при этом правдив и честен с самим собой.
О стихотворении Широкова «Стыд» (намеренно выполненном в размере лермонтовского «Мцыри» – размере, теперь наверное навсегда исповедальном!) многое можно бы сказать, но… Только-только приготовилась я сообщить: на каких страницах и под какой датой находится необычная эта исповедь, как спохватилась; ведь и самое книгу стихов Виктора Широкова пора наконец назвать. А вот это я исполняю, увы! – не очень охотно. Признаться, мне не кажется достойным лучших стихов книги такое название ее, как… «Слюни Аполлона». Как-то и за Аполлона обидно и за поэта – тоже! Насмешки над собой – они иногда и впрямь хороши и полезны. Но возможно, что не худший из древних богов тут был бы шокирован: «Вы уж хоть меня-то не впутывайте!» – мог бы он тут сказать. Или же отпустил бы какое другое колкое замечание…
Я так и не сумела для себя решить: оправдывается ли такое название книги помещенным в ней одноименным стихотворением. В котором слюна Аполлона (все же, думалось бы, молниеподобная!) приравнивается… к вороньему помету! Но достоверно то, что эти стихи не праздны, что самый их скоромошливый тон серьезно выстрадан и что, минуя принятые штампы суровости, они с негодованием вопиют о главном: «….ходит двориком обычная ворона. Вот тебе, поэт, подарок Аполлона. Вот тебе, мой друг, сегодняшняя муза! Был ты жителем Советского Союза, а теперь глядишь, страны не узнавая, на пустынное посольство Уругвая…».
Резкое, нескромное, злое обличение и самообличение это сродни исповедным стихам «Стыда» (до которых я все же надеюсь в этих заметках дойти), и воистину: «…ты сегодня многое отдашь, чтоб разгадать явление эринний»! Ибо здесь ВЫГОВОР: и властям, и новым завоевателям нашего государства; выговор со стороны простого гражданина, хотя и поэта. Так же непосредственно мог бы высказаться нынче (исключив, может быть, лишь тему Аполлона) всякий простой обездоленный человек. Но ведь, однако ж, и самому себе выговор! Персональный, и, так сказать, с занесением в протокол: «А с чего тогда подался в Дон-Кихоты, если спорить с ветряками нет охоты?»
Вот ты, однако ж, поди, и поспорь с ветряками-то! Если ТЕ были только бессмысленны, а эти-то, новые – злонамеренны. Если, к тому же, все мешки с зерном; вся, бьющая наотмашь, техника, да и все вообще СРЕДСТВА ПРОИЗВОДСТВА (как тут не вернуть себе доверия к Марксу?!) – на ИХ стороне?! На стороне Ветряков, а ты – безоружен! Дон Кихот не добился от мельниц толка. Но хотя бы воображаемый толк – был. Воображаемый, но ГЕРОИЧЕСКИЙ толк. В больном воображении, но представимый. А тут ведь его и в диком сне вообразить себе невозможно. Посему донкихотство теперь другое, – еще более непонятное для всех. Но оно есть: «…есть, есть пламя под золою, рука усталая тверда. Я верю, что отрину злое, и вспыхнет новая звезда» (Не Вифлеемская ли звезда, всегда новая?! О ней тоже имеются в книге стихи).
Не только нынешним,– и Советским временам от Виктора Широкова достается иногда по заслугам. Но тогда было хотя бы проще выяснить, насколько ты сам своим бедам повинен, а насколько – другие; легче было отделить в этом смысле злаки от плевел. И когда поэт в открытую признается: «я убиваю жизнь свою» («Стыд»), это по-видимому признание по следам все же дореформенного периода. (Правда, сдается мне, что Советская власть с треском захлопнулась еще при Брежневе.) Но, так или иначе, а признание, конечно же, дореформенное. По всему своему духу и тону, и независимо от реальных дат. «Я убиваю жизнь свою»… Допустим. Но ведь же ТЕПЕРЬ, в постреформаторстве никому нет нужды собственную жизнь убивать: без нас найдется,– кому это ЗА НАС проделывать! Поневоле благословишь время: трудное и по своему безобразное, но когда человек был еще настолько в себе властен, что хотя бы уж свою достоевщину знал в лицо; время. Когда «самоедство» наше знало еще свой более-менее точный адрес… Когда мы еще настолько располагали собой, что и сами себе вредить успевали!
В этом смысле (и не только в этом) «Стыд» Виктора Широкова заповеден и очень традиционен. Таковы же во многом и его другие стихи. В ОБСТАНОВКЕ их (или, если угодно, в их атмосфере) нами еще не утеряно, еще просматривается, еще ясно: что человеку можно, чего нельзя. И ему всё еще очень плохо, если он знает, что преступил дозволенное (или считает, что преступил). О, скоро мы перестанем это знать, – все смешается, как «в доме Облонских»; все будет можно, если это плохо! И ничего нельзя, если хорошо, если как-либо еще с памятью благородства связано. Торопись же, лирик, спеши признаваться в том, что для тебя суть предосудительно: еще есть время! Еще существуют, еще не до конца добиты, может быть, люди, которые это поймут!
«…Я мало, в сущности, успел. Я не был мудр и не был смел, и даже скромный гений свой не смог возвысить над землей. Таких, как я, хоть пруд пруди, нас ждет безвестность впереди, да сам я, впрочем, поутих и мало верю в то, что стих вдруг над землею воспарит и имя вознесет в зенит…»
Кстати сказать, когда человек вот так (и даже еще беспощаднее) сам себя ругает – будь то герой стихов, будь то сам поэт – как-то неловко эту ругань за ним повторять и его в ней поддерживать. Однако же мы еще посмотрим: вправду ли такими авторами, как Широков, можно «пруды прудить»?!
«…Пускай, крещен и причащен, а все же в чем-то не прощен,– говорит поэт в другом месте той же исповеди. И вот…– Так кто я, бедный атеист? Замаран все же или чист? К чему иду? К чему приду? Неужто к Страшному Суду? Мне кажется, что Страшный Суд не только в том, что там спасут или убьют, а в том, что стыд, как боль безмерная, пронзит…»
Стих, только-только обманчиво простой (стих верующего «атеиста»), постепенно сложнеет, уплотняется и, – не правда ли? – в то же время звончеет, подымаясь, как по лестнице, к самой сути:
Мне кажется, что я иду скорее к Страшному Стыду, где тело, словно волчья сыть, не сможет, брошено, остыть, пока душа, раскалена, не осознает – в чем вина (разрядка моя. – Н.М.).
Да. Вот где, как мне представляется, самый центр творчества Виктора Широкова! Не столько Страшный Суд, сколько Страшный Стыд ждет человека там, за чертой! На мой взгляд, это большое открытие!
«Нет выхода, есть только вход. И да спасет нас от невзгод рука, втолкнувшего сюда для обретения стыда...»– так завершает Виктор Широков свое стихотворение (1989), написанное, как сказано уже, в ритме «Мцыри», ибо и это – исповедь. Но как различны устремления двоих героев! Если байронический варвар Мцыри, – этот старинный, так сказать, экстремист, рвется из кельи на дикую волю, то новый (широковский) Мцыри стремится, наоборот,– от своеволия и своенравия в келью самосознания и познания себя в Боге. Ибо современный наш экстремизм (которому ЗРЯ кажется, будто он от Байрона да от Лермонтова есть-пошел!) противен Богу и Природе, и, естественным образом, опостылел поэту.
Но вот нам, однако, и вакуум! Вакуум – и те, кто в нем был так долго прописан… А неплохо ведь пишут люди «Вакуума» – аж со времен Аввакума!
Здесь можно было бы и точку поставить, так как, вроде, найдено (и, по возможности, процитировано) главное. Но нет! Палитра художника всегда богаче, может быть, даже самой важной из своих отдельных красок, – сказала бы я (кабы краски И НА ХОЛСТЕ можно было рассматривать по отдельности) – и не хочется так уж сразу обрывать изыскательскую речь об авторе, сделавшем на мой взгляд не одно открытие в лирике...
Сравнительно небольшая – в 158 страниц – книжка Широкова вместила в себя множество различных сторон его таланта. Множество подходов к возможностям письма, со всеми попутными автопортретными воплощениями и перевоплощениями, с хулиганствами, с игрой то веселой, то грустной… здесь мы видим стихи, сочиненные за десять лет (с 1989 по 90-е годы включительно). И можем проследить картину изменений, вкравшихся за это время в авторскую стилистику и тематику (если, конечно, можно вкрасться открыто)! При всем при том раздел 1995 года представляется мне самым сильным: жаль, что так мало я успела из него процитировать! Жаль вообще, что «нельзя объять необъятное», что нет времени поговорить, например, о широковских переводах, также включенных в книгу, – (лучшими бы я назвала переводы из Китса!) И даже о, видимо, особо важном для автора (а, может быть, и для нас) большом стихотворении «Редактор, читатель и поэт», уже в названии которого слышится влиятельная классика. (Но здесь ведь нам предложен для размышления сугубо современный вариант вечных вопросов литературы)… Не удается пока сказать ни об интереснейшей прозе Виктора Широкова, – и автобиографичной, и публицистичной, и фантастичной, а главное – очень современной! Ни об его разносторонней литературно-общественной деятельности. И мало ли о чем еще не успевается, когда рискуешь судить о развивающейся на глазах Традиции, – о творчестве движущемся, живом, самокритичном…
И это, наверное, ничего, что не «подался» поэт «в Дон-Кихоты». (Хотя, может быть, сколько-то и подался? Как знать!) и что «с ветряками» не спорит. Хотя, возможно, уже и спорит? И, авось, – не с ними одними? Потому что все равно:
Струятся бесценные зерна
и времечко мелет муку,
чтоб каждый прожил не позорно,
а дело свершил на веку.
Август 2002 года
Владимир Винников СЕРИАЛ
Вроде бы ни с того ни с сего (а может быть, и с того, и с сего) московско-питерское издательство “Лимбус пресс” затеяло серию “Инстанция вкуса”, в которой публикуются самые достойные (с его, издательства, точки зрения) литературные критики современной России. Разумеется, критиковать критиков – что-то типа пресловутой кабачковой икры, которую “кто-то уже кушал”. А вот выявление идейных и эстетических основ их деятельности может оказаться совсем не лишней краской в пейзаже современной отечественной мысли.
ВЕСЁЛЫЙ МАРТИРОЛОГ
Виктор ТОПОРОВ. Похороны Гулливера в стране лилипутов.– СПб.–М.: Лимбус Пресс, 2002, 496 с., 3000 экз.
«Умер не только Иван Петрович (и не только Борхес), умерла проза толстожурнальная, она же вагриусовская... Умерло букеровское-антибукеровское мельтешение не встребованных никем, кроме приятеля-критика, сочинителей и сочинений. Умерли книги, выпускаемые при поддержке городской (в Питере) администрации и/или института „Открытое общество“. Писатели-правозащитники из ПЕН-клуба и пассажиры „литературного поезда“ болтаются в проруби и околачивают груши на садовом участке в Переделкине или в поселке Вырица. Фантасты во главе с Малым Братом совершают ритуальное сеппуку Мечом Руматы. Татьяна Толстая травится дезодорантом, Виктор Пелевин – мухоморами. Владимир Сорокин становится респектабельным классиком. Широколобая публика читает Маринину и Акунина, высоколобая – новых серапионов...»– таким блестящим пассажем приветствует автор проект «Наша марка» питерского издательства «Амфора». «Король умер – да здравствует король!» В жанре литературной эпитафии псевдоживым псевдоклассикам В.Топоров удивительно хорош – ибо чувствует и понимает течение реального литературного процесса.
«Крусанов, в отличие от, например, Владимира Сорокина, не пародирует отечественную словесность,.. он проверяет ее на „вшивость“ – и крусановской проверки (по крайней мере, в рамках крусановского романа), она не выдерживает. Вымечтанное литературой должно осуществиться в жизни – такова первая предпосылка. Литература может вымечтать лишь великое непотребство – вторая предпосылка... Нас в очередной раз ожидает великое непотребство. Тезис, он же синтез».
Конечно, превосходны «Похороны Гулливера», на которые и сам автор не раз ссылается в относящихся к «лилипутам» статьях. Но... «Всякий человек подает сперва хорошее вино, а когда напьются, тогда худшее»,– эти слова, сказанные распорядителем брака в Кане Галилейской, можно отнести к Виктору Топорову.
Он умеет и любит устроить праздник – что называется, подать товар лицом. Однако ему явно не хватает «хорошего вина», живой литературы, «меры полной и нагнетенной», сравнивая с которой всяческих недомерков-лилипутов, можно вволю и не слишком отступая от истины отвести душу. Его «полуоткрытия» (Владимир Шаров, Сергей Болмат, Николай Шадрунов, Владимир Мотрич) – это, скорее, не явления, а предвестники, далекие сполохи на горизонте. Но их тоже нужно еще разглядеть...
«Когда поминки по литературе затевает яркий и праздничный талант, то становится ясно, что она (литература) живехонька».
В ПОЛЬЗУ БЫТИЯ
Татьяна МОСКВИНА. Похвала плохому шоколаду.– СПб.–М.: Лимбус Пресс, 2002, 384 с., 3000 экз.
«Без закона, по закону – всё равно мои решения были приняты в пользу бытия. Очень уж враг распоясался, оскорбляя нас и наше право иметь детей. Философ Николай Бердяев заметил как-то, что вид беременной женщины был ему всегда отвратителен. Слушайте, и такую дрянь изучают в университетах, диссертации о нем пишут?! Что путного может сказать людям такой философ? Что хорошего во всех этих Ницше и Шопенгауэрах, которые ни одного ребенка не вырастили и всякую чушь долдонили о женщинах? Родивший ребенка – знает о цене человека».
Есть, есть еще женщины в русских селеньях, включая «островное государство Петербург». А насчет Бердяевых и Ницшев – так есть сорт людей, про которых давно было сказано: «лучше бы им не родиться»,– даже при всех данных им талантах препятствовать детям приходить/возвращаться к источнику всякого бытия. Тем более – при всех этих талантах.
В общем-то, Татьяна Москвина пишет о «хорошем вине» (см.выше), даже если о «плохом шоколаде» или «вообще не шоколаде». Типично питерское самоироничное игровое и могущее стать бесконечным (разве что «культурки не хватит», автор ремарки – В.В.П.) анализаторство/классификаторство/резонерство под «московской» фамилией. «Но без напряженья»,– как пел некогда Б.Г. И с «культуркой» у Татьяны Москвиной всё в порядке: «Однажды, возвращаясь ночью со съемок в микроавтобусе, мы часа два проспорили о театральных амплуа, и мне довелось испытать приятное чувство интеллектуальной усталости».
Что такое интеллектуальная усталость, наверное, стоит проиллюстрировать следующим примером: в 1994 году на престижнейшем мировом кинофестивале в Каннах фильм Никиты Михалкова «Утомленные солнцем» получил не «ветку», которую, по его словам, отдали тогда (за точность не цитаты, но смысла ручаюсь) какому-то паршивому голливудскому боевику, а Большой специальный приз жюри. Теперь же Никита Сергеевич открыто гордится этим своим поражением, этой битвой почти на равных с Pulp Fiction Квентина Тарантино.
Времена меняются, и мы меняемся с ними – гласит латинская максима. Татьяна Москвина, очень жизнеутверждающий автор, занята добросовестной рефлексией этих изменений. Всё же – кредо, nobless oblige, положение обязывает.
ПОЛНЫЙ ШОПИНГ
Никита ЕЛИСЕЕВ. Предостережение пишущим.– СПб.–М.: Лимбус Пресс, 2002, 336 с., 3000 экз.
Предостережение пишущим, растянутое на триста с лишним страниц текста, подтверждает парадоксальный характер критического таланта автора. Раз уж литература наша перешла на рыночные отношения, у нее должен быть товарный вид. Убежденный энциклопедист, либерал и рыночник Никита Елисеев, стремящийся быть убийственно точным, инспектирует ее, болезную, на предмет соответствия. Отметает некондиционный товар. Приглядывается. В западном «обществе потребления» шопингом именуется многочасовой поход по магазинам с целью не только потратить деньги на покупки, но и получить при этом максимум удовольствия. В «старой Москве» времен Гиляровского первым центром подобного шопинга был Елисеевский гастроном. Пошли дальше?
Вот автор всерьез и со знанием дела спрашивает через запятую: «Кто создавал христианскую Европу, христианскую культуру?.. Кто были первохристиане?» Поскольку ответа в энциклопедиях вроде бы нет, а в хорошем вопросе, как известно, уже содержится ответ, следует: «Евреи, мудрые и безумные, самоотреченные и фанатичные, такие, как Симона Вейль» (справка от Н.Елисеева: еврейка, принявшая католицизм и заморившая себя голодом в 1943 году в сытой Англии в знак солидарности с евреями, оставшимися в оккупированной нацистами Европе). Интересно, а волновала ли «католичку» Вайль судьба католиков-поляков, православных русских, украинцев и белоруссов?
Ладно там, «несть во Христе ни еллина, ни иудея», ладно «теология после Освенцима», но ведь Европа-то создавалась (как Европа, а не «христианский мир») – напротив, как общность национальных государств, и происходило это в XV-XVII веках, и не одни евреи были к этому процессу причастны, а равно и к возникновению христианства. «И не думайте говорить в себе: „отец у нас Авраам“; ибо истинно говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму».
Никите Елисееву важно доказать на словах, что христианство, завершая свой «самоубийственный цикл», возвращается к ветхозаветным «первоистокам». «Мытари и бляди – аудитория, к которой охотнее всего обращался Христос. (И ловко оправдывался – врачу-де не нужны здоровые, ему нужны больные)». Оправдывающийся, да еще «ловко» Христос – это, знаете, нечто. Полный шопинг без всякого предостережения.
ТРУД БЛУДА
Дмитрий БЫКОВ. Блуд труда.– СПб.–М.: Лимбус Пресс, 2002, 416 с., 3000 экз.
Заранее приношу читателям и автору книги свои извинения за столь примитивное переосмысление классики жанра. А то, что в лице Дмитрия Быкова мы, его счастливые современники, столкнулись с живым классиком, сомнений не вызывает. Во всяком случае, у самого Дмитрия Быкова. С жанром сложнее. Есть такая профессия (и жанр) – Родину защищать. Есть другая профессия – Родину любить. И то и другое профессионально (и жанрово) делается за деньги. Любить за деньги самого себя – это уже не профессия, а призвание, не имеющее пока жанрового определения. Талант обязателен, равно как и полная уверенность в себе при любых обстоятельствах. «Если страна никак не может объединиться, она делится примерно пополам. На одной опытной делянке осуществляется одна модель, на другой – альтернативная... Немецкий (опыт.– В.В.) привел к победе западной модели за явным ее преимуществом. Корейский прдолжается до сих пор...» Похоже, на карте мира в голове Дм.Быкова за ненадобностью временно исчезли Китай и Вьетнам. В случае необходимости восстановятся, можете не сомневаться. Читайте газету «Консерваторъ»!..
Р.S. В серии «Лимбус Пресс» право голоса и вкуса получили пока что, по большому счету, представители только одного, «либерального» крыла отечественной литературной критики. Но уже видно, что рамки допустимого здесь достаточно широки, и пейзаж вырисовывается весьма близким к реальности.
