Текст книги "Газета День Литературы # 80 (2004 4)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
Диана Кан “ПЫЛИТ ЛИ ЗНОЙ, МЕТЕТ ЛИ СНЕГ...”
***
Друг о друга лбами медными стукнулись...
Ох, ты эхо наших русских побед!
По-немецки, по-японски аукнулись.
По-английски получили привет.
Снова слышим от заморских зазнобушек:
«Ай лав ю, мон шер ами, хенде хох!..»
Значит, братцы, не сносить нам головушек,
Снова по миру идти без порток.
Угостим же всех отеческой водкою —
ну, зараза, до чего же стройна!
Мы такие – по зазнобушкам ходкие.
Что Россия? Подождет – не стена!
...Али недруги нас, братцы, посглазили?
Эх, Россия! Три пути – три сосны.
Меж Америкой, Европой и Азией
заплутались мы, России сыны.
***
Пылит ли зной, метет ли снег —
виновник бездорожий,
идет по свету человек —
калика перехожий.
Подлунный волчий мир – тюрьма
рожденному для братства...
Странноприимные дома
иных созвездий снятся.
Бредет, превозмогая страх
и звезды окликая.
И вязнет в снежных облаках
его нога босая.
Откуда он, такой-сякой —
отшельник и острожник,
таинственный земной изгой,
Божественный безбожник?
...Россия – странная страна...
В трудах земных измаясь,
по небу странствует она,
о звезды спотыкаясь.
***
Здесь сугробы, как волны Босфора,
и кровавая в небе луна.
И ознобным восторгом простора
оренбургская полночь полна.
Закипают лазурные слезы
на глазах, устремленных к луне.
И цветут белоснежные розы
на моем индевелом окне.
Не гадаю, кто ряжен, кто сужен.
Ах, не все ли, не все ли равно?
Прихотливая изморозь кружев
заплетает к рассвету окно.
Ни лазурные воды Босфора,
ни дамасские розы в садах
не видны с моего косогора,
что затерян в бескрайних снегах.
Но зато в завыванье метели,
что привычно пророчит беду,
мне слышны соловьиные трели
над дамасскою розой в саду.
***
Белый и черный князь
в битве сошлись упорной —
белый, благословясь,
и, чертыхаясь, черный.
Тьмы ледяная пасть...
В прах разметав созвездья,
белый небесный князь
скорбно вершил возмездье.
Замер засадный полк
близ Куликова поля.
«С Богом!» – сказал Боброк,
зубы сцепив до боли.
Гнев голубых очей...
Родина, дай нам силы!
Лязг боевых мечей
в грозах Руси-Руссии!
***
«Прости меня!..» – кричу вдогонь,
от ветра заслонясь.
Но в степь уносит чалый конь
тебя, мой юный князь!
Уносит прочь мою судьбу
твой верный чалый конь
с каурой вызвездью во лбу,
рожденный для погонь.
Лишь ветер с губ моих сорвет
любви напрасный зов.
Небесной пылью занесет
певучий след подков.
И будет сниться в вещих снах —
таких, что свет немил! —
стремян порожних перезвяк
да перезвон удил.
Когда же через тыщу лет
обратно долетит
прощальным эхом твой ответ
«Родная, Бог простит!..»,
Приблудный ветер – твой дружок,
что весточку принес,
покорно ляжет возле ног
и заскулит, как пес.
***
Я мечтанья о несбыточном оставила.
Закудыкала сама свои пути.
Заколодела дорожка, замуравела...
Не проехать, а тем паче не пройти!
Как же вышло так?
Я шла в первопрестольную
мимо логова шального соловья...
Почему же оказалась вдруг окольною
прямоезжая дороженька моя?
По каменьям, по стерне и по болотинам,
по угольям изошедших светом звезд
неужели это мною было пройдено
столько самых непроглядных русских верст?
Мимо тучных заливных лугов некошеных,
мимо вскачь и вдаль несущихся веков...
Неужели это мною было сношено
ажно десять пар железных башмаков?
... Глажу, словно малых деток по головушкам,
грустным взором золотые купола...
И свистит вдогонку мне шальной соловушка,
выжигая землю отчую дотла.
***
Ракитов куст. Калинов мост.
Смородина-река.
Здесь так легко рукой до звезд
достать сквозь облака.
И – тишина... И лишь один
здесь свищет средь ветвей
разгульный одихмантьев сын
разбойник-соловей.
Почто, не зная почему,
ступив на зыбкий мост,
вдруг ощетинился во тьму
мой верный черный пес?
И ворон гаркнул в пустоту:
«Врага не проворонь!»,
когда споткнулся на мосту
мой богатырский конь.
Здесь мой рубеж последний врос
на долгие века...
... Ракитов куст. Калинов мост.
Смородина-река.
***
Степь примеряет вешние ручьи...
Немудрено, что мне опять не спится,
волжаночки – подруженьки мои,
уралочки – родимые сестрицы!
Пестравочка, Сакмара, Кондурча,
Криуша, Орь, разбойница-Татьянка
спросонья недовольствуют, ворча,
разбужены весною спозаранку.
Довольно стыть
в крещенском сладком сне!
Мы сотой части песен не пропели.
О, как звонкоголосы по весне
речушки, тихоструйные доселе!
Пусть наша песнь порой не дорога
российскому степному междуречью,
но все ж его колючие снега
питают наше грешное наречье.
***
Себя сжигающий дотла,
октябрь под ногами тлеет...
Я знаю – молодость ушла.
Она об этом не жалеет!
Ох, девка-озорь, синь-глазок!
Невосполнимая пропажа.
Под кем-то ломится ледок,
под нею и не дрогнул даже.
О, как она хотела жить —
вкушать шабли, носить брильянты!
Но что могла я предложить
ей, кроме своего таланта?
За лучшей долей подалась,
обдав меня глухим презреньем —
туда, где томно стонет джаз,
и розы пахнут вдохновеньем.
Ни в сладком сне, ни наяву
она уже не отзовется.
Да я ее и не зову —
избави Господи, вернется!
***
"Во всех ты, душечка,
нарядах хороша..."
В.Богданович
Когда я, задыхаясь от бессилья,
в бреду кошмарном окунусь во тьму,
ты мне приснишься, юная Россия,
царевною в шатровом терему.
В сорочке из холстины белоснежной
и сарафане, сшитом по косой.
Склоненная над прялкою прилежно,
с тугою светло-русою косой.
Не модницей-кокеткой – Бога ради! —
блистающей французским декольте.
И не на пролетарской баррикаде
с измятой прокламацией в руке.
Примерь расшитый вешними шелками
прабабкин сарафан, моя душа!
И ты поймешь: лукавили веками,
что ты во ВСЕХ нарядах хороша!
***
В кругу молчаливых монашек
смирив горделивую грусть,
в букет монастырских ромашек
лицом покаянно уткнусь.
Туманы. Дурманы. Обманы.
Вот мир, где познала я тьму.
«Отыди от мене, сатано!» —
при встрече отвечу ему.
Подумаешь, дело какое!
Устав от мирской суеты,
душа возжелала покоя,
как птицы хотят высоты.
***
Все реже озаряет дали
послевоенный бравый сон...
Еще звенят твои медали,
но это – поминальный звон.
За то ль с молитвою и матом
вставал последний батальон,
не флагом звездно-полосатым,
но красным флагом осенен?
За то ль в клубах слепящей пыли
строчил охрипший пулемет,
на плаху девочки всходили,
ложились мальчики на дот?
А мы бредем с пустой котомкой
в европы – не подаст ли кто?
Мы, победителей потомки,
свое поправшие родство.
Проснись и пой! Нас обокрали.
Была страна и – нет ее!
Кому нужны твои медали
и вдохновение мое?
***
Он пел: «Мы наш, мы новый мир построим!..»
А после хмуро говорил всем нам:
"Такие песни надо слушать стоя,
при этом руки вытянув по швам!"
Таращили лазоревые глазки
внучата, подступавшие к нему:
"Мы встали, дед! Рассказывай нам сказки
про Эс-Эс-Эр – великую страну... "
И восставала Фениксом из пепла
в рассказах деда – навсегда вольна! —
летела в космос, побеждала, крепла
СССР – великая страна.
Омытая священным стягом алым,
вставала краше прежнего она.
И корчилась по кухням и подвалам
бесовья диссидентская шпана.
Старуха, что слыла простой и кроткой,
вдруг становилась строже и стройней.
И так гремела старой сковородкой,
что все боялись подступиться к ней.
***
Били воблой по столу.
По стаканам пиво лили.
Все рвались спасать страну.
Президентов материли.
Из закуски – хрен да шиш.
На столе – окурков блюдце.
Вот уж зашумел камыш,
вот уже деревья гнутся.
Потерпи, Россия-мать!
Много ли еще осталось?
Пива литров двадцать пять
на троих – такая малость!
Не качай камыш, река!
Дерева, замрите строем!
Вот сейчас рванем пивка
и – Россию обустроим.
***
Приноровившись без устали рыть
ямы для братских могил
«Я научу вас свободу любить!..» —
пьяный могильщик вопил.
Не одолеть ни крестом, ни пестом
этой науки лихой...
Многая лета вам, заступ и лом,
вы потрудились с лихвой!
Знать, шибко сильно мы Богу нужны,
русские люди в цене,
ежели нас безо всякой войны
бьют, как на лютой войне.
– Что ж ты, родная, запнулась о край
свежей могилки своей?
Коли стоишь пред воротами в рай,
мимо стакана не лей!
***
Что не сплыло – быльем поросло...
Не томимся. Не плачем. Не стонем.
И былое величье свое
величаем «проклятым застоем».
Почему – объяснить не берусь! —
ты смирилась с глухим беззаконьем?
И безмолвствуешь, гордая Русь,
волочась под заморским оконьем.
Что ты им? Скучный вид из окна —
ни конца ему нету, ни края.
Твои песни, твоя тишина —
все зевоту у них вызывает.
Но воистину скорбно велик
молчаливый, лишенный стенанья,
заоконно-иконный твой лик,
искаженный улыбкой страданья.
***
Оренбургский хрен, ты не слаще самарской редьки,
сколько липовым медом тебя и ее ни сласти...
Разведусь я с поэтом, и уйду я в народ,
то бишь к дворнику Федьке...
Надо ж как-то свою одичалую душу спасти!
Буду двор с ним мести по утрам, собирать стеклотару,
звать по имени-отчеству всех безымянных жильцов...
Один хрен Оренбург променяла на редьку-Самару
и в ломбард заложила венчальное чудо-кольцо.
Буду лестницы мыть и, быть может, однажды забуду
малахольного мужа-поэта, что в мире продрог...
Ты катись-ка, кольцо, по пустому фамильному блюду.
Ты лети сквозь кольцо, оренбургский пуховый платок.
Ты прости, ты прости, ты прости меня, сирое сердце,
что навек заблудилась однажды на грешной земле.
Коли счастья уже не догнать, так хотя бы согреться,
в остывающей мгле на чилижной летая метле.
Евгений Семичев “КАК РОДИНУ ЛЮБИТЬ...”
***
Те за Россию. И те – за Россию.
Все за Россию... Кто против? Никто!
Только Россию опять не спросили,
Хоть бы спросили: «А ты-то за что?»
Как про другую страну голосили,
Перелопатили море воды.
Те за Россию. И те – за Россию...
Но – за другую! А нашу – куды?
Не обижайся Ты, Господи-Сыне!
Что-то никак я умом не пойму,
Где та Россия? В какой Палестине?
Энта, другая. А наша – кому?
Здесь благодать и зверью, и скотине,
Рыбе и птице с любой стороны.
Да и кому в той святой Палестине
Бедные русские люди нужны?
Предки мольбы к небесам возносили,
Слезно кропили луга и поля...
И ни к чему нам другая Россия!
Нами намолена шибко своя.
***
Блуждает отчий край во мгле,
Как раненый в бреду...
Чем меньше русских на земле,
Тем больше их в аду.
Аборигенам жарких стран
При жизни – райский свет.
А русский ад от жгучих ран
Похож на лазарет.
В нем непролазные снега
По горло, как бинты.
А кто ударится в бега,
Тому по гроб кранты.
А гроб, небось, не мягче нар,
А тверже, может быть.
Чтоб даже мертвым русский знал,
Как Родину любить.
Иному ангельская твердь
И светлый Божий лик...
А русскому и смерть – не смерть,
На твердом спать привык!
***
Лучшие дурочки мира
В нашем гуляют дворе...
Им ни к чему моя лира
В Богом забытой дыре.
Очи у них, как фиалки.
Разве их чем удивишь?
Юные провинциалки,
Снится им город Париж!
Сны их уносят, как птицы,
Прочь от родимой земли,
Где длинноногие принцы
Стройные, как журавли.
Что там фиалки Монмартра?
Тоже заморская чудь.
Местные наши ребята,
Право, не хуже ничуть!
Сказочный принц или витязь
Должен быть в каждом краю.
Провинциалки, проснитесь!
Жизнь не проспите свою!
Я вам сыграю на лире
В этой вселенской дыре...
Лучшие мальчики в мире
В нашем гуляют дворе!
***
Что потерял я и что приобрел —
Кто теперь в том разберется?
Сердце мое, как двуглавый орел,
В разные стороны рвется.
Рок мой безжалостен. Век мой жесток.
Слева и справа напасти.
Запад коварный и хищный восток
Рвут мое сердце на части.
Им помогает лихая родня...
Господи, как тут не спиться,
Если клекочет в груди у меня
Сердце – двуглавая птица?
А разорвется на части оно,
Служащий морга со вздохом
Бросит в раскрытое настежь окно
Сердце мое кабысдохам.
Ах ты, сердечный мой, мать твою так!
Верным ты ведаешь средством.
Ведь прикормить можно лютых собак
Лишь человеческим сердцем.
***
Обветшалый брошенный барак
Доживает век свой еле-еле.
А бывало, свистнет с горки рак,
И в барачных окнах стекла пели.
И шпана – китайская стена —
Так взрастала у барака, стойко,
Что была из космоса видна
Эта грандиозная постройка.
И летел барак в тар-тара-рам,
Под собой родной земли не чуя.
Сколько пережил он горьких драм,
По молве, как по волнам, кочуя.
А теперь непрошеный сквозняк
Поселился в брошеном бараке.
И вороны лают натощак
Хрипло, как бездомные собаки.
***
– Кто это в землю под окнами врос,
Весь изогнувшись, как ящер?
– Батюшка-князь! Это Русский вопрос,
Пес беспородный смердящий.
– С кручи в Днепро опустите его,
Яко гнилое полено.
– Солнышко-князь! Мы и так, и тово...
Море ему по колено.
– Что же, пытайте его. Так и быть!
Мором, огнем, лихолетьем.
– Сокол родимый! Нам не перебить
Обух и княжеской плетью!
– Ну так тащите скорее ружье
И обряжайте бродягу.
Пусть он пугает собой воронье,
Миру являя отвагу.
...Княжеский двор лихобылом порос.
Ворон над берегом кружит.
А горемычный мой Русский вопрос
Доблестно пугалом служит.
КРАЙ
Не надо ни ада, ни рая.
Я был и в аду, и в раю.
Что хата родимая с краю,
Когда вся страна на краю?
Поднявшись на зореньке ранней,
Сутулясь, бреду на закат...
Кто Родину любит – тот крайний.
А крайний во всем виноват.
Ни адом кромешным, ни раем
Вовек не загладить вину.
Не я ли отеческим краем
Свою называю страну?
Не я ли, не я ли, не я ли
Пронес вас сквозь ад и сквозь рай,
Бескрайние русские дали —
Погибельной пропасти край!
Мир грешный давно б завалился
В провал огнедышащих вод,
Когда б на краю не толпился
Пропащий мой русский народ.
***
Боже! Как кладбище помолодело,
Как раздобрел ненасытный погост!
Там, где раздольно пшеница гудела,
Ныне кресты поднялись в полный рост.
Многим лежащим здесь простолюдинам
Хлебушек русский был не по зубам.
Знаю: не все только хлебом единым,
Но и не все же – любовью к гробам.
Тут молодые цветущие лица
С каждой могильной взирают плиты.
Прежде раздольно гудела пшеница.
Ныне гудят гробовые кресты.
Это ж какое и как пепелище
Русской земли разутешилосъ тут?
Срок подойдет – а на новом кладбище
Места старухи себе не найдут.
***
Горемычная моя муза,
Ты опять недовольна чем?
Я писательского Союза
И Литфонда России член.
Мне стипендию Минкультуры
Выделяют раз в десять лет.
Экзальтированные натуры
Утверждают, что я поэт.
Государственных нету премий
И правительственных наград.
Но и Пушкин – российский гений
Не толкался у царских врат.
Он с завиднейшим постоянством
Шваль придворную презирал.
И гордился своим дворянством,
А не тем, что стихи марал.
А поскольку дворянства нету,
И пред Господом все равны,
Как талантливому поэту,
Мне на Родине нет цены!
По стихам моим дуры плачут.
Им немил без меня бел-свет,
В Переделкино нету дачи,
И в Малеевке дачи нет.
Для родимой семьи обуза —
Ни хрена не нажил строкой...
Горемычная моя муза,
Ну зачем я тебе такой?
***
Самара – ночная жар-птица,
Родная моя сторона!
Кому – запасная столица.
Кому – записная жена.
Могильному ворону «Букер»,
Как пропуск в кромешный Аид.
А нам грозный сталинский бункер
Дремать-почивать не велит.
Прижились мы сбоку-припеку
У Волги на самом краю,
И все же мы ближе к востоку,
А это почти что в раю.
Не будем о дьявольских кознях
Пенять благодарной судьбе,
Пока еще серенький козлик
Танцует на нашем гербе.
***
Дверь железная у входа.
Окна – кованый металл.
Вот желанная свобода,
О которой я мечтал!
За спиной засов подъездный
Выстрелом прогрохотал.
Вот он – занавес железный.
Тот, который я ругал.
Зря стучитесь, бедолаги!
Не открою никому!
Это – мой особый лагерь,
Мой ГУЛАГ в моем дому.
Не ищите, мои дети,
Кто украл у вас страну.
Это я в железной клети
Срок пожизненный тяну.
Это я обрел свободу.
Вот она – ни взять, ни дать!
И за это мне, уроду,
Век свободы не видать!
***
А над землей родное солнце
Ласкает светом этажи.
А под землей в гнилом колодце
Спят малолетние бомжи.
Луч, проскользнувший в щелку люка,
Их нежно лижет по щекам.
Хоть жизнь – паскуднейшая сука,
И все ж она добра к щенкам.
Беспечно русская синица
Поет про Родину свою.
Что этим спящим детям снится
В их обворованном раю?
Быть может, импортная койка
Иль заграничная жратва?
Большая жирная помойка —
Столица Родины Москва.
Покуда блеешь ты с похмелья
О материнстве и любви,
В глубоком мрачном подземелье
Спят дети сирые твои.
Пока придворные витии
С трибун возносят демократь,
Не нация и не Россия —
Канализация нам мать!
ОТЦЫ И ДЕТИ
В небесах ревели истребители.
В подворотнях шастали каратели.
Ваше поколенье – победители.
Наше поколение – предатели.
С вами лозунг: «Люди, будьте бдительны!»
С нами – «Будьте, граждане, внимательны!»
И не все вы были победители,
Да и среди нас не все предатели.
Но гореть, гореть нам синим пламенем —
Общая судьба всем уготована.
И плевать мне, под которым знаменем
Русь моя безвинно замордована!
***
Речка Татьянка... Здесь лютые тати
С давних времен норовят обитать.
Не обижайтесь, сестры и братья!
Я их потомок, и, стало быть, тать.
В этом трагическом мире суровом
Вынес при жизни мне Бог приговор:
Я промышляю Божественным словом,
И перед Господом, стало быть, вор.
Это не значит, что подорожали
Шансы на высший и праведный суд.
Просто стихи из небесной скрижали
Вечно поэты безбожно крадут.
Сам я такой – то гулянка, то пьянка.
Смертных грехов и Господь не сочтет!
Если б не светлая речка Татьянка,
Что из небесной скрижали течет...
Берегом Родины тяжко ступаю.
Может, хоть так отмолю я грехи.
Тем, что из речки разбойной черпаю,
Как из небесной скрижали, стихи.
***
Налейте, налейте вина!
За всех я сегодня плачу!
Срывается в пропасть страна,
И я вместе с нею лечу.
Всему я, всему я виной.
Меня попрошу не жалеть.
А вы полетите со мной?
Всем вместе сподручней лететь.
Стаканами дробно звеня,
Плечом примыкая к плечу...
Слабо вам прожить без меня?
А я в неизвестность лечу.
А я со страною родной
Растаю в небесной дали...
А вы полетите со мной,
Соколики русской земли?
Опора ее и броня
И в жизни и на небеси,
Дай Бог вам прожить без меня,
Но Бог упаси – без Руси!
***
В парадных военных расчетах:
Великая слава течет...
В расчет не берут желторотых.
Их скромная слава не в счет.
Оркестров мажорное форте —
Бесстрашным солдатам страны.
А дети победного фронта
Стоят у обочин войны.
И с ними стоит моя мама
И машет героям рукой...
Салютов небесная манна
Над Родиной плещет рекой!
За спинами граждан нарядных,
Ничуть не смущая их вид,
На ящике из-под снарядов
В слезах моя мама стоит.
Вот так всю войну простояла,
Поскольку росточком мала.
Снаряды она снаряжала
И верой в Победу жила.
Не то моей маме обидно,
Что горьким был доблестный труд,
А что из-за роста не видно,
Как строем гвардейцы идут.
Несметные выпали беды
На долю геройской страны.
А дети священной Победы
Стоят у обочин войны.
В толпе ротозеев парадных,
Ничуть не смущая их вид,
На ящике из-под снарядов
Военное детство стоит.
ДА НЕ ЕВРЕЙ Я!
Во всяком случае, ни в одной из линий моих предков ни одного еврея последние полтораста лет не просматривается. Ну а что там было прежде, так тут, как у всех, – полная неизвестность.
«А как же тогда, – спрашивают меня, – ты был допущен? В святая святых?»
Да очень просто: ребёнок должен был родиться. Так что старый, доставшийся ещё от прапрадедов способ.
Но характерами мы не сошлись – такая была формулировка при разводе. Так что на самом деле зять я бывший. Но с десятилетним стажем.
Почему я об этом пишу? Вернее, истошно кричу?
Во-первых, все без исключения читатели, с которыми мне довелось пересечься, задавали мне этот вопрос – сами понимаете какой.
А во-вторых, что бы вы на моём месте сделали, увидев на «Олимпийском» такую картину? Один за другим люди брезгливо так двумя пальцами подцепляли мою книгу и, приподняв её сантиметров на пять, роняли с выражением крайней гадливости.
Откуда такие эмоции?
Может, знакомые с частной жизнью полуобычных евреев люди, взяв в руки «Записки зятя главраввина», начинают представлять о жизни их верхушки такое, что тут же начинает выворачивать наизнанку?
А может, они согласно тому же приёму экстраполяции начинают представлять: чтобы оказаться зятем главраввина, каким же надо быть нравственным уродом? Тут их и накрывает пароксизм омерзения.
Действительно, люди по жизни знают, что еврейки выходят за еврея только уж если ее никто другой не берёт. Но пока есть надежда, они охотятся или на тех, кто тяготеет к власти, или, что реже, уж как-то особо одарён.
Тяготеющие к власти прекрасно осведомлены, какую они при породнении с еврейством получат фору и в политике, и в имущественном отношении, и во всём прочем – ради этого и женятся. Русская нравственность восстаёт против этой мерзости. Мне как русскому это ощущение гадливости хорошо знакомо.
Но есть случаи, когда юноше восемнадцать лет, и так получилось, что должен родиться ребёнок, и он, как порядочный человек, должен жениться. Это мой случай.
Что до содержания «Утончённых приёмов…», то я никаких мерзостей ни бывшей жены, ни бывшего тестя не описал. Вообще никаких. Вся книга о тех приёмах скрытого управления, которые не известны ни социологам, ни кому иным за пределами «святая святых». Написал также и о таких способах разведки, о которых наши грушники ни сном, ни духом.
Ну, и некоторые полезные для нас выводы.
Что до фривольного оформления книги – то это намеренно. Чтобы они подумали, что «Дурилка» столь же безопасная для них книга, как и вся остальная антисемитская литература. А она, увы, суть описание комедии, которую они не ленятся разыгрывать, чтобы скрыть существенное.
Несерьёзное оформление книги своей цели достигло. В Израиль «Утончённых приёмов…» ушло значительно меньше, чем других моих книг. Потому что на обложке слов «Утончённые приёмы…» нет. Одна «Дурилка».
Первый 5000-к практически распродан и готовится допечатка – так что им предпринимать что-либо радикальное уже поздно.
Вынужденный временно отказаться от имени. Русский бывший зять главраввина.
Обращаться: (095) – 930-99-30, (812) – 141-23-37, (3832) – 361-026.
