Текст книги "Газета День Литературы # 128 (2007 4)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
Но мои мысли опять перебили птицы. Они так загалдели, точно на них кто-то наставил ружьё. Да что же с ними? Ну что же? – И опять на помощь пришла душа. – Да у них, наверно, грачата. Да, да, грачата. Они вылетели из гнезда, а родители их пасут... И в этот миг меня отвлекли. В дверь кто-то вежливо постучал. Я открыл – на пороге был Лёня. На нём – белая отглаженная рубашка. И всё на нём в одежде блестело, переливалось, точно он – именинник, а не жена.
– Пойдем пока прогуляемся. А потом за стол...
Мы вышли на высокое крыльцо. Грачи продолжали кричать, и я осторожно спросил:
– Они и ночью вас беспокоят? Поди, даже снятся?
– Ох, не говори! Всё нутро моё вынули. Вначале я вроде терпел, а потом эти гады достали. Я бы их всех размазал, вот так! – И он поднял кверху сжатый кулак. – Ведь птичий грипп разносят. Право наше начальство – загранотряды надо делать, надо раздавать ружья. А что? Что прикажете? Выбить бы их дотла! Ты понимаешь?! – Он весь дрожал, лицо раскраснелось. Таким я его давно не видел и потому стал утешать:
– Не шуми. Все наладится.
– Что наладится? Они нас погубят.
– Но ты же, Лёня, биолог... – но я не докончил, потому что меня понесло совсем не туда, не туда. – Лёня, ты вообще меня поражаешь. Неужели жеребят посылаешь на бойню? Не жалко?
Он внимательно посмотрел на меня и захохотал:
– Ох, дитя ты, дитя. Прав Егор Гайдар – с такими Америку не догонишь. – Он замолчал и сразу потемнел лицом. А на лбу выступил пот, видимо, волновался. И я тоже молчал. И тогда он не выдержал, опять напал на меня, но голос уже веселый: – Значит, ты бойни боишься? Ты, поди, уже мясо не кушаешь, а только манную кашку. А про жеребят ты запомни: у меня есть перекупщик. Этот Джапар и гонит молодняк прямо до Кокчетава. А там уж другая цена, другие законы. И денежки, понятно, получше. И мне навар, и Джапару хватает на девок. Видел бы ты, как его бабы любят. Они ведь сразу видят богатеньких...
– А ты, Лёня, купец.
– Нет, кацо, я – дэловой человек. Ты знаешь, сколько получает учитель? Я ведь ушёл из зоотехников-то, далеко от дома... Теперь вот здесь – учительствую. Ой, да ты прости, сам ведь вкалываешь за две тыщи с копейками. Это ж – позор наш, велосипед даже не купишь. Так что школа для меня – только стаж... – Он усмехнулся, дёрнул плечами: – Признаюсь, милый, тебе – я уж давно не готовлюсь к урокам. А на кой ляд к ним готовиться? Ведь в классе сидят дети дебилов. Спился народишко-то, скурвился. Так что, так что... Давай для ясности помолчим.
Он как-то кисло, подавленно улыбнулся и посмотрел внимательно на меня. Потом опять улыбнулся:
– Ну вот что, пойдем на мои бахчи. – Он открыл какие-то воротца, и мы вошли в огород. Глаза у Лёни блестели, он оживился: – Понимаешь, занялся тут опытами. Посадил ранних огурцов, помидоров. Даже арбузы рискнул. Да, да... Вначале делаю рассаду, а потом высаживаю в горшочках, В прошлом году было три сотки, а собрали – не увезти. Лето стояло сухое, арбузное. Первый иней пал десятого сентября. Тёща где-то автофургон раздобыла да на базар свезла, так ты знаешь, сколько денег-то?.. Ох, прости, извини, ты же деньгами брезгуешь. – Он подмигнул мне и шагнул вперед. У кучи с перегноем остановился.
– Во, гляди, нынче под арбузами у нас сразу пять соток, остальное – огурчики, дыньки. А картошку я посадил вдоль забора. Правда, в посёлке ещё есть участок, – он махнул рукой в сторону дальних домиков.
– А полоть тебе кто будет?
– Понятно кто – школьники. Платить не надо, а пользы выше ушей. Биология, значит, на практике.
– Ты б им хоть покупал по мороженке.
– Обойдутся. Всё равно будущие алкаши.
– Что ты сказал?
– Я-то ничего, а ты ступаешь на плети. Поосторожней, а то идёшь, как медведь. Выходит, не любишь землю, дружок. А может, с ними ты заодно? – И он показал рукой на грачей: – Лезут, черти, не остановишь. Права жена – пора нам вооружаться. – Он отвернулся от меня и продолжал говорить сам с собой.
Плечи у него ссутулились, он походил на старика. И я опять пожалел:
– Успокойся, Лёня. Скоро тебе жену поздравлять.
– Ой, не говори. У них тоже, наверно, праздник. Но я им устрою. – И он опять показал рукой на грачовник: – Ты погляди! По три гнезда на каждой сосне. Но ничего! Ритуля за них крепко взялась. А то ведь орда чёрная. Птичья орда. – Он опять стал волноваться. Его красивые светлые волосы скатались в сосульки, а на щеках проступили складки. Как быстро мы стареем и увядаем... Он так изменился, состарился. Да что с тобой, Лёня?! – Что-то билось во мне, просилось на волю, но я сдержался. Зато грачи без остановки кричали. Иногда они пролетали прямо над нашими головами. Им хотелось, наверное, напасть на нас. Я даже видел, как они целились прямо на наши головы и снижались. А Лёня вел меня всё дальше и дальше:
– Вот это, миленький, мое богатство. И огурчики, значит, свои, помидорчики, а в гараже у нас джип стоит. Что ты на это скажешь? Что-то ты, миленький, замолчал? – Глаза у него блестели, точно выпил вина. Но мне не нравились ни эти глаза, ни это снисходительное слово «миленький». Откуда оно? Называл бы лучше по имени. Но Лёня не давал мне задуматься:
– Всходы по весне были добрые. Если б не птицы. Только листик проклюнется – они тут как тут. И прямо живьём, целиком глотают. Хорошо Рита придумала. Теперь немного боятся... Да вон посмотри. – И он показал рукой направо. Там была воткнута палка, на которой трепыхалась чёрная тряпка.
– Что это?
– Птица, миленький. Живое пугало – ты усёк?
Мы подошли поближе. Я взглянул на палку и обмер. К верхнему концу палки был привязан грачонок. Он был еще живой, трепыхался. Он пробовал даже взлететь, но веревочка не отпускала. Иногда ему удавалось подняться на целый метр, может, выше, но через секунду он уже обессилено падал. Крылья стукались о палку, терялись перья.
– Что это, Лёня?
– Ох, недотёпа. Да это же пугало. Живое пугало. Ритуля придумала. И птица видит сверху и не садится. А что делать? Ты подскажи. Они и птичий грипп принесут. Тут не до жалости. И не смотри так на меня. Нет, миленький, не смотри-и...
Но я плохо слышал. Я подошёл почти вплотную к грачонку и хотел к нему прикоснуться. Но рука сразу отдёрнулась, как обожглась. Ведь мне показалось, что он умер, вот только что умер у меня на глазах. Я собрал всю волю и взял грачонка за твёрдый, почти каменный клювик. Глаза открылись – разошлась тусклая плёночка. Из клюва что-то вытекло, наверное, кровь. Я подержал клювик секунду, потом отпустил. Грачонок опять трепыхнулся, и надо мной закружились птицы. Так много – целое облако. Я вспомнил, что когда-то видел уже столько же птиц. Они также кричали, а мы шли по тополиной аллее. А рядом вздыхали трубы, давили на сердце. И на глазах у меня были слезы... И другое, другое я тоже вспомнил:
– Помнишь, Лёня?.. Ты помнишь?..
– 0 чём ты?
– Когда-то ты хотел стать птицей? Ты ещё не раздумал?.. – Я хотел ещё что-то добавить, но помешали грачи. Они кричали, хлопали крыльями, одна из них особенно громко кричала, подлетая почти к самой земле. Я взглянул вперёд, туда, куда хотела опуститься птица. И вдруг меня обожгло, опалило, как будто в глаза мне плеснули молнию... Нет, десятки, тысячи молний. Там, впереди, на высоком, кривеньком колышке метался в муках ещё один грачонок. У него ещё были силы, движение, и под этим напором колышек гнулся и пригибался. А рядом с ним, отступив метров на пять, стоял ещё колышек, а рядом – третий, четвертый. И на каждом корчилось по грачонку. Все они были ещё живые, все хотели взлететь, но верёвка мешала.
– Что это?! Что это! – я закричал, поднял руки, но не услышал своего голоса, сам себя не услышал. В горле у меня что-то настыло, что-то мешало. Я вроде бы и кричал, возмущался, но у меня, наверно, только вытягивались губы. И по этим открытым страшным губам мой друг понял, что мне плохо:
– Что с тобой? Придержи себя. Это Рита недавно придумала. А тебе, что ли, жалко? Они все равно бы погибли. Тут три дня назад погода была, ветер – шесть баллов. Он и покидал грачат из гнезда. Их много было по бору...
– Кого покидал? Кого? – Смотрел я на него и не видел. Глаза мои застилало.
– Да птиц же покидал! Да ты что, очумел у меня? – Он взял меня за плечо, но я сдернул руку. Ему не понравилось: – Эх ты, гуманист. Пожалел такое дерьмо. Они птичий грипп разносят, паскудят. – Он ещё что-то говорил мне, доказывал, но я не слушал. Эти грачата кричали у меня в голове, трепыхались. И это был крик не то о смерти, не то о спасении. И я не мог уже вынести. Я не мог... Я бросился куда-то прямо по грядкам, лишь бы бежать, закрыть уши, забыться.
– Куда ты? Здесь же насажено? – надрывался Лёня, а я все бежал и бежал, точно и меня могли сейчас поймать и привязать за верёвку.
...Я бежал очень долго, пока не выбрался на дорогу. И тут я не выдержал – упал на землю, зажал виски. Сколько лежал – не помню. Может, час прошёл, может, и больше... Потом очнулся, открыл глаза. И в тот же миг опять услышал их крики. Птицы кричали, постанывали, но уже глухо, чуть слышно. Я приподнялся на локтях, оглянулся. Далеко позади клубились в июльском мареве сосны. А над ними чёрными столбиками стояли птицы.
Я поднялся на ноги и глубоко вздохнул, поднял голову. Но странно, со мной что-то случилось. Я дышал, но там – глубоко в груди – плавала какая-то пустота – ветерок, и мне стало страшно. Даже сердце вроде не билось. Но куда же оно делось, за кем оно улетело... И я собрал в кулак всю свою волю и посмотрел вперёд. И деревья, и птицы слились теперь в одну точку. Она качалась в воздухе, продвигалась и была как живая. И эта точка опять напомнила птицу. Потом и это растаяло, как будто птица опустилась за горизонт.
Георгий Мельник ДУШИ НЕТРЕЗВЫЕ ПОРЫВЫ
Минвинздрав предупреждает: чтение стихов подобных авторов может повредить вашему здоровью
* * * Я бы спел Вам песню
О чудесном крае,
Где закат сменяет
Сказочный рассвет,
Где порою вместе
Ощущенье рая,
Где вино играет
И хранит от бед.
Я бы спел вам песню,
Как волна морская,
С берегом ласкаясь,
Шепчет о тебе.
Но признаюсь честно:
Кому петь – не знаю
И хмельной таскаюсь
По своей судьбе.
* * * Разорвите наручники барства
Мне, таскавшему цепь нищеты.
Показного богатства коварство
Исказило и быт, и мечты.
Не найти золотой середины,
Где свобода и творческий труд,
Где страстей неподвластных лавины
И блаженный домашний уют.
РУССКИЙ ИНОСТРАНЕЦ На туфлях играет глянец,
Сумка вин, мизер закуски.
Едет русский иностранец
Погулять в Москве «по-русски».
Я давно мечтал с друзьями
«Вспомнить молодость» в столице,
Но охотятся за нами
Красные, в погонах, лица.
На проспектах, у вокзала
Клан ментовский ополчился.
Что же ты чужою стала
Та страна, где я родился?
* * * И вермут розовый не пил,
А мог бы, мог бы пить...
Л.Котюков
Не жизнь, очередной провал:
Редактор бросил пить!
И вермут мне не наливал,
А мог бы, мог налить!
Всё, что я годы создавал,
Отверг минут за пять.
И даже строчки не издал,
А мог бы, мог издать!
Прощаясь, скромно пожелал
Его стихи читать,
И крепко руку мне пожал...
А мог бы и не жать!
* * * Никогда я не был на Босфоре...
С.Есенин
И я тоже не был на Босфоре,
Не бродил по Турции ни дня,
Хоть живу давно в Крыму у моря,
И Босфор вёрст двести от меня.
И в Багдаде не был с караваном,
Не возил бухарские ковры;
Не расстаться мне с моим диваном
Ради этой всяческой муры.
Да и ты – совсем не персиянка,
И огонь угас в глазах твоих,
Да фальшивит старая тальянка,
Как и этот неудачный стих...
ТЕАТРАЛЬНЫЙ СЕЗОН Я знал актёров маленьких ролей,
Поклонников
с цветами не встречавших,
Кого только на сцене не игравших:
От крепостных крестьян до королей.
Я им тайком спиртное проносил,
И в гримуборной развалясь приятно,
Считался редким знатоком театра,
За то, что регулярно с ними пил.
* * * Памяти Венедикта Ерофеева
Иль водка меня доконала,
Иль подлых друзей недолив,
Не Питера снятся каналы,
А Баб-эль-Мандебский пролив.
Иль доза была маловата,
Иль лишние принял сто грамм,
Не снятся проулки Арбата,
А улицы Дар-эс-Салам.
Иль может, поехала крыша
С довольно нетрезвой башки,
Коль снится: лечу в Могадишо
В вагоне «Москва–Петушки»!
* * * Уж сколько лет твердили миру,
Что поглощающая страсть,
Согласно древним и Шекспиру,
Есть деньги, женщины и власть.
И нет, чтобы принять на веру
Законы вечные земли –
Нам тайно нравственную меру
В безнравственную жизнь внесли.
И что же? Через все сомненья
И клятвы, данные богам,
Вновь устремились поколенья
Ко власти, к женщинам, к деньгам.
* * * Пока не удостоенный проклятья,
Я тайно сам себя кляну порой,
Когда, покинув женщины объятья,
Желаю пасть в объятия другой.
И эти нескончаемые муки,
Стремленье «необъятное объять»
И стыд пытаюсь длительной разлукой,
Да водкой обжигающей унять.
АНАТОМИЯ ЗАСТОЛЬЯ О, эти первые сто грамм
Волшебно оживают в чреве,
Возможно, так дивился Еве
В раю скучающий Адам!
Вторые сто дают подъём,
К активным действиям стремленье,
Желание телодвиженья
Под звуки музыки, вдвоём!
Коль триста в час употребишь,
Заденешь деловую ноту,
Переключаясь на работу,
Где лишь себя стратегом мнишь!
После четырехсот грядут
То восхваленья, то раздоры,
Одежду мнут, трещат заборы,
А после «мировую» пьют!
Когда достигнешь пятисот,
Познаешь бремя раздвоенья,
Где тело просит заземленья,
Душа – возвышенный полет!
А больше... все до одного –
Иль силуэты, или пятна.
Простите, что пишу невнятно,
Но я не помню ничего.
* * * Не все доступны
тайны нам в природе,
Особенно при солнечной погоде:
Чем больше у тебя изгибы бёдер,
Тем меньше у меня
извилин вроде...
УКРАИНА, Коктебель
Валерий Михайлов ЗА ПРЕДЕЛАМИ СЕРДЦА И ТРЕПЕТА...
* * * Мимо ржавого чертополоха,
Мимо мятых вчерашних газет,
(Где болотом исходит эпоха
Всё быстрее, быстрее на нет).
Мимо щебета птиц на рассвете,
Мимо лепета родников,
Мимо волн, разрывающих сети,
Мимо вишенных лепестков.
Мимо пыли и праха пространства,
Мимо колкого крошева звёзд,
Мимо родины и чужестранства,
Мимо соли и сладости слёз.
Мимо встреч, и разлук, и прощаний,
Мимо на ветер брошенных слов,
Мимо вязких, как кровь, обещаний,
Мимо напрочь растаявших снов.
Мимо смерти напрасного пыла,
Мимо жизни нелепой глуши,
И всего, что ни будет и было, –
Но не мимо любви и души.
* * * Прощай, золотая! Весной пролетели глаза,
И летняя песня, как сон, отгуляла по лугу,
Пустыми слезами оплакала небо роса,
И солью земли
травы в дым отравили округу.
Осенним ли ветром мои опалило виски,
Что стали зрачки непроглядней,
чем поздние думы?
Не знаю, зачем я не умер ещё от тоски…
Плывут ли куда корабли,
коль затоплены трюмы…
Предзимье с душою сроднилось,
как звёзд нищета,
И сети небесные
снова с привычным уловом.
И всё ничего бы, да сводит навеки уста,
Как болью, самим же собой
неразгаданным словом.
* * * На закате снега розовеют,
как будто стыдясь,
Что они так белы, непорочны и так одиноки.
Вот слетели с небес
и лицом не ударили в грязь –
Но раздалось пространство
сиянием чистым, высоким.
И поля, и холмы вознесло,
занесло, замело…
Валуны лишь упрямо темнеют,
сжимаясь от стужи…
Что черно – то черно,
но зато что бело – то бело,
Всё так просто на свете,
и это почуяли души.
* * * Синие заборы, серые дома,
Хоть слабы запоры, всё равно тюрьма.
Чёрные овечки, бурый в дым верблюд,
По степи распластан тяжким небом люд.
В мареве унылом плавятся века,
Тянут здесь с рожденья вечные срока.
Ведь кругом пустыня…
Где искать судьбы?
И, как оцепленье, серые столбы.
Но расцвёл в соседстве, статен и высок,
Глиняный, кирпичный, мёртвых городок.
Пышные мазары немы и слепы,
Пьют пустое небо лунные серпы.
Треплет рваный ветер сорную траву…
Явь ли то, во сне ли? Сон ли наяву?
Пронесётся поезд – и одни окрест:
Погребальный месяц, телеграфный крест.
* * * Щетинистая просека.
Лохматые леса.
Куда с добром неброская
Тягучая краса.
Тут в пепле мха валёжины
То вдоль, то поперёк,
Источены, изгложены,
Свой дотлевают срок.
Какие сети пышные
Сплели здесь пауки,
Красавцы неподвижные,
Что на ногу легки.
Как царствуют сиятельно
В лучах наискосок,
Как чествуют внимательно
То бабочек, то блох.
И глядючи с презрением
На сей лихой измор,
Гражданским возмущением
Пылает мухомор.
* * * Сизые стрекозы
Шьют в тиши лесной
Сизые узоры
Ниткою сквозной.
Лётают беспечно…
Сутемь зелена,
Лишь янтарной свечкой
Теплится сосна.
Шепчутся берёзы
В яве ли, во сне,
Синие их грёзы
Не расслышать мне.
Всё на свете тайна,
Словно тишина,
Зелена, хрустальна,
Не разглашена…
* * * За пределами сердца и трепета
Зеленым ли упьёшься вином…
Всё, что пито, – как будто бы не пито.
Птичьи флейты небесного лепета
Льются, тихие, в свете ином.
И чуть плещется неупиваема
Чаша сумрачная бытия.
Всё, что познано, – вовсе незнаемо,
Что порушено – непорушаемо,
И душа твоя – разве твоя?
Созерцая незримые сполохи
Прикровенного зренью огня,
Ворошить ли мне прошлого ворохи,
Драгоценные слушая шорохи?
Нет! И это уж не для меня.
К незабвенному освобождению,
В нерасслышанной прежде тиши,
Поплыву лучше я по течению,
По волнистому по влечению
Уплывающей в небо души.
* * * Памяти Георгия Иванова
Ключ кастальский, рядом водочка.
Сверху облачко, снизу лодочка.
Иванова ли?.. Иль Иванова?..
Вечно трезвого, вечно пьяного.
Уплывает он, пусть ненадолго,
Роной, Сеною – в Невку, Ладогу.
Путь-дорожкою острой, узкою…
Снизу мерзкое, сверху музыка.
На волне закат закачается…
До свиданьица? – До свиданьица!
Вьётся синяя папиросочка,
Словно облачко тает лодочка.
* * * При жизни, но как бы уже после жизни,
К отчизне земной и небесной отчизне
Влекучие волны, текучие думы,
Прозрачны и ясны, темны и угрюмы.
Глотнули изрядно мы мёртвой водицы,
Живой бы, живой бы водицы напиться,
Чтоб как после мора и как после стужи
Цветущей травою воспрянули души.
КАЗАХСТАН
Вячеслав Ложко СКАЗКА ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ
В далёкие, далёкие времена страну, которая располагалась у подножия красивых гор, населяли люди, верившие в Бога, который, по их понятию, помогал им жить строить и процветать.
Рядом с этой страной в горах проживали джины – покровители зла и злого духа. Джины наносили огромный вред людям. Они уничтожали целые селения и города.
Особенно свирепствовал джин по имени Мазбула. Он был настолько зол и свиреп, что мог уничтожить даже другого джина, который противоречил ему.
Мазбула забирал скот у скотоводов, забирал всегда почти весь урожай у земледельцев, обрекая их на голодную смерть. Он разрушал целые селения и уничтожал людей, если узнавал, что кому-то удавалось спрятать немного зерна или сохранить небольшое поголовье скота. А знал он это потому, что у него были свои осведомители. Он давно пользовался услугами хитрого, злого и очень жадного Хаджая. Хаджай старший всегда обучал вначале сыновей, а затем и внуков, чтобы они думали только о себе и помогали злому Мазбуле. Тогда они останутся в живых да ещё и сохранят своё богатство, которое они обманом получали от людей, или им перепадало от джина Мазбулы, как оплата за их предательство и вероломство.
Однажды людям надоели все зверства джина и они начали думать, как от него избавиться.
Собрался совет старейшин на тайное совещание, и стали они думать, что делать.
– Надо просить Аллаха, чтобы он вразумил нас и надоумил, – сказал один из старейшин. И выступил один из самых уважаемых старейшин Омар и сказал:
– Надо уверовать в силу Аллаха и он поможет нам.
Все с почтением кивали головами, но увидел Омар по глазам их, что они в душе сомневаются и не верят этому. И сказал он:
– Поистине те, которые не уверовали, всё равно им – увещевал ты их или не увещевал, они не веруют. Они пытаются обмануть Аллаха и тех, которые уверовали, но обманывают только самих себя...
Задумались старейшины над словами Омара. И продолжил Омар:
– Надо нам выбрать людей чистых душой и сердцем, уверовавших в величие Аллаха и направить их к великому мудрому Анециве и просить у него совета и защиты.
Разошлись старейшины по домам, и каждый начал думать, кого послать к великому мудрому Анециве. Долго люди присматривались друг к другу, и наконец старейшины снова собрались на тайный совет. Выбрали они в посланцы семь человек. И когда пришли к общему мнению, удивились ему. Среди избранных были не только умудрённые жизненным опытом мужи, но и крепкие молодые мужчины с ясными горящими глазами. Эти мужчины были полны желания сделать для людей доброе и спасти народ от злого джина, даже если им придётся погибнуть.
Великий, мудрый Анецива жил далеко в горах, на вершине высокой горы. Анецива любил смотреть вдаль на мир, который расстилался у подножия гор. Он проникал своим мудрым взглядом в гущу жизни и в суть явлений. Анецива видел, что мир людей несовершенен. Людей мучают многочисленные пороки, которые мешают им жить в благоденствии и в радости. Но люди были настолько самоуверенны, что не интересовались знаниями и опытом мудрецов. Сокрушался про себя великий мудрец, но навязывать людям своё видение мира он не мог.
Однажды на рассвете, стоя у порога своего древнего дома, Анецива увидел вдали группу людей, идущих по дороге в его сторону. Дорога к дому мудреца была длинной, извилистой, изобилующей крутыми подъёмами и резкими спусками. Много препятствий было на пути идущих: заваленные каменьями узкие проходы; разобранные переправы, через бурные горные речки; буреломы в заросших, узких местах. И чтобы пройти эту дорогу, а другой дороги к дому Анецивы не было, людям пришлось много трудиться. Они разбирали проходы, унося камни в сторону и укладывая их так, чтобы они больше не валились на дорогу. Люди наводили добротные переправы в тех местах, где они раньше были, через бурные горные речки, с таким расчетом, чтобы они могли вернуться назад по этой дороге. И это уже был путь осмысления той миссии, ради которой они подвергали себя таким трудностям. Путешественникам пришлось разбирать не только завалы, но и расчищать места, на которых они строили добротные избы, которые могли послужить кровом случайным или не случайным путникам. Так медленно, но уверенно представители избравшего их народа двигались к намеченной цели на встречу с Великим Мудрецом Анецивой. Наступило время, когда путешественники преодолели последний подъём и вышли на вершину горы, на которой располагалось небольшое плато. В центре плато стоял добротный старый дом мудреца. Перед домом горел небольшой костёр, со всех сторон обложенный большими камнями.
Путники остановились перевести дыхание. Они оглянулись вокруг и были поражены открывшимся видом. Внизу, прямо под ними, виднелись вершины гор, почти до макушек заросших густым лесом. Бурные горные речки серебряными лентами разделяли горы и соединялись внизу в огромную широкую многоводную реку, которая могучим потоком устремлялась вдаль, и на краю горизонта сливалась с огромным синим морем. Открывшиеся внизу долины были покрыты изумрудной зеленью молодых всходов. Над горами открывался огромный синий купол безграничного неба. По небу не спеша плыли пушистые облака, как караваны больших кораблей. Картина, которая открылась путникам, была настолько завораживающей, что поразила их до глубины души. Глядя на открывшиеся просторы, путники на некоторое время даже забыли, зачем они сюда пришли и где они находятся.
Из забытья их вывел стук щеколды и скрип открывающейся двери. Путники оглянулись, оторвавшись от чудного зрелища. Перед ними на пороге стоял могучий, широкоплечий, с серебряной головой, старик. Тело его было настолько мощным, что если бы путники не видели его перед собой, ни за что бы не поверили, что в столь почтенном возрасте так можно выглядеть. Лицо мудреца было красивым и спокойным. Большими, внимательными и ясными глазами он смотрел на путников. Они излучали свет добра и понимания. От этого взгляда у путников на душе стало спокойно. Это и был Великий Мудрец Анецива. Мудрец пригласил путников отдохнуть и отобедать.
– Знаю, – сказал мудрец, – путь ваш был долгим и трудным. Но вы пришли сюда. Отдохните, а потом расскажите, что вас привело ко мне.
Из-за дома к мудрецу подошла огромная лохматая собака. Он потрепал её по загривку и сказал, увидев удивлённые взгляды путников:
– Мой Барс чует людей ещё задолго до прихода сюда. Он понял, что вы шли с добром.
Умывшись, отобедав и отдохнув, путники ждали, когда хозяин дома пригласит их на беседу. И тогда старший из них начал свой рассказ о жизни их народа и о цели прихода к Великому Мудрецу.
– Мы просим тебя избавить нас от злого свирепого джина Мазбулы.
Выслушав путников, Анецива долго, задумчиво молчал, осмысливая услышанное. Наконец он сказал:
– Я знаю джинов и их дела, но ведь люди могли бы и сами попытаться с ними справиться.
– У нас не получается, – промолвил один из путников.
– Вы разобщены и не любите друг друга, поэтому у вас трудности.
– Что же нам делать? – задали вопрос путники.
И тогда мудрец, обращаясь к путникам, произнёс:
– Дети божьи, ничто другое из нашего существования не идёт в счёт, кроме Любви. Любовь является единственным проводником, через который наши глаза видят ясно и безошибочно.
Задумчиво слушали путники мудреца, не понимая, какое отношение имеет любовь к их бедам и несчастьям.
– Любовь широко открывает врата Души. Любовь – это чувство, которое отбрасывает всякий страх. Любовь, что входит в самое сердце всего сущего и изливается оттуда, полная благословения, на всех, кто открывает ей свои сердца. Люди должны учиться чувству любви. Явным свидетельством пробуждения любви в человеческой душе будет появление непреодолимого желания отдать себя и всё, чем владеешь, на благо всех. И только тогда, когда мы способны отдать всего себя любви, мы можем обрести жизнь во всей её полноте. Ничто другое из нашего существования не идёт в счет, только Любовь, – закончил свою речь Великий Мудрец Анецива.
Долго молчали путники, глядя на языки пламени, которые плясали на поленьях, подброшенных в костёр мудрецом.
– Вы духовно слабы, – продолжил Анецива, – вы сражаетесь за своё счастье материальное, внешнее, которое, по сути, таковым не является. Только умение отдавать другим плоды труда Души и рук своих приносит вам счастье. А кто обладает этим качеством, обладает силой Духа, – закончил Великий Мудрец.
– Идите и излечитесь от болезней человеческих и самых страшных: зависти, злости, предательства. Делайте друг другу добро. Дарите любовь и счастье. А я подумаю, что можно сделать. – Больше ничего не сказал им Анецива.
Пошли путники в обратный путь. И путь их назад был легче, потому что использовали они проходы в буреломах, которые сами расчистили, переходили бурные речки по мостам, которые сами восстановили, проходили мимо расчищенных ими завалов.
Вернулись путники домой и рассказали в начале всё на тайном совещании старейшин. Долго думали старейшины, как поступить со знаниями, которые открыл им Великий Мудрец. И приняли решение, что обучать тайным знаниям они начнут детей, души которых чисты и незапятнаны, и восприимчивы к прекрасному и высокому.
Злой джин Мазбула заметил, что люди изменились, стали самоотверженно защищать свою жизнь и своё добро. И это ещё больше вселило в него ярость. Понял Великий Мудрец, что не остановить злого джина и решил избавить людей от него.
Однажды Великий Мудрец Анецива послал своего орла к джину Мазбуле с тем, чтобы тот пригласил его в гости. Прилетел орёл в горы, где жил джин Мазбула, и сел на дерево у его дома. Увидел его джин и спросил:
– Чего прилетел? – он знал, чей это орёл.
– Великий Мудрец Анецива приглашает тебя в гости.
Сначала джин хотел отказаться, но закон гор предписывал оказывать внимание старшим, и он решил посетить Великого Мудреца.
И вот прилетел джин на большом облаке к дому Анецивы.
– Зачем звал? – недружелюбно спросил джин.
– Садись, отужинай, отдохни, а потом и беседу поведём.
Выпил джин доброго старого вина, поел мяса всласть, закусил фруктами. Разомлел джин и стал слушать Анециву.
– Оставь людей в покое, дай им свободно жить. Ведь они тебе платят дань. А ты забираешь у них последнее, да ещё и уничтожаешь.
– Зачем ты заступаешься за людей? – начал говорить джин. – Ведь они злы, недружелюбны, завистливы и продажны. Я ведь узнаю, кто и где прячет своё добро, от одного из них, – такую речь произнёс Мазбула.
И тогда понял Великий Мудрец, что не остановить джина уговорами, и решил мудрец хитростью избавиться от джина.
– Скажи мне Мазбула, я слышал, что ты умеешь превращаться и принимать разные обличия.
– Да! – самодовольно ответил джин, разомлевший от старого доброго вина. – я могу превратиться в ураган.
И тут же джин превратился в ураган и понёсся на море, переворачивая и топя рыбацкие шхуны и торговые корабли.
– Хватит, хватит, – вскричал Анецива. И джин вновь оказался перед ним.
– Какими чудесами ты ещё владеешь? – спросил Анецива.
– Я могу превратиться в такого огромного великана, что вершины гор будут казаться маленькими бугорками.
Превратился джин в великана и зашагал по вершинам гор. И посыпались огромные камни под его ногами; падали эти камни вниз, на селения, на поля, реки, перегораживая их.
– Остановись, – воскликнул Анецива.
Джин вновь появился перед ним. Выпили они ещё доброго вина и спросил мудрец джина:
– А можешь ты превратиться в маленького человека?
Джин, потерявший бдительность из-за выпитого вина, тут же превратился в маленького человека.
– Стань на край кувшина и загляни внутрь, – произнёс Анецива.
Джин Мазбула стал на край пустого кувшина и заглянул внутрь его. Он увидел бездну и почувствовал опасность, но не успел что-либо предпринять. Анецива щёлкнул пальцем в спину джина и тот свалился в кувшин. Анецива быстро закрыл горлышко кувшина деревянной пробкой и пристукнул сверху камнем, чтобы пробка плотнее вошла в горлышко.
Сначала Анецива хотел бросить кувшин в море, но передумал и пожалел джина. Великий Мудрец решил спрятать кувшин в горах, завалив его камнями.
Люди почувствовали облегчение, но среди них жили те, кто помогал злым джинам. Эти перевёртыши сами научились обманывать людей и всё у них забирать. Особенно преуспели в этом люди из рода Хаджай. Они были коварны, злы и беспощадны.
Однажды Хаджай пошёл в горы в очередной раз на поиски клада. Раньше, выманив у старика из селения за гроши карту, на которой было указано место, где был спрятан клад, он обнаружил действительно большой клад. Хаджай скупил вокруг все земли, скупил у крестьян их скот, но ему всё было мало.
Хаджай лез в горы всё выше и выше. Добравшись до указанного места, Хаджай начал отваливать камни из большой кучи и вдруг обнаружил кувшин. Хаджай схватил этот кувшин и побежал вниз. Но нетерпение его было столь велико, что он не выдержал и остановился на одной из полян с тем, чтобы заглянуть в кувшин.