Текст книги "Газета День Литературы # 111 (2005 11)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
Валентина Ерофеева ЖИЗНЬ ЖУРНАЛОВ (октябрьский обзор)
«К 3 февраля 1945 года шесть дивизий 1-ого Белорусского фронта, преодолев за 20 дней до 500-600 километров, достигли правого берега Одера» – так начинается новый роман, новый «момент истины» бывшего смершевца Владимира БОГОМОЛОВА, посмертная публикация которого открыта десятой книжкой «НАШЕГО СОВРЕМЕННИКА» . Это, выражаясь словами В.Ходасевича, «автобиография вымышленного лица», растянувшаяся на шесть десятилетий, эпический роман о войсковой разведке и армейской контрразведке. Но Богомолов не был бы Богомоловым, когда бы ни ставил во главу угла ценности и проблемы человека, попавшего под «колесо истории» («Меня уже столько пугали расстрелом и военным трибуналом, что я воспринимаю это как норму»). «Это не только история жизни моего поколения, это реквием по России, по её природе и нравственности, реквием по трудным, деформированным судьбам нескольких поколений десятков миллионов моих соотечественников» – писал Владимир Богомолов.
Отзвуки другой войны – чеченской – причина боли Владислава СОСНОВСКОГО в рассказе «Любовь по пятницам». Но это – не реквием, хотя предпосылки и намечались: «Правители стали возвращаться из отпусков из мест умеренных и благополучных. Почёсывались при виде предстоящих дел, раскачивались, вздыхали и грели память об экзотических островах. Солдаты поминали товарищей, а российский народ скрипел зубами, преодолевая очередные препятствия. Всё шло своим чередом. И не было, казалось, ничего нового под луною. Кроме, пожалуй, любви…» Вот так – неожиданно, «сквозь толщу обретённой на войне пустоты» раскрывается перед главным героем, искалеченным этой войною, жизнь.
Памятью слуха, зрения, души живёт и торопящийся «на встречу с живой роднёй» герой рассказа Владимира КРУПИНА «Отец, я ещё здесь». Но – изрезанная ножами скамья, «этот дом, его сиротство, этот больной в его стенах – разве это не есть состояние сегодняшней России? Этот заросший памятник. Эта издевательская похабщина южных людей. Надо и это всё выдержать».
Но надо ли? Марина СТРУКОВА с высоты «русского Коловрата» бросает своим стихом: «Есть холопские радости спорные Чтить закон и налоги платить. Веселее надеть форму чёрную, Чтоб в легенду страну воротить» . И – «это правильно, страшно, легко» для неё. И только ли для неё?..
« – Срамно вам плакаться, помоек жители! Ещё вы горюшка в глаза не видели. Готовьтесь! Скоро уж снесётся курочка… Яичко выпрыгнет из закоулочка. Да так раскрутится златое, ярое, что протрезвеет враз лахудра старая. Ишь, разъэтажилась, ишь, разрекламилась, шалава лживая, Москва блудливая!» – предупреждает Юрий ЛОЩИЦ поэмой «Христос ругается», эпиграфом к которой взяты слова апостола Павла: «Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных».
Уф, что это мы так развоевались… Марс что ли, бог войны, планетою своею критически близок последние дни? Вон даже Западные Европы замычали в тоске, освещённые пылающими в ночи машинами…
Хотя вот Светлана КЕКОВА, например, в «ЗНАМЕНИ» смотрит на жизнь иначе: «Я научилась жить средь тягот и утрат, не плача и тебя ни в чём не упрекая, но я давно нашла волшебный старый сад, где Герда навсегда забыла братца Кая». Но не все – Герды и далеко не все – Иваны, не помнящие родства, отсюда и боль душевная до сжатых кулаков. Да и боль самой Кековой – тоже отсюда: «Мы хлеб пекли, ходили по воду и огурцы солили впрок, пока по слову, как по проводу, бежал любви незримый ток» . Даже сквозь антистих Дмитрия ТОНКОНОГОВА («Родите меня как блондинку, в чулках от Армани, Чтоб нежные пальцы и пуговками соски, Вокруг подъёмные краны – строительные мужики. Уж я бы росла, строилась, свешивалась с балкона, Воздушные поцелуи пускала и питалась планктоном. Но крикнул прораб, с усов сдувая тополиный пух: Иваныч, ты в натуре совсем опух?..») страдальчески прорывается покаянное: «Моя дорогая, забудь себя дома, Меня же оставь средь сибирских болот, где чахлые ёлки и клюква растёт. Вот только заткнулся бы, чёрт побери, Голос внутри».
Герою повести Семёна ФАЙБИСОВИЧА «Остатки сладки» тоже приходится часто выслушивать укоры в мрачном взгляде на вещи и жизнь, ведь у него: «Земля продолжает катастрофически переполняться, а Россия – вечно здесь всё не как у людей – наоборот, вымирает потихонечку, одного Жириновского навалом: совсем достал по всем телеканалам – хуже таракана…» Но вот он почти исправился и – справился, «кажись, с мизантропией и пессимизмом» и начинает вспоминать своих женщин – почти всех. Ох, лучше б он их не вспоминал. Ведь не с позиции любви , пусть даже многократно транслируемой, а с позиции – пользы теребится несчастная память. Эта – шапочку связала, та – фартук кухонный оставила, а ещё одна – осчастливила нестандартных размеров папочкой для рисунков. И так – до бесконечности сорока журнальных страниц. Начинаешь потихоньку ненавидеть это перечислительное серое занудство – без воздуха, без выхода куда-то, ну если не вглубь и ввысь, то хотя бы вбок. Но тем и коварна проза иногда, что хоть самой последней строкою, да вдруг и развернёт всё чуть ли не вспять. В общем, после ударных финальных фраз вздохнулось, наконец-то, почти примирённо…
А вот Юрий ПЕТКЕВИЧ, которому ещё в детстве в сердцах напророчили «пастухом быть», спел такую дивную чистую песенку своей прозой-свирелью, что вдруг уподобляешься той спасённой бабочке, которую «зажал в кулаке, и она там щекоталась, пока выбежал в подъезд и, спустившись на первый этаж, выпустил её. Бабочка, будто пьяная, закружилась в воздухе». Так и хочется тоже покружиться – в восторге от неуловимо платоновского аромата и хрупкой неуклюжести слога, похожего чистотою своей на отражённую западной частью неба утреннюю зарю. Редчайшее явление в русской современной литературе…
«В неясном предчувствии крыл» жила и поэзия Алексея ПРАСОЛОВА. «Стихи его будто пронзают мироздание, проникая в запредельную для человека потаённость. Сокровенная природа вещей также открыта поэту: он постигает её в одно-единственное озаряющее мгновение целиком во всей полноте звуков, красок и живой одушевлённой сути философского образа, воспаряя над бытием во вдохновенном поэтическом восторге» (Александр Суворов, «Голос грозы», «МОСКВА»). Подборкой стихов Прасолова открывается десятый номер журнала.
Глазами, «изнутри наполненными любовью и болью», смотрит на мир и человека в нём лирический герой Владимира ШЕМШУЧЕНКО ( «Слово было в начале. Страшным будет конец. Зачеркнёт одичанье Милосердный свинец. Я никчемный и грубый, и в репьях голова. Но в бескровные губы Я целую слова. Не суди меня строго, Коль тебе невдомёк: Слово было у Бога, И оно было Бог» ). Что-то глубинно-общее есть у этих поэтов. Может быть, «полыхающий закат», суженный «до полоски алеющей», а может быть, «звёздные ноты», которые «рассыпает Господь для поэтов на Млечном Пути»?
«Никто не знает, зачем нужно обдумывать жизнь и делать из неё выводы, – вопрошает Борис АГЕЕВ в своём романе „Душа населения“, – но именно этим и занимается большинство людей и, как правило, делают не те выводы». О судьбе «побродяжьего» люда, готового «и к разбою и к иконописному делу», размышления автора, попутно открывающего нам и «закон женщины», заключающийся «в умножении радости»; и «прелести окаянного быта»; и тайну великого «мущщины», которую открыть и осмыслить до конца невозможно, так глубоко припорошена она забывчивостью людской, вернее, и не забывчивостью вовсе, а освобождающим «будущее от бремени прошлого спасительным памороком, ибо жить с таким знанием было нельзя, не выносили тяжести ни ум, ни сердце»…
К тайне настоящего «мущщины» приближается и Александр Мельников в ностальгическом своём «Стройотряде». Но об этом любознательный читатель узнает сам.
Семидесятилетию писательской организации Оренбуржья посвящённый, последний выпуск альманаха «ГОСТИНЫЙ ДВОР» поражает, в первую очередь, трепетным отношением к истории края, к культуре его, архитектуре, этнографии. Тщательно, по крупицам собранные и хранящиеся в архивах знания эти изымаются, обрабатываются и дарятся читающей публике наравне с живыми или записанными из уст ушедших уже людей воспоминаниями. Дорогая наша провинция трепещет над каждой крохой памяти об ушедшем. Но не только к прошлому, но и к будущему тянутся многие материалы альманаха. Радует обилие публикаций литературных опытов совсем юных дарований, как Алексей ГНЕУШЕВ, например: «Я – неверная дорога. Я – ветер. Я меж Дьяволом и Богом Третий. Я – неясное желанье, Смутность речи. Я – слепое ожиданье Скорой встречи. Я – как небо. Я – как птица. Я – как вера… Я – далёкая зарница Новой эры».
Раздел «Оренбургская диаспора» отмечен поступью блистательного стиха Дианы КАН ( «Молотила, косила, пахала, и молилась, и шла в смертный бой… Спит Россия, Россия устала. Отдохни, чтоб проснуться – собой!» ).
Философическая поэзия Анатолия ТЕПЛЯШИНА ( «Уносит время громыханье, и долетает сквозь века всё то же робкое дыханье незащищённого стиха» ) созвучна поиску утерянной простоты в стихах Аллы КИРИЛЛОВОЙ ( «Пусть будет всё предельно просто: Любовь, разлука, даже смерть» ). К такой же корневой простоте, вернее, простодушию поступков, их доминантной значимости пред помыслами и словами и горячий призыв Георгия САТАЛКИНА в «Молитве»: «Иди – велено было. Возьми старуху, на железе спящую, в дом свой и язву её незаживающую прими на себя. Иди и спасай Верку-Фабрику – женись на ней и стань сынишке её отцом. И Сашку-алкаша не покидай и трудись, спасая его, – неустанно, без отчаяния и безвестно. …Не отгораживайся молитвой от погибающих, погибших, не заслоняйся ею, спасая душу свою, – не благодатна она! Не утоляй молитвою печали и скорби земные – сердце твоё да будет незащищённым, отверстым. Делом молись, в деле, в трудах молись. В Божиих заповеданных трудах молитва твоя. Иди…»
Юрий Павлов МИХАИЛ ЛОБАНОВ НА ФОНЕ ЭПОХИ. К 80-летию со дня рождения
Уже давно «левые» авторы обвиняют Михаила Лобанова, Вадима Кожинова, Станислава Куняева и других «правых» в антисемитизме, что звучит нелепо и опровергается фактами разного уровня.
Впервые еврейский вопрос встал перед будущими лидерами «русской партии», когда они были далеко не юношами: Михаилу Лобанову – под сорок, Станиславу Куняеву – под тридцать, Вадиму Кожинову – за тридцать лет. При этом сей вопрос был привнесен, стимулирован извне: самими евреями, литературой, жизнью. О случае Вадима Кожинова уже приходилось писать.
Станислав Куняев впервые услышал слово «антисемит», значение которого не знал, от Михаила Светлова в 1960 году. Уточним: адресовано оно было не Куняеву и его друзьям… Вторично еврейский вопрос был поставлен Виктором Ардовым в «Знамени». Он, обращаясь к Станиславу Куняеву, спросил: «А вы, милейший, не полужидок?» Отрицательный ответ вызвал подозрение Ардова, логика которого так реконструируется Куняевым: «как это сотрудник без примеси еврейской крови может работать в таком престижном журнале? Вот отделом критики заведует „полужидок“ Самуил Александрович Дмитриев … , его помощник Лева Аннинский тоже полукровка, через коридор в отделе публицистики сидят Александр Кривицкий, Миша Рощин (Гимельман) и Нина Кодонер – это все наши! Секретарь редакции – Фаня Левина, зам. главного редактора Людмила Ивановна Скорино, вроде бы украинка, но муж у нее Виктор Моисеевич Важдаев … А в прозе София Разумовская, а ее муж Даниил Данин, а вдруг какой-то чисто русский!»
И то, что это не фантазия, бред, провокация «антисемита» Куняева, подтверждает, в частности, такое же по сути свидетельство юдофила Станислава Рассадина. Ему при приеме на работу в журнале «Юность» был задан вопрос: «Стасик, вы не еврей?» Показательна реакция на отрицательный ответ Рассадина: «Ой, как хорошо! А то нас и без того здесь много…»
Вопреки навязываемому мифу о гонениях на «несчастных» евреев, их было действительно много во всех ключевых сферах советской жизни (за исключением материального производства), о чем неоднократно писали не только «правые», но и некоторые евреи. Но, понятно, еще важнее «количества» вопрос «качества»: что несло это «множество» отечественной литературе, культуре, жизни.
Разные авторы на протяжении ХХ века высказывали оптимистическую мысль о побеждающе женском начале русской культуры и русского народа в «инородческом» море. Это отмечали и Василий Розанов с Михаилом Гершензоном в своей переписке. Однако оба мыслителя допускали такую ситуацию, когда народно-культурный организм будет не в силах переварить чужеродные начала и возможность «ожидовления» – именно этого боялся Розанов – тогда реальна.
«Ожидовление» – это утрата национального "я", а не приобщение к еврейско-иудейской культуре, которая так характеризуется Михаилом Лобановым в сравнении с русской: «Вы назовите мне в иудейской культуре хотя бы одного деятеля – не еврея, которого бы покорила, „обаяла“ эта культура и который стал бы ее украшением? Эта „не та почва“, не то, что русская культура, притягивающая к себе, как магнитом, людей неоднородной национальности, которые становятся ее кровными сынами». К идее притягательности русской культуры Михаил Петрович обращается неоднократно. Так, в статье «Тысячелетнее слово» он подтверждает ее судьбами Г.Державина и А.Болотова, потомков татарских родов, которые стали гордостью русской литературы, культуры.
Закономерно, что национальное "я" определяется Лобановым в русле «правой» традиции. Еще в 1989 году в полемике с Анатолием Бочаровым на страницах «Литературной газеты» критик утверждает, что нация и русская литература – понятия духовные, а не биологически-кровные. И естественный лейтмотив многих статей, интервью Михаила Лобанова – русский – значит православный.
Однако не одно десятилетие «левые» обвиняют критика и «правых» вообще в том, что они определяют национальность писателя и свое отношение к нему через выяснение состава крови. Это звучит странно и неубедительно еще и потому, что именно «левые» ставят «пятый пункт» во главу угла, как в случае с Куняевым и Рассадиным. Показательно и другое: сам Станислав Рассадин в качестве доказательства собственной русскости, которая вызвала сомнение у Самуила Маршака, Александра Раскина, Сильвы Капутикян, приводит свою рязанскую – широкоскулую – физиономию.
Критерий «морды» непродуктивен по разным причинам, в том числе и потому, что при таком подходе к национальному Ст.Рассадин должен стоять в одном ряду с Б.Сарновым, Н.Коржавиным, Ю.Семеновым, А.Германом и им подобными широкоскулыми, «рязанскими» евреями.
«Ожидовление» как реальная опасность впервые осознается Михаилом Лобановым во второй половине 60-х годов. С тех пор критик уделяет большое внимание тем силам и тем идеям, которые и которыми разрушается национально-православное сознание. Например, в статьях «Тысячелетнее слово», «Церковь – это все мы» говорится о «ереси жидовствующих». Эта смертельно опасная болезнь, занесенная в XV веке на Русь евреем Схарием (Захарием), характеризуется Лобановым следующим образом: «Жидовством соблазнялись попы, дьяконы, простой люд, приверженцами его были митрополит, окружение великого князя Ивана III, и сам он первое время испытывал влияние еретиков. Что они проповедовали? Христос для них был не Богочеловек, а пророк, как Моисей; они отвергали Троицу, церковные таинства, поклонение иконам и святым, не признавали церковной иерархии, монашества … Все это вело к разрушению Церкви, к гибели православной России, к ее закабалению иудейством наподобие Хазарии».
У «ереси жидовствующих» в ХХ веке много имен, и утверждалась она разными способами. На один из них указывает Михаил Лобанов в своей духовной автобиографии. Говоря о причинах своего обращения к «народности» и «народному характеру», он называет в качестве одной из них господство в прессе и литературе "еврейского «мелкого духа», который, добавим от себя, в частности, транслировался и утверждался через оценки «левых» авторов современной литературы.
В 60-е годы и в дальнейшем под разными «соусами» дискредитировалась «деревенская проза» с ее традиционно-православными ценностями, идеалом самопожертвования, в первую очередь. Вполне прогнозируемо прокомментировал этот идеал в книге «Требовательная любовь» Анатолий Бочаров, постоянный оппонент Михаила Лобанова. В самопожертвовании он увидел «оборотную сторону фрейдистского взгляда», «диктатуру народа над личностью», поставил это понятие в один ряд с безволием и уступчивостью.
За год до перестройки Алла Марченко высказалась на страницах «Литературной газеты» откровеннее своих «левых» соратников. Она назвала героев «деревенской прозы» «подкидышами современности», «временно исполняющими обязанности положительного героя», и собственные надежды на будущее она связала с детьми, внуками «напористых махинаторов», «рыцарей частной наживы».
И очень скоро это время наступило. Тотальная диктатура «мелкого духа» в средствах массовой информации и русскоязычной литературе привела к тому, что за последние 15 лет к душам многих россиян привит «дичок обрезания» (В.Розанов): идеалы стяжательства, сребролюбия, философия потребителя, двуногого животного, нравственный релятивизм, равнодушие или ненависть к России и т.д. В результате миллионы русских перестали быть русскими, а евреи – остались евреями. И господствуют, и разрушают, и торжествуют, и злобствуют, и смеются, смеются…
Через духовную автобиографию, статьи и интервью Михаила Лобанова последних 15 лет лейтмотивом проходит мысль о «еврейском иге» и нашем порабощении. Еврейский вопрос, с точки зрения критика, самой жизнью поставлен во главу угла, и понимание его – «показатель степени развитости каждого из нас, развитости духовной, культурной, национальной».
О степени понимания Михаилом Лобановым еврейского вопроса свидетельствуют его многочисленные работы. Так, в статье «Тысячелетнее слово» критик, в отличие от многих простецов и хитрецов, объясняющих выбор князем Владимиром Православия «веселием пити», вслед за автором «Слова о Законе и Благодати» говорит о национальном эгоцентризме Закона (Ветхого Завета) и вытекающих отсюда последствиях: отверженность Богом, рассеянность по чужим землям. Думаем, мысль о. Димитрия Дудко, приводимая в другой статье, «Церковь – это все мы», созвучна критику: «Распять Христа мог любой народ, но все-таки не случайно евреи это сделали первыми».
Еще на одно качество иудейского закона, не известное князю Владимиру, обращает внимание Михаил Лобанов – «немыслимая жестокость в отношении к другим народам». Примеры опустим, ибо они хорошо известны. Договорим за критика то, что справедливо отмечалось Ф.Достоевским, В.Розановым, В.Шульгиным, М.Назаровым и другими авторами: эта жестокость, эти зверства возводились и возводятся в ранг добродетели, идеала, ибо они направлены против гоев, неевреев.
Подобная философия выражена и в словах Голды Меир, и в высказывании американского сенатора Хелмса, приводимых Лобановым в статье «И вздрогнут наши недруги» и интервью «Светоносец или лжепророк?»: «Речь идет не о том, чтобы выкинуть их (палестинцев – Ю.П.) за двери и отнять у них их Родину. Их не существует»; «Россия и северные державы в продолжение долгого времени были гонителями рассеянного Израиля. После их попыток истребить остаток Израиля в Иерусалиме уничтожение их вполне отвечает и Божественному правосудию, и его заветам одновременно».
Подобной философией руководствуются и нынешние завоеватели России. И помогли им в достижении цели те писатели, критики, литературоведы, которые через расхристианивание сознания, через утверждение философии «мелкого духа» морально уготовляли порабощение страны. Заслуживает внимания то, как по-разному и всегда тактически и технически грамотно они действовали по отношению к своим противникам, к представителям «русской партии». Пример Михаила Лобанова показателен в этом смысле.
В духовной автобиографии критик говорит о добром отношении к нему в первое десятилетие его творческой деятельности со стороны З.Кедриной, Д.Старикова, Л.Шинделя, Я.Эльсберга, В.Камянова. Думаем, что такое отношение было вызвано по меньшей мере двумя причинами. Первые работы Лобанова принципиально не противоречили духу марксизма-ленинизма – «ереси жидовствующих» XIX-XX веков, что, конечно, устраивало названных и неназванных потомков Схария. Во-вторых, они рассчитывали использовать его как шабесгоя, как русского критика, который должен был создавать видимость неуправляемости происходящего в литературном мире, объективности оценок, даваемых «интернационалистам-космополитам».
Например, Александр Дымшиц попросил Лобанова написать статью о Константине Симонове: «Очень важно, чтобы написали именно вы». Михаил Петрович вежливо отказал, ибо, как фронтовик, не верил Симонову с его "псевдорусским героизмом солдат, которые умирают в бою, «по-русски рубаху рванув на груди».
С 60-х годов Лобанов начинает проявлять свое русское "я", и, вполне естественно, он попадает в список славянофилов, националистов, шовинистов и т.п. В травле критика приняли участие А.Бочаров, П.Николаев, В.Оскоцкий, В.Жданов, А.Анастасьев, И.Дзеверин, А.Дементьев, А.Яковлев и многие другие. Откровеннее всех была Жак, которая предложила исправительно-трудовую колонию как средство перевоспитания критика-"мракобеса".
Неоднократно проявлялась и коллективная, кагальная воля противников Михаила Лобанова, в частности, на собрании объединения критиков и литературоведов 19 марта 1980 года. Результаты выборов по кандидатуре Лобанова в бюро этого объединения следующие: 270 человек – против, около 60 – за. Таково было национальное соотношение среди московских критиков и литературоведов.
Несомненно, что противники Лобанова, «правых» объединялись прежде всего по национальному происхождению. Для евреев «восторг крови» (название одного из эссе критика) оказывался преимущественно сильнее идейных и прочих разногласий, обид, человеческих привязанностей.
По свидетельству Лобанова, еврейство автора было уже условием при приеме в Союз писателей. И, как правило, речь не шла о таланте, но «если у кого был какой-то намек на дарование – такого на руках вносили в русскую литературу».
Конечно, оппоненты Лобанова, «правых» – это не только евреи. Несомненно и другое: среди «левых» евреи составляли и составляют подавляющее большинство. Симптоматична в этом смысле реакция Сильвы Капутикян на признание Ст.Рассадина в своей русскости: «А я думала … , что в Москве все левые – евреи». И суть не в том, что, по версии Ст.Рассадина, приводимой в «Книге прощаний», его собеседница – «простодушная армянка». К подобным выводам на материале не только русской истории приходит и непростодушный Ю.Слезкин, профессор Калифорнийского университета в Беркли, книгу которого высоко оценил американец из Одессы Е.Добренко. Юдофил Ю.Слезкин, в частности, утверждает: «Между евреями и Новым временем существует какая-то особая связь и что в каком-то великом смысле евреи и были Новым временем»; «университеты, „свободные“ профессии, салоны, кафе, концертные залы и художественные галереи Берлина, Вены, Будапешта стали настолько еврейскими, что либерализм и еврейство стали почти неразличимы»; «Современная эпоха – это еврейская эпоха, и ХХ век, в частности, – это еврейский век».
Это понимал и понимает Михаил Лобанов, только он прямо с противоположных позиций оценивает «цивилизаторскую» роль евреев. Критик еще в «Островском» с иронией писал о чернявых негоциантах, что вызвало бурю «благородного» гнева у «левых»…
Естественно, что Лобанов не зацикливается на вине и ответственности только евреев – разрушителей традиционных ценностей, культуры, Православия, государственности. Он говорит о не меньшей вине тех русских, которые в этом процессе участвовали или участвуют либо как пассивное большинство сегодня закрепляют «зло в обществе, оставляя рабское наследие своим детям и внукам». И, конечно, прав В.Бондаренко, собеседник М.Лобанова, который в этой связи замечает: «Все утверждения об исключительности евреев мало чего стоили бы, если бы наш русский народ твердо хранил свое достоинство и честь и в делах своих опирался бы на защиту русских национальных интересов».
Эта большая тема требует отдельного разговора.
Разговор же о русско-еврейском вопросе напрямую связан с проблемой русской и русскоязычной литературы. Еще в советский период понятие «русская литература» было сильно размыто и деформировано. В последние 20 лет наблюдается активный процесс смешения понятий «русская», «российская» и «русскоязычная литература», вытеснение русских гениев на обочину истории отечественной словесности ХХ века, возведение русскоязычных авторов в ранг русских классиков.
В размышлениях М.Лобанова на эту тему градация «русская и русскоязычная литература» присутствует на уровне и констатации факта, и сути понимания проблемы, как в случае с Иосифом Бродским и Осипом Мандельштамом.
Критик приводит уничижительные высказывания Нобелевского лауреата о России, признания о своей чужеродности ей и русской культуре. Михаил Лобанов справедливо утверждает, что не надо «стопроцентного еврея», коим называет себя Бродский, насильственно прописывать в ненавистной ему русской культуре. И единственно верное решение проблемы критик формулирует в виде риторического вопроса: «Не затяжное ли это недоразумение – называть русскоязычную литературу русской?»
Не знаем, целенаправленно или нет Лобанов полемизирует с расхожим мнением о Мандельштаме как о русском поэте. Мнением популярным не только у «левых», но и некоторых «правых». Критик справедливо замечает: "Можно, конечно, искренне говорить, что «Осипа мы евреям не отдадим», а в ответ на это нам могут ответить: «Осип Мандельштам утверждал, что одна капля еврейской крови определяет личность человека – подобно тому, как капля мускуса наполняет ароматом большую комнату». Действительно, желание – одно, а поэтическая реальность – совершенно другое, и она не дает оснований относить Осипа Мандельштама к русским поэтам…
Правда, Михаил Лобанов лишил бы «левых» возможности для спекуляций-провокаций, если бы в числе русскоязычных авторов назвал и русских по рождению писателей. А их сотни – от В.Маяковского до В.Кочетова.
Последнего настойчиво и без всяких оснований «левые» (С.Чупринин, например) привязывают к Лобанову и «русской партии». Михаил же Петрович относит Кочетова, как и Твардовского, к «номенклатурной элите», он, как главный редактор «Октября» и писатель, проводил партийную линию. Напомним, что еще в 1968 году Лобанов назвал бездуховность началом, объединяющим «Новый мир» и «Октябрь». Общность проявилась и в борьбе обоих журналов, их главных редакторов с русским духом, патриотическим направлением «Молодой гвардии», о чем критик написал в 1988 году и что вызвало частые и долгие возмущения «левых».
С не меньшей настойчивостью зачисляют в ряды «русской партии», в соратники Михаила Лобанова Евгения Осетрова. Так, в примечаниях к рабочим тетрадям Твардовского его дочь приводит авторитетную для нее оценку Н.Митрохина: «Евг.Осетров был одним из немногих русских националистов, кто позиционировал себя в этом качестве четко и открыто». Лобанов же относит Осетрова к тем представителям «безопасного русизма», у которых познание России дальше книголюбия не простирается. Такая позиция позволяла Осетрову успешно делать карьеру, комфортно прозябать под «антирусским ярмом» в «Литературной газете», «Правде», «Вопросах литературы».
Об уровне и качестве «русскости» Осетрова свидетельствуют и некоторые примеры, приводимые Михаилом Лобановым. Церковь у Евгения Ивановича сопрягается со словом «прелесть», а купол костромского храма восхищает размерами и только. И закономерно, что внешняя «эстетическая русскость» Осетрова так характеризуется Лобановым: «Для такого взгляда храм представляется частью ипподрома, художественного музея (фрески), пейзажа, чего угодно, только не тем, что он по сути есть: он не только часть Вселенной, но и сама Вселенная, малая часть Бога, ибо в нем, в храме, в Евхаристии человек сообщается с Богом. Постижение этого и есть духовность».
В целом же в полемике «левых», русскоязычных авторов с Михаилом Лобановым и «правыми» вообще преобладает метода, показательно и концентрированно выраженная в статье С.Чупринина времен перестройки «Из смуты. Взгляд на ситуацию в литературной критике наших дней». После приведенных взаимоисключающих списков ведущих критиков и публицистов, предложенных Е.Сидоровым и М.Лобановым, С.Чупринин задается общим вопросом: «Может быть, и в самом деле в каждой нации есть две нации, а в каждой культуре две культуры?» И далее, реконструируя ценностную шкалу «правых», критик прибегает к сознательной лжи: «Одни говорят о традициях В.Кочетова, Вас.Федорова, Ю.Селезнева. Называют А.Сафронова и Ю.Кузнецова поэтами, а В.Распутина и Ан.Иванова выдающимися прозаиками, в мыслителях держат Ап.Кузьмина и В.Кожинова».
«Куча-мала» устраивается С.Чуприниным не случайно: он помещает поэтов, прозаиков, критиков разных, взаимоисключающих направлений в один ряд, в одну идейно-эстетическую систему координат с единственной целью – дискредитировать «правых» Ю.Селезнева, В.Кожинова, Ю.Кузнецова, В.Распутина советским – в разной степени – официозом. И, конечно, никакого отношения названные и затем называемые авторы, типа Николая Федя, к «русской партии» не имеют.
Полемика русскоязычных, «левых» с Лобановым, Кожиновым и другими «правыми» изобилует подменой понятий, подтасовкой и искажением фактов. Так, С.Чупринин обвиняет «правых» в том, что они навязывают читателю ситуацию ложного выбора. И в числе примеров, каждый из которых уязвим, приводится следующий: «Если тебе дорог Есенин, то ты должен – в компании с Ю.Прокушевым – ненавидеть не только Бухарина, автора „Злых заметок“, развенчивающих „есенинщину“ как социально-психологических феномен середины 20-х годов, но и, допустим, Мандельштама, вся вина которого лишь в том, что он почти ничего не написал о березках».
Ну что ж, «березки» Осипу Мандельштаму в вину никто не ставит: его критикуют и «правые», и «левые» за другое, разное. Но никто из «правых», насколько нам известно, до базарно-пошло-местечкового уровня «левого» Аркадия Львова, автора «Желтого и черного», не опустился. Если же вернуться к «березкам», понятым не буквально, а как один из устойчивых символов России (что, вероятнее всего, имеет в виду С.Чупринин), то проблему, которая не раз поднимается в статьях Михаила Лобанова, кратко-схематично можно обозначить так.
