Текст книги "Газета День Литературы # 111 (2005 11)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Спустя два часа, когда объявляют рейс,
не дергайся; потянись и подави зевоту.
В любой толпе пассажиров, как правило, есть
еврей с пейсами и с детьми: примкни к его хороводу.
Иосиф Бродский, понятно, ни к хороводу пейсатых, ни к иному хороводу примыкать не будет. Чужой другим, он хочет отгородиться от самого себя, с которым у него свои счеты:
Я родился и вырос в балтийских болотах, подле
серых цинковых волн, всегда набегавших по две,
и отсюда – все рифмы, отсюда тот блеклый голос,
вьющийся между ними, как мокрый волос...
В восьмидесятые годы русский Нью-Йорк периодически полнился слухами о тяжких, роковых хворях Иосифа Бродского, несколько раз с леденящими душу уточнениями: «Говорят, при смерти». В середине декабря восемьдесят пятого в Вашингтоне, в Кеннановском институте, придя на работу, я услышал страшную новость: умер Бродский. Звонили из Нью-Йорка. Некоторое время спустя пришло опровержение: «Бродскому сделали операцию на сердце. Прогноз благоприятный».
Незадолго до того Марион Магид, помощник редактора журнала «Commentary», сообщила мне под большим секретом: «Бродский имеет шанс получить в этом году нобелевскую премию». Марион в свое время готовила в номер мой очерк о Бабеле, его «Красную кавалерию» («Конармию») числила в шедеврах, у нас сложились добрые отношения, она знала несколько русских слов и любила поговорить за жизнь в России, откуда приехали в Америку ее бабушка-дедушка.
По поводу информации о нобеле для Бродского Марион, не ожидая вопросов, объяснила, что источник самый надежный – Сюзан Зонтаг, ее приятельница, которая сейчас, на втором пике, вся в любви с Иосифом. Он посвящает ей стихи, они вместе ездили в Европу. Сюзан на семь лет старше, но она из тех женщин, которые всегда пылают, так что лета не помеха. Авангардистка в литературе и критике, она авангардистка и в амурах. Как говорят у вас в России, засмеялась Марион, женщина-танк. Бродского она считает гением. Убедив себя, она убеждает теперь других.
Два года спустя Бродский стал нобелевским лауреатом. Журналу «Огонек» на вопрос, была ли неожиданностью для него премия, Бродский ответил: «О ней говорили в связи с моим именем несколько лет. Хотя для меня она все равно неожиданность».
Томас Венцлова, друг Иосифа, передает его слова по поводу премии: «...я не чувствую себя нобелевским лауреатом. Чувствую себя просто исчадием ада – как всегда, как всю жизнь».
Как бы ни толковать слова поэта, который сам о себе говорит, что чувствует себя исчадием ада, смысловой фокус здесь не в самом инфернальном адресе, а во временном его параметре – «как всегда, как всю жизнь».
Главный венец, каким человечество увенчивает сегодня наиболее достойных из своей среды, уже возложен на главу избранника. Отрадное, но при том и нелегкое чувство груза, бремени, которое тяготит тело и душу, понуждает лауреата освободиться от всех покровов и представить себя в полной наготе. Толпа во все времена жаждала умиления перед своими кумирами в такой же мере, как и изобличения их: «Смотрите, я просто исчадие ада, как всегда, как всю жизнь».
Полностью статью читайте в очередном номере “Нашего cовременника”
«РОССИИ ВЕРНЫЕ СЫНЫ»
ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДОМ ЛИТЕРАТОРОВ
ОПОД «СЫНЫ РОССИИ»
6 декабря (вторник) в 18.30
в Большом зале Центрального дома литераторов
(Большая Никитская, д. 53)
состоится торжественная церемония вручения
литературной премии имени Александра Невского
«России верные сыны»
Лауреаты 2005 года:
Пётр КРАСНОВ (проза), Виктор ЛИННИК (публицистика),
Андрей ДЕМЕНТЬЕВ (поэзия), Николай СКАТОВ (честь и достоинство)
В церемонии участвуют:
Юрий Бондарев, Юрий Поляков, Леонид Бородин, Виктор Столповских, Владимир Бондаренко, Сергей Каргашин и др.
А также артисты:
Александр МАРШАЛ, Екатерина ГУСЕВА, Игорь ДЕМАРИН, Стелла АРГАТУ, ансамбль «ДЕННИЦА»
Ведущая – Анна ШАТИЛОВА
Вход свободный
Олег Кочетков ПАМЯТИ ОТЦА
ПРИЧАСТНОСТЬ
I
Шагая в колонне, он думал о ней,
О той, что родит ему сына,
А может, и дочку, а та – сыновей,
И вдруг, прямо под ноги – мина!
И – тьма, лишь задымленный вымах земли —
Всё то, что друзья увидали.
Ветра в этот день в отчем крае, вдали,
Ей больно лицо целовали...
II
Ветер равниною мчался,
Ночью в окно постучался.
Замерло сердце в тревоге,
Встала на вдовьем пороге,
Знобкая вся и босая,
Ветер собой согревая.
Видел лишь месяц двурогий,
Как он ласкал её ноги,
Грудь, под смятением ситца,
Как тормошил ей ресницы.
Ветер на зорьке умчался,
Запах полынный остался,
Стойкий, волнующий, горький.
Ну кто бы из нас не поклялся,
Что это был запах... махорки!
ПАМЯТЬ
Лежал в чистом поле, касаясь
Дыханием тяжким – заката.
Стонал, что-то вспомнить пытаясь...
Казалось ему, что когда-то
Он так же лежал, умирая,
В траве, на безлесой равнине,
И солнце пылало, сгорая.
И мысли о доме, о сыне
Вот так же под сердцем болели,
В предсмертную скорбь воплотившись.
И так же ромашки алели,
К дыханью его прислонившись...
И так же ресницы смежила
Тумана осклизлая стылость.
Лежал он, а в памяти живо
Вся жизнь перед ним проносилась:
Как в поле ходил за сохою,
Как верил коню да булату.
Он слева пошарил рукою:
«Где – меч?» И нащупал... гранату!
ЛУННЫЙ СВЕТ
Подоила корову, посыпала курам
И опять за околицу, к дрёмному логу...
С отрешённым глядит, с истомлённым прищуром
На туманную даль, на пустую дорогу.
Долго-долго глядит, и кусает травинку,
Задрожав, обмякает плечами крутыми,
И ладонью отряхивает слезинку,
И всё шепчет одно позабытое имя!
И уходит, почувствовав в горле першенье...
Подолом прошуршав по репьям и осоту.
И кидается, зная одно лишь спасенье,
Головою и сердцем – в работу, в работу!
А в ночи налитым белым телом горячим
Согревает постель, и простынка льняная,
Её груди тугие, как есть, обозначив,
Льнёт к соскам её горьким, их горечь смиряя...
И от женской от ласки её неизбытой —
Лунный свет изнывает и словно густеет...
Только лунному свету объятья открыты.
Только он лишь на свете обнять её смеет!
Он целует все годы её и жалеет.
И она с ним в обнимку стареет, стареет...
ГОСПИТАЛЬ, 1945
Наливается алым закат,
И роса усмиряет траву.
На приступке – безногий солдат
Жадно воздух вдыхает: «Живу!»
А в халатике продувном
Чуть поодаль белеет сестра.
Все-то думы его об одном:
Ну зачем вы спасли, доктора?!
Дух земли и хмельной и густой
Колобродит в больничном саду,
А солдатик – совсем молодой,
И сестра молода на беду!
И халатик – слепящий до слёз,
И колени – ознобно-круглы,
Под косынкою – тяжесть волос,
Влажны губы, и руки белы.
Мир на свете, и лето, и жизнь!
Зубы стисни, глаза отведи...
Эй сестричка, к солдату склонись
И прижми к своей белой груди!
БАЛАЛАЙКА
Балалайку берёт мой отец —
И по детству, по годам, по струнам!
(Не кончал музучилищ, но – спец!)
И далёким становится, юным.
И я, пряча неясный испуг,
Не свожу с него долгого взгляда.
Словно вот и откроется вдруг,
Что и видеть-то сыну не надо:
Как он шёл, весь от жизни хмельной,
В кирзачах, в порыжевшей шинели,
С полустанка ночного домой.
И медали при шаге звенели.
С ветром в ногу шагал он легко.
С ясной думой, что выжил и молод,
Всё гадая – кто встретит его.
А встречали – разруха и голод.
Как сидел он в родимом дому,
Наклонясь над победною чаркой,
Освещая сиротскую тьму
Фронтовою своею цигаркой.
А потом – появилась она...
Кареглазая девушка – мама!
Жизнестойкое слово – жена
В его сердце ударилось прямо!
И они вскоре стали – семья!
Когда «горько» на свадьбе кричали,
То меж ними витал уже я,
А они про меня и не знали!
У ВОКЗАЛА
Много было их, молодых,
У Голутвина тарахтевших
На подшипниках жутких своих,
Снизу вверх на прохожих глядевших.
Мы робели, но, помню, глупцы,
Удивлялись (как было нам просто!),
Что вот катятся чьи-то отцы,
А мы – дети, и выше их ростом!
Где нам было подумать о том,
Что не все они станут отцами,
Что вокзальная площадь – их дом.
Упираясь в асфальт кулаками,
Они странно смотрели нам вслед,
А в глазах столько боли сквозило...
Как давно их в Голутвине нет,
Будто горя и не было...
Было!
ЖАЛОСТЬ
Он мучился в госпиталях,
Израненный и молодой.
Но выжил и на костылях,
С медалью вернулся домой.
А ей – показаться не мог.
Курил всё и в поле смотрел...
И там, где был правый сапог,
Теперь – только ветер шумел.
Раз кто-то в плечо задышал,
Когда он вздремнул на крыльце.
Он, вздрогнув, сквозь сумрак узнал:
Она... тлеет жалость в лице.
И пальцы – цигарка прижгла,
Дремуче заныло в груди.
Во сне он заплакал: «Пришла...»
Но вслух ей ответил: «Уйди!»
Он люто вдруг вспомнил войну.
Поднялся привычным рывком,
Задев костылями луну, —
С крыльца
да о звёзды —
виском!
ПАМЯТИ ОТЦА
Вот и кончился скорбный твой путь
На земле, золотой мой отец.
Дай глоток твоей славы хлебнуть,
Твой терновый примерить венец!
Разведрота твоя столько лет
Заждалась в занебесном краю.
Непосильно, что всё – тебя нет.
Что один, пред собою стою!
Я – себя половина теперь,
А другая – тоскует в тебе.
Как жестоко захлопнулась дверь,
Отче мой, в нашей общей судьбе!
Ни полслова, и ни прости,
Ни прощения, только – прощай!
Лишь свеча в онемевшей горсти
Точит слёзы: «Христос – воскресай!»
Марина Струкова СОЛДАТ ИМПЕРИИ
***
– У них имперские амбиции! —
визжит завистливый нацмен,
и наши бывшие провинции
трясут знаменами измен.
А сами втихомолку грешные
порою жаждут всей душой
простора, как у нас – безбрежного,
и доли как у нас – большой…
У нас имперские амбиции,
они нужны, чтобы сберечь
и рода русского традиции
и цель великую, и речь.
Не жадность и не злость кромешная —
имперскость. Не жестокий спорт.
Империя – лишь неизбежная
броня от приграничных орд.
И пусть опять над нами властвуя,
они ведут трофеям счет.
Империя – не дума праздная.
И ложь от правды отсечет.
У нас имперские амбиции,
они нужны, чтобы сберечь
и рода русского традиции
и цель великую, и речь!
СвЯтослав
– Иду на вы! – и руку вскинул к тучам
с Востока. – Так и скажет пусть гонец.
– А если просто к дани их примучим?
– Княгиня, я воитель – не купец.
Иду на вы, на вы – на тьму – так значит.
Ура – у Ра, у солнца мы с тобой…
Гонец в простой одежде черной скачет,
лишь засапожный нож везет с собой.
Иду на вы! – хазарам вызов бросит,
Живым не взять, и рабством – не грози.
А наши души – сокол в рай возносит.
А наша слава – громом по Руси!
***
Святослав ответил Ольге просто,
вариантов в летописи нет.
«Вера христианска – есть уродство».
Топором не вырубить ответ.
"Надо мной дружина засмеется,
божий раб – не вольный человек".
Верил князь в Перуна, Ладу, Солнце,
а не в сети, что закинул грек.
Пусть во имя Рода сердце бьется,
Русь зовется Родиной досель.
…И любая вера – есть уродство
если из-за тридевять земель!
***
Ходил в походы он легко,
как барс стремился на добычу,
летала слава высоко,
подобно солнечному зничу.
Но он погиб, а мы робки,
нам тяжко выйти за ворота.
Народ, забросивший клинки
подальше в заросли осота,
желаешь многого вотще.
Готов платить трудом и кровью?
Тогда плати и не ищи
удобней камня изголовья.
Степь разметалась широко,
зовет: “Сражайся – возвеличу!”
Ходи в походы так легко,
как барс стремится на добычу.
***
Под дубом – череп исполина.
В глазнице черная вода,
в другой – горючая калина,
над ним багряная звезда.
Не знавший цели и покоя,
бродяга выполз изо рва,
ударил череп в лоб рукою
и молвил дерзкие слова:
– Шатался ты по белу свету,
земля тряслась, тряслись враги,
но срок пришел, не дашь ответа,
удар стерпев от мелюзги.
Зачем ты вел с богами споры,
до неба строил города,
леса растил и двигал горы?
Нас равно примет пустота…
И вдруг от края и до края
Как прежде землю затрясло,
И смех из пламенного рая
донесся гордо и светло:
– Но все же я в той жизни бренной
был потрясателем Вселенной,
а ты, хоть правдой слабых прав,
и жил и сгинешь ниже трав!
Скифский сон
Ты ведаешь, что наши предки прежде,
внушая ужас, шли за ратью рать,
рабов и скот, и злато, и одежды
могли в столицах покоренных брать.
Все было просто – битвы и моленья,
и ясный взгляд навстречу небесам.
Бог даст врага, тот —
повод к наступленью,
а остальное ты добудешь сам.
Героев незадачливые внуки
сетей судьбы уже не рассечем,
и ценим бесполезные науки,
хотя все блага можно взять мечом.
***
Одна страна крепка купцами,
другой милы ее волхвы…
А третья славятся бойцами,
что век не склонят головы,
не ждут хвалы и царской платы,
и топчут травы, не ковры,
любые рассекают латы
наточенные топоры.
А кони, быстрые как птицы,
на Млечном пойманы Пути,
презрев преграды и границы,
готовы всадников нести.
Купцы на торг сдадут державу.
Волхвы уйдут в свои мечты.
Одни бойцы не примут права
клинки отбросить и щиты.
…Здесь мыслят просто и свирепо,
и вера твердая в очах,
что если даже рухнет небо,
его поднимут на плечах.
***
Вожак булыжник и дубину
держал уверенно в руках,
и племя было заедино,
и племя множилось в веках.
Он сильным был, за сильным право
на землю, данную судьбой…
В музее – скипетр и держава,
их древний смысл забыт толпой.
Соратнику
Тебя одного конвоиры ведут,
но нация вся под конвоем.
И длится и длится неправедный суд
над каждым бойцом и героем.
Состав преступления вечен и прост —
за волю Державы сражались.
А значит – решали еврейский вопрос,
как предки на это решались.
Еще не взрывали с собою пластид
навстречу кремлевским бандитам.
Но если законом считать геноцид,
то что же считать геноцидом?
И как бы, соратник, не кончился суд,
но сердце твое не ослепнет.
Следы от наручников все же сойдут,
а ненависть только окрепнет.
Причина одна у всемирных проблем.
Мы знамя борьбы не уроним.
И знаем – кого и когда и зачем
в горящие печи загоним.
Узники
Один сидит амбиций ради,
за прессой купленной следит,
полк адвокатов на зарплате
о покровителе галдит…
К другому – нет родни на «вольво»
и нет защитника-раба.
А если горько, если больно,
то мыслит он: «Моя борьба!»
Солдат Империи
Ты устал жить сражения ради,
вычислять и выслеживать смерть.
Ты устал, каменея в засаде,
сквозь чужие руины смотреть.
Ты устал в перекрестье прицела
чьи-то темные лица ловить.
Это тяжкое нужное дело —
бунт на южных границах давить,
где привал – неземная отрада,
где письмо – долгожданная весть…
Но Россия сказала: «Так надо».
И солдаты ответили: «Есть!»
Вкус промерзшего черствого хлеба,
старой карты потрепанный лист.
И скользит по чеченскому небу
след ракеты, как огненный хлыст.
Ты устал жить сражения ради,
но, наверное, выбора нет.
И шагают сквозь сумерки рати,
на погонах несущие свет.
ИгорьТюленев «Я НИ ЗА ЧТО Б В ПАРИЖЕ НЕ ОСТАЛСЯ»
ЛИОН
Россия, Сталин, Сталинград…
К.Симонов
Пантагрюэль, Гаргантюа, Вийон.
Фартовая поэтов каста!
Насмешкой острой враг сражен —
Поэты побеждали часто.
Ну минимум раз пять на дню.
Язык души, как соус «Чили»...
И с белошвейками игру
Нешуточную заводили.
Я в эти же попал края,
С Европы сдунув позолоту.
Вы все мне были бы друзья!
Жаль, не застал в живых вас что-то...
Но вышел в зал и стал читать
Стихи про русские морозы.
Про русский штык... Кривила «знать»
Парфюмом пахнущие рожи.
Был прав наш Симонов тогда —
Так вот оно лицо врага!
В том зале узком, словно склеп,
Увидел трезвыми глазами
Я свору тех, кто жрал наш хлеб,
Но пел чужими голосами.
Сидели здесь не на бобах,
В лицо мне, хмыкая, мычали.
Как челобитную в зубах
Бренд диссидентства зло держали.
Я мог бы просто прыгнуть в зал.
От бати эти кулачищи!
Но я друзьям пообещал
Не драться с выродками лично.
Тогда я вспомнил наугад —
« Россия, Русь...» – нет, не годится.
«Россия, Сталин, Сталинград!» —
А Сталина любой боится.
Подражание Вийону
В округе бродяг ведьмы злые,
Пыль вздыбив в памяти своей…
Все поголовно пожилые,
А были молоды! Ей-ей!
Недавно кошками с кровати
Скакали в новую кровать...
И падали мужские рати,
Ну что они могли сказать?
Когда одна другой искусней
Вела любовную игру.
Под водку – сало! А не мюсли,
И ложкой – чёрную икру.
Вскипала кровь в сердечном тигле,
Огнь бездны – хоровод наяд!
Жизнь проносилась или миг ли,
Пока летел мужской снаряд...
А нынче старые редуты,
Блондины?.. Чурки не берут!
Идут старпёры – ну-ты, гну-ты...
И милостыню подают.
Душа-девица в древних чреслах
Сожмётся в крохотный клубок.
Эй старость, так нельзя, нечестно.
Как мир прекрасен и жесток.
ПАРИЖ
Во Франции тоскую по уюту
Домашнему, пью местную цикуту,
Дабы глазеть на вечность веселей.
Смотрю в глаза Сабрины – не Анюты.
Ресницы, словно вилы, изогнуты,
И по-французски мне всё пей да пей!
А я и так едва сижу на стуле.
Тень женскую целую тупо в скулы,
Мне скулы целовать запрета нет.
Закрыла Сен-Луи подолом Сена,
Не найдена в России мне замена
Я пью! Но пью я, как её поэт!
Звенят доспехи на гербе старинном.
По-русски ресторан зовут «Максимом»
Там – а ля рюс – глотает монпансье.
Гремит коробка лампой Алладина.
Не прижилась здесь рейнская Ундина,
Хотя, сам видишь, что прижились все...
Пусть под мостом воняет аммиаком,
Здесь лучше быть клошаром, чем собакой.
За каждой винной стойкой, брат мусью!
Ты можешь подловить его с кастетом,
Под тем мостом – зимой иль жарким летом.
И прохрипеть мелодию свою.
А что Париж! – Ему плевать на это.
Курсирует меж берегов карета —
Бастилия, Версаль, Нотр-Дам, Д'Орсе.
К утру волна смывает кровь и рвоту,
Разбив арабов-дворников пехоту,
Чтобы предстать в лазури и красе.
Кладбище МоНпарнас
Бреду по кладбищу, где отдыхают боги.
Сартр и Бодлер... Своих не нахожу.
Петлюра? – Тьфу! Вон Александр Алехин,
Закопан в пятьдесят шестом году.
Ушел непобедимым русский гений.
Его тягчит надгробная плита.
И нет почти деревьев и растений.
Акрополь модный, но и он тщета.
Пусть гения могила неказиста
Под многотонной шахматной доской.
Но «ход конем» у русского туриста
В запасе, чтоб удариться башкой.
Я ни за что б в Париже не остался,
Предпочитаю водку пить в Москве.
Но жалко тех, кто внидя в Божье Царство
Оставил прах свой во чужой земле.
***
Ребята, был ли я в Париже?
Конечно, был! Вопрос смешон.
Там были «меченый» и «рыжий»,
Прорабы бездны с кодлой жен.
Тебя таможенник встречает,
Когда садится самолёт.
Он за себя не отвечает,
Шмонает прибывший народ.
Кого-то просит снять фуражку,
Кого-то брюки и трусы.
Дочь буржуина хвать за ляжку
В чулках невиданной красы.
Неужто к стрингам прицепила
Ракету от системы «Град»?
Что взять с меня? – Топор да вилы,
Что я заныкал в палисад.
Недавно здесь стоял Есенин,
Спускал, как свору псов, слова.
Март. Настроение весеннее,
И ты податлив, как трава...
Таможня паспорт возвращает,
Но негр вам честь не отдает.
И вот Париж тобой икает,
Открыт огромный женский рот.
АЭРОПОРТ ОРЛИ
Я с неба Францию увидел.
Встречай аэропорт Орли!
Поэзии российской житель,
Коснулся сапогом земли.
Париж – отрезанное ухо
Ван-Гога в солнечной пыли,
Из горловины, как из люка,
Плескались волосы твои.
Ты выбегала мне навстречу
С цветком цыганским в волосах.
И руки девичьи по плечи
Облизывали – шум и гам.
Не я сказал, что время лечит,
Над бровью щелкнув языком.
Не я гадал – чёт или нечет,
Чтоб тут же позабыть о том.
Я вижу только то, что вижу.
Мне зренье замутить легко.
Мы поклоняемся Парижу,
Как пьяницы «Мадам Клико».
АТЛАНТИЧЕСКИЙ ОКЕАН
Неважно Рембрандт или Рамблер
В твоём останется мозгу.
Провалов океанских табор
Рожает водную пургу.
Так морж клыки в волну вонзает,
Потом швыряет в синеву.
Перл-Харбар утонул в Бонзае!
Вот так же... и ушел ко дну.
Волна в ногах лежит, как девка
В неверных золотых слезах.
И гнётся мачта, гнется древко
В широких боцманских штанах.
Валы сшибались с облаками,
Ломая стёкла маяка.
Прилив не удержать руками.
Пока ты на ногах... Пока!
А помнишь, как товарищ Жуков
Хотел перешагнуть Ла-Манш.
Но вождь народов молвил сухо:
«Не время...», и Ла-Манш не наш.
Я ж до Атлантики добрался
Через Париж, Руан и Дьеп.
И в океане искупался,
Запил им чёрствый русский хлеб.
И сунул дулю в нос Европе —
За Жукова и за себя.
Уж не совсем же остолопов,
Рожает Русская земля.
Владислав Артемов “ЗВЕРИ”
На Кольском полуострове базируются наши атомные подводные лодки, так называемые – «Стратеги» и «Звери». Часть «Стратегов» постоянно находится на боевом дежурстве в Атлантике. Каждая такая подлодка оснащена, кроме обычного вооружения, ещё и стратегическими ядерными баллистическими ракетами. «Звери» – это настоящие охотники за вражескими кораблями.
Стихи писались для экипажей этих подводных лодок. Стихи должны были звучать как песни. Отсюда некоторая упрощенность стиля и наглядность образов.
«ВЕПРЬ»
Мы все морские волки, верь не верь,
В походах дальних духом мы окрепли.
Известно всем, что вепрь – свирепый зверь,
Но мы смогли, мы оседлали «Вепря»!
У нас в суровом, северном краю
Всё на виду и жизнь течёт простая,
Здесь «Тигр» и «Вепрь» сдружились, как в раю,
И чужаков в свою не пустят стаю.
Нас потому сломать и не смогли,
Что день и ночь кипит у нас работа —
Хранят державу наши корабли,
Краса и гордость Северного флота!
Не ждали нас? Но то-то и оно,
Сквозь все теченья, отмели и ветры
В Европу проломили мы окно,
И в Брестский порт входили мы на «Вепре».
Вода там на три фута поднялась,
Но всё же обошлось без приключений,
С улыбкою они встречали нас,
А, проводив, вздохнули с облегченьем.
Мы провожатых за спиной везли,
Но весь наш путь, товарищ штурман скажет,
Мы завязали в крепкие узлы,
И кроме нас – никто их не развяжет.
Суровый край, но я сказать могу,
Что этот край души во мне не чает,
Ведь только здесь меня на берегу
Заплаканная женщина встречает.
Свою любовь сквозь бездны я пронёс,
Что клятвы мне? И что слова пустые?..
Любимая не прячет чистых слёз,
Я соберу слезинки золотые!..
Друзья мои, я встану в полный рост,
В руке моей вскипит бокал игристый,
Я пью за вас. Я предлагаю тост:
– За моряков! За «Вепря»! За Скалистый!..
Я погляжу в прекрасные глаза,
И голос вдруг сорвётся отчего-то…
– За наших женщин!.. За любимых!.. За —
красу и гордость Северного флота!
«ВОЛК»
Матёрый зверь в охоте знает толк,
Нет для него ловушек и капканов,
Меня назвали страшным словом – «Волк»!
Но ведь и режем тоже – не баранов.
Друзей у нас – по пальцам сосчитать,
А вот врагов так слишком даже густо,
В лицо их очень трудно распознать,
Но чует их – моё шестое чувство!
Волк не берёт барана за рога,
А рвёт кадык, чтоб мучился недолго…
До Волги доводили мы врага,
Чтоб понял враг… куда впадает Волга!
На глубине, в далёкой стороне
Идти во тьме – нелёгкое искусство,
Но если слух отказывает мне,
Ведёт меня – моё шестое чувство!
Мы рвёмся вверх из ледяной воды,
Держись, моряк, хватай меня за холку,
Иван-царевич в случае беды,
Совсем недаром обращался к волку!
Я обдирал бока об острый лёд,
Мне боль сводила челюсти до хруста,
«Терпи!.. Как сводит, так и – разведёт!» —
Шептало мне моё шестое чувство.
Врага бояться «Волку» не с руки,
Поскольку есть немаловажный фактор:
Нам разум дал – железные клыки,
А вместо сердца – пламенный реактор!
В неравной схватке, в яростном бою,
Я устою, пусть всем им будет пусто,
Лишь оглянусь на Родину свою,
Она и есть – моё шестое чувство!
«ГЕПАРД»
Моряк-подводник, с морем наша связь
Живёт у нас в сердцах не без причины,
Унылых не найдёте среди нас,
Ведь жизнь когда-то – в море родилась,
И вырвалась на сушу – из пучины!
На материк нахлынула волна,
И потому вполне мы допускаем,
Что наша кровь густа и солона,
Лишь потому, что в ней растворена
Дарующая жизнь – вода морская!
Мы, полземли оставив за спиной,
Пришли домой из дальнего похода,
О знали б вы, как долог путь домой!
А где-то там, над нашей головой,
Атлантику терзала непогода.
«Гепард» у нас зверюга ничего,
Гепарда против шерсти не погладишь,
Уж мы-то твёрдо знаем – кто кого,
Ошейник не накинешь на него,
На цепь, как говорится, не посадишь…
У моряка-подводника в судьбе,
Бывало всё, и жизнь давала крены,
Но если смог и выстоял в борьбе,
Считай отныне смело, что тебе —
Беда по грудь и горе по колено!
«ЛЕОПАРД»
Контрадмиралу В.М.Щёголеву
На заре Скалистый мы покинем,
«Дифферент три градуса…» Ну что ж,
Ну-ка, штурман, сколько там под килем
Этих самых футов?.. Не поймёшь…
Потому-то футы, дюймы, ярды
Перемерим мы на свой аршин...
Не ищите в стае леопарда,
«Леопард» охотится – один!
Он всплывёт почти под самым боком,
Отойди, дружок, посторонись...
Под водой мы ходим, как под Богом,
Лишь Ему доверили мы жизнь.
Потому-то футы, дюймы, ярды
Перемерим мы на свой аршин...
Не ищите в стае леопарда,
«Леопард» охотится – один!
Командир в речах не колебался,
Кратко морякам растолковал:
"Если друг, равняйте друга – с барсом,
Если враг, то, мать его… – шакал".
Потому-то футы, дюймы, ярды
Перемерим мы на свой аршин...
Не ищите в стае леопарда,
«Леопард» охотится – один!
«Леопард» уходит в одиночку,
И когда «шакал» поднимет вой,
«Леопард» на нём поставит точку
Всей своей когтистой пятернёй.
Потому-то футы, дюймы, ярды
Перемерим мы на свой аршин...
Не ищите в стае леопарда,
«Леопард» охотится – один!
«ТИГР»
Не терпит он наскоков злых и грубых,
Он «Тигр», он из породы – саблезубых!
Все вымерли, остался он один...
Бывал в огне, воде и медных трубах,
Со дна морского вышел невредим!
Потрогайте, он сделан не из жести,
Сработан по уму и честь по чести,
Он – зверь! И это следует учесть…
А потому, где сели, там и слезьте,
Но лучше всё же в пасть к нему не лезть.
Какие бы напасти не настигли,
Товарищ, верь – броня крепка на «Тигре»,
Тигровой шкуры смерть не прогрызёт!
Он закалён, как хром-ванадий в тигле,
Короче, он… орешек – ещё тот!
Он в океан выходит Ледовитый,
Косится и рычит: "Да не дави ты,
Для супостата мощь прибереги,
Ты тоже зверь, но мы с тобою квиты,
Нас окружают – общие враги!"
На глубине, чтоб льдами не затёрло,
Винты бурили воду, будто свёрла,
Высверливали путь ему впотьмах…
Экзотики хватало выше горла,
Особенно в тропических морях.
Там дуют то муссоны, то пассаты,
И флаги там, как черти, полосаты,
Но главное, что много их, чертей!
Корветы, миноносцы и фрегаты,
Короче… супостаты всех мастей!
Чертей мы не боимся полосатых,
Но мало нас, и это – недостаток,
Но мы ещё посмотрим, кто кого…
Для нас не много то, что их – десяток,
А много то, что все – на одного!
Стращают нас: "В тылу у вас разруха,
Предательство, бардак и нескладуха…"
А мы ответим сдержанно: "Ну что ж…
Порядка нет, зато есть – сила духа,
У моряков её не отберёшь!"
Мы постоим за честь родного флага,
Враги берут числом, а мы – отвагой,
Мы будем драться через «не могу»!..
Ну а прижмёт, мы вспомним про «Варяга»,
Короче… не останемся в долгу!
