Текст книги "Газета День Литературы # 181 (2011 9)"

Юрий КРАСАВИН ПИСАТЕЛЬ РУССКОЙ ПРОВИНЦИИ

Беседа Владимира Юдина с прозаиком Юрием Красавиным

Владимир Юдин: Юрий Васильевич, ваше творческое перо, отличающееся глубокой художественной самобытностью, неподдельной высокой гражданственностью, широко известно не только в Тверской области. Вся Россия с большим интересом читает ваши произведения. Вы – автор более 30 крупных романов и повестей, опубликованных в лучших литературных журналах России. И всё это – о нашей тверской земле. Ваши книги выходили массовыми тиражами в крупных (столичных) издательствах и неизменно заслуживали положительные оценки самой взыскательной критики. Звание лауреата Всесоюзной литературной премии им. Н.Островского, которым вы удостоены в 1984 году за роман «Мастера», признанный лучшей книгой о молодёжи, – ещё одна высокая творческая ступень, на которую не каждому удаётся подняться. Наконец, биография ваша заслуживает особого уважения: Вы бывший малолетний узник немецко-фашистских лагерей – с августа 1941-го по август 1944 года. О том, что там пережила ваша детская душа, что выстрадала, что претерпела и почему не сломалась в адских условиях – даже спрашивать неловко...

Известно, «поэт в России больше, чем поэт». Русская литература – сама жизнь со всеми её бесчисленными вопросами, главные из которых – кто виноват и что делать?.. Разумеется, я имею в виду настоящее, серьёзное искусство слова, а не примитивную коммерческую стряпню для идиотов и формирующую идиотов – марининых, донцовых, ерофеевых и пр.

Проблема сохранения литературы русской провинции крайне острая, актуальная, требующая срочного вмешательства государства, иначе её просто не станет. Поделитесь мыслями и наблюдениями: чем и как живёт-может писатель русской провинции в вашем лице? Каков нынче его общественный статус? Хорошо помню, как я, будучи юным студентом пединститута и участником литературного кружка, буквально млел от восторга, слушая выступление кубанского писателя Анатолия Знаменского, коего видел впервые рядом с собой «живьём»! Ей-богу, он мне казался ангелом во плоти, явившимся с небес. Не скрою, я и сегодня, спустя много десятилетий, убеждён: истинные творцы пера – это посланники небес, чтобы, спустившись на грешную землю, помогать людям делать жизнь по божьим заветам...

Юрий Красавин: Живу я в городе Конаково – словом перекинуться не с кем. Вот сидят мужички у нашего подъезда, выпили водочки, толкуют о чём-то; на меня, проходящего мимо, смотрят обычно с недоумением: мол, что за странный мужик с бородой? Не присядет с нами, не выпьет из горла... какой-то странный, корчит из себя писателя... да пошёл он к такой матери! Иду по улице – кто-нибудь скажет «здравствуйте», и только. Никто не спросит: мол, что пописываете? Какой нетленкой беременны? В библиотеках наших уж не бываю: библиотекарши смотрят нелюдимо. Почему-то их мучает: «А кто он, собственно, такой? Чем мы хуже?..» Недавно в местной газетке уличали меня: «Подумаешь, писатель! Обыкновенный труженик пера...» А вы говорите: «широкая известность», «большой талант», «ангел с небес», который отчего-то раздражает моих сограждан. Что-то очень уж много в окружении моём пустых людей...

В.Ю.: Как же вы разгоняете своё уныние, какими праведными делами?

Ю.К.: Это не уныние! Уныние Богу противно и нам, человекам, греховно, как сказано в Священном писании. Это житейское умозаключение немало пережившего и повидавшего человека. Одна отрада: пойти в берёзовую рощицу, до которой несколько минут ходу, развести костёрик, послушать шум листвы, пенье пташек... Я получаю там такое же наслаждение, как олигархи на пляжах Багамских островов. Впрочем, мои радости всё-таки качественнее. Нынешняя весна была урожайна на сморчки и строчки. Деликатесный продукт, такой и в Куршавеле не подают! Теперь с нетерпением жду появления белых – колосовички скоро должны пойти. Жаль, богатейший малинник на просеке скосили по соображениям пожарной безопасности. Но черники, небось, будет много, как в прошлые годы... А там, среди живой природы, и вдохновение приходит, рождаются нетленные мысли, сюжеты, характеры, которые вечерами кладутся на чистый лист бумаги...

В.Ю.: На нас обрушилось какое-то печальное, дикое время безвременья, когда русские писатели всё меньше и меньше востребованы читателем, который озабочен лишь одним – поиском куска хлеба насущного. Творцы изящной словесности и раньше-то, в достопамятные советские времена, несмотря на регулярно проводимые съезды в столице, прочие литературные массовки, не очень-то жаловали друг друга, а нынче и вовсе подавлены, разобщены, отчуждены. Особенно негодуют лишённые внимания издательств, библиотек, читателей писатели русской провинции. Например, известный воронежский прозаик Леонид Южанинов пишет мне созвучные вашим слова: «Я живу в глубинке, среди простых людей, где практически все друг друга знают, и ничего не скроешь. Однако творчество моё для всероссийского читателя не открыто и неизвестно многим. Даже роман „Хлеб и кровь“, это эпическое произведение, над которым я трудился шесть лет и которое некоторые читатели называют вторым „Тихим Доном“, не вышел за пределы Воронежской области. Столичные издательства замкнулись в пределах московского княжества, они нас, провинциалов, в упор не видят, отстреливают на ближних подступах к Москве, не читают и не принимают рукописи, насадили в редакциях секретарей, которые яростно отбивают наши „атаки“. И ладно бы делали это „демократические“ издания, но тем же самым занимаются и „бизнес-патриоты“. Дальше ехать некуда!..» Что, в самом деле отечественная литература делится на два вида: литературу мегаполисов и провинциальную? И положение провинциального писателя столь ужасно?

Ю.К.: Да, я действительно не знаю писателя Леонида Южанинова, как, впрочем, он может не знать и моего творчества. Но в этом ли суть? Собрат по перу абсолютно прав, говоря о презрительном отношении к нам, провинциальным писателям, и со стороны издательств, и со стороны органов власти. Но, знаете, бывают исключения. В моём Конакове долгие годы городские и районные чиновники, теша себя, терзали меня, писателя, мобилизовав для этого и бюрократические средства, и средства массовой информации. Об этом я, к их великому огорчению, написал и опубликовал в столичных журналах весьма иронические (сатирические) повести «Провинциальные страсти», «Провинциальные хроники», «После полуночи». Но вот у нас в городе появилась власть муниципальная, главой которой стал новый человек Валерий Максимов. В отличие от чиновников губернаторского аппарата он кое-что прочитал из написанного мною, а прочитав, заявил публично: «В нашем городе живёт выдающийся писатель. Мой долг, как главы города, в пределах моих возможностей издать его собрание сочинений». Заявив так, он не промедлил исполнить обещанное: так появилось на свет моё «Полное собрание художественных произведений» в 14 томах – для библиотек нашего города, то есть очень маленьким тиражом. Я, писатель, считаю, что люди должны в свободное от работы время не пиво да водку пить из горла, а читать хорошие книги. Я же пишу и историческую прозу, и лирическую, и романтическую, и ироническую (сатирическую), и деревенскую, и «заводскую», и фантастику (нет, не научную-полусказочную) – на любой читательский вкус! Если мои 14 томов поставить на полки сельских библиотек хотя бы в Тверской области – каждый сельский житель получит возможность выбрать для чтения то, что ему более по душе. Но, увы, этого не понимают у нас в Твери. Да ведь и не только в Твери – увы, на всём российском провинциальном пространстве!..

В.Ю.: Меня, как человека консервативных убеждений, человека из прошлого 20-го века, многое сейчас раздражает. Правят бал пошлость и невероятный цинизм. И где? В литературе, искусстве – святых для человека сферах духа. Читаю, к примеру, в «АИФ» статью о том, как поставили в «Новом драматическом театре» тургеневское «Дворянское гнездо». Пьесу назвали «Лиза и Лаврецкий». Ладно, пусть будет так, хотя идеи инсценированного романа далеко не ограничены взаимоотношениями данных персонажей – гораздо шире. Но что дальше? Лиза – с короткой стрижкой, в миниюбке и чёрных «сексуальных» колготках, а Лаврецкий – щеголяет в модной современной футболке и пр. Бедный Тургенев!.. Ещё хуже обошлись с Лесковым. Режиссёр Бертман в «Геликон-опере» поставил «Леди Макбет Мценского уезда». Действует там буйный революционный класс, которому, известно, нечего терять... И на этом фоне скверна отдающей животной похотью «любви» Сергея и Катерины. Омерзительно!! Кто защитит русскую классику от аморального уродства?.. Я специально побывал в ряде тверских библиотек и убедился: читателей много, поступления новых книг идут вроде бы исправно, но какие это книги? Буквально задавил окололитературный ширпотреб, формирующий у читателя дурновкусицу масскульта; денег на приобретение качественных книг библиотекам выделяют всё меньше и меньше. Отечественная классика востребована – сами библиотекари это подтверждают, но всё меньше и меньше, преимущественно старшим поколением. От случая к случаю проводятся читательские конференции, встречи с тверскими и заезжими писателями, поэтами, худо-бедно и тверское отделение Союза писателей России существует... Помните, каким ярким, впечатляющим – настоящим праздником литературы русской провинции – был ваш юбилей в областной библиотеке им. Горького!

Ю.К.: Воспоминание – да, весьма отрадное. Я до сих пор ощущаю тепло произнесённых тогда дружеских слов и кружащий голову аромат застольного шампанского – но причём тут литература и горькая участь писателей русской провинции, пусть даже живущих вблизи столицы, как я в Конаково?.. Я весьма и весьма длительное время был озабочен судьбой романа моего – «Письмена». Все мои усилия издать его книгой не увенчались успехом. Многомудрые издатели говорят: «Ваш роман хорош, но нам надо долго объяснять читателю, что он хорош. Иначе его не будут покупать. А на „объяснения“ деньги нужны». Я напечатал его в журнале «Дон» (№№ 10-12 за 2006 г. и 1-2 за 2007 г.), но тираж этого, когда-то многотысячного толстого журнала – 400 экз. У меня пока нет никаких сведений, читают ли его хотя бы в Ростове-на-Дону. В своё время я написал Латохиной (директору Тверской областной библиотеки им. Горького, которая, кстати, тоже говорила яркую речь в мою честь на юбилее), чтоб его выписали хотя бы районные библиотеки Тверской области. Она ответила, что областная библиотека журнал этот получает, и если, мол, будет спрос, она готова ксерокопировать его. Но спрос бывает на то, что уже раскручено! Мои усилия заинтересовать романом хотя бы литераторов в Твери тоже, увы, не принесли желаемого результата... Так что всякое упоминание о моих «Письменах» в достойной аудитории (на секретариате?) сослужило бы, я надеюсь, добрую службу моему сочинению. Я послал «Письмена» на конкурс «Большая книга», заведомо зная, что наивно рассчитывать даже на внимание, а не на премию: она даётся по преимуществу гражданам еврейской национальности, а я русский. А потому послал, надо же куда-то стучаться. Стучите, и вам отворят. А коли дитя не плачет, мать не разумеет.

В.Ю.: Я премного наслышан об этом неординарном произведении.

Фрагменты его читал с большим интересом в «Доне»...

Ю.К.: Вот, видите, дорогой собрат по перу: коль вы – профессиональный критик и профессор филологии – не удосужились прочитать роман полностью, что спрашивать с других?.. Роман «Письмена» – пожалуй, самое значительное из моих сочинений. Это историческое повествование, совершенно, на мой взгляд, оригинальное, потому что ничего похожего я не знаю. Я написал довольно широкое полотно (35 авторских листов) – это Русь в начале первого века нашей эры, как я её вижу в тех временах. Разумеется, это не взгляд учёного, и на научную достоверность я не претендую, хотя до сих пор мне не удалось поймать себя на чём-то, что противоречило бы здравому смыслу и что заставило бы меня подосадовать. Напротив, я иногда узнаю из надёжных источников подтверждение некоторых своих догадок...

В.Ю.: Упрёк ваш, Юрий Васильевич, принимаю: «Письмена» прочитаю. Немало лет я изучаю русскую историческую романистику, посвятил ей докторскую диссертацию и несколько монографий. Поэтому считаю своим долгом познакомиться с вашей исторической концепцией, ведь столько ненависти и грязи на нашу историю вылито русофобами всех мастей, особенно в наше «плюралистическое» время, когда считается чуть ли не «долгом чести» вылить ушат помойной жижи на великое прошлое России...

Ю.К.: Для меня в этом романе важно было понять, почему христианство так естественно прилегло к душе русского человека, славянина. Недавно я познакомился с солидным суждением учёных о том, что, собственно, христианство угнездилось в русской среде задолго до крещения князем Владимиром – а это была и моя догадка! Я предполагаю, что апостол Андрей учил... но какое мощное воздействие оказывала на него эта среда, и природная, и человеческая, русская, культурная! Мне непереносима мысль о том, что грамотность, письменность на Руси началась с кириллицы, с принятием христианства. Непереносима потому, что это неестественно при наших-то просторах, пространствах. Поэтому я придерживаюсь того убеждения, что бытование русичей той поры было немыслимо без письменности. Наверняка было несколько систем этой письменности, несколько алфавитов. Но не ждите от меня доказательств этого – это дело учёных.

В.Ю.: С великой радостью поддерживаю ваш истинно патриотический взгляд на нашу национальную историю! Уже многократно научно доказано, что наши далёкие предки жили богатой духоподъёмной жизнью, которая, конечно же, невозможна без воодушевляющей их идеологии и религиозного верования. Помните, писатель Владимир Чивилихин, оперируя найденными археологами в Сибири орхоноенисейскими письменами, сделал потрясающий вывод: исторические корни наших предтечей уходят в дальнее вековечье. Тридцать (!) тысяч лет тому назад на сибирской равнине процветала цивилизация наших предков, она много старше восточно-азиатских цивилизаций, не говоря уже о Древней Греции и Риме. Наши предки знали письмо, нотные знаки – «крючки», активно торговали, пользовались земледелием, владели ремёслами, обладали высокоразвитой культурой. И вот естественный вопрос: со свойственным нашим славным предтечам очень сильным мифологическим сознанием могли ли они обходиться без божественной веры?.. Уровень их религиозной культуры, как отмечает знаменитый русский историк, академик Борис Александрович Рыбаков, был настолько высок, что варварский этап «многобожия», то есть языческие верования, давно и безвозвратно ими был уже пройден. Объективно пришла другая вера, очень близкая к православной вере, – единобожие (см., например, крупное исследование Б.А. Рыбакова «Языческая Русь»).

Но вернёмся теперь к нашим запутанным временам и давайте подумаем вместе над нелёгким вопросом, над которым упорно бились столетиями раньше и бьются нынче очень многие «инженеры человеческих душ»: как совместить высокий полёт творческих исканий и жёсткие реалии жизненных обстоятельств, когда без денег элементарно не решишь ни один пустяковый вопрос, не говоря уже о возделывании благородной литературной нивы. Помните, даже великий Пушкин, который, как известно, не вылезал из больших долгов, страдательно и одновременно скорбно-иронично говаривал: «Без денег, дружок, и независимость зависит...» Но что примечательно, будучи при царе и при дворе, он не был лакействующим, услужливым придворным поэтом, не писал «под заказ», – сохранил лицо, достоинство высшего порядка и, самое главное, до конца остался творцом высочайшего духа, а не златого тельца!..

Ю.К.: Я хорошо помню ваше, Владимир Александрович, доброе, рассудительное письмо, в котором вы предлагали мне деликатно, не наступая на собственное самолюбие, протоптать стёжку-дорожку к власть имущим господам с целью разрешения своих материальных, нелёгких, прямо скажу, жизненных обстоятельств – во имя литературы и для литературы. Разумеется, суждение ваше справедливо, ибо оно верно, однако же только отчасти. Это очень важная позиция, на которой я хотел бы перед вами определиться.

Деньги – это, конечно, хорошо, открещиваться от них не надо. Но если б я ставил перед собой такую цель – непременно иметь много денег, то я занялся бы более доходным делом – жульничеством, коммерцией или разбоем.

Моя цель более благородна: я хочу обрести бессмертие. Ни больше, ни меньше. Я хочу, чтоб обо мне помнили после того, как я завершу свой земной путь... чтоб написанное мною волновало людские души... чтоб голос мой был слышен и сотни лет спустя... чтоб ко мне обращались умами и сердцами, как к близкому человеку...

А само достижение этой цели чрезвычайно увлекательно. Я этим дышу. Для меня сочинительство сопряжено с тем глубоким чувством, которое сродни влюблённости при том, что любовь взаимна, а это удел избранных. Я напомню страстное моление Гоголя, обращённое к своему гению:

«О, не разлучайся со мной! Живи на земле со мной хотя два часа каждый день, как прекрасный брат мой! Я совершу, я совершу! Жизнь кипит во мне. Труды мои будут вдохновенны. Над ними будет веять недоступное земле божество. Я совершу! О, поцелуй и благослови меня!»

А вы, доктор, академик, лауреат, толкуете мне о деньгах... Как вы приземлены, Владимир Александрович! Писательство – дело более серьёзное, нежели просто земное бытие, – оно на другом, поднебесном уровне. Между небом и землёй только писатель, а больше никого. Итак, руководствуйтесь этим, и забудьте о деньгах. Нет, как живой человек, я, естественно, кое в чём припадаю к земному, насущному. Я последовал вашему доброму совету, обратился к тверскому губернатору Зеленину, но не с жалкой просьбой подать милостыню нищему русскому писателю, а с целью пробудить в нём осознание полубожественной природы писательского творчества. Ну, а деньги... что ж, они нужны на хлеб и бумагу, на гусиное перо... Из-за кризиса же пусть тревожатся те, у кого денег много. А у меня их нет. Дети должны родиться на свет и книги писаться, несмотря на войны, землетрясения и кризисы. Будем держать голову высоко... пока её не покроют волны.