Текст книги "Газета День Литературы # 136 (2007 12)"
Автор книги: Газета День Литературы
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Владимир Шемшученко “...ИМПЕРСКИЙ ПОЛЁТ ОРЛА”
***
Телефон на собаку похож –
Он меня находил непременно
Среди дамочек современных
И в компании пьяных рож.
Как скулящий от страха щенок,
Он за мною таскался повсюду,
А потом превратился в Иуду:
Выдавал меня всюду, где мог.
В час любой он меня проверял
На причастность к безумию века.
Я не бросил его – потерял,
Как права человека.
***
Смилуйся, Государыня-Рыбка…
А.С. Пушкин
Придержи-ка, читатель, улыбку
И сердитые песни не пой,
Не тревожь Государыню-Рыбку –
У неё перманентный запой.
Хлещет с горя солёную воду,
А душа всё горит и горит.
И в погоду, и в непогоду
Золотые слова говорит:
"Это ж надо такое наделать,
Чтоб людей наказать нищетой.
Ну старуху, понятно, за дело,
Старика, старика-то за что?!"
Не милы ей ни слава, ни сила,
Ни лазурь, ни жемчужное дно.
Приплыла к нему Рыбка, спросила…
Ей ответили: «Умер… Давно».
***
Я всякого в стихах наговорил,
Пренебрегая сводом строгих правил,
Не золотил строку, не серебрил,
И вряд ли уважать себя заставил.
А жизнь идёт. Залаял рыжий пёс.
Вбежал сынишка.
Притащил котёнка.
И со слезой, взволнованно и звонко,
Вдруг выдохнул:
«Достал из-под колёс…»
"Четвёртый кот!
Ведь я же запретил!" –
А сын, прижав к груди живой комочек,
Глядит в глаза (запомнил восемь строчек,
Что я котёнку как-то посвятил).
Как хорошо, что сын мой дорожит
Комочком грязной шерсти…
Не напрасно
Я жизнь люблю неистово и страстно,
Не ставя ни во что уменье жить.
В окно стучат ночные мотыльки.
Творит луна приливы и отливы.
Котёнок спит, а рядом спит счастливый
Поэт, не написавший ни строки.
***
Марине
Холодно. Сыро. Фонарь догорает.
Ветер по улице бродит, как тать.
Осень лениво глаза протирает.
Время вставать.
Время грустить. Перелётное лето
Плачет подранком в полярном краю.
Кто, ради Бога, сослал на край света
Душу мою.
Время любить.
Без любви умирают,
Вянут, как сбритая градом трава.
Путь от земного к небесному раю,
Как тетива.
Что я здесь делаю?
Даже не знаю.
Комкаю, рву и бросаю листы.
Не понимаю. Не понимаю!
Вера. Надежда…
Ты!
***
В квартире моей абажур с бахромой
И пепла табачного проседь.
От строчки до строчки иду по прямой –
Меня почему-то заносит...
Нева извивается белой тесьмой,
На Стрелке – торос на торосе.
Домой возвращаюсь всегда по прямой –
Меня почему-то заносит...
Скрипит на ветру одинокая ель
И гнётся, и помощи просит.
Заносит меня в Петербурге метель,
Заносит,
заносит,
заносит...
***
Поэты-братья, нам ли унывать!
Нас не придушат бабы в пьяных драках.
В психушках или лагерных бараках
Нам не придётся горе горевать.
Не станем на расслабленных серчать
И в лужах собирать луны осколки –
Уже идут на запах крови волки
И за собой ведут своих волчат.
И потому не вижу в том греха,
Что возносились мы в миру убогом, –
В урочный час последыши стиха
Россию оправдают перед Богом.
РОЖДЕСТВО
Январь. Плюс четыре. Дрянная погода.
Озябли деревья. Продрогли кусты.
Измерив прыжками длину огорода,
Ворона с котом переходит на ты.
И кот понимает, что явно не в духе
Пернатая бестия – лучше удрать.
Припомнилась боль в покалеченном ухе,
И лапы, опять же, не стоит марать
О наглую птицу.
К тому же дождливо,
И смысла в геройстве особого нет –
В свидетели доблести мокрая слива
Совсем не годится… Кошачий привет!
Ворона победно сидит на заборе
И чистит доспехи у всех на виду.
А с неба на землю Балтийское море
Стекает по капле… Ах, кабы звезду
Увидеть на небе и всласть помолиться…
Но ветер – разносчик бредовых идей –
Врывается в двери, в окошки стучится,
Словами без смысла пугая людей.
***
Фёдор Михайлович Достоевский
В руки студента вложил топор –
Пятнами крови заляпан Невский.
Кровью пропитан Гостиный Двор.
И не укрыться за лжи занавеской
Сытым рабам Золотого Тельца...
Фёдор Михайлович Достоевский,
Я допишу Ваш роман до конца.
УМУЧЕННЫМ ПОЭТАМ
Власть отвратительна,
как руки брадобрея.
Осип Мандельштам
Вы хотели вместить в себя всё,
Потому обронили невольно:
И рыдающий звон колокольный,
И снежинки, что ветер несёт.
Вы ушли, не желая служить
И прислуживать брадобрею.
Я стихи ваши горькие грею
Под рубашкой, и сердце дрожит.
Нынче в небе так много луны,
Но темны ваши светлые лица.
И уже не успеть повиниться –
Вы на десять шагов не слышны.
***
Грошовый плацкартный уют.
Вагонных колёс перебранка.
Жара. Изнывает светильник,
приплюснутый к потолку.
На верхнюю полку сосед
с ленивою грацией танка
Поднялся, всхрапнул…
Очень жалко
уснувших на левом боку.
Горчит остывающий чай.
Стихают вокруг разговоры.
Змеёй извивается поезд,
вползая по рельсам в зарю.
Бегут за окном огоньки.
Колышутся мятые шторы.
Вернусь – эти длинные строчки
любимой жене подарю.
Она их смотает в клубок
и шарфик мне на зиму свяжет,
А может быть, кофточку дочке –
она по начам плохо спит,
А может быть, тихо вздохнёт
и доброе слово мне скажет…
Скитается взгляд по вагону,
чего ни коснётся – болит!
***
Сосчитаны в небе звёзды.
Написаны все стихи.
Пришедшему слишком поздно
Чужие видны грехи.
Его ненавидят люди.
Молчанье – удел его.
Но в нём до конца пребудет
Ярость века сего.
Будут стонать деревья,
И травы росы ронять,
И говорить на древнем
Простом языке огня.
Кровью исходит рябина,
Закатному вторя лучу...
Во имя Отца и Сына
И Духа Святого – молчу.
***
Предъявляю права законные
На бесплатный писательский труд.
Подо мною – земли исконные.
Надо мною – праведный суд.
Сыт по горло бездарными враками
О кончине великой страны.
Затравите меня собаками
И не будете мне должны!
РОДИНЕ
Осень. Звон ветра. Синь высоты.
Тайнопись звездопада.
Если на кладбищах ставят кресты,
Значит, так надо.
Значит, покорным туда и дорога –
Мёртвые наши тлетворны дела.
Скольких, скажи, не дошедших до Бога,
Тьма забрала?!
Скольких, ответь, ещё водишь по краю,
По-матерински ревниво любя?!
Я в этой жизни не доживаю
Из-за тебя.
Из-за тебя на могилах трава –
В рост!
Спят мои друзья.
Но истина в том, что не ты права,
А в том, что не прав я.
***
Когда во имя своё, в надежде на подаянье,
В строку, словно гвоздь, вбиваю для рифмы слово – стихи,
Я забываю о том, как страшно без покаянья
В гордыне своей пред Богом ответствовать за грехи.
К чёрту стихи о стихах! Из небиблейских становищ
Слышится гаденький шёпот: Христос никого не спас…
Ленивого разума сон уже не рождает чудовищ –
Проще простого нынче чудовищ делать из нас.
Божьего страха нет. Не тяготясь виною,
Витийствуют фарисеи и продавцы любви.
Корчится шар земной – яблочко наливное –
От смрада кадящих Ваалу на жертвенной царской крови.
Пока о вселенской власти грезят всерьёз иудеи,
Всё отдаю, чтоб увидеть имперский полёт орла
И королевские лилии кровью последней Вандеи
На руинах республики отмытые добела!
Юрий Красавин “ЗАВОРОЖЁННЫЙ ГОЛОСОМ И ВЗГЛЯДОМ...”
РАЗЛУКА
Любимая, прощай: пора ко сну.
Опять он нас надолго разлучает.
В последний раз губами прикоснусь
К твоим губам... Как этот миг печален!
Я день прошедший был тобой любим
И счастлив тем, что находился рядом,
Взволнованный дыханием твоим,
Заворожённый голосом и взглядом.
И вот разлука... В царство сна попав
Я вовлечён в бессмысленные действа,
Не властный ни в поступках, ни в словах,
Причастный и к геройствам, и к злодействам.
Как искушенье, как отрава сна,
Ко мне приходит женщина... нагая.
О, как она застенчиво нежна...
И как меня бессовестно ласкает!
Любимая, прости: покорный ей
Я впал, увы, в постыдную измену
Не тайно – на виду у всех людей
И даже на виду у всей Вселенной.
Неверностью своею потрясён
Я просыпаюсь, тих и озадачен,
И радуюсь, поняв, что это всё
Лишь сон, и ровно ничего не значит.
Вновь засыпаю. Снится пёстрый луг,
И ты идёшь, не замечая, мимо.
Ты не одна: с тобой мой лучший друг...
Ах, видеть это мне невыносимо!
Тебя, неверную, уносит ветром вдаль...
Ты на плоту... и гибнешь в бурном море...
Так значит, мы расстались навсегда...
И плачу я в отчаянье и горе!
Но вот явилось утро из окна.
Закончилась моя ночная мука.
О, Боже мой, как ночь была длинна!
Как бесконечно тягостна разлука!
ПРИЗНАНИЕ ПОСЛЕ СРАЖЕНИЯ
Я закончил обед – словно выиграл битву,
И на стол, как на бранное поле, смотрю.
Не заплачет никто, не прошепчет молитву
Над поверженными в этом славном бою.
Кости грудой лежат... через стол вереницей
Капли крови... нет, это кетчупа следы.
Чёрным вороном муха зловеще кружится,
Тёплый пар над столом – словно пушечный дым.
Слава мне! Я всегда был охочим до драки,
Потому побеждал в беспощадной войне
Щи и каши, борщи, пироги, кулебяки,
Студень с хреном и прочую снедь...
Слава мне!
В час, когда полководцы оружье бросали
И сдавались на милость, пощады прося,
Я, воитель по имени Юрий Красавин,
Нож нацеливал в жареный бок порося.
Закатав рукава, безоглядно, бесстрашно,
С громким криком «Ура!» я бросался на штурм,
Чтоб решил окончательно бой рукопашный
Участь нафаршированных уток и кур.
Я в атаке был храбрым, в осаде упорным,
Постигая на вкус упоенье войны,
Батареи бутылок и крепости тортов
И шрапнель из конфет были мне не страшны.
Красота этой битвы – в величии цели.
А величье её заключается в том,
Чтоб скончаться в свой срок не голодным в постели,
А за браным столом и с тугим животом!
ПОЛЕЗНЫЕ СОВЕТЫ
Если гнёт радикулит,
Чтоб не стало хуже,
Грейся водкой изнутри,
А потом снаружи.
Не поможет – хорошо
После жаркой бани
Прыгнуть в прорубь нагишом.
Сразу легче станет.
Коль студеная купель
Средство слишком слабо,
Помогает лишь постель,
Извиняюсь, с бабой.
Повтори, чтоб не забыл:
От любой напасти
Исцеляет только пыл
Африканской страсти.
Если всё ж радикулит
Гнет и ломит сдуру,
Надо просто повторить
Эту процедуру.
ВОСКРЕШЕНИЕ
Ночь у смертного встала одра,
Пробил час... я уже умирал...
Срок мой жизненный вовсе истаял,
Но в предсмертном, томительном сне
Вдруг привиделась женщина мне,
Обнажённая... вовсе нагая.
Боже мой! Я, конечно, узнал
Этих бёдер могучий развал,
Я в волненье привстал на постели!
Но растаяла женщина та,
Наступила опять темнота,
Слышно, ангелы снова запели.
Погружённый опять в забытьё,
Я не чувствовал тело моё,
Сердце, кажется, остановилось.
Но, презрев и смущенье, и стыд,
Вся в сиянье земной красоты
Обнажённая снова явилась.
В этом шёпоте рдеющих губ,
В этом трепете ласковых рук,
Скрыта необоримая сила!
Я со смертного ложа восстал,
Прикоснулся устами к устам...
И в смущении смерть отступила.
Александр ИОНОВ ВОЗНЕСЕНЬЕ
ВОЗНЕСЕНЬЕ
А.Р.
Вольфганг Моцарт звучит у собора Премудрой Софии
Словно вновь распускается в стынущем сердце сирень,
Словно нет ни врагов, ни друзей, ни страстей, ни стихии,
Только лишь этот майский прохладный и ветреный день.
Этот шум тополей и берёз и развесистых клёнов
Так царил здесь всегда, но, пожалуй, уйти не спеша,
Здесь впервые растерян поэт Александр Ионов,
И простые и ясные звуки играет душа.
В этих звуках и ветреный день, и цветы у собора,
И соборные нищие, дьяконы, просто толпа,
Запах первого сена и ты – без косынки убора,
Только выйдя из церкви, – Софийского дочка попа.
Без тебя не слышны бы мне были ни Моцарта звуки,
Ни канон литургии, ни ветер, ни сердца слова –
Я так счастлив смотреть, как живут твои белые руки,
Как кивает кому-то пшеницей волос голова...
Как немногим в мгновения жизни быть может доволен
Человек, что вкусил хоть чуть-чуть эту радость Христа,
Что тебя и меня наполняет, как звон колоколен,
Как иконы, как дождь, как сирень, как души красота!
Вольфганг Моцарт не смолк у собора Премудрой Софии,
Снова вдруг воссияла в остынувшем сердце сирень,
Снова нет ни врагов, ни друзей, ни страстей, ни стихии,
Только лишь Вознесенья прохладный и ветреный день!
В ГЕФСИМАНСКОМ САДУ
Виноградной лозою расцветшей сирени
Снова в мир сумасшедший приходит Христос –
В мир напрасных надежд, в мир греха и борений,
В мир победного зла и невидимых слёз.
Я сорвал эту ветку в средине России,
В середине мечты, в середине пути –
В Гефсиманском саду Новгородской Софии,
И хочу теперь с нею по жизни идти!
Я её подарю изумительный запах
Всем, кто будет во мне пребывать, и я в ком, –
Пусть приидут ко мне даже звери на лапах,
Мы прославим Иисуса сердец языком!
Мы прославим Иисуса своими делами –
Да исполнятся в мире заветы его,
Да пребудет любви его истина с нами,
Как из сада – сирень божества моего!
Исраэль Шамир КРАСНЫЙ АНГЕЛ
«Вечер с бабуином» – сборник пьес Максима Кантора, изд-во ОГИ, 2007
«Иль перечти Женитьбу Фигаро» – советовал пушкинский Моцарт лекарство от хандры. Нашим современникам можно порекомендовать весёлые и озорные пьесы Максима Кантора, вошедшие в сборник «Вечер с бабуином». Их нужно ставить, и зритель побежит в театр на эту весёлую сатиру.
Максим Кантор – редкий универсал. Этот талантливый и признанный художник – не только великолепный романист и мастер большой формы, не только гуманист-мыслитель. Сейчас он показал и своё владение жанром пьесы и водевиля. Его стиль напоминает одновременно Брехта – глубиной мысли, лаконичностью выражения, – Моэма – динамичным, напряженным сюжетом, Свифта – беспощадной циничной сатирой.
«Вечер с бабуином» продолжает и развивает темы, заявленные Кантором в его замечательном романе «Учебник рисования». Эту новую книгу можно читать, как третий том (двухтомного) «Учебника», как не вошедшие в окончательную редакцию главы, как виньетки на полях масштабного романа – или как проекцию романа в другой жанр, жанр пьесы.
Как и роман, его пьесы – это жестокая и нелицеприятная атака на правящую элиту России, на вчерашних бандитов, ставших ведущими бизнесменами и государственными деятелями, на участников великого грабежа 1990-х, и в первую очередь на интеллигенцию, продавшуюся сильным мира сего и забывшую о традиции сочувствия обиженным.
Да и была ли такая традиция у интеллигентов последних советских лет? «Разве мы хотели счастья миллионам тружеников? – вопрошает бывший диссидент. – Этого хотел Карл Маркс и прочие сатрапы и палачи, а мы хотели, чтобы колбаса была, Солженицына печатали и за границу пускали».
Эта резкая критика интеллигенции и её роли в судьбах России роднит Максима Кантора с Виктором Пелевиным, а его издёвки над победителями перестройки и приватизации, над стахановцами капиталистического труда напоминают Александра Проханова. Их объединяет и любовь к России, к её простому народу – «совку», осиянному верой и революцией. Впрочем, в отличие от Пелевина, Кантор не верит в направляющую роль интеллигенции, и в отличие от Проханова, не верит в то, что власть имущие приведут Россию в светлое будущее.
В радиопьесе «Эхо России», злой, беспощадной пародии на радио «Эхо Москвы», ведущий и гость – «мейнстримный либерал», не видят рельных проблем России, но славят существующий порядок с тем же упоением, с каким они же славили советскую власть двадцать лет назад: «Русские олигархи – это люди инициативные, мобильные, свободные, отстаивающие европейский идеал». Но сейчас они идут дальше, уже не тратя сил на сентименты и сочувствие.
В титульной пьесе «Вечер с бабуином» интеллигент, продавшийся бандиту, суммирует свое кредо: «Я верю в конкретное светлое будущее, а не в безответственные утопии. Все должно быть по понятиям. Миром должны управлять правильные пацаны, и они станут крышевать просвещённых личностей. Просвещённым людям надо на халяву башлять баксы, и избранные личности смогут чмырить фраеров. Нецивилизованные народы будут чмырить и мочить, пока они не пойдут дорогой свободы.»
Забавно, но это – буквальный, близкий к тексту пересказ концепции Лео Штрауса, отца неолибералов, на блатную феню. На языке Штрауса «просвещённые люди» – это мудрецы, «правильные пацаны» – джентльмены, «фраера» – чернь. Мудрецы не верят в Бога или чёрта, и запросто лгут народу, всё равно не способному понять истину. Джентльмены любят честь и славу. Они верят в Бога, честь и моральный императив («понятия», на фене). Они могут рискнуть и не боятся опасностей. А быдло – оно и есть быдло, его должно резать или стричь.
Выводы Штрауса и Кантора прямо противоположны. Штраус верит, что мудрец сумеет направить усилия джентльмена в нужное ему русло, войдя с ним в заговор против «немытых» фраеров. Мудрец может править втихую, а глупые джентльмены этого и не поймут, считает Штраус.
Кантор это отрицает напрочь: мудрец может стать лишь интеллектуальным лакеем у бандита. Бандит ощущает необходимость в интеллектуальном оформлении, объяснении своей деятельности и своего места в жизни. Эту функцию – апологии бандита – выполняет современный интеллектуал, «не совесть, а г…но нации»
Пьесы Кантора заставляют задуматься – пишем ли мы правду, исполняем ли наш святой долг по отношению к читателю и народу, или продаём перо тем, кто нам башляет и нас крышует.
Пьесы его зовут к покаянию и исправлению.
Его пророческий голос окликает и возвращает нас в те утраченные времена, когда интеллигенция заботилась и пеклась о народе, а не только о своём достатке.
КНИГИ, КНИГИ
В издательстве «Авваллон» вышел сборник повестей и рассказов «Время Сект». Автор, скрывший своё имя под псевдонимом Инь Юэ Шин, считает, что секты подстерегают нас на каждом шагу и в прошлом, и в настоящем, и, естественно, в будущем.
История большинства мировых религий начиналась с деятельности небольшой группы подвижников. Благодаря проповедникам вера нескольких человек становилась религией миллионов, а затем мощной административной структурой. Как известно, на землях славян в VIII-X вв. н. э. христианство заменило оригинальные индоевропейские культы. Смыслу и причинам этого процесса, посвящена повесть «Круговерть».
Политические партии часто становятся сектами без религии, что обуславливает их недюжинную пассионарность. Образ лидера партии, связанный с позитивной или негативной мифологией, чем не икона? Рассказ «Опечатка», действие которого происходит в послевоенный период правления Сталина, основан на реальных событиях из жизни выдающегося советского академика Островитянинова.
Признаки «сектантства» или специфического преломления экономических, социальных и медийных институтов в сознании современников представлены в цикле рассказов «Общество Сектантов».
Алексей Проскурин НАШЕ ПОЛЕ – ЭТО НЕБО
Нас с Сергеем Каргашиным лет двенадцать назад познакомил мой отец, Пётр Проскурин, который поэтическое дарование тогдашнего спецкора «Советской России» приметил ещё тогда, в начале 90-х, да и впоследствии неоднократно высоко отзывался о его творчестве.
Нынешняя московская жизнь плохо располагает для неспешного вдумчивого общения – не шестидесятые, чай, и не даже восьмидесятые, встретиться-то иногда не получается месяцами, не то что поговорить по душам. Тем не менее, иногда случается это чудо – роскошное, открытое, неспешное общение, из которого люди выходят освежёнными, а не разражёнными и недовольными друг другом.
И вот как-то раз, зимой 2002 года, мы долго рассуждали об изменившейся роли литературы в обществе. Это было время, когда в патриотической интеллектуальной среде ещё было принято при встречах пугать друг друга: «Кончается русская литература! За великими стариками: Бондаревым, Беловым, Проскуриным, за чуть более молодыми Прохановым и Личутиным – никого».
Разумеется, и сами восклицавшие, и их слушавшие понимали, что дело обстоит не совсем так. Но всё же в литературе, а главное в восприятии её обществом и народом, несомненно, имелось что-то пугающее, какой-то злорадный оскал явно силился выплюнуть из нечистых уст что-то вроде: «Ну что, дописались, властители дум? А через десять лет о вас вообще никто не вспомнит. Никогда не будет более этих переполненных концертных залов на творческих вечерах и горящих глаз, требующих откровения. А литература займёт своё подобающее место в комнате доживающего свой век старика или сентиментальной девчонки-институтки».
Я находился тогда в весьма угнетённом состоянии духа. После смерти отца едва прошёл год, огромный кусок жизни, который был связан с ним, в одночасье перестал существовать. Неожиданно я с испугом в самом себе обнаружил явные признаки падения интереса к чтению и полное отсутствие желания знакомиться с новинками, в душе надеясь, что это временное и относя это на счёт собственной жизненной ситуации.
С другой стороны, журналистика приучает к анализу, и попытка взглянуть на ситуацию объективно светлых красок не прибавляла.
Мне и до сих пор представляется, что основная причина снижения статуса литературной деятельности состоит в изменении привычной модели русской жизни, русского космоса. В нём всемогущей власти всегда противостояла интеллигенция, прежде всего – литература. Власть управляла, угнетала и карала, литература – указывала на ошибки, защищала и призывала к милости, иногда, когда дозволялось, – почти открыто, иногда – с помощью разнообразных эзоповых средств. Так было во времена Екатерины и Новикова, Николая I и Пушкина, Николая II и Толстого, Сталина и Булгакова. И во времена Брежнева имена крупнейших литераторов ассоциировались с некой русской альтернативной позицией. Например, именно писатели возглавили протест против поворота сибирских рек.
Что же сейчас? – Огромная часть функций русских писателей перешла в руки политической оппозиции. Надежды и чаяния народа в поисках альтернативных ответов теперь связаны прежде всего с ними.
И теперь, когда литература лишилась своей политической функции – будущее её тёмно, удел её – упражнения в стиле. Да ещё детективы и писанье бесчисленных сценариев для столь же бесчисленных сериалов.
Сергей же в ответ на все эти мои мрачные пророчества просто-таки поразил меня каким-то удивительно светлым мироощущением, упорной верой в будущее литературы. Вот его слова 5-летней давности: «Я думаю, это временное явление. Ситуация уже меняется. Конечно, по объективным причинам, литература прежней роли, как, скажем, в советское время, в жизни нашей страны играть не будет. Но своя площадка, серьёзная трибуна у Слова в России будет всегда. И мне даже кажется, что как только наши люди всё-таки поймут, что против нас ведётся духовная война, они станут вести себя совершенно по-иному. Я верю, что рано или поздно – всё встанет на свои места. Главное – каждый день совершать, пусть маленький, но шаг вперёд».
И этой твёрдости, неспешной, несуетливой уверенности в своём предназначении и в своей значимости, так поразивших меня в Каргашине образца 2002 года, за прошедшие пять лет только поприбавилось. Его последняя книга стихов «Камни во сне летают» – это отнюдь не маленький и очень уверенный шаг вперед. Более того, она неопровержимо свидетельствует, что автор – один из первых российских поэтов, который действительно научился независимо существовать в изменившемся мире, выработал свою модель существования и свою творческую позицию.
Совсем недавно, незадолго до начала предвыборной кампании-2007, мы снова встретились, перекинулись парой слов на бегу, и Каргашин снова меня удивил. Многие ли, скажите, поэты современной России станут сомневаться и колебаться в случае, если им будет предложено издать книгу? А ему предложили. Влиятельная партия. Условие было только одно – на выходных данных должно было стоять название партии. Сергей отказался. И в этом суть его позиции: отнюдь не избегая соблазнов мира, в то же время отвергать те из них, в которых он зорким взором поэта различает змеиное жало предательства или мрачный перезвон «тридцати серебряников».
Его нон-конформизм некриклив, несуетлив, однако, сколько упорства и силы, например, в таких словах:
От посторонних глаз вдали,
В тени глуши лесной,
Бежит родник из-под земли –
Родник воды живой.
…
Пусть травы ветром посечёт,
Пусть всюду ляжет снег –
Он всё равно бежит, течёт,
Стоит из века в век…
Каргашин не стоит на пороге у мира, как нищий в рубище с протянутой рукой и не пытается повелевать, потрясая туго набитым мешком. Не суетится в прихожих и не пытается мелькать на тусовках. Но и не мнит себя самовольно прорабом духа или лидером мнений. Его диалог с миром – это равноправный разговор очень сильного и очень доброжелательного человека.
В этом огромная и литературная, и, если хотите, терапевтическая ценность творчества Каргашина для современников, особенно для совсем молодых наших сограждан, ибо им в отличие от нас, родившихся в обществе действительно равных людей, уже смолоду приходится столкнуться совсем с другим миром. В нём ощущение жуткого, зияющего чернотой инферно, запредельного неравенства, его вечности и неизбывности, по мере того, как Россия будет двигаться в будущее, по моему мнению, будет только нарастать и станет одним из главных лейтмотивов нового литературного процесса.
Всё новые и новые жаждущие сердца родившихся сильными будут обращаться в поисках ответа на вопрос «Почему так?»
Но право подлинного ответа будет дано далеко не всем. Его надо завоевать, выстрадать, заработать, отстоять. Каждый Творец ведет бой с миром за право говорить с ним от своего имени, за возможность не раствориться в этом мире, за чудо остаться собой… И только поэт, уже отстоявший Себя, сумеет написать так:
Небо – это тоже чьё-то поле,
А не только вешалка для крыл.
Русь моя, мозоли на мозолях,
Пашет небо, не жалея сил.
…
И каким бы горьким хлеб наш не был,
Ничего сытнее в мире нет!
Потому, что наше поле – небо!
Остальное – суета сует.
Это не смиренная молитва монаха о вечном небе и вечной земле, которым никогда не встретиться в одном сердце! Но это и не безумие богоборца, мечущего в небеса молнии и проклятия. Это в высшей степени серьёзная, но и задорная притча землепашца о его небе, о его отношениях с вечностью, уважительная, но без покорности, дерзкая, но без нахальства.
Словом, перед нами та самая народность поэзии, коей днём с огнём не сыскать уже и у иных маститых, не говоря уже о более молодых...
