Текст книги "Зона"

Автор книги: Гайда Лагздынь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Какая трудная у вас работа! Потому и давление не спадает.

– Давление? – не хотела Варвара рассказывать этим больным женщинам, что с давлением ей помогла администрация школы. Это никому не понять да и не нужно понимать.

То ли записка подействовала, то ли лекарства делали свое дело, но давление вдруг нормализовалось.

Варвара Александровна неторопливо вышла из школы и направилась в сторону вахты. Ее догнал Хлебов.

– Вы домой? – спросил ученик.

– Домой.

– А когда в отпуск? – голубые девичьи глаза Хлебова налились грустью. Варвара и раньше замечала, что на уроках Хлебов стал вести себя иначе. Он не стремился высказываться, чтобы продемонстрировать свои познания по предмету. И даже порой молчал, хотя знал материал. Стеснительность – вот, пожалуй, то новое, что появилось в поведении Александра.

Некоторое время Варвара и ее ученик шли молча.

– Хлебов, а вы скоро освобождаетесь? – спросила Варвара, не зная о чем вести разговор. Сама подумала: – Личное дело знаю, все в тетради рабочей записано.

– Еще пятьсот семьдесят три дня и один час. Это скоро и не скоро. Варвара Александровна, а когда вы в школе будете в последний раз?

– Вот еще три экзамена, с двадцать пятого в отпуск.

– Значит, двадцать четвертого придете?

– Приду, надо аттестаты заполнить, а на вручении не буду.

– А как же? – растерянно проговорил Хлебов.

– Как-нибудь переживете. У меня путевка в дом отдыха с двадцать третьего, решила съездить.

– До свидания. Значит, я вас еще увижу!

Через несколько дней, подходя к вахте, Варвара снова увидела Хлебова. Он вырос словно из-под земли.

– Я вас жду! – сказал Александр и протянул Варваре письмо. – Прочтите, пожалуйста, вечером. – Хлебов резко повернулся и побежал в сторону своего сектора.

– Вот тебе и локальные зоны, – подумала Варвара, – а проход, вроде, и возможен. Вечером вскрыла конверт, прочитала послание:

«Добрый вечер, Варвара Александровна!

Пишу вам в первый и, вероятно, последний раз. Возможно, вы индифферентно отнесетесь к моему письму, но я все-таки решил высказать на сей раз все, что не мог сказать в вашем присутствии. Тем более, что занятия кончились, и вы на длительный срок покинете эти презренные пенаты. Вручаю вам это письмо почти в последний день, ибо, получив подобную эпистолу несколькими месяцами раньше, вы наверняка восприняли бы ее аллегорически, то есть усмотрели в ней определенную тенденцию, которую подозревают многие люди, имеющие какое-либо отношение к пенитенциарной системе. Мое же письмо имеет чисто эмоциональную основу, и мне хотелось бы, чтоб оно было воспринято так же искренне, как и написано. Конечно, очень трудно излагать на бумаге все, что чувствуешь и ощущаешь, но я все же попытаюсь передать то чувство, которое владело мной все эти месяцы. Вы знаете, что я почти четыре года провел в «крытой тюрьме». В конце ноября прошлого года меня перевели в этот лагерь, и первой женщиной, которую я увидел, были вы. Не знаю, может быть, ваша импозантность произвела на меня первое глубокое впечатление, только после этого меня почему-то стало тянуть в школу. Я начал почти каждый день приходить, заглядывать в классы, надеясь просто лишний раз увидеть вас. Получив разрешение посещать ваш класс, я был счастлив впервые за последние годы. Я с огромным наслаждением ждал ваших уроков и с каким-то благоговением созерцал, как вы проводите урок. Прошу вас, только не поймите это превратно. Просто мне было приятно видеть вас, сознавать, что есть вроде бы обыкновенная и вместе с тем необыкновенная женщина, которая так проста в обращении с людьми. Нет, это не лесть, не комплимент вам. Действительно, когда я встречал вас, то только от одного взаимного приветствия у меня сразу светлело на душе, и от лагерной меланхолии не оставалось и следа. Несколько раз я даже отважился проводить вас до вахты, обмениваясь несколькими ничего не значащими фразами, которые являлись для меня оптимистическим зарядом. И почти каждый вечер я выходил на крыльцо, провожая вас взглядом, как вы уходили домой. Помните, однажды на уроке у вас сильно заболела, закружилась голова? А мне было ужасно приятно сбегать для вас в санчасть за таблетками. Понимаю, что это звучит парадоксально. Но тем не менее это так. Все это время только ваше присутствие скрашивало в какой-то степени мои арестантские будни. Вы были маяком во мраке лагерной жизни, в этом хаотическом нагромождении всевозможных пороков. Правда, однажды чувство мое было низвергнуто вами до ранга утилитарности. Вы, конечно, и не подозревали каким образом. Вы представить себе не можете, насколько одним предложением, вернее, одним словом вы оскорбили мое к вам чувство. Я долго избегал вас, старался не встречаться, я пропускал занятия. Потом понял, что вам несвойственно унижать людей, вы просто были чем-то в тот день сами унижены. Обида улеглась, и я по-прежнему с тайным уважением думал о вас. Я, кажется, многословен. Мне не хочется прощаться с вами, но я прощаюсь. Потому скажу короче. Современные умы утверждают, что любовь – это высший плод на дереве человеческих чувств. Может быть, я и не имею права называть свое чувство к вам именно таковым, но поверьте, мое чувство к вам настолько пиитно, что выходит за рамки обычной вежливости и эстетики поведения. Знаете, я никогда не был женат, хотя в. сентябре мне исполнится уже тридцать три. И если мне когда-нибудь придется связать себя узами Гименея с женщиной, то я страстно желал бы иметь супругой женщину именно такой сердечной простоты и такого душевного склада, как вы. Я благодарен вам за то, что вы такая, за то, что вы излучаете тепло, за ваш благородный характер, да и вообще за то, что вы есть. До свидания. С искренним уважением к вам Хлебов Александр.

P. S. Мы с вами вряд ли увидимся. Если увидимся, мне кажется, что я не смогу к вам подойти, потому что буду испытывать чувство стыда, ведь я еще никогда никому не писал подобных писем. Будьте счастливы! Желаю вам всего, что только можно желать на этой грешной земле».

Прочитав письмо своего ученика, Варвара долго сидела молча. Ей тоже никогда не приходилось получать подобных послании, слышать объяснение в любви, о которых пишут в романах, показывают в кино.

– Конечно, – усмехнулась она, – столько лет без женского общества! Как говорят, «на безрыбье – рак рыба», можно и в козу влюбиться. – Варвара не считала, что способна кого-то взволновать. – А стиль? Весь Хлебов как на ладони! Но цинизма хватило на минуту. – Нет, это письмо не было объяснением в любви. Это было поклонение ей как женщине. Это был крик души мужчины, желавшего любить.

– А верно ли то, что в зоне работаем мы – женщины? – подумала затем Варвара. – Может быть, лучше мужчин привлекать к учительской работе? Да где их столько возьмешь? Нет, нужны женщины-учителя. Женское общество благотворнее влияет на и так грубый образ жизни обитателей этого запретного мирка.

Письмо Хлебова, рожденные им мысли всколыхнули прошлое, которое, как казалось Варваре, безвозвратно ушло в вечность. Жизнь у Варвары складывалась далеко не так, как мечтают в юности девушки. Училась в институте с парнем, привычка быть вместе перешла в привязанность. Вышла замуж, как ей казалось, по любви. Родила двух дочерей, была верна своему первому увлечению. В душе часто поднималось желание поговорить с мужем о чем-то возвышенном, светлом. Хотелось оторваться от земных забот и закружиться в легкомысленном вальсе чистого счастья. Поэтическая натура Вари уводила ее в мир мечты. Малоразговорчивый муж своим постоянным недовольством и требовательностью, даже в самом малом, в пустяковом, гасил светлые Варины чувства. Взвалив на себя всю ношу семейных забот, начиная с магазина и кончая покраской полов в доме, Варвара задолго до сорока убедила себя в том, что она не молодая женщина. В этом помогал ей муж. Не случайно говорят, каков муж, такова и жена. У хорошего – жена молода и красива. Варин же супруг нередко ей выговаривал: – Ты, я смотрю, совсем расплылась?! – Верно, Варвара была чуть полновата, но это ее не портило. Полнота пришла с рождением первой дочери да так и осталась на всю жизнь. Высокая, стройная, с гордой осанкой, она привлекала к себе внимание, не оставалась незамеченной. Мужу было неприятно, что на жену обращают внимание, и будучи эгоистом, тут же или потом, обязательно говорил ей очередную гадость, от которой портилось надолго настроение.

Незаметно для себя Варвара стала избегать быть с мужем на людях. Гордая страстная натура Варвары все же нашла отдушину в этом, казалось, беспросветном ярме. Светлая ее душа выливалась на дочерей. Муж отсутствовал все чаще и чаще. У каждого складывался свой жизненный путь. Все меньше и меньше делалась его зарплата. Разговор о деньгах сводился к одному: «Неприлично говорить об этом». Дети росли, расходы увеличивались. Варвара все больше нагружалась уроками. Материальное положение семьи зависело от ее зарплаты. Когда Варваре предложили перейти в систему образования УВД, она согласилась. За сложность работы с осужденными доплачивали двадцать пять процентов. Но не совсем это явилось причиной ухода из любимой комбинатовской школы, где работала с момента ее основания. Душа Варвары металась, искала выхода. Может быть в другом месте, в другом коллективе что-то изменится у нее? Наивные рассуждения. Но все оставалось по-прежнему. Муж приходил все позднее и позднее, а потом стал ночевать вне дома. Так опостылели Варваре черные проемы окон по возвращению с вечерних уроков. И это окно, глядящее на дорогу, по которой на рассвете идут разгулявшиеся молодые парни. Если бы не дочери, уехала бы куда глаза глядят.

В такие ночи исколесила Варвара все окрестности района, где они жили. С тех пор не стала бояться ни темной ночи, ни черного леса, ни таинственного кладбища.

ЛЮБОВЬ К ОФИЦЕРШАМ

Лето на исходе. Из отпусков возвращаются учителя. В учительской оживленно, коллеги обмениваются впечатлениями. На пороге возникла улыбающаяся Везувия Сергеевна:

– Варвара Александровна, зайдите ко мне!

– Началось, – буркнул Валерий Иванович. – Математика-то с химиком взяли?

– Нет, – отозвалась Мария Ивановна.

– Разве в роно нет неустроенных учителей?

– Везувия говорит, что нет. Опять сентябрь—октябрь кое-как работать. И так каждый год.

– Офицерш поджидаете, – недобро усмехнулся Валерий Иванович. – Вот устроятся на новом месте, начнут работу искать. Тут их Везувия и...

– А мы что, не люди? – вдруг обозлилась литераторша Алла Алексеевна. – Пока мужья учатся, мы стаж нарабатываем. Куда потом попадем? На «точке» не всегда работа по специальности есть.

– Да мы не о том! Мы не против вас лично, но уж очень вы непостоянные кадры. Из учебного заведения, где учатся ваши мужья, считай, с каждого курса по одной, а то и по две жены-представительницы. На пятнадцать учителей – семь-восемь офицерш. Не многовато ли? У вас ни классного руководства, ни лишних нагрузок. А у нас по два класса и непочатый край нагрузок по колонии. Обидно. С вами Везувия, как говорят «вась-вась», а на нас свой характер разряжает. Знает, что давно работаем, никуда не денемся, да и зарплата выше, чем в других школах. В вечерних в городе что сейчас делается? Учителя, как дворняжки, за контингентом бегают, в школу ученика за руку ведут. В детских школах работать – тоже не мёд.

– Вы уехали, на ваше место снова новенькие, – поддержала Валерия Зинаида Кузьминична, – а специфики нашей школы не знают! Конечно, можно научиться через сотню ошибок, но сколько для этого потребуется времени и сколь несовершенна будет эта деятельность?

– Ну целый философский трактат! – прервала пылкую речь Мария Ивановна. – А все-таки, что это за любовь у Везувии к академшам? Наверное, как бывшая офицерша. Да и в гости есть к кому сходить.

– Еще бы! – откликнулся Валерий Иванович, – общество-то избранное. У нас работают жены не младших офицеров. И гости у них – высшие чины. Шутка ли?

– Это правда, – согласилась Алла Алексеевна. – С нашими мужьями и иностранцы учатся, в гостях бывают. Мой в этом году полковником станет.

– Алла, а куда получила назначение Маргарита?

– На Север. Иван-то ее теперь командиром полка будет, обещала письмо прислать, как устроится.

– Общее пришлет или персональное директорше?

– А кто ее знает. Везувия у них часто в гостях бывала. Наверное, два. Знает же, что от везувинского и строчки не перепадет!

– Хватит вам языки по-пустому точить. Пошли комплектованием заниматься, с новенькими беседовать! – сказала Варвара, входя в учительскую.

– Пошли, пошли, – подхватила Мария Ивановна. – Последний разочек – и на пенсию.

– То-то я смотрю вам не терпится иксы с игреками вырисовывать! – засмеялся Валерий Иванович. – Прощальный вальс логарифмам закатите?

Шагая по зоне к подшефному отряду, Варвара анализировала только что состоявшийся разговор в кабинете директора школы.

– Варвара Александровна, мы тут посоветовались с завучем и решили вам в этом году дать еще и химию, – голос директорши звучал ласково-спокойно, даже чуть просяще. – Дело в том, что преподаватель химии, как вам известно, уехала, а новенькая – молодая, может вести только биологию. Вы же учитель опытный, кстати, раньше в другой школе вели химию. В дипломе у вас значится: преподаватель химии и биологии.

– Везувия Сергеевна, мне бы не хотелось. С реактивами большие трудности. Пусть одна биология. Сколько будет.

– Что вы! Это очень маленькая нагрузка. У вас же дети! Вы уж не откажите нам в просьбе. Видите, какое положение. На экзамене вы вместо Галины Васильевны отлично справились. Досталось вам, это мы понимаем и оцениваем.

– Ну и что ж! Химия так химия! – решила про себя Варвара. Мягкая натура ее не могла устоять перед просьбой. Тут она была безоружна. – Этот предмет я тоже люблю, особенно органическую химию. Только зачем нужно было брать еще одного учителя?

Если бы Варвара знала, что задумала Везувия, то никогда бы не согласилась.

НИНА НИКОЛАЕВНА

– Ой, Везувия Сергеевна, – запела Елена Егоровна своим елейным голосочком, – паричок-то вам как идет! Больше сорока и не дашь!

– Что вы, Елена Егоровна! Разве париком здоровье поправишь? Год бы этот дотянуть. Муж и то говорит: «Везунчик, ты совсем замотанная!»

– В мохер! – буркнула Нина Николаевна.

Везувия не расслышала или сделала вид, что не расслышала. Но через минуту объявила:

– Нина Николаевна, я к вам на урок собралась.

Нину Николаевну нервно передернуло. Схватив тетрадь с планами, старая учительница поспешно направилась к полке с классными журналами.

– Пойдемте!

Учащиеся поднялись из-за столов, приветствуя вошедших.

– А вы что-то к нам зачастили, – бесцеремонно высказался Иванов, – обществоведение подучиваете? – но заметив волнение учительницы, осекся. Директорша расположилась за последним столом, вытеснив двух учащихся, раскрыла тетрадь и застрочила.

Прерывающимся от волнения голосом Нина Николаевна начала объяснять урок. Учительница вычерчивала на доске схемы, объясняла по таблице. Тема урока «Прибавочная стоимость». Очень торопилась. Материала много, а времени мало. Все хотелось рассказать старой учительнице, все разъяснить до мелочей.

Время бежит неуловимо быстро, минута за минутой. Сколько было таких минут, часов в жизни Нины Николаевны? За плечами – целая жизнь. Трудное детство, война, отнявшая мужа, потом смерть взрослой любимой единственной дочери. И сейчас ежечасно волнуется за судьбу двух внуков, живущих вдали при новой матери. Несладкая у Нины Николаевны жизнь, полная тревог, бесконечных забот. Будучи на пенсии, снова пошла работать в школу. Так хочется еще пожить любимым делом, да и внукам помочь встать на ноги.

– Вот еще запишите, ребята! – обращается Нина Николаевна к учащимся, но звонок, неумолимый звонок извещает, что запись придется сделать на следующем уроке. Жар охватывает голову, сжимает сердце.

– Опять на уроке не успела закрепить новый материал! Ну просто беда! Как только Везувия на уроке, делаюсь несобранной, размазней да и только! – сокрушалась Нина Николаевна в учительской. – Такой тяжелый год выдался, третий месяц проверяют и проверяют. То директор, то завуч. Не подхожу, так бы и сказала сразу!

– Это вы-то не подходите? – засмеялась молодая офицерша. – Я у вас несколько раз была на уроках. Мне нравится, как вы учите. И обращение, и манера, и метода у вас хорошие, не говоря уж о знаниях. Долго мне до вас тянуться!

– Историю у нас ребята знают, – поддержала новенькую Зинаида Кузьминична. – В вопросах философии разбираются. Даже этот Зураб Гогитидзе с удовольствием глаголит о проблемах бытия. А раньше как с ним мучались?

– Когда вы на уроке, совсем другое дело. Я работаю в нормальных условиях. Знаю, что не будут терзать, к ерунде привязываться, из мухи слона выращивать. – Нина Николаевна кивнула в сторону директорского кабинета.

– Нина Николаевна, а чем вы не угодили директору?

– Мария Ивановна, вам ли не знать? А вы чем не угодили?

– Я – другое дело, когда начинала работать здесь, долг назад попросила, дура деревенская. Ведь есть поговорка: «Деньги – не рыжики и зимой растут». Заработала бы. А вы-то чем?

– Будто не знаете, что не голосовала за звание «Отличник просвещения» для Везувии, – усмехнулась Нина Николаевна. А кто еще не голосовал? Варвара. Она тогда на больничном была. Варвара бы не позволила совершить произвол, превратить вас в послушное стадо баранов. Вот ее и бьют и плакать не дают. Совсем учительницу затиранили, до психоприемника решили довести? Одна против ханжества пошла.

– Вот пошла и пусть терпит, – возникла Елена Егоровна. – И вы, Нина Николаевна, терпите. Варвару еще на педсовете поддержали! К ней да к вам и ходят на уроки, а мы, как видите, без волнений живем. Вы – наша передовая.

– Хороша передовая в мирное время! Вы, Елена Егоровна, страшные вещи говорите. Неужели так и думаете?

– А что мне теперь делать? Я председатель месткома, должна работать в контакте с начальством.

– У вас не контакт, а негласный сговор террористов. Соберете тройку: вы, завуч с директором во главе и бьете, бьете учителя, да все по голове норовите, по нервным клеткам. И самое страшное, что оформляете в рамках законности, протокольчики строчите. Две подпевалы при одной запевале. И откуда вы такие в наше время? Везувия – вообще не наш человек, не советский. Я как старый член партии не боюсь об этом сказать. Последний год работаю в школе. Старая я, на седьмой десяток пошло. Но помните мое слово; сор, который вы развели, скоро будет, возможно, вместе с вами выброшен через порог.

В учительскую вошла Варвара Александровна.

– Нина Николаевна, что с вами? На вас лица нет! Что случилось! На уроке опять были? Я сейчас таблеточку вам дам, зелененькую. Очень хорошая таблетка – элениум. Чудесное средство, но часто нельзя пользоваться, перестает действовать. Хорошо успокаивает. Возьмите все. Мне теперь другие выписали.

– Милая Варя! Добрый мой человек. За что вас и люблю. Да все вас любят! Кроме, пожалуй, Елены Егоровны. Это у ней от зависти. В последнее время жизнь у Елены не получается, все косяк-наперекосяк. Сама виновата, с пути сбилась.

– Знаете, Нина Николаевна, вы уж слишком перехватили. – Елена Егоровна соскочила с дивана. – Вот сейчас пойду и... и...

– И доложу директорше, что меня обижают, – продолжила Нина Николаевна фразу, начатую Еленой. – Соберете тройку свою, вызовете меня на «ковер» и начнете прорабатывать, что митингую?

– Только посмейте, – чеканя каждое слово, сказала Варвара. – Я давно в райком зайти хочу.

– И я, – негромко добавила Мария Ивановна. – Такие сложные проблемы решать надо, в связи с особым составом учащихся, а вся энергия вашей тройки направлена черт знает на что! Какая-то мышиная возня вокруг кормушек. Развели бабство!

– Таких отличных специалистов беречь да беречь надо. Такие кадры для данной системы, – как бы продолжая думать вслух, сказала Алла Алексеевна.

– Да и молодых учителей растить надо, поддерживать в начинаниях, – не удержалась чаще помалкивающая Зинаида Кузьминична. – Из хороших специалистов делаете троечников, равнодушных приспособленцев. А здоровье-то как наше гробите? Не от уроков часто устаешь, хотя работа с таким контингентом – не сахар, сама знаешь, – обратилась Зинаида ко все еще стоявшей месткомихе. – Просто диву даешься, – все распалялась географ, – была Везувия одна, потом завуч запела с ней дуэтом, а потом и ты – в трио включилась? Звук металла на груди не терпится услышать? А ведь отличницей стала Везувия, не ты. Неужели не понимаешь, что тобой прикрываются, тебя используют, что так нельзя? Пора тебе, Елена, одуматься!

– Правильно вы говорите, Зинаида Кузьминична! – отозвалась молчавшая всегда Валентина Егоровна. – Вот я пришла сюда из детской школы, стаж маленький, желание работать большое. Так мне хотелось стать хорошей учительницей. А стали придираться, по мелочам изводить, махнула рукой. Сначала ругали за дело, но было не обидно. Потом отстали, стали не замечать моей плохой работы. Думала уйти, дети маленькие, муж заочно учится, зарабатывает мало, квартиру получили. Здесь побольше платят. А если молчишь да поддакиваешь – и совсем хорошо нагружают часами. И не смотрят, как ты там в классе работаешь. Учишь или так язык чешешь. Чтобы хорошо дать урок, надо к нему хорошо и подготовиться! – Валентина залилась краской. – Вы не считайте, что я только о деньгах думаю. Обидно за хороших учителей. Трудно вам, Варвара Александровна, кое-как вы не умеете и никогда не сумеете, да и Везувии Сергеевны потактичнее. Она вам и не прощает. И Нине Николаевне тоже. Услышит это директорша, что делать будем? – вдруг спохватилась Валентина Егоровна.

– Если там, услышит. У ней дырка в стене и воронка в шкафу! – хохотнул Валерий Иванович.

– Узнает, – спокойно сказала Мария Ивановна. Елена Егоровна пулей вылетела из учительской. – А вот и почтовый голубь полетел.

– Нет, вы только послушайте, как разговорились! – снова оторвалась от тетрадей Алла Алексеевна. – Разоткровенничались вслух.

– А мы что, не люди? Оценить себя по-людски не можем? – Валерий Иванович поднялся и пошел пить воду из графина. – Скоро 8 марта, праздник. Значит, избиения ждите на днях. Готовьтесь!

– Мы и так готовы, – хмыкнула Мария Ивановна. – Всегда перед праздником испортит настроение. Придешь домой и вся трясешься как в лихорадке. Что за манера у Везувии? Комок злобы, а не человек.

– Радуйтесь! Весна на двор ступила. Дачный сезон начинается, некогда ей будет в школу приезжать.

– Вот высказалась на педсовете и терпи! – думала Варвара над словами Елены Егоровны, шагая по безлюдному полю.

Это совместное совещание учителей с начальниками отрядов в конце первого полугодия Варвара Александровна и ее коллеги запомнили надолго. В своем выступлении директор школы подвергла критике как всегда облюбованную кандидатуру. Такой фигурой на этот раз была Зинаида Кузьминична, географ по специальности, женщина с внутренней культурой и огромным тактом. Муж Зинаиды летчик-испытатель погиб, и она одна растила сына и дочь. Работая в колонии не один год под начальством Везувии, сохранила независимость в своих суждениях. Она была ровесницей директорши, но, несмотря на возраст, оставалась стройной и красивой. Все это, а особенно ее вид, хороший цвет лица, чего не было у Везувии и к чему она стремилась все время через косметические кабинеты, раздражали директора. Давая оценку работе учителей за полугодие, в адрес Зинаиды Кузьминичны Везувия неожиданно бросила:

– Вы плохая учительница, предмет свой не знаете, отстали в знаниях, с классом не работаете, воспитательную работу запустили.

Зинаида сидела опустив голову, сгорая от стыда. Ведь присутствовали все начальники отрядов, политотдел колонии. Спорить? Бесполезно да и некрасиво. Оправдываться? Она не считала нужным, трудилась, как могла, добросовестно, предмет свой знала. Зинаида молчала. Вот тут-то Варвара и не выдержала. Попросив слово, впервые публично пошла в атаку. Она говорила о тех задачах, которые им приходится решать, о роли учителя, его авторитете. В конце выступления открытым текстом вышла на директоршу:

– Везувия Сергеевна, я вас не понимаю. Учителя у нас трудолюбивые, знающие, владеющие методиками, причем своими, особыми для этой системы. Пора начинать обобщать их опыт. Мы часто бываем друг у друга на уроках, да и стены в классах тонкие, хочешь, не хочешь – услышишь! Вы как администратор так действуете на коллектив, что последние испытывают чувство постоянной вины. Люди начинают думать о своей неполноценности, о своей профессиональной непригодности для работы в других системах народного образования. Поэтому и не дают вам должного отпора. Вы факт порой высасываете из пальца. Сами же часто не правы и нарушаете законность. Странно вы себя ведете.

Совещание на этом не закончилось. Когда начальники отрядов покинули школу, Везувия отменила занятия для продолжения разговора. Директорша думала утопить возникший бунт в Варваре, обвинить ее в умышленной лжи на администрацию школы, но просчиталась. Варвару поддержали многие учителя. Особенно резко выступил Валерий Иванович. Он так и сказал:

– Пора с диктаторством кончать! Не мешайте нам работать, а мы не будем мешать вам отдыхать!

Много было высказано в адрес директорши – Ольгой Петровной, председателем местного комитета школы, в котором, кроме председателя, не было ни одного члена. Протокол разговора никто и не думал вести, да и «сор из избы» не понесли дальше. После этого совещания Везувию как подменили. Она была сдержана и ласкова. Все радовались тому, что здоровая критика подействовала правильно и успокоились, забыв про то, что, как у пантеры под мягкими подушечками, у Везувии таятся когти.

И вот Ольга Петровна не стала председателем месткома, так как по сокращению штатов приказом по роно была переведена в детскую школу в группу продленного дня. В колонии не оказалось достаточного количества неграмотных осужденных, чтобы иметь начальные классы. Ольга ушла, а через десять дней такой класс был открыт. Учителем стала работать новенькая – жена военнослужащего. Председателем месткома под напором Везувии выбрали Елену Егоровну. Валерия Ивановича во втором полугодии тоже наказали: еле наскребли ставку. Зато в школе появились новые совместители – почасовики-бегунки из жен военных. Валерия держали, как невесело шутили учителя, «в черном теле». Не пошла ему впрок история с фотографированием. И вот опять закрытый бунт.

Волнение, охватившее учительский коллектив, о котором узнала Везувия, не на шутку встревожило директоршу. Она привыкла сама причинять людям боль, наслаждаться этой болью.

– Как эти, не видящие в жизни ничего, кроме этих лагерных стен, учительши, посмели говорить такое?

– Вот и посмели, – ответил ей внутренний голос.

– Сама хороша, травлю и травлю эту пару паршивых овец. Вдруг и вправду пойдут в райком? Начнут копать. Копнут, а дальше? Вдруг выкопают? Чего? Что выкопают?

– Как что? – внутренний голос стал жестким. – Забыла кто ты? Вспомни и то, что было четыре года назад!

– Такое разве забудешь? – Везувия кулаком ткнула себя в лоб. – После этого ты еще больше стала психовать да куражиться над людьми, – травил Везувию внутренний голос.

– Да заткнись ты, совесть! Нет тебя у меня. Я им завидую и мщу. Я ненавижу их и их дела!

А что было четыре года назад? Серая «Волга» плавно скользила по асфальту. Чувство собственного достоинства поднимало Везувию в собственных глазах. Все у нее есть: муж, дети. Сын в военном училище. Дочь медицинский заканчивает, есть внучка. Отличная дача. Шутка ли, своя «Волга». А как она досталась? Везувия презрительно усмехнулась. – Дуры эти учительши, клюнули. Меха захотели. А эта, из отдела кадров, «мне серого каракуля на шубу», – Везувия желчно рассмеялась. Она любила во время поездок вслух вспоминать истории, о которых не решилась бы никогда рассказать. Наедине с собой была откровенна: душа просила выговориться.

– Как ловко она тогда их провела? На денежки лопоухих учительниц сделала оборот, а через месяц вернула, сказав, что не было, мол, на той азиатской станции шкур. А в другом месте – дорого. Да мало ли было дел? Никто не удивляется, что есть «Волга». Муж – офицер, служили в Германии, что-то привезли. Мало еще везли. Никто не знает, что с моим дураком Колькой и «Москвича» бы не купили. Больно уж правильный.

Невеселые мысли омрачили разрумянившееся лицо Везувии. Взглянув на дорогу, криво усмехнулась:

– Ишь, руку поднимает, думает посажу. Нужны мне его ножки на ковровой дорожке. Это не «Москвич», хватит, наподвозилась. В былые времена не гнушалась и у вокзала поторчать. Рублишко, два, так и пятерку нащелкаешь, а то и десятку. Теперь времена другие, положение не позволяет. Но поравнявшись с голосующим на дороге, не вытерпела. Широким жестом распахнула дверцу машины, и элегантный мужчина оказался рядом с Везувией.

– Добрый день! – сказал незнакомец. – Как мило с вашей стороны не проехать мимо. А то хоть прямо вой, на станцию надо.

– Вам не повезло. Еду на дачу, скоро сверну на проселочную.

– На дачу? Не пригласите? – Везувия удивленно взглянула на незнакомца. Последний представился:

– Анатолий Ефимович, уполномоченный контрразведки. Вам шлет привет Миклаш! Осторожно! Здесь такое движение!

Руки Везувии судорожно сжали баранку, пальцы побелели так, что стали наливаться синевой.

– Это не я, – еле выдавила из себя Везувия, – я думала меня забыли. Старая я, семья, дети. Какой из меня деятель? Все в прошлом. Как разыскали...

– Хороший деятель, с нужными для нас чертами характера. Да уж, замаскировались, но...

– Что я могу? Я уже ничего не могу и не хочу.

– Можете и многое... для нас. Для вас – это сущие пустяки. Побольше болтливых жен военных слушателей, каких знаете. Не мне вас учить. У вас прекрасные данные, вы уже идете по этому пути, только информацию не знаете куда деть. Остановите машину. Я вас найду.

 И новый знакомый пересел в другую, стоявшую на дороге.

На обочине асфальта застыла серая «Волга». Казалось, что шофер, устав от долгого пути, отдыхает, откинувшись на мягкую спинку сидения. Солнечный день сменился сумерками. И только тогда машина развернулась и на бешеной скорости помчалась в сторону города, словно за рулем сидела не женщина, а сам дьявол.

Чернявая немолодая женщина с восточными чертами лица в блестящем полосатом платье национальной расцветки стояла посреди двора перед входом в зону. Из проходной вышла Везувия.

– Никак Калифа? – всплеснула руками чернявая женщина, всматриваясь в лицо Везувии, – Не узнаешь? Я – Саида, подружка детства, прислужница твоя. Ну, всмотрись же лучше? – говорила она на своем языке. – Сын у меня тут, в охране служит.