Текст книги "Зона"

Автор книги: Гайда Лагздынь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Annotation

В книге «Зона» рассказывается о жизни номерного Учреждения особого назначения, о трудностях бытия людей, отбывающих срок за свершенное злодеяние, о работе воспитателей и учителей, о сложности взаимоотношений. Это не документальное произведение, а художественное осмысление жизни зоны 1970-х годов.

Гайда Лагздынь

ЗА ЗАПРЕТНОЙ ЧЕРТОЙ

ВАСИН

ГРОМОВ

ВСЕ ТОТ ЖЕ ВАСИН

КУДРЯВЦЕВ

ДЕТУРОВ

ХЛЕБОВ

ГУСЕВ

ГОГИТИДЗЕ

В УЧИТЕЛЬСКОЙ

ВАЛЕРИЙ ИВАНОВИЧ

МАЙОР ПЕТРОВ

МАРГАРИТА ВАСИЛЬЕВНА

ВЕЗУВИЯ СЕРГЕЕВНА

ВСЕ ТОТ ЖЕ ГУСЕВ

АГИТБРИГАДА

СТОЛКНОВЕНИЕ

КРИЗ

ЛЮБОВЬ К ОФИЦЕРШАМ

НИНА НИКОЛАЕВНА

ЧЕРНЫЕ ТУЧИ

ПОСЛЕДНИЙ ЭКЗАМЕН

РАСПЛАТА

И СНОВА ЗОНА

Об авторе

notes

1

2

3

4

Гайда Лагздынь

ЗОНА

ЗА ЗАПРЕТНОЙ ЧЕРТОЙ

Толстые блестящие, словно покрытые черным лаком, птицы, лениво склевывая белесовато-красных земляных червей, неторопливо разгуливали по свежеперепаханному полю.

– Вот и осень. В путь-дороженьку собираются! – подумала о грачах Варвара, энергично шагая по утоптанной до асфальта тропинке через зеленую луговину, мимо говорливо тарахтевшего трактора. – Весной вернутся – одни только носы торчать будут, как у моих подопечных.

Оранжевый диск солнца выплывал из-за горизонта, перекрашивая все в другие тона. – Ну и выдалась нынче осень. Лету красному не отцвести. Теплынь-то какая! – улыбнулась Варвара, любуясь красками рождающегося дня. Память неожиданно выдала такой же ясный осенний день. Случилась та история примерно за месяц до Октябрьских праздников. За плечами у Варвары был уже большой педагогический опыт. Но из-за специфики новой работы не все складывалось сразу и гладко и складно.

В перемену к учительскому столу подсели двое.

– Варвара Александровна, – попросил один из восьмиклассников, – принесите, пожалуйста, флакончик одеколона для бритья, ради скорого праздника.

– Что вы! – вспыхнула Варвара, – в нашей школе это не положено.

– На «малолетке» учителя приносили, – нагло врал другой. – Значит, принесете?

– Нет. Я этого делать не стану.

– Ну смотрите! – пообещал первый.

Через несколько дней этот «ну смотрите» появился. Во время урока кто-то вызвал Варвару в коридор. В вестибюле школы было пусто. Из-за шторы выскочил незнакомый паренек. Нашивки с фамилией на одежде осужденного, как и номера отряда, не было. Парень распахнул ватник, и Варвара увидела небольшой нож с узким острым, напоминающим жало змеи, лезвием. Все произошло само собой. Неожиданно для себя схватила незнакомца за шиворот и толкнула к двери.

– Сейчас же уходите, – глухо выдохнула из себя Варвара. Вернувшись в класс, не смогла сдержать себя, разбушевалась: – Мы распинаемся, уму-разуму учим, а они? Будто я не знаю, что такое, нож. Его дружки здесь сидят, так и передайте шпагоносителю кухонного инвентаря, динозавру двуногому, – вымирающая он форма жизни. В классе молчали. Те двое, что просили принести одеколон, не поднимали на Варвару глаз. Потом уж она поняла, что этот «ну смотрите» только исполнитель чей-то воли – «шестерка». Он мог свободно ткнуть ножом, если бы был дан на то приказ «авторитета» Варвару просто пугали.

После, как потом шутила Варвара Александровна, «испытания страхом» стала тверже ходить по зоне. А познав законы этого мирка, позволять себе и шутки. – Да! Острое слово, незапачканная репутация, честность, справедливость, доверительность по отношению к лицам, лишенным гражданских прав по суду, – должны быть в арсенале работающих по перевоспитанию! – думала Варвара, шагая сейчас по знакомой тропе в сторону сокрытого от людских глаз заведения под номерным знаком – в сторону ИТК – исправительно-трудовой колонии усиленного режима.

На путях железнодорожной ветки как всегда стояли товарные вагоны. Их Варвара заприметила еще издали.

– Хорошо, что не цистерны с кислотой без переходных площадок. Шагай тогда в обход чуть ли не целый километр.

Вагоны нервно двигались, гремели металлическими буферами.

– Паровоз цепляют, – заспешила Варвара, – успею. Она ухватилась за поручни, подтянулась на руках, быстро перемахнула площадку. Вагоны медленно двинулись и неторопливо поплыли в сторону ТЭЦ, увозя уголь. Но Варвара уже стояла по другую сторону состава.

– Опять вы нарушаете дорожные правила! – сильный мужской голос принадлежал высокому худощавому офицеру.

– А вы, товарищ Вахин, разве не нарушитель? Сюда же направляетесь! – не растерялась Варвара.

– Пойман с поличным! – засмеялся замполит, – каюсь, Варвара Александровна, привык напрямую ходить, что со мной поделаешь!

 Начищенные пуговицы кителя горели выпуклыми золотыми медальками. Солнечные зайчики, отскочив от широких дверей, обшитых блестящей жестью, ползущих вагонов, запрыгали по майорским звездочкам, скользнули по лакированному козырьку офицерской фуражки.

– А почему бы вам, Варвара Батьковна, не ездить до зоны автобусом? – уже серьезнее спросил замполит.

– А мне напрямую тоже удобнее. Если между сменами ухожу домой, экономлю целых четыре часа! – смешливые нотки не покидали Варвару.

– Ну-ну, экономка. На занятия не опоздайте! Хотя? – Вахин взглянул на часы, – еще успеете. А я вот с дежурства.

– ЧП?

– Да нет, – уклончиво ответил замполит, – по графику выпало.

– Юрий Петрович, двигается! – Варвара кивнула головой в сторону моста. – Цистерны ползут, не пришлось бы под вагоны нырять.

– Это уж никуда не годится!

– Наши юркают, – улыбнулась Варвара.

– Юркают... Вот вашим от наших, совершенно серьезно, строгое предупреждение делаю. Так и передайте, лично от моего имени! Взрослые люди, учителя. Юркают! Методический кабинет видели? Доделали! Приходите взглянуть! – выкрикнул Вахин, перепрыгивая через рельсы под самым носом лупоглазого паровоза.

Вышагивая свои оставшиеся два километра, Варвара думала о Вахине. – Ответственный человек – Юрий Петрович. С личным временем не считается. Лишенные прав по суду зеки, как их именуют в народе, уважают замполита за справедливость и прямоту. Парадокс! Сами переступили закон, а хотят от других честного к себе отношения? – мысли ползли неторопливо. Дорога длинная, ничто не отвлекает, – Золотые у Вахина руки, да и голова – не медь. Действительно «единство формы и содержания», – последнюю фразу Варвара произнесла вслух. Она любила разговаривать с деревьями, с птицами, сама с собой, когда вокруг безлюдно. – Надо обязательно заглянуть в методический. Только сегодня не получится. Трудный день, две смены – ни окошка, ни форточки, уроки подряд. Еще совет воспитателей. А вот завтра непременно зайду. И снова мысли, набегающие одна на другую. – Посоветоваться бы тогда с Юрием Петровичем, может быть, не произошло и другого случая? Так нет! Решила, что «сами с усами», не первый год в школе! А не учла того, что в этой системе проработала всего-то пшик!

Случилось это примерно месяцев через шесть после «испытания страхом». Как-то на воспитательном часе шел разговор о красоте рук человеческих: о красоте стекла в руках стеклодувов, о красоте дерева в руках резчиков, о рабочей красоте разных профессий. Шел разговор о том, что может делать человек, любящий свою работу.

– А сколько безымянных художников! – воскликнул Сумочкин. – Вы бы посмотрели, что у нас на зоне ребята делают. А оперу не напишете?

– Какую еще оперу? – не сразу поняла Варвара. Но уяснив, что дело идет об оперативном работнике, рассмеялась. Познать человека, которого тебе поручили воспитывать, а тем более перевоспитывать, который формировался многие годы в чужеродной среде, дело нелегкое, порой невозможное. Если человек доверяет, открывает душу, то надо войти в его мир, понять, помочь. Руководствуясь этими принципами, Варвара и дала согласие взглянуть на то, что «делают на зоне».

Через день Сумочкин принес два кольца и медальон. Вещицы действительно были неплохими. Эти поделки, особенно медальон, были оценены по достоинству. Потом уже, на классных часах, Варвара показывала учащимся изделия хохломских художников, изделия из стекла, приносила дымковскую игрушку, проспекты с выставок, все то, что продается в магазинах художественных промыслов. Для чего? Для того, чтобы умалить роль местного кустарного поделывания, так как в промышленной зоне, где работали осужденные – «безымянные художники», чтобы добыть кусочек цветной пластмассы, кусочек цветного металла, приводили порой в негодность ценное оборудование. Но это было потом. А тогда?

На другой день после смотра «что делают на зоне» Сумочкин принес книгу и предложил Варваре дома почитать. Если бы она была поопытней да побольше знала о местных делах, все было бы иначе. Но она об этом тогда не думала. Удивило только то, что книга, при ее объеме, была легковесной. А еще заметила, когда книга легла поверх классного журнала, как у Кудрявцева перехватило дыхание. В учительской, сев за свой стол, Варвара раскрыла книгу и вспыхнула. Листы по центру были аккуратно вырезаны в виде прямоугольника. В пустом пространстве лежали два пакетика. В одном – медальон, в другом – бумажка достоинством в сто рублей и записка. Варвара с ужасом запихнула все, кроме записки, обратно.

– Что делать? Идти к Шурбинскому? Сегодня он ДПНК – дежурный помощник начальника колонии. Но стоит ли? Этого, как называла про себя Варвара, солдафона, надо самого еще воспитывать. А может быть он и прав? Здесь так и нужно работать? Выталкивать за дверь, кричать, неуважительно обращаться с осужденными? Но когда зло порождало добро? В комбинатовской вечерней школе все было иначе. Не надо было думать о двойном значении слова, можно было угостить учащегося конфетой. И это не расценивалось как преступление, а было нормой отношений между людьми. И, вообще, там было все по-другому. Жаль, что Юрия Петровича нет в зоне. Вернуть книгу и как можно быстрее! – мгновенно созрело решение.

Сумочкина в классе не оказалось. Его отпустила учительница литературы в санчасть. И тут Варвара вспомнила, как перехватило дыхание у Кудрявцева. Значит – в курсе.

– Кудрявцев, срочно найди Сумочкина! – строго приказала Варвара.

Быстрее молнии свершилось остальное. В пустом классе Варвара выговаривала Сумочкину:

– Зачем вы втягиваете меня в свои дела?

– Что вы! Обижаете. Вы меня неправильно поняли. Медальон мой подарок, как учителю от ученика. А деньги? Разве трудно разменять? – наивно уверял Варвару Сумочкин.

– Нетрудно. Но деньги в зоне иметь не положено. Да и что на них можно здесь купить? – недоумевала тогда про себя Варвара. – В ларьке на наличные же ничего не продают? Правда, и на два рубля в декаду, выписанных из заработанных денег, не разгуляешься! Табак, спички, тетради, конверты, маргарин, конфеты-сосульки...

– Простите, Варвара Александровна. Я вас уважаю, но думаю...

– Думать надо, например, когда решаете задачи по контрольной. Кстати, у вас опять двойка. А записку я оставлю себе на память, чтобы и мне думалось. Вечером дома Варвара раскрыла рабочую тетрадь, развернула тщательно сложенный лист бумаги.

«Уважаемая Варвара Александровна! Я не хочу на что-то претендовать, но надеюсь, что вы меня поймете правильно. Здесь делают вещи, которые не стыдно показать людям: чеканка по металлу, рисованные портреты, выжигания по дереву, украшения. Если вас это интересует, напишите мне таким же манером, а я тогда напишу вам что к чему. Уверяю, грелки со спиртным, бутылки – отпадают. Слишком грубый товар. Конспирацию гарантирую лично. А с шуриками у меня ничего общего нет. Этого способа передачи никто на зоне не знает. Что касается меня, так скажу в двух словах: если возникнет из-за меня какая-нибудь неприятность, то я освобождаюсь десятого июля этого года, и вы будете иметь полное право заплевать мне лицо при родственниках. Эту деньгу разменяйте по пятеркам, ну и для солидности купите баночку кофе и пару плиток шоколада, сколько войдет. Предлагать деньги пока не буду. Пишите впрямую, я пойму, все-таки лагерь. Когда будете передавать, книгу положите на стол к стене. Не приносите с утра. День выбирайте сами. Надеюсь, в глупое положение вы меня не поставите?»

– Как истолковал? Какое нахальство! – задыхалась от возмущения Варвара. – Какая уверенность! «Шестерку» надумали из меня сотворить? – Варвара негодовала. – Вот что значит не взвешивать каждое слово, не анализировать каждый свой поступок! Тогда, восемь лет назад, Варвара впервые оценила рекомендации замполита Вахина.

– В глупое положение Сумочкина, конечно, не поставила, – думала Варвара, подходя к зоне. – Этим мало бы что изменила тогда. Но случившееся обострило чувства, заставило более тщательно продумывать каждый свой жест, каждое слово, каждый свой новый начинающийся рабочий день.

За поворотом дороги перед Варварой Александровной возникла знакомая картина: вышки, забор, на котором в несколько рядов тянулась колючая проволока. Запретная полоса – запретка, снова забор. Широкие железные ворота и крошечный домик – главная вахта. Рядом с вахтой – штаб со всем управленческим аппаратом.

У ворот стоял автобус «Служебный УВД». Из него выходили служащие, офицеры, мастера промзоны, учителя.

– Доброе утро, Варвара Александровна! – приветствовали Варвару приехавшие.

– Доброе! Очень даже доброе, ясное! – улыбнулась в ответ Варвара.

– А вы все шагаете? – то ли спрашивая, то ли удивляясь, воскликнул начальник отряда майор Петров.

– Шагаю, Александр Иванович, говорят полезно. Вот и стараюсь. Подошли к проходной, Железные двойные двери раздвинулись, пропустили приехавших и замкнулись, отделив, как говорят осужденные, от «вольного мира». Отдав в окошечко чернявому солдатику пропуска, учителя зашагали по территории мимо жилых секций к одноэтажному деревянному, находящемуся в конце зоны зданию, похожему на длинный барак, как и везде, с железными решетками на крошечных окнах.

После зеленого луга, широкого раздолья вспаханного трактором поля мир за высоким забором показался Варваре особенно неуютным.

– А ведь раньше, – подумала Варвара, – когда только пришла работать в зону, вот тут был сквер, а там – большая клумба. И скамеечки кругом, как в доме отдыха. Даже садовника со спецобразованием содержали. Валерий Иванович, помните, какие здесь цветы росли?

– Было время, – не задумываясь, как будто того и ждал, поддакнул физик. – Красивые цветы росли и «крысятничек» погуливал. Елена Егоровна, где вы? «Крысятничка-то» помните? Вас ведь провожал! – забалагурил физик.

– Кончайте! – вспыхнула Елена, – столетняя история, а до сих пор снится.

– Что за «крысятничек»? Что было? Расскажите! – подхватила разговор любопытная и словоохотливая «второкурсница» Алла Алексеевна. Муж у Аллы учился на втором курсе военного учреждения.

– Да чего там рассказывать. Струсила я. Очень даже струсила, – вздохнула Елена Егоровна. – Секторов тогда не было. Локальных зон тоже. Один общий забор вокруг колонии. Мы с Марией Ивановной шли, как сейчас, по территории. И вдруг нас догоняет голый парень, изо рта пена бьет. Из пузырей бородища чуть ли не до пупка свисает. А сзади толпа из жителей колонии на расстоянии десяти-пятнадцати метров. Мы идем, и «крысятник» идет. Я покосилась на него да как, кинусь бежать к вахте. Вдогонку гогот, свист, улюлюканье. Позорище. Все это вспоминать страшно.

– А почему он голый и пена? – удивилась Алла Алексеевна.

– «Крысятник» он. Тот, кто у своих украл. За это его накормили хозяйственным мылом, да еще заставили вот так погулять.

– А он бы не ел?!

– Попробуй не съешь! Отобьют все внутри и следочка не оставят. Сейчас другие времена, не стало такого откровенного безобразия. От воспоминаний Елена Егоровна даже побелела.

– Вот людоеды! Самим можно человека ограбить, изнасиловать, убить. А как же поговорка: «Вор у вора дубинку украл»!

– То поговорка, а здесь воровской закон не позволяет. Зона, – добавил Валерий Иванович. – Кончаем разговоры, Везувия догоняет! Она сегодня не в духах. Как мегера в автобус влетела.

– Не в духах, а в одеколоне! – пошутила Мария Ивановна, – Небось дома что-то не так, вот и гневается. Значит, будет разгон.

Полная неторопливая Мария Ивановна работала в младших классах, старательно выписывала иксы и игреки, решала пропорции. Бойкие учащиеся иногда спрашивали: «Гражданка учительница, сколько вам до ста лет не хватает?» На что Мария Ивановна спокойно улыбалась и предлагала новый алгебраический пример. Администрация школы изредка ее поругивала. Мария Ивановна была невозмутима. и стойко держала курс на пенсию.

ВАСИН

Узкое школьное окно с рейками, похожими на решетку, смотрело в сторону запретной полосы. Около высокого деревянного забора на веточке тополя весело чирикал серый с черной манишкой воробей.

– Ишь расчирикался! – зло подумал Васин и повернулся к доске. У доски хрупкая на вид учительница бойко объясняла глаголы.

– И эта глаголит, – опять обозлился Васин, вздохнул, стал списывать с доски предложение, не дописав до половины, оросил, отвернулся к окну. – Кому нужны эти глаголы? Что в них толку? Кончится срок, будет мне тридцать пять. «Вся жизнь впереди, надейся и жди».

Воробья на ветке не было, лишь покачивалась тополиная веточка.

– Мне бы сейчас так, – подумал Васин, – вспорхнуть и полететь куда глаза глядят. А куда они глядят? Домой? А где отчий дом?

Невеселые мысли закружили и понесли Васина прочь из колонии, где он отбывал срок, как числилось в деле «затяжное преступление против здоровья трудящихся». – «За тяжкое»... ишь ты! Да этого спиногрыза убить было мало, а я только по косорыльнику крепко двинул! – продолжал злобиться Васин.

– Эй! – толкнул Васина сосед по парте, – очнись! Алла Алексеевна к доске вызывает.

– Не пойду! – буркнул Васин. – Я ничего не понял. На другом уроке отвечу.

– Что тут непонятного? Глаголы совершенного вида...

– Бросьте, Алла Алексеевна. Глаголы, может быть, и совершенны, а Васин – нет. И, вообще, глаголы все, глаголы! – неожиданно вмешался весельчак класса Виноградов. – Давайте лучше поговорим на больную тему. Как там на свободе? Чего новенького?

– Что новенького? – машинально переспросила учительница. – Да, вроде, ничего. Все то же.

– Я ее, эту свободу, год не видел. И еще девять лет не увижу! – добавил Виноградов уже невесело. Прозвенел звонок с урока.

ГРОМОВ

– Я спрашиваю, почему не работаешь?! – гремел начальник отряда Петров. Узловатые пальцы майора нервно перебирали листок со списком нарушителей за прошлую неделю.

– Чего ты хочешь?

Громов с глазами, похожими на переспелую вишню, кривил румяные губы, смотрел на начальника невинным взглядом. – Неужели дознался? Енот! Тогда опять ПКТ. Помещение камерного типа вспомнил, как тяжелый сон. Сосед по камере попался психованный. Сначала, вроде, подружились, вспоминали «похождения», хвастались, сетовали.

– Сижу почти ни за что, – ухмылялся Громов, – девчонку изловили около железнодорожной насыпи. Девчонка персик. Рот портянкой заткнули. Ха! Перестарались. А она, стерва, не сдохла, на дорогу выползла. Оказалось ей четырнадцать – малолетка, дали групповую. А ты откуда такой фрукт?

– А, – махнул рукой Петрушин, – из деревни Боровки. Не слыхал? Училище, общага, хлеб-соль, портянка-казенка. Фуражка – козырек и чтоб вдоль носа! Маманя в деревне пашет. Папаня – отпахал. Брательник – тракторист-механизатор широкого профиля. Самогон – целый молочный бидон, вместо молока хлебал. Тридцати лет не стукнуло, а уже готов – представился! А я в город подался. Харч казенный. А тут свадебка у дружка, кисейная, так символика: кольца обручальные, песни величальные. Тащились вечер. Потом в общагу двинул. Эта там сидит – воспитательница.

– Куд-ку-да? – говорит, прешь, пьяная рожа.

– Куд-куда, туда и пру! Только смотрю – рожу размалевал, вроде, не нашей вахтерше. Вроде, у нас другая – поинтеллигентнее. Схлопотал двести шестую статеечку, еще сто семнадцатую пришили – за подол рвал и лез на какую-то бабу; Еще парочку статей для прочности приложили. А в первую ходку по-дурацки влип! – Петрушин выругался длинно и ступенчато – выпили, мало, еще надо, денег нет. А тут старушка: «Сыночки, как пройти к спортивному магазину?» Чего захотела, спортсменка-карасик! Мы ей и показали, провели переулочком, сумку – хап. За углом дежурила машина «мухоморов». Групповая!

– Да ты, брат, социальный! – криво усмехнулся Громов, – покатился по статейкам, пока жизнь не смотаешь на тюремные сроки! А вот я здесь живу, в князьях хожу. Не веришь? А ну давай вылизывай мне ноги языком, гунька беспортошная! Аль на корачки становись, бабой будешь! Хорошо, заменяю. Как вылупишься отсюда, банщику голову отрежешь. Счет у меня с ним. Не нравишься ты мне! Все равно вышняк получишь. Я тебе подмогну. Не видать тебе воли.

В коридоре дежурный по ПКТ включил громкоговоритель. По радио передавали концерт «Молодые голоса».

– Говорильник выключи! – неожиданно взвизгнул Петрушин, – поют, а тут сиди все молодые годы! Я тоже хочу! Сволочи! Откройте! – отборный петрушинский мат глушили двойные двери, не пропускали в полную силу. Но его все же услышали. Сбежались контролеры, работники спецслужбы, вызвали ДПНК – дежурного помощника начальника колонии, пришел врач. Петрушину сделали успокаивающий укол.

Все это с мгновенной быстротой пронеслось в голове Громова:

– Неужели дознался, Енот? Значит, опять на шесть месяцев в ПКТ.

– Почему не работаешь? – уже спокойнее говорил майор Петров.

– Я работаю, гражданин начальник.

– Сколько шьешь?

– Девяносто.

– А норма? Почему не сам шьешь?

– Да что вы, гражданин начальник, – голос Громова стал тихим и вкрадчивым. – Не надо наговаривать. Даю слово: буду шить норму. Я постараюсь.

– Так вот, – добавил майор, – увижу, узнаю, – берегись! Я тебя в ПКТ упеку. Так и знай. Нашел себе чью-то шею. Иди!

– Зачем вы так, Александр Иванович, а, может быть, он сам шьет! – вступилась за Громова Варвара Александровна, когда двойная дверь кабинета начальника плотно закрылась за осужденным.

– Нет, не сам! Не таков Громов! Кого-то заставляет. Вот поймать, дознаться пока не могу. И общественники мои помалкивают. Запугал! Страшный он человек, педагогически запущенный, – добавил Петров свою любимую формулировку. – Мать пьяница, отца не знал, жизнь с грязной стороны увидел рано, вырос подонком. Трудиться не желает, три судимости за плечами. Наивный вы человек, Варвара Александровна. Седьмой или восьмой год работаете-то? А верите вот таким, как этот. Верить, я понимаю, вообще надо и необходимо. Но Громову? Нет! Стар я уже, за долгую службу многое повидал. И давайте кончим этот разговор. Вы как член совета воспитателей отряда занимайтесь вопросами школы. Следующий вопрос как раз ваш.

ВСЕ ТОТ ЖЕ ВАСИН

В кабинет вошел мужчина, на гладко стриженной голове ясно проступали два белых шрама, глубоко впавшие глаза смотрели настороженно.

– Васин, почему вы перестали посещать школу?

– A что мне там делать? Я ничего не понимаю. Да и зачем мне нужна ваша школа! Тридцать лет жил без нее и еще проживу. Читать, писать умею, с меня хватит!

– Нет, Васин, не хватит! У вас даже восьмилетки нет. Согласно постановлению вы обязаны...

– Ничего я не обязан! Я сюда пришел срок отсиживать, а не учиться!

– Вы не правы, Васин! Вы взрослый человек, хорошо работаете.

В кабинете начальника отряда идет длинный разговор, в котором участвуют все члены коллектива совета воспитателей. И врач, отвечающий за санитарное состояние в отряде, и секретарь из штаба, ответственный за погашение задолжностей и уплату алиментов осужденными. Успевает вставить слово мастер производственного обучения. Молчит только Васин.

– Ну хорошо! – говорит Варвара Александровна, – идите. Мы поговорим в школе. Я вас сегодня жду на первый урок. У меня как раз в вашем восьмом биология.

Осужденный неожиданно кивает головой и, облегченно вздохнув, уходит из кабинета начальника отряда.

После долгой беседы с Варварой Васин стал заставлять себя слушать объяснения учителей. Когда снова наваливалась хандра и невеселые мысли уводили в сторону, он вспоминал слова учительницы: «Настроение не должно давить на нас. Мы должны давить настроение». И Васин давил его. Брался за ручку, вычислял значения иксов и игреков, учил таблицу умножения, строение и функцию отделов мозга, изучал работу сердца и почек. В свободное время стал много читать. Он даже не предполагал, что это удивительно хорошо. Книги брал в школьной и колонийской библиотеках. Иногда Варвара Александровна приносила свои из дома. Их Васин буквально проглатывал. И отступила «лагерная скука».

– Не так я жил, не о том думал, – размышлял Васин, лежа на койке. – И здесь сижу из-за этой проклятой «белой головки», с «синим змием» внутри, из-за какой-то несчастной лишней стопки.

Все чаще и чаще задумывался и о прежней жизни и о будущей. – На поселение пойду, женюсь. Только бы жену хорошую найти. Новая жизнь рисовалась ему, кто бы мог подумать, розовой краской, именно розовой. Свою будущую жену представлял блондинкой, как Маргарита, только чуть моложе да потоньше. И своих будущих девочек, именно девочек, с розовыми бантиками на белых кудряшках.

– Ну и заработали большие полушария, – улыбался своим мыслям Васин.

Ушел Васин на поселение в начале августа, не успев попрощаться со своими учителями. Потом прислал письмо. Через два года придет еще одно, с фотокарточкой. Черноглазая молодая женщина с мягкой улыбкой сидит рядом с Васиным, а на руках у него маленькая крошка Олюшка. Это будет через два года. А сейчас еще не зима, а только первые ее признаки.

КУДРЯВЦЕВ

Библиотекаря неожиданно положили в больницу, а всю его работу доверили десятикласснику Николаю Кудрявцеву. Новый школьный работник выдавал дежурным учебники, подыскивал для учителей таблицы, заполнял графы посещаемости. Глаза у Кудрявцева, словно подсвеченные изнутри, смотрели гордо, и было видно, что он сам полон чувства собственного достоинства, уважения к себе и своим делам. Никогда ничего подобного Николай не испытывал в жизни. Ему, дважды судимому за воровство, доверили государственное имущество. Третий год он учился в школе, вращался в кругу учителей, помогал им оформлять классы, кабинеты. Кабинеты готовили к аттестации. Общаясь с Варварой Александровной, этой доброй и тактичной учительницей, от которой невозможно было чего-то скрыть или просто слукавить, Николай замечал, что стал меняться: гасли грубые интонации в разговоре, появилось чувство такта в общении даже со своими пацанами. Но что самое главное, он почувствовал, что и некоторые зеки стали относиться к нему иначе. Даже его дружок Пчелкин, по кличке Крендель, и тот как-то заметил: «Куцый, а Куцый! Я стал тебя стесняться». Да и сам Николай видел, что становится другим. Работая на общественных началах в химическом кабинете, Кудрявцев больше всего боялся, что вдруг кто-то что-то утащит.

– Тут и взять-то нечего! – как-то заметил Крендель.

– Но кто знает? Привыкли воровать! – думал Николай.

Пацаны могли взять любую мелочь. Лишь бы украсть. Когда что пропадало, Николай, к великому своему изумлению, страшно возмущался: – Какого черта? Ведь не надо! – И вспоминал себя. Давно ли сам был воришкой и мелким пакостником.

Рос Кудрявцев в детском доме, а потом в семье с неродной матерью, которая неожиданно умерла. Отец вновь женился, появились сестрички. Жил Колька никому не нужным. Нередко чувство голода заставляло отбирать гривенники у толстых школяров. Научился курить, бродить по улицам в поисках развлечений, с ребятами «подломали» ларек. Суд, статья, воспитательно-трудовая колония – ВТК – для малолетних. Опять свобода и опять судимость за воровство. В свои двадцать два видел мир, как он любил говорить, только «людоедов». Попав в исправительно-трудовую колонию для совершеннолетних, превратился в заядлого нарушителя, стал «шестеркой», то есть исполнителем воли «авторитета». Нарушал часто и по указанию, и так, для развлечения. Потом... Что говорить? Всякое было потом. В школу пошел неохотно. Затем увлекся, взялся за учебу не ради галочки или корочки. Решил твердо стать человеком.

ДЕТУРОВ

Раннее морозное утро. На улице темно. В жилой секции отряда койки в два этажа тянутся вдоль узкого прохода. Между коек – обшарпанные тумбочки. В секции тепло и влажно. Пахнет перегретыми телами. К еле уловимому запаху кислятины примешивается острый запах мужского пота, нижнего белья, давно не стиранных телогреек. В сонной тишине на койках лежат парни, покрытые серыми одеялами. Запрокинутые подбородки, разбросанные руки говорят о том, что сон крепкий.

Варвара отыскивает нужную койку, дергает за край одеяла.

– Детуров, проснитесь! – широкоскулый парень открывает глаза и непонимающе моргает белобрысыми ресницами.

– Ах, это вы, Варвара Александровна? Я сейчас. А зачем я вам?

– Как зачем? Разве не знаете, что у вас не все зачеты сданы?

– Разве? Ах, да! Знаю, конечно. Вот черт! Опять никто не разбудил. Все с вечерней пришли. Начальник в отпуске. Вот мы и дрыхнем.

Не знала Варвара, что почти всю ночь отряд не спал. Придя со смены, заварили чаю, а потом до хрипоты, до пены у рта спорили: есть ли любовь на свете. Варвара уже подходила к школьным воротам, когда ее догнал Детуров.

– Варвара Александровна, скажите, есть ли любовь на земле или нет?

– Что это вас с утра на такие вопросы потянуло?

– Да так. Ребята спорили. Одни говорят, что есть биологическое желание, что это необходимо для продления рода людского. А Сова, простите, есть у нас такой, так он уверяет, что существует любовь, только она дана не каждому, а тонкокожему. Что любовь – как солнце. Без любви можно жить, но бледным будешь.

– Поэт. Стихи пишет ваш Сова? – спросила Варвара.

– Пишет.

– А вот вы как считаете? – улыбнулась Варвара.

– Я думаю. Пока не знаю. Есть у меня заочница. Пишем друг другу письма. Вот фотку прислала. – Детуров вытащил из нагрудного кармана куртки фотографию девушки с пышной химической прической.

– Симпатичная. Глаза красивые.

– Мне тоже нравится. Ребята советуют начирикать, что, мол, люблю, чтобы ждала. А я не могу. Раньше бы написал, а теперь не могу. Во-первых, срок у меня. Если только на поселение отправят. Во-вторых, не знаю, люблю или нет. И вообще. Так вот сразу? Разве через фотку поймешь? Когда встретимся, вдруг не понравимся друг другу? Все познается через общение. А еще я думаю, что должна быть привязанность, привычка что ли. А так с бухты-барахты женишься, а потом? Дети, развод? И обязанность должна быть, и доверие, потребность друг в друге.

– Целый философский трактат. А вопрое-то сложный, – вздохнула Варвара... – в другой раз, Владимир Батькович, поговорим. А сейчас иди, а то и на второй урок опоздаешь;

– Варвара Александровна! Еще бы один вопросик зацепить, волнует он наших. Что справедливо, что не справедливо.

ХЛЕБОВ

К проходной колонии подкатил «воронок». Из машины под конвоем вышли двое. Один – высокий блондин с голубыми девичьими глазами, другой – с колючим пронизывающим взглядом маленьких серых глаз, близко расположенных около переносицы, с острым подбородком и тонкими презрительно-кривящимися губами. Железные двойные двери раздвинулись и пропустили прибывших.