Текст книги "Зона"

Автор книги: Гайда Лагздынь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Около проходной стояла учительница и ждала, когда пройдут привезенные. Белокурые волосы из-под меховой шапочки локонами спадали на плечи, в зеленых глазах светилось морозное зимнее утро. Варвара внимательно посмотрела на прибывших и улыбнулась. Голубые глаза высокого блондина вдруг стали синими-синими, рука невольно потянулась к воротнику форменки, чтобы поправить пуговицы, да так и остановилась где-то на полпути.

– Здрасьте, гражданка женщина! – развязно бросил второй, оскалившись, обнажив ряд красивых желтоватых зубов.

– Здравствуйте, – сказала Варвара Александровна. – Новенькие?

– Ага! Старенькие. Не ждали? А мы вот приехали на такси. Нате!

– А ну пошел, пошел! Чего разговорился! – крикнул конвоир.

– У вас на уроке можно посидеть? – Перед Варварой вырос тот самый парень с голубыми девичьими глазами, который недели две назад прибыл в зону.

– А, новенький?!

– Да я, Варвара Александровна, не новенький. Я уже старенький, в полном смысле этого слова. Моя фамилия Хлебов, Александр.

– Раз пришли, проходите, садитесь, Хлебов.

При появлении Хлебова двое учащихся за первым столом почему-то заерзали. Семенов с беспокойством посмотрел в сторону учительского стола. В классе возникла какая-то напряженность. Почувствовав это, Варвара подошла к доске, записала тему: «Гибридологический метод изучения наследственности. Первый закон Менделя. Гипотеза «чистых гамет».

– Теперь, – предложила учительница, – откроем словарики и запишем новые слова, их значения:

– Доминирование – преобладание. Рецессивный признак – внешне исчезающий. Гетерозиготность – явление расщепления наследственных признаков в потомстве. Ген – участок ДНК. Гамета – половая клетка. Зигота, аллельные признаки, – диктует Варвара Александровна.

– Прямо феня какая-то! – воскликнул Пчелкин. Но на него зашикали, и он умолк. Урок шёл спокойно, учащиеся слушали с напряженным вниманием. Тема из раздела генетики – трудная, требует осознанного осмысления. Но вот объяснение окончено, записано задание для самостоятельной работы.

– Можно вопрос? Вот вы сказали, что существует гипотеза «чистых гамет». Как эту гипотезу соединить с понятием ДНК?

И тут опять прорвало Пчелкина: – Я вот, Варвара Александровна, знаю, что существует ДПНК. Это – дежурный помощник начальника колонии. Что такое ДПНК – я знаю. А вот что такое ДНК – понятия не имею!

– Где тебе, Крендель, высшие материи понимать?! Ситцевая душа. – Пчелкин сидел за хищение ситцев с комбината. – Чай, в штрафном изоляторе прокуковал?! – хихикнул Краюшкин.

– Ну сидел! – обозлился Пчелкин. – Подумаешь, от меня спиртным пахло! А, может быть, у меня от конфет-подушечек в желудке спиртовое брожение приключилось? Говорила же Галина Васильевна на уроке химии: сахароза расщепляется до глюкозы. А та – бродит. Может быть, я тот японец, у которого такое вот в желудке бывает?

– Хватит, Пчелкин, кренделить! Японец он! – снова возник Краюшкин.

– Скажи, Пчелкин, – обратилась Варвара к умолкнувшему шутнику класса, – мы строение клетки изучали?

– Изучали. В десятом.

– Вот там-то и написано в параграфе тридцать шестом, что такое ДНК, РНК и АТФ. К следующему уроку обязательно посмотри. Спрошу.

– Разрешите мне ответить? – не успела Варвара и журнал закрыть, как поднялся из-за парты Хлебов и начал говорить:

– Мы теперь с полным пониманием науки можем рассказать о себе. Мои генотипические данные таковы. Доминируют признаки отца, мамины находятся в рецессивном состоянии, но моя гетерозиготность проявится через гаметы в будущем поколении. Это я, Варвара Александровна, к тому, чтобы ребятам было понятнее, что такое научный язык, что он богат и без фени – языка преступников. Кстати, всего-то у нас в обиходе слов двадцать, Многие хвастаются феней, а что к чему – не знают. По существу вопроса, – продолжал Хлебов. – ДНК расшифровывается как дизоксирибонуклеиновая кислота. Она играет первостепенную роль в передаче наследственных свойств. Не случайно участок ДНК называют геном. А науку о наследственности – генетикой.

Прозвенел звонок.

– Спасибо, – сказала Варвара. – Садитесь. Урок окончен.

К учительскому столу подошел новенький. – Можно мне записаться в ваш класс, Варвара Александровна?

– Такие вопросы я не решаю. Зайдите к директору школы.

Так среди учащихся одиннадцатого класса появился новый ученик. Александр Хлебов был начитанным человеком, многие стихи Есенина, Марины Цветаевой и других поэтов читал наизусть, увлекался историей литературы, историей. Стиль его ответов всегда отличался высокопарностью. Учителям даже не верилось, что Хлебов не имеет среднего образования. Отвечая на уроках, он как бы доказывал свое превосходство над другими, демонстрировал свою индивидуальность. Когда учительница истории Нина Николаевна однажды ему это сказала, Хлебов ответил: – Я переступил закон! Я часто бунтовал. Долго сидел в тюремной камере, часто один. Многое передумал, перечувствовал, познал. Я отвык от общества людей и женщин. Мне хочется, чтобы меня заметили как человека, а не как преступника, чтобы со мной считались и не топтали моего самолюбия.

В зоне Хлебова боялись, ибо лучшими его друзьями была «отрицаловка», а близким другом – самый страшный в зоне человек – Громов.

ГУСЕВ

– Варвара Александровна, доброе утро! Как сами-то? – бойкий Гусев, учащийся девятого класса, подошел к Варваре. – Я вот за «бандяком» на вахту! А вы уже домой? Взяли бы меня с собой!

– Что у тебя за язык такой литературный! «Бандяк».

– Разве не лучше сказать правильно – бандероль. А иду я не домой, а в магазин наглядных пособий, оборудование для кабинета получать, – и добавила уже серьезно: – Туда, – кивнула в сторону вахты, – придет время, сам пойдешь. Позвонив, Варвара шагнула в пространство за дверь, где начиналась для Гусева желанная свобода.

– Неплохой парнишка, – думала Варвара дорогой. – Когда он к нам прибыл? Неужели два года прошло? Ну и время летит. Сначала помалкивал, осваивался, потом стал бойким, разбитным. «Этот в карман за словом не полезет»! Учится хорошо, схватывает прямо на лету! Учителям с ним легко и просто. Стереть с доски? Пожалуйста! Учебники из библиотеки принести на урок? Пожалуйста! Все, как тут говорят, не в «подло´».

– Уж это мне «подло´», – вздохнула Варвара. – Гусев хоть и с «малолетки» прибыл, из ВТК (воспитательно-трудовой колонии), своим умом живет. В подшефном отряде руководит общеобразовательной секцией. Неплохой парнишка! – снова повторила Варвара, – надо в спецчасти дело повнимательнее посмотреть.

В промышленной зоне между корпусами – пустырь. На пустыре – куча сваленных труб. Сюда «погреться» на солнышке, покурить собираются работающие в промышленной зоне осужденные. По-весеннему светит солнце. На тропинке валяются три рубля. Пробегавший мимо Гусев останавливается, оглядывается. Никого. Чего трешке пропадать? И только он ее поднял, как из-за труб вышли двое, Соловьев и Рыбкин.

– Ты «хивы» взял?

– Я. Вот они, валялись. Нате.

– А где червонец?

– Какой червонец? – удивился Гусев.

– Красненький, Гусь! Красненький червонец!

– Здесь валялась только трешка!

– Не вешай лапшу на уши, не удалые, – проговорил Соловьев, по кличке Соловей.

– Здесь лежала чертова дюжина, – добавил Рыбкин, по кличке Вобла. – Так что, смердячий козел, сейчас утро – десять часов. К вечеру, к десяти часам, чтобы денежки при тебе были!

Что будет вечером, Гусев знал. Если не достанет денег, то заставят служить им или... Об этом Гусев даже боялся думать. Соловей и Вобла– "шестерки", исполнители воли громовской кодлы.

– Ну и ушастый я! Ну и валет! Да что за трешку на зоне купишь? Пачку чая? Я – не чифирю. Где же взять деньги? Землячок на свидании. Да у него и нет. В камеру что ли забраться? Не было печали, черти громовские накачали.

ГОГИТИДЗЕ

Возвращаясь домой своей обычной дорогой, Варвара терзалась сомнениями. Правильно ли она поступила? Написала рапорт на Гогитидзе. Может быть, нервозность дня сказалась? Парень он, правда, необузданный, горячий, сравнительно недавно в зоне. Не понимает, что такое хорошо и что такое плохо. Скоро уж полгода в школе, а не подчиняется элементарным правилам. На уроке вскакивает. Выбегает из класса, если что ему не по нраву. Неудивительно, что попал в армии под трибунал. А сегодня? «Историю отвечать не буду. Я – грузин. Говорить по-русски не умею! Вот биологию пожалуйста! Это можно. Это – не философия. Какой вопрос? Хотите о биосфере расскажу? О проблемах современной науки «бионики»? Про бионику вам рассказать?» – Как из рога изобилия льются из Зураба слова. И сам доволен.

– А как с историей?

– Не могу. Грузин я – не буду. Не умею философствовать. Топ, хлоп и нет Зураба, а полугодие на исходе. Может быть, и сама погорячилась? Учительница по предмету молодая, вот и кривляется, себя показывает. Или не согласен с историей. За ним это водится, через историю выражать свой протест против пребывания в зоне.

– А если его перевести в класс, где преподает историю Нина Николаевна? Так Везувия заартачится, – продолжала вслух рассуждать Варвара. – Позвоню-ка из дома начальнику отряда, решила Варвара, дошагивая свой последний в этот день километр. – Попрошу повременить давать рапорту ход.

В УЧИТЕЛЬСКОЙ

В учительской говорили сразу несколько человек.

– Не знаю, что с ним делать? – возмущалась учительница литературы Алла Алексеевна. – Написала пять рапортов, а дело ни с места. Обозлился, даже на уроки не хочет ходить, а не то что отвечать. Говорит: «Из-за вас меня всем лишили, больше нечем».

– А вы бы попробовали с ним без рапортов поговорить, посоветовала Варвара, почему-то вспомнив безвременно погибшего Петрушина. – Может быть, у него что-то не ладится, может быть, в других делах запутался. Вот и психует. Поговорите с начальником, пообещайте свидание с родней восстановить.

– Что делать? Что делать? – повторяет неизменную поговорку физик Валерий Иванович. – Я ему говорю: вот тебе сто параграфов и учи. А он мне в ответ: «На трояк и половины хватит!» А этот новенький, из десятого, до чего нахал! Поставь тройку и все тут. Мне, – говорит, – в ларек надо! Я ему: – Отряд три раза в месяц отоваривается, а ты три раза на неделе отпрашиваешься! Может быть, тебя на месячишко того? «За что! – шумит, – у меня и так начальник все «ларьки схавал».^[1] – А тогда чего отпрашиваешься? Вот нахал!

Молодая «первокурсница», муж у нее на первом курсе в военном заведении учится, щебечет:

– Вот ученики записочку подкинули, а там «для увеселения мужа»! Слушайте: «Брак – событие, после которого перестают покупать цветы и начинают покупать овощи». «Кровать – наша жизнь, на ней рождаются, любят и умирают». «Целуя мужчину, помни, что за красивыми губами могут быть гнилые зубы». «Влюбиться с первого взгляда – это все равно, что влезть в трамвай, не взглянув на номер». «Чем отличается корова от ...»

– Ну что замолчали? – засмеялась Мария Ивановна. – Будете восторгаться, завтра они начнут знакомить вас с лагерными поэмами.

– Да ну? – удивилась новенькая. – Есть поэмы? Почитать бы!

– Не советую, – серьезно предупредила Мария Ивановна.

Через тонкую перегородку биологического кабинета было слышно, как в соседнем классе переговаривались в перемену учащиеся. Варвара расставляла деревянные подставки с пробирками, невольно слушала:

– А ты, длинный, из-за чего тут торчишь? Небось по женской части?

– А что?

– Да ничего. Я тоже. Увидели, идет себе лесочком из поселка. Такая, сам понимаешь, какая.

– Что «б.у.»?^[2]

– Может быть, и «б.у.», кто их разберет. Генка предложил А что есть на свете законный кодекс, мы и не знали.

– Так уж и не знали?

– Да, вроде, что-то слышали, не доходило. Не думали, что и нам отколется. Теперь вот в школе изучают, а нам кто говорил? Мама с папой? Или учителя? Они – стеснительные, многие сами замужем не были, «синие чулки». «Вы – дети!» На суде сидели, сокрушались. Биологичка так и сказала: «Мне бы самая стать предупредить!» То же и историчка лепетала. «Чулки»! Побольше бы говорили об этом в нормальной школе.

– А у нас что не нормальная? – вмешался в разговор Пчелкин. Его Варвара сразу узнала по голосу.

– Конечно, не нормальная; вечерняя, сменная, общеобразовательная. Загнали сюда и сиди.

– Загнали! – передразнил говорившего Пчелкин. – Посмотрите, какой баран кудрявый, длинноногий выискался! Я лично пока все корочки не положу в карман, на свободу не пойду.

– Он не пойдет! Да и захотел, кто тебя, Пчела, выпустит? Глухарь! С глухой статьей насидишься, даже на поселение не выйдет!

– Сам ты, глухарь! Помиловочка третий месяц гуляет. Точно, скоро к Маньке-заочнице поеду, вот только корочку за классность положу. А ты чего все молчишь? Били кулаком, ты и рос дураком? – веселился Пчелкин.

– Ты сейчас доблатуешься! – прохрипел вдруг густой бас. – Начнешь сапоги ушами чистить.

– Ах, ах, испугались! Коленочки поджали. Небось, по пятьсот пятой за людоедство сидишь? Вместе пили, одного съели?

– Ешь что попало и болтаешь что попало, мордоворот, – огрызнулся все тот же густой хриплый бас. Разговор неожиданно прервался. В класс вошел Валерий Иванович.

ВАЛЕРИЙ ИВАНОВИЧ

– Откуда это вы, Валерий Иванович, с фотоаппаратом? Никак промышленную зону отснимали? – удивилась Варвара, встретив физика за воротами школы, вышедшего из прохода через запретку.

– Фотографировал. Везувия стенд велела делать – фотовитрину. Вот я и таскался. Только все напрасно. Пленку оперативники засветили, говорят, не положено.

– А что тут такого? – снова удивилась Варвара. – Подумаешь, какой военный объект!

– Объект не объект, а все-таки зона. Я ее предупреждал. Составили вот акт. Но я тут не при чем. Везувии как директору нагорит.

Но Везувии не нагорело. Нагорело Валерию Ивановичу. Она заявила, что он политически незрелый, не так ее понял, проявил самодеятельность насчет промышленной и жилой зон. Директорша выкрутилась. Шурбинский как начальник внутреннего режима вызвал Валерия к себе и предложил ему поискать себе работу в другом месте.

– Вот так-то, – сказал Валерий Иванович, – собирая в столе конспекты и рабочие тетрадки, – довысказывался. Правды здесь не найдешь. Везувия ничего не прощает.

Но дело с фотосъемкой закрыли, подключился замполит Вахин и инспектор по школам из управления. Зато Валерий Иванович замолчал и надолго.

МАЙОР ПЕТРОВ

К тематическому собранию «Что справедливо и что не справедливо» Варвара готовилась в городской библиотеке. Просмотрела каталог, прочитала все, что нашла по этому вопросу. Но, придя домой, решила поговорить с начальником подшефного отряда майором Петровым.

Александр Иванович Петров работал в этой системе многие годы. Несмотря на сложности, профессию свою любил, искренне желал помочь осужденным встать на путь исправления. Но страшно не терпел бездельников, тунеядцев.

Нежелание работать, отказ от работы приводили его в бешенство, которое еле сдерживал благодаря большому усилию воли.

Разговор с Александром Ивановичем получился длинным, но результативным, познавательным для Варвары.

– Дело в том, – неторопливо и обстоятельно разъяснил Петров, что многие осужденные не осознают своей вины и приговор считают несправедливым. Это происходит от неумения и нежелания критически смотреть на себя, на свои поступки. Когда человек становится способным на самоконтроль, у него возникает состояние, способствующее исправлению. А неосознание своей вины приводит к упрямству, к агрессивности, к протесту, к психическому состоянию, при котором человек внутренне сопротивляется всему хорошему, от кого бы оно не исходило. А вот когда наш подопечный осознает вину, то он начинает раскаиваться, изменять свое поведение.

– Все верно, подумала про себя Варвара, – но если человек невиновен, оговорен, попал сюда по ошибке? Или степень его вины не соответствует тем статьям и срокам, что он получил? Он ведь никогда не сможет осознать степень своей вины. Он просто потеряет веру, смирится или будет протестовать, писать, добиваться?

– Лишение свободы, – тем временем продолжал Петров, органически включает в себя ограничение многих материальных и духовных потребностей. Это вызывает физические и нравственные страдания и как следствие – нередко тяжелые психические состояния.

Варваре невольно вспомнился музыкант из Москвы – милый и хилый человек – в троллейбусе подравшийся (а ехал он со свадьбы) с нерядовым чиновником, получивший приличный срок. Вспомнились его физические и, особенно, моральные страдания. Или проводник Володя, чуть не наложивший на себя руки. И опять – был несчастный случай, а свидетель – родственник из прокуратуры...

Заметив замечтавшиеся глаза Варвары, Петров добавил: – Конечно, нужна разумная мера ограничений, чтоб не поломать психику человека, не погубить его. Но наказание перестало бы существовать, если бы удовлетворить все потребности осужденного, не правда ли? А чтобы правильно поступать, надо выработать определенную тактику общения с воспитуемым. Тактика же поведения воспитателя во многом зависит от знания психических особенностей перевоспитуемого.

Вот, например, Пчелкин. У него холерический темперамент, то есть преобладает возбуждение над торможением. К нему следует проявить твердую волю, спокойную и постоянную требовательность. А вот у Гусева – подвижный тип – сангвинический. Для этого характерна легкая приспособляемость к условиям, общительность, умеренная реакция на раздражение, способность много работать. Если в его трудовой деятельности много интересного, то можно и нужно увлечь, зажечь, повести за собой. К этому типу людей необходимо проявлять и твердую волю и в то же время искать индивидуальный подход. Здесь все не просто, как кажется с первого взгляда. Майор на минутку задумался, глаза отсутственно посмотрели на Варвару, скользнули по стенам кабинета и остановились на полированной крышке письменного стола.

– Устали? – тихо спросила Варвара.

– Устал, Варвара Александровна, не скрою. Так устал, что и не выражу. Один ведь на отряд. Хоть ночуй здесь. А ведь сто двадцать душ! И воспитательная, и производственная работа – вот где. Майор стукнул ребром ладони себе по холке. – Эти еще шурики-мурики по ночам мышиную возню устроили.

– Какую возню? – не поняла Варвара.

– Ладно. Разберемся. Так на чем же мы остановились? Ах да, на сангвиниках. А ваш любимчик Детуров принадлежит к флегматикам. И не возражайте! Понимаю, изменился, и вся любовь. Человек он сильно уравновешенный, инертный, со спокойным характером. Люди с таким типом нервной системы способны к длительному ровному напряжению сил. Вы правильно делаете, что набрались терпения и постоянно занимаетесь разъяснительной работой. Капля по капле и камень точит. Я давно к вам присматриваюсь. Хороший настрой у вас по вопросу воспитания. Со временем не я, а вы меня вот так поучать будете. Человек же всю жизнь учится!

– Ну что вы, Александр Иванович! Я разве здесь столько проработаю, сколько вы. Мне знакомые говорят: «Как не противно в навозе ковыряться, в человеческих отходах. Неужели другой работы не найдешь? Мало ли школ в городе!»

– Ну, а вы что?

– Бывают минуты слабости. Уйду, – думаю, – вот возьму и уйду. Но что интересно? Чем больше работаю в этой системе, тем труднее решиться. Не оттого, что боюсь не справлюсь в другом месте. Уж сложнее нашего нет. И не повышенная зарплата держит. Многие учащиеся не такие уж и плохие, оступились когда-то, веру в себя потеряли. Казалось, что мы особенного как учителя делаем? Обучаем физике, химии, литературе, истории и так далее. Математики о синусах и косинусах толкуют, астрономы о созвездиях. А глядишь – и задумался наш воспитуемый над своим житьем-бытьем. Как такое увидишь в человеке, и душа радуется: не зря, значит, толкуем свое.

– Все верно, Варвара Александровна. Со мной такое тоже бывало. Но мы с вами не выполнили, плана. У нас остался еще один тип, самый слабый – меланхолик. Люди этого склада мнительны, застенчивы, боязливы, не уверены в себе, чувствительно и эмоционально ранимы. К ним не следует применять излишне резких оценок, взысканий. Это вызывает в них еще большую заторможенность, подавляемость, боязнь проявить инициативу. Положительно влияет спокойный тон, одобрение, поддержка в правильных суждениях и поступках. Им нужны постоянные советы и помощь. К этому типу подходит наш – ваш Пеночкин. По техническим причинам я его перевел в отряд старшего лейтенанта Покиладзе.

– Зачем?

– Так надо.

– Если надо, значит надо, – согласилась учительница. Помолчав немного, Варвара продолжала: – Александр Иванович, а не составить ли нам с вами программу изучения личности осужденного? Особенно важно сделать выводы об изменениях в поведении за период пребывания здесь, а потом разработать рекомендации на будущее. Например, в какие условия жизни и труда надо такого человека поставить. Это же интересно!

– Не только интересно, но и нужно, – оживился старый майор. – Вы думайте, и я подумаю.

На ближайшем педсовете Варвара Александровна решила рассказать о задуманной работе.

– Какие еще программы?! – остановила ее Везувия Сергеевна. директор школы. – У нас своих министерских хватает. Вы их и выполняйте! За отсутствием времени этот вопрос решим в рабочем порядке. На этом и кончим.

Действительно, на этом и кончили. Но Варвара не отступила. Программу изучения личности осужденного, выработанную совместно с начальником отряда майором Петровым, показали замполиту Вахину, учителям, давно работавшим в этой системе. Инициатива Варвары была поддержана и рекомендована инспектором областного управления по вечерним школам при ИТУ.

МАРГАРИТА ВАСИЛЬЕВНА

Под дверью учительской, как всегда, торчал Орлов. Орлиный нос на бледном худом лице казался неимоверно большим, под стать фамилии. Огромные очки в черной пластмассовой оправе через стекла увеличивали и без того округлые навыкате глаза. Толкаясь у стенда и читая в сотый раз статью «Влияние алкоголя на организм человека», что висел рядом с косяком двери в учительскую, Орлов услышал следующий разговор:

– Слушайте, друзья! Давайте скинемся по рублику да купим Маргарите подарок. Хоть она и богатая бабенка, а день рождения отметить надо.

– Это Зинаида Кузьминична, – отметил про себя Орлов. – Заводная, однако.

Маргарита Васильевна, жена военнослужащего, слушателя третьего курса, пышная блондинка, вся обвешанная золотом, работала в школе первый год. Кличка среди учащихся, что было крайне редким явлением для учителей, или, как говорят, «кликуха», у нее была особенная и в соответствии. Кто называл «золотой рыбкой», кто «булка с маслом». По мнению большинства, вторая подходила к ней больше и безобиднее. Маргарита вела математику в десятых и одиннадцатых классах. Предмет свой знала хорошо, удивительно сочетая ограниченность своих интересов с преподаванием основ высшей математики. Бывает же такое? В основном желания у Маргариты шли от желудка к магазину, от магазина к кухне. Любимое блюдо – салаты. Сто рецептов. И как шутили учителя, видимо, к чему-то. Маргарита была веселой улыбчивой женщиной, при всяком удобном случае рассказывала о своих детях, о муже, его учебе, успехах. И казалось, что кроме успехов у нее в семье другого не бывает.

– Женщина она безобидная, против начальства не идет, – съехидничал Валерий Иванович, – надо скинуться!

– Маргарита Васильевна, прошу! – в дверях класса стоял Орлов. – Разрешите вас поздравить с днем рождения! – рот у Орлова распахнулся до ушей, обнажив крупные крепкие темно-коричневые зубы.

– А ты откуда знаешь? – искренне удивилась Маргарита, а сама думала: – Всегда в курсе. И как точна кличка Орлову – Буратино. Мало длинного горбатого носа, так и рот от уха до уха!

– Ты зубы чистишь? – неожиданно спросила Маргарита, проходя от двери к учительскому столу. – Да садись же!

Орлов нехотя отправился на свое место, продолжая говорить: – А что толку? Сегодня почистил, завтра сделал «апсик», другой и опять желтые. Вот как буду освобождаться, так начищу до блеска, пойду женщин очаровывать.

– И много было очарованных тобой?

Сидел Орлов за изнасилование телятницы. «Ходил по хлеву и в грех впал», – говорил о себе Орлов не скрывая.

– И вообще, – продолжала Маргарита, – не понимаю я твоего языка.

– Что тут непонятного? Освобожусь, женюсь.

– Я не о том. Я про «апсик» какой-то.

– «Апсик»? Не знаете? «Апсик» – глоток чифира.

– А что такое чифир, думаешь, знаю?!

– Ну вы уж, Маргарита Васильевна, дуру гоните, извините.– Орлов еще шире распахнул рот. – Сказал бы, да какой «понт»?!

– Что? – опять не поняла Маргарита.

– Ну доход, толк какой? Пачку чаю принесете? И впрямь не знающая.

– Говори да думай! – голос Маргариты стал злым.

– Вы, кажется, рассердились? Я же пошутил. Такое разве здесь при всех говорят?

ВЕЗУВИЯ СЕРГЕЕВНА

За стеной кабинета директора шум, разговоры. В школе перемена. Везувия в раздражении перебирает сводки посещаемости за предыдущий день. Посещаемость хорошая, придраться не к чему. Настроение с самого утра гадкое. Не выспалась. Дочь ночевала с Ольгой. У Ольги кашель, да и ребенок она капризный. Везувии кажется, что она любит своих детей, а вот внучка почему-то ее раздражает. Директорша взглянула в настенное зеркало. Короткая модная стрижка делала лицо еще более круглым. Прядки непокорных смоляных волос с серебряными ниточками топорщились у виска. Широкие, обтянутые блестящей кожей скулы.

– Массажистка дельная, – подумала Везувия и кивнула своему двойнику. – Ну что, Калифа, глазки-то вас выдают, милая! Раскосенькие. Лобик-то низковат, носик-то толстоват. – Везувия перевела взгляд ниже: – Вот росточек ничего, а бедра, как у тети Шарихад, обширные. Где ее могилочка? Одному аллаху только и ведомо.

Директорша прошлась по скрипучим половицам, посмотрела на решетку окна.

– И тогда были решетки, а ей шел двадцать третий год. Правильно ли она прожила жизнь? Раздражение все поднималось и поднималось.

– Надо разрядиться, – подумала Везувия, – на ком бы? – в дверь постучали. Вошел завхоз школы Владимиров, высокий, широкий в плечах мужчина лет сорока, бывший работник железной дороги, инженер по образованию.

– Разрешите?

– Что еще?

– Везувия Сергеевна, – начал Владимиров, – надо проводить инвентаризацию. Скоро год кончается.

– Ну и проводите.

– А как же без вас?

– Акты принесете, я подпишу. Да, не забудьте списать магнитофон. Он совсем плохой.

– Что вы?! Я смотрел. Отличный магнитофон. Просто запылился. Давно не смазывали.

– Я вам говорю плохой, значит плохой. Мне лучше знать. И что за манера что-то доказывать. На суде бы доказывали! И фотоаппарат тоже сактируйте.

– Хорошо, спишем, – голос завхоза стал глухим.

– И вот еще, – смягчилась директорша, – составьте мне список недостающего оборудования. Данные возьмите у учителей. Пусть не скупятся. Колония богатенькая, купит. А этой, Варваре Александровне, скажите, чтоб скелетов больше не просила. У нее в классе Пеночкин сидит. Пусть на нем и изучает. – Везувия вдруг весело расхохоталась.

– Конечно, – пробормотал Владимиров еле слышно, – надо заказать. А Пеночкин, Везувия Сергеевна, долго болел, в большой больничке лежал, возможно, комиссуют по болезни. Только куда он пойдет? Бездомный он.

– Ну ладно, разговорился! Ишь как должность сразу

почувствовал. Только не зазнавайся. Знай, кто ты есть. А жить при школе спокойнее.

– Разрешите идти?

– Разрешаю. Иди да думай:

Крупные снежинки, словно ватные, медленно кружились и падали в запретку, покрывая снег, кое-где потемневший от копоти. Раздражение сменилось раздумьем. Вереница мыслей потащила Везувию в далекое прошлое, в теплую Среднюю Азию, где она родилась и где росла. Отец был сыном бая, но вовремя успел отделиться от отца. Всегда недовольный, он воспитывал и свою дочь в злости. У Везувии не было матери, не было подруг, если не считать верную Саиду, которая служила ей за лакомый кусок да старую тряпку. Потом было медучилище. И вот долгожданная для папы война.

Война ворвалась в жизнь и сделала крутой поворот в ее судьбе. Дни летели стремительно: проводы на фронт, вагоны, набитые людьми, незнакомые поля, леса. Началась новая странная жизнь. Прифронтовой госпиталь, бинты, кровь, стоны. Жалко ли было молодой медицинской сестре раненых? Она не знала. Скорее в сердце поселились отвращение и зависть. Почему ей приходится возиться с этими чужими мужиками, а ее прислужница Саида сидит дома, ест сладкую хурму?

Где-то вдалеке прозвенел школьный звонок. Везувия встряхнула головой.

– Довольно! Хватит копаться в прошлом.

Бывая на уроках литературы у Елены Егоровны, Везувия втайне восхищалась знаниями учительницы, ее умением преподносить их учащимся. Сама Везувия много лет проработала в младших классах, старших боялась. Да кто мог подумать, что медицину она знала больше, чем литературу? И вообще, кто что о ней знал? Участник войны, имеет награды, член партии. И все.

– Пусть упрекают, – думала директорша, – что черчение веду. Один черт, что литературный образ, что чертеж. Одна тарифная почасовая ставка.

При разборе уроков Елены Егоровны Везувия придиралась к мелочам. Завуч поддакивала, ни в чем не перечила директорше. Да как перечить? Скоро на пенсию, а нагрузка во власти директора. Хочет даст часы, хочет нет, совместителя возьмет. И сиди на неполной нагрузке. А кого не волнует размер пенсии?

Елена Егоровна сначала боролась против несправедливых высказываний Везувии, плакала порой, потом сникла, стала покладистой: опускала голову, слушала, не возражала. Не могла, как говорят, постоять за себя. Чтобы задобрить директоршу, Елена подробно рассказывала об учителях. Таким образом, Везувия знала все, чем живут ее коллеги, даже их мысли, которые высказывались за воротами зоны. Постепенно директорша стала хвалить Елену. У нее был красивый почерк. Став постоянным секретарем педсоветов, она также добросовестно подрабатывала протоколы с выступлениями учителей. Протоколы получались рафинированными. Решения же не в пользу того или другого учителя, не оставались без внимания. Ершистых без конца проверяли, выявляли недостатки, обвиняли, выставляли напоказ. Можно было только удивляться, как может быть такое в наше время? Где же органы народного образования? Но народное образование в школу не заглядывало. Далеко ехать, да и специфика не вдохновляла инспекторов. Везувия же сама часто наведывалась и в роно и в гороно, рассказывала о школе, не забывая подбросить какую-нибудь пугающую историю. Дабы не навлечь на себя комиссию, и учителя «сор из избы» не выносили.

Руководя школой много лет, Везувия все больше и больше входила в свой стиль, о котором можно сказать историческими словами: «Разделяй и властвуй».

Проработав в школе первые годы, Варвара вдруг увидела все это и ужаснулась. Но ее не трогали. Как объяснили потом, «приручали, делали своим человеком». Почему? Видимо, Везувия чувствовала в ней сильную натуру. Сейчас чаша отношений между Варварой и Везувией стояла, как на аптечных весах, – ровно. Но события последних дней вызвали у Варвары Александровны новую волну протеста.