Текст книги "Старые дневники и пожелтевшие фотографии"

Автор книги: Гайда Лагздынь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

– А вы откуда знаете? – удивился Стёпка.

– Из вашего города звонили.

– Так быстро? – снова удивился Стёпка. – А мы долго ехали.

– Передали, что на юг отправились.

– А мы никому не говорили, что на юг!

– Теперь ребята бегут не на фронт, а на юг, – пояснил дяденька в синей милицейской форме. – Эх ты, Коля-Николай! Сиди дома, не гуляй!

Ребят на машине отвезли в детприёмник. В детприёмнике четыре этажа. На первом – потерявшиеся дети, в основном, малыши. На втором этаже – чуть постарше. На третьем – правонарушители, беглецы. На четвергом этаже – ребята из бандитских шаек. Детдомовские попали на третий.

На койках, покрытых серыми солдатскими одеялами, сидели и лежали чумазые, рваные и хорошо одетые ребята. Около стола «братва» резалась в карты. Когда за спиной троицы закрылась скрипучая дверь, длинный подросток подлетел к Афанасию и выдернул из рук мешочек с сухарями.

– Братва, жратва! Посылочка с воли! А вы, голопузые, не пикать!

«Братва» в один миг расхватала содержимое мешка и аппетитно захрустела сухариками. – Ништяк паёчек! Хозяйственный. Откудова такие заявились? Куда путь держите? Не желаете разговаривать? – Длинный швырнул в Афанасия пустым мешком. – Брезгуете? Ну-ну.

У Афанасия сжались кулаки. Стёпка тащил Кольку за штанину в угол. Колька же, вцепившись в Афанасия, не двигался. В это время дверь снова скрипнула, появились двое новеньких.

– Пончики! – подскочил к ним длинный. – Чего в кармашки мамка на дорожку положила? – О детдомовских забыли. Они не заставили себя долго упрашивать, забрались на второй ярус.

– Эх ты, Афоня! Жадничал, сухарика не дал. «До юга далеко!» – передразнил Афанасия Стёпка.

– Наши, наверное, спать собираются? Поужинали, – тихо сказал Колька. – Слышь, Афоня? Может быть, домой, а? Дома так хорошо.

– Хорошо, – буркнул Афанасий, – а на юге лучше.

– На юге, на юге! Видел я твой юг! Чем на Волге у нас не юг? Скоро в саду яблоки начнут падать. Белый налив уже ничего – съедобный.

– А наш бор? – мечтательно вздохнул Стёпка. – Сейчас бы чернички поесть.

– Землянички бы тоже не худо, – добавил Колька.

– Чернички-землянички! – с издёвкой передразнил сосед. —

Вам эти ещё дадут чернички-землянички, – махнул он в сторону стола, за которым продолжалась игра в карты. – Кого-нибудь проиграют, и будешь ушами сапоги чистить.

– Почему ушами? – удивился Стёпка.

– А у них всё косяк-наперекосяк, шиворот-навыворот.

И действительно, не успели ребята как следует осмотреться, как к ним снова привязался длинный по кличке «Шах».

– Ну что, мальки, приуныли? Путёвочка в Крым сорвалась? Чего опустили косорыльники? Спляшите-ка русского!

– Ты их не тронь, – неожиданно подал голос подросток в военной гимнастёрке, молчаливо сидевший недалеко от троицы. – Не то...

– Что не то? – подскочил к нему Шах.

– Не то схлопочешь! – смело ответил крепыш.

Длинный психанул и с визгом кинулся на крепыша. Крепыш вытянул вперёд руку и слегла махнул. Шах кубарем полетел между коек.

– Наших бьют! – крикнул кто-то из братвы. Несколько тощих подростков налетели на крепыша, но, подскочив, отлетели рикошетом, будто тот был сделан из металла. Снова отворилась дверь. Длинного и ещё одного из братвы увели. Афанасий подошёл к пареньку в военной гимнастёрке.

– А ты почему такой железный?

– Я не железный. Меня старшина научил приёмам борьбы. Он с Кавказских гор. У них там все сильные.

– А почему ты в горы не поехал?

– Домой после демобилизации поехал, в свою деревню. Её немцы в сорок втором сожгли, и всех жителей, и моих... Приехал, а там даже труб нет, одни воронки. Вот документы потерял... вытащили такие вот... Я сыном полка был.

– Так давай к нам! У нас директор – во! Возьмёт!

– А чего побежали?

– Да так, на море захотелось посмотреть.

– Что море! Море как море. Хотите, расскажу? – Но рассказывать не пришлось. Троицу вызвали.

– Ты к нам просись! – уходя, Афанасий выкрикнул адрес детского дома.

– Ну что, бегунки? Что с вами делать прикажете?

– Домой хотим, – сказал Стёпка.

– Домой отправьте, – добавил Колька.

– Домой? Что так быстро захотели? Чего тогда бегали? Неизвестно ещё, захотят ли вас назад взять? Кому такие нужны?

– Марии Даниловне... ребятам.

– А когда убегали, думали о воспитательнице? – Ребята молчали.

– Сейчас спросим! – Строгий мужчина стал звонить по телефону.

– Детский дом? Вот они, передо мной стоят. Здоровы. Что? Пусть остаются? Вот видите, из дома отвечают: раз не хотят у нас жить, пусть живут у вас. – Ребята заволновались.

– А мы домой хотим! Пусть нас обратно возьмут!

– Бегать не будете? Слово даёте?

– Даём. Ни разу больше, – шмыгнул носом Афанасий.

– Собирайтесь.

– А чего собираться? Мы собранные, – покосился Стёпка на дверь. – Крепыша Васю жалко. Он законный, с документами, только потерял. Вы его к нам пошлите, человеком сделаем.

Строгий мужчина почему-то рассмеялся: – Они его сделают! – но больше ничего не сказал.

В поезде ехали вчетвером. Проводнице вручили билеты. За старшего был Василий-крепыш.

– Ты аккуратненько, понимаешь? – говорила на прощанье женщина в военной форме. – По-фронтовому!

– Всё будет в порядке! – степенно отвечал Василий.

– До свидания, ребята! Привет детскому дому! – махнула вслед женщина с погонами младшего лейтенанта.

ПОЖЕЛТЕВШИЕ ФОТОГРАФИИ

В дверь постучали тихо и робко.

– Можно войти? – На пороге стояла молодая воспитательница Елена Владимировна. – Мария Даниловна, я к вам в помощницы. Зоя Петровна велела.

– Понятно. Решили, что стара, сама не справлюсь?

– Что вы, Мария Даниловна...

– Да я не обижаюсь. Всё верно. А то сижу одна, сама с собой разговаривать стала. Знаете что, Еленочка? – Мария Даниловна всегда называла её так в отсутствие детей. – У меня идея! Я буду вспоминать, а вы записывать. Вы же знаете, я ведь почти всю трудовую жизнь прожила в нашем доме, с первого дня его образования, точнее, с августа 1944 года. Может быть, и историю нашего дома напишете? Старая я, доживу ли до юбилея? И говорить стало трудно, язык в губах заплетается. Вот вы, наше молодое поколение, наша смена, и расскажете на встрече с бывшими её воспитанниками историю их детского дома. Соглашайтесь, Леночка!

Елена Владимировна хотела возразить, но, взглянув на решительное и строгое лицо Марии Даниловны, осеклась и покорно села к столу.

ДЕТИ ВОЙНЫ

Василию-крепышу было четырнадцать лет, но выглядел он на все пятнадцать-шестнадцать. Сказывалась фронтовая закалка. Хоть и баловали его солдаты-разведчики, но не испортили мальчишку, не зазнался.

С первых дней пребывания в детском доме Вася подружился с другим сыном полка – с Яковом Бринцем. Родителей Яши немцы расстреляли во Львове за то, что они были евреями. Якова спасла соседка. Как и Васе, Яше было четырнадцать. Крепко сдружились мальчики, на всю жизнь. А как помогали, Леночка, ребят растить?! В одной группе с ними была Нина Шилова, девочка с фашистским клеймом на руке. Добрая девочка, много видевшая горя, детям была как мать. Бывало, Нина утешит, успокоит ребёнка лучше твоего.

ОБУВЬ

Вот, Еленочка, на фотографии сидят дети. Это 1944 год. Вы обратите внимание на их обувь. Общество Красного Креста и Красного Полумесяца, есть такое международное общество, прислало для детей детдома канадскую обувь. Обувь была красивая. В одних ботинках верх сделан из кожи, похожей на крокодиловую. На других – из кожи неизвестных животных. На ботинках широкие ранты, на туфлях – всякие бантики, шнурочки. Смотришь, кажется, век не сносить. У наших ребят – настоящий праздник. Решили всем домом прогуляться – сходить в кинотеатр. Надели красивую обувь, отправились. Ребята глаз с ног не спускают. Так и смотрят, как ноги идут, куда ступают, пылинки с обуви руками снимают. Прохожие ахают, хвалят обувку.

Пока в кинотеатре сидели, прошёл дождь. Выскочили ребята из зала – кругом море из луж, а назад надо идти почти через весь город. Кто похозяйственней, снял туфли и ботинки. А кто не подумал о них, по лужам шагал,.. пришагал домой без подошв. Подошвы из прессованного картона набухли и развалились. Кто смеётся, кто рыдает, а кто капитализм ругает.

Потом ребята немного успокоились. Канадцы прислали мясной тушёнки, сухого молока и много-премного фасоли, а ещё верблюжьих одеял. Одеяла были кстати. Осень выдалась холодная, дров мало, экономили, в спальнях холодно. Да и питание в сорок четвёртом не ахти какое. Мёрзли ребята.

ТОЛЯ ИВАНОВ

Мария Даниловна провела рукой по фотографии, стирая пыль:

– Толя Иванов, родился в немецком плену от охранника. Мать из лагеря вернулась больной и вскоре умерла. Толя был дёрганым, нервным, драчуном и неслухом. А кривлялся? Циркач да и только. Учился у Варвары. Очень сильная была учительница, а обуздать Иванова не могла. Бывало, сядет Иванов на спинку парты и сидит так весь урок. В тетрадях писал не по линеечкам, а наискосок. Придёт домой из школы, и тут с ним сладу нет. Дерётся с ребятами, уроки по самоподготовке срывает. Одним словом, нервный, больной ребёнок. Вот и придумала я брать его к себе. Домой после работы долго не возвращалась, руководила ещё кружком художественной самодеятельности. Да и что дома делать? Живу одна. Дом мой весь в детском доме. Я и говорю Иванову: – Вот тебе, Толя, ключ, иди ко мне, занимайся. Как уроки сделаешь, ключ принесёшь. – Так и жили. После обеда он уходил ко мне и выполнял домашние задания. Стал спокойнее.

Когда Толя заканчивал шестой класс, приехала комиссия. Она прослушивала, отбирала детей с музыкальным слухом. Таким оказался и Толя Иванов. В Ленинграде был создан детский дом имени Мусоргского, где жили и учились музыкально одарённые дети.

Елена Владимировна сидела над тетрадкой, строчила. Очень пригодилась студенческая привычка быстро писать за говорившим. Мария Даниловна излагала свои мысли коротко, но ясно, образно. Старая воспитательница улыбалась. Блуждающая улыбка возникала на её лице всякий раз, когда вспоминала кого-нибудь из своих прежних воспитанников.

– Всё есть сейчас у наших: хорошо одеты, обуты, питание – не проблема – своё хозяйство. Из совхоза всё свежее да парное получаем. Телевизоры, даже цветной есть, магнитофоны, проигрыватели, игрушки – всего хватает, уж не говоря о книгах и школьных принадлежностях. Подарки шефы присылают. Даже порой боязно: не превратились бы дети в потребителей! А потом как жить, на свои-то? Одно печалит: где тепла душевного на всех взять. Недополучают они его, как при родной матери. Потому и растут угловатыми, девочки – с мальчишечьими выходками. Мальчиков-то в доме всегда больше, чем девочек! Сказывается влияние матери и на формировании женственных манер у девочек. При маме-то девочка обласкана, приголублена. Дети, правда, что выросли без родителей, не очень-то и печалятся. Они просто не думают об этом до поры до времени. Наша жизнь – для них норма. Другое дело, что из них получится?

– Помню, в послевоенные годы голодновато было. А детские дома состояли на особом финансовом положении, поэтому кормили по тем временам детей хорошо. Ребятишки наши всегда были с повышенной чувствительностью: не обидят, помогут, вреда другому не сделают. Знали, что воспитатели голодают. Так наши ребята норовили воспитателю конфетку сунуть, от паечки кусочек отломить. Такой же дух в детском доме царил и в шестидесятые годы.

Как сейчас помню, привезли мальчика. Открыла личное дело Юры Вдовина. Родителей нет, подкидышем в возрасте одного года найден на станции. Затем два года жизни в Доме младенца, в дошкольном детском доме. И вот новое место жительства. Сколько же повидал мальчуган? Рос Юра хорошо, был умным мальчиком. До четвёртого класса Юра не замечал, что некоторым ребятам пишут письма, присылают посылки, бандероли. Это делали родители, и родственники, и просто хорошие люди. В пятом классе Юра спросил:

– Мария Даниловна, почему мне никто не пишет писем?

– Закончишь школу, уедешь, станешь учиться или работать, будешь мне писать, а я тебе. У меня, кроме вас, тоже никого нет.

– Мария Даниловна, а вы знаете, что есть диктор Вдовина? Она по московскому радио говорит. Я ей письмо написал. Я же тоже Вдовин.

– А куда послал?

– Куда надо! Москва, радиокомитет, Тамаре Вдовиной.

Очень скоро из Москвы пришёл ответ. Я написала Тамаре Николаевне письмо. На зимние каникулы Юра ездил в Москву, ему показали город, он побывал в музеях, на многих спектаклях.

Вернулся домой повзрослевшим, стал чаще задумываться. Потом окончил училище, был стеклодувом. После службы в армии сдал экзамены на дневное отделение журналистики. Сейчас работает корреспондентом на Дальнем Востоке.

– Пишет?

– Пишет, но редко. Видимо, прошлого стесняется, семья у него, две дочери. Одну назвал Тамарой в честь Тамары Николаевны. Много она сделала для становления Юры. Эх, если бы на каждого нашего находился бы человек с таким сердцем, как у Тамары Николаевны, как бы уютнее стало жить на свете нашим птенцам.

МЕТОДИЧЕСКОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ

– Входите, Елена Владимировна, входите, голубушка. Поджидаю вас, поджидаю, чаёк заварила, сундучок заветный открыла, а вас всё нет.

– Простите меня, Мария Даниловна, мать Кузьминых приехала, пьяная. Пока с ней разбиралась, пока на ночлег устраивала.

– Я завтра с ней поговорю! – голос старой воспитательницы стал глухим. – Сколько лет глаз не показывала, явилась!

– Она в колонии срок отбывала, только освободилась.

– До чего допилась, мамаша-гуляша! – Мария Даниловна не на шутку разволновалась. – Горе детям от родительницы такой. Мальчишки-то узнали?

– Ромка, как про мать услышал, к воротам кинулся. А Володя насупился, сделал вид, что занят делом – постарше, матери стыдится.

– Бедные ребята, и с памятью у них плоховато, – уже спокойнее проговорила Мария Даниловна. – Смотреть на такого ребёнка больно. Силится он что-то запомнить, а не может. Не совсем вроде дебилёнок, а вроде того. Сердце кровью исходит. Горе-то ещё в том, Еленочка, что больного ребёнка не сразу распознаешь.

– Меня сейчас Валера Баскаков волнует. Мучаюсь с ним. Ботанику, географию до десяти часов учим. А как стихотворение зададут – семь потов с него и с меня. Школьная учительница меня упрекает: он у вас мало учит! Я доказываю, что учит, а она обратное! Второй год в школе работает. Ещё поработает, научится в детях разбираться! – сердито добавляет Елена.

– Ну и раскипятилась, как мой самовар! – старая воспитательница положила на плечо Елены широкую натруженную ладонь. – Научится, Еленочка, научится. Какие её годы.

– А списывать этот Валера, знаете, какой мастер? У него такая узкая специализация! – продолжала молодая учительница уже спокойнее. – Что диктант, что задание по математике, так через парту срисовывает. А Коле Смирнову русский язык не даётся. На странице сто ошибок делает. Напишет слово, и сам не прочтёт. Зато как играет! На любом инструменте. Очень музыкальный мальчик.

– Валеру я знаю, трудный случай. А для Коли бери текст попроще, подиктуй ему, выговаривая каждую букву. А вообще-то, надо их врачу по нервным болезням показать. Может быть и такое: особенная направленность работы головного мозга – либо гуманитарий, либо математик. Не у всех же всё серединка наполовинку. Бывают и такие дети.

– Спасибо, Мария Даниловна, мне очень полезно с вами общаться. А вам не кажется, что мы с вами вроде методического объединения, – засмеялась Елена Владимировна.

– Да, похоже на объединение двух воспитателей, или, как принято сейчас говорить, методическое наставничество в действии! – кряхтя, старая воспитательница извлекла из сундучка последнюю пачку фотографий. – Еленочка, это уже совсем близкое время. Архив папы Коли надо ещё просмотреть.

Сижу я здесь, голубушка, вечерами одна и думаю: вроде жила, вроде нет. Жизнь пролетела вдали от больших городов, пролетела, и не заметила как. А вот посидела над сундучком, словно по жизни прошлась. Побывала везде. Всколыхнули вы мою память, заставили вспомнить забытое. Оказывается, жизнь-то длинной была и не пустой. Спасибо вам.

– Что вы, Мария Даниловна, это вам спасибо! – торопливо заговорила молодая воспитательница. – Скоро ребячьи комиссии заработают, всех будем разыскивать. То-то в доме весело будет!

– Приедут! Не все, а приедут. Дожить бы, Еленочка Владимировна, до такого праздника.

Лагздынь Г. Р. Старые дневники и пожелтевшие фотографии : [для детей]. – Тверь : Твер. обл. тип., 2009. – 80 с. : ил.