Текст книги "Ричард Длинные Руки — принц короны"

Автор книги: Гай Юлий Орловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 2

Важные и неотложные начались с завтрака, однако завтрак государственного деятеля тоже мероприятие большой важности, где частенько решаются те вопросы, которые непросто решить за столом переговоров.

В малом зале накрыли длинный стол, но прибыли только герцог Сулливан и Альбрехт, а также епископ Геллерий, остальные с утра продолжают готовить город к осаде.

Затем появились принц Сандорин и принцесса Аскланделла, единственные бездельники, принц в моем войске на положении полузаложника-полугостя, а принцесса так и вовсе с неопределеннейшим статусом полубогини, а то и вовсе богини уважаемой, но не признаваемой нами религии.

Принц подвел ее к моему креслу, где я принял из рук в руки, благородные женщины почти лишены права передвигаться самостоятельно, и усадил ее на тронное сиденье рядом со мной справа, а принц занял привычное место рядом с принцессой.

Все это проделывалось в прежнем замедленном темпе, где каждый жест преисполнен смысла и даже значения.

На столы подали блюда из серебра, тяжелые, громоздкие и неудобной формы с множеством украшений в виде завитушек и выпукло-вогнутых фигурок диковинных зверей, смотрятся так себе, а мыть такие – мучение.

Из еды только мясо, рыба и сыр, что и понятно, уже зима, все яблоки съедены. Да и мясо для настоящих мужчин, а не слюнтяев, что значит – непрожаренное, жилистое, с кровью и жесткое, как подошвы моих сапог.

Пока все обменивались церемонными приветствиями, я торопливо творил на золотом блюде перед Аскланделлой тончайшие ломтики деликатесного мяса, сыра и рыбы.

Аскланделла ничего не замечает, с великодушной улыбкой выслушивает комплименты в свой адрес, хотя у меня создается впечатление, что все-таки замечает, пусть не все, но замечает, императорских дочерей натаскивают с колыбели, они слишком важны, чтобы позволить им жить, как все остальные.

– Ваше высочество, – сказал и я почтительно, – я слышал, принцессы спят до обеда. Это для цвета лица, что у вас просто… ну, замечательный. И ваша интеллигентная бледность, что компенсируется ярким и таким жизнерадостным румянцем на вашем носу…

Она взглянула на меня с тем же прежним интересом крупного ученого на мелкое и примелькавшееся насекомое.

– А что ваши принцессы делают ночью?

Акцент сделан на словах «ваши принцессы», а у них, значит, принцессы особенные, элитные, правильные, но я по своей толстокожести шпильку не заметил, я же человек простой, ответил чисто и жизнерадостно:

– На балах! Танцуют… И порхают. Даже вспархивают. Позвольте вам положить эти ломтики…

– Позволяю, – ответила она, – если только не будете каждый, который съем, комментировать.

– Уже молчу, – сказал я. – Как толстая грубая рыба.

– Молчание, – заметила она с одобрением, – не всегда доказывает присутствие ума, зато доказывает отсутствие глупости.

– Спасибо, – сказал я, – что не ударили.

– Пожалуйста, – ответила она серьезно.

Я перехватил заинтересованный взгляд Альбрехта, хотя он и делает вид, что всецело поглощен бараньим боком на большом серебряном блюде, что опустили прямо перед ним.

– А вы в самом деле своих поклонников бьете? – осведомился я с тревожным любопытством и чуть отодвинулся.

– Вам-то что? – поинтересовалась она. – Вы в их число не входите. И не войдете.

– Как знать, – возразил я. – Человек способен на любые дурости. А вашим поклонником я могу стать и без вашего разрешения.

Альбрехт снова зыркнул быстро и остро, тут же уронил взгляд в блюдо и с энтузиазмом принялся выламывать ребра с прожаренным мясом.

Аскланделла скептически поморщилась.

– Вы им не станете.

– Еще бы, – заверил я и вздрогнул. – И так кругом зима и вьюга!.. Вот горячее мясо со специями, оно горячит кровь и возжигает огонь страстей…

Она прервала:

– Тогда я предпочту рыбу.

– Хотите толстую и грубую? – спросил я. – Ах, не хотите… Фух, с сердца камень… Вот так ляпнешь что-то для красного словца, а потом не расхлебаешь. Возьмите филе из форели, изумительно нежное, тает во рту, можно даже беззубым…

Она вздохнула, покосилась на Сандорина, но тот не рискует поддерживать такую беседу, умный малый, соображает, что провинциал, а дурачком для битья быть почему-то не желает, странный какой-то.

Епископ долго копался в своей рыбе, наконец поинтересовался:

– Ваше высочество, насколько я постоянно слышу, да и все это слышали, Мунтвиг вел и ведет яростную и непримиримую войну против магии.

Я ответил любезно, но с некоторой настороженностью:

– Надеюсь, что это так.

– Мне докладывали, – сказал он, – о сотнях костров, на которых он продолжает жечь колдунов.

Сулливан сказал грохочуще:

– Да, не по одному, ваше преосвященство! Сразу группами. Ха-ха, это чтобы дрова зря не переводить.

– С колдунами Мунтвиг поступает верно, – сказал Геллерий, – однако мы не просто в другом королевстве, а в другом мире! Здесь правит апостольская церковь, а она получает приказы напрямую от императора Мунтвига, который является и главой церкви.

Альбрехт прожевал большой кус мяса, сглотнул и спросил хрипло:

– И что следует?

Сулливан сказал мрачно:

– Ваше высочество, можете ли вы допускать, чтобы Мунтвиг все так же правил на землях, где стоят наши доблестные войска?

Я зыркнул на них обоих, что-то уж очень одинаково говорят, словно исполняют партию на два голоса, явно сговорились раньше или не раз обсуждали ситуацию.

– Все церкви Сакранта получают приказы из резиденции Мунтвига, – сказал Геллерий, а покосившись на Аскланделлу, добавил тише: – Или, возможно, от Его Величества императора Вильгельма.

Я тоже взглянул на нее искоса, но промолчал, а она даже не повела бровью, словно и не слышит недостойных предположений.

Сулливан прогрохотал:

– Я бы апостольские церкви реквизировал под склады. Мне фураж складывать некуда! А они простаивают полупустые. А некоторые и вовсе пустые. Это бесхозяйственно… Ваше высочество?

Я ответил неохотно:

– Вера – дело деликатное. Не стоит обозлять дураков без необходимости. К тому же там не только дураки, но и люди, которые принадлежат к апостольской только потому, что их отцы-деды-прадеды тоже в ней были. Да, по сути, апостольская других не терпит, потому сакрантцы другой просто не знали. А также в ней те, кто не вникает в эти сложные и, честно говоря, неинтересные для простого человека вопросы.

– Таких большинство, – сказал Альбрехт, – с ними будет проще.

– Будет ли? – усомнился я.

– А какая им разница?

– Если навязывать силой, – объяснил я, – то любой, в ком есть капля чести, уцепится за свою сакрантскую, хотя она вовсе не сакрантская. А в римскую перейдут только трусы и люди бесчестные. Нет, только предельная добровольность… а если и нажим, то совсем незаметный. Даже не нажим, а система преференций для тех, кто переходит в римскую веру.

Епископ сказал резче:

– Ваше высочество! У нас есть обязательство перед нашей церковью!

Я опустил на стол нож и ложку, Геллерий смотрит требовательно, и я ответил как можно благодушнее, все-таки здесь все друзья, однако с твердостью в голосе, потому что это решение сюзерена, а не совет или предположение:

– А у меня есть обязательства перед Богом!.. Всякий сакрантец будет судим только за его проступки, но никак не за убеждения или веру. И вообще судьям отныне запрещаю интересоваться верованиями человека, который пришел искать защиту!

В гробовом молчании, я в чем-то переборщил, в словах или интонации, Альбрехт кашлянул и, разряжая напряжение за столом, сказал чрезмерно живо:

– Кстати, что все-таки с колдунами?

– Здесь можем посоревноваться с Мунтвигом, – ответил я. – Кого упустил он, того выловим мы и сразу же на костер!..

Геллерий кивнул.

– Да-да, с ними никаких церемоний.

– Рыцарство, – сказал Сулливан мощно, – и вообще благородные люди полностью за костры! Народ это любит, хотя иногда и сомневается, все-таки колдуны не только вредят и порчу наводят, виноваты в засухе и падеже скота, но иногда и кого-то лечат… однако кто слушает простой народ?

За столом завязался оживленный разговор, даже вспыхнули споры, а я слушал и мрачно думал, что лапшу насчет абсолютного искоренения магии пусть вешают на уши людям попроще. Я прекрасно знаю, что и Мунтвиг магию использует, но только не в открытую, естественно, это противоречит его лозунгам, а вот так, тайком, словно бы и не он стоит за теми покушениями на мою священную особу…

Это и понятно, если бы оказался таким прекраснодушным фанатиком, то проиграл бы схватку за власть еще раньше, чем мы на своем развращенном Юге услышали это имя.

Но, судя по всему, магия сосредоточена в руках сверхзасекреченной службы, которой он вроде бы и не руководит. Это и понятно, так проще, такие службы не считаются ни с чем для достижения цели, а это противно духу рыцарства, что правит этим миром, какие бы мелкие отступления мы для себя ни делали.

В этом Мунтвиг мне серьезно проигрывает. На тайную службу никто из магов добровольно не пойдет, разве что совсем мелкие, отчаявшиеся добиться успеха в своих гильдиях, если те существуют.

Мне же удается привлекать и средний уровень, хотя работой не загружаю, а всячески подчеркиваю, что лишь оказываю покровительство их собственным изысканиям.

Осталось сделать заключительный шажок… весьма опасный, правда. Провозгласить терпимость не только к апостольской ветви христианства, но и к магам, объявить, что и магия от Бога, вот только Господь предпочитает, чтобы мы полагались на свои силы, однако он дает человеку свободу выбора.

И ад Господь создал не для того, чтобы наказывать человека, а чтобы его не затаскивать в Царство Небесное насильно. У человека в жизни во всем должен быть выбор, он сам отвечает за свои поступки и не может сказать, как древний грек: дескать, я не виноват, это фатум, судьба, рок, так сплели мойры, против судьбы не пойдешь, все предначертано заранее, все предопределено…

Спохватившись, торопливо создал перед Аскланделлой вазочку с изысканнейшим и нежнейшим мороженым. Получилась горка в виде изящного сказочного замка, такого прекрасного, что даже притронуться – кощунство, однако принцесса взяла серебряную ложечку и принялась есть спокойно и даже несколько сонно, словно это что-то привычное и уже успевшее поднадоесть.

Вот скотина, мелькнула злая мысля, как умеет держаться, как умеет… Другая бы уже визжала, хлопала в ладоши или, напротив, с воплем выскочила из-за стола, крестилась бы и пряталась за спину епископа, но Аскланделла оправдывает титул императорской дочери, спокойной, ровной и невозмутимой, будь это мороженое на столе или ревущий вулкан под ногами.

– Ваше высочество, – сказал я тихонько, – мне нужно держаться от вас подальше.

– Принц?

– Рискую влюбиться, – пояснил я. – А влюбленный – это всегда дурак.

Альбрехт делает вид, что даже не смотрит в нашу сторону, принц Сандорин на таких пирах и даже обыденных завтраках застенчиво отмалчивается, а принцесса произнесла равнодушно:

– Принц, вы никогда не влюбитесь.

– В вас?

– Вообще.

– Спасибо, ваше высочество, – сказал я с жаром. – Никто мне никогда не говорил таких приятных слов. Сколько я ни видел влюбленных мужчин, все даже выглядят дураками, в то время как влюбленные женщины никогда!

Она преспокойно поглощала мороженое, как корова сочную молодую траву на лугу, ответила после паузы:

– Насчет женщин… не знаю. Влюбленных не видела, сама тоже никогда не буду влюблена.

– Но отец вас уже выдает замуж! – напомнил я.

Она посмотрела с иронией краем глаза, но ответила так же спокойно и даже мирно:

– У королей нет сыновей, а только наследники. Моя роль будет в том, чтобы рожать их мужу. Если у короля нет сына, то еще при его жизни начинается кровавая гражданская война за трон, что разоряет королевство и делает его легкой добычей алчных соседей… Ну, это я объясняю на тот случай, если вы даже этого не знали.

– Железная логика, – проговорил я упавшим голосом, взглянул на нее и добавил: – У железной женщины… А все мужчины мечтают о слабых.

Она чуть приподняла одну бровь, не отрывая взгляда от вазочки, где замок уже разрушен с одной стороны, две башни исчезли, а у основания третьей ведется подкоп.

– Слабых?

– Кофе не бывает слишком крепким, – сказал я, – а красивая женщина – слишком слабой.

Она произнесла высокомерно:

– Женщина вообще не должна быть слабой.

– Это кто сказал, – поинтересовался я, – Лиутгарда?

Она пожала плечами.

– При чем здесь Лиутгарда? Я признаю, она – выдающаяся женщина. Но это и так понятно.

– Ого, – сказал я с интересом, – правда?

Она повернула голову и прямо посмотрела мне в глаза.

– Принц… Лиутгарда не единственная в мире сильная женщина.

– А что, – поинтересовался я, – сильная женщина обязательно должна быть Снежной Королевой?

Мне показалось, ее ресницы дрогнули, а во взгляде на краткий миг метнулось нечто напоминающее испуг, однако в следующее мгновение произнесла с насмешливым превосходством:

– Снежную Королеву последний раз видели почти двести лет назад. И вообще она появлялась так редко, что от легенд о ней ничего не осталось, кроме прозвища.

– И даже ее имени не помнят? – спросил я.

– Где-то в древних рукописях, – произнесла она задумчиво, – могло остаться. Но… вряд ли.

Глава 3

Сейчас самыми богатыми, знатными и могущественными являются короли, герцоги и прочие лорды, потом самыми богатыми, знатными и могущественными станут презираемые ныне актеры, но и тогда, и потом самыми низкооплачиваемыми, презираемыми и угнетенными были и остаются ученые, в данное время именуемые алхимиками, магами, колдунами.

Именно они первыми слезли с дерева и вышли из пещер, они создали цивилизацию и продолжают ее совершенствовать, однако даже я, такой вот умный и все понимающий, ни разу не заглянул к ним в обоз, где они ехали в арьергарде, а только иногда вспоминал и велел о них позаботиться.

Сейчас устроены не просто в городе, а в соседнем корпусе дворца. Правда, теперь это не маги, а ученые, для понятности именуемые алхимиками. Маги, люди умные, к переименованию отнеслись с иронией и пониманием, главное, занимаются тем же, изучают тайны природы. А я помню, что церковь ухитрилась испортить отношения не только с магами, но и с учеными, и вообще с наукой, потому заранее постелил соломку в нужных местах.

В первый день они перетаскивали из обоза во дворец все свои драгоценные инструменты и препараты, а затем продолжили свои изыскания, основанные на тех идеях, что я подбрасывал им время от времени.

Двор уже расчищен от снега, это люди Норберта привели крестьян из ближайших сел, кого соблазнили высокой оплатой, другим молча показали обнаженные мечи или начали высматривать деревья с крепкими ветвями.

Так что народу прибавляется, дворец постепенно переходит в обычный режим, догоняя город, который молча смирился и теперь так же терпеливо ждет, будут ли какие-то изменения.

От зданий то и дело красивым галопом уходят со звонким цокотом копыт легкие кони гонцов, увозя распоряжения Альбрехта, рыцари часто взбегают по каменным ступенькам на городскую стену, то ли посмотреть вдаль, не видно ли подступающих полчищ Мунтвига, то ли проверить часовых, больше проводящих времени в теплой башне, чем на стенах.

Двери в корпус, где расположились алхимики, высокие, словно здесь разъезжают на конях, хотя вполне возможно и такое, все грубо и по-дикарски мощно, без выкрутасов и мерехлюндий, а в холле и общих залах нет и намека на ковры. Они лишь в главном корпусе, да и то не везде, а в покоях принцесс и в королевских, а также в рабочем кабинете.

Если в Сен-Мари окна по большей части огромные, витражные, с цветными стеклами, изображающими нечто аллегорическое, то здесь только бойницы, предназначенные либо для стрелков из лука, либо для арбалетчиков.

Лишь на последнем, четвертом этаже присутствуют вставки из цветного стекла в виде щитов с королевскими гербами, хотя тем самым портят суровый и мужской вид дворца, что только по названию дворец, а так – просто огромный и добротно сделанный рыцарский замок могучего лорда.

Альбрехт перехватил мой взгляд, ухмыльнулся.

– А вам режет глаз?

– Да, – согласился я. – Вот так и проникает в мир разложение и загнивание, называемое искусством…

Он поинтересовался деловито:

– Убрать?

Я покачал головой.

– Зачем?..

– Там еще и королевские гербы, – напомнил он. – Лишнее напоминание о короле Леопольде. Если помните, был когда-то здесь такой сюзерен. Давно, неделю или две тому.

Я подумал, покачал головой.

– Нет, оставим. Сейчас это прежде всего напоминание о бежавшем короле. Вот если бы он красиво погиб в битве…

– Лучше бы погиб, – сказал он трезво.

– Почему?

– Живой король, – сказал он угрюмо, – может собирать армию. К нему обязательно из чувства благородства примкнет кто-то из тех, кто с ним раньше спорил.

– Ненависть к чужакам объединяет, – согласился я. – Но что мы можем сделать? Только милосердием и великодушием переманивать на свою сторону. Не забывая, конечно, о палачах и тюрьмах. Мы – возвышенные души, наши головы среди звезд, однако сапоги ступают по земной грязи, а то и по крови. Разумеется, мы должны гордиться таким широким диапазоном своих душ! И мы гордимся. Без этих всяких «… я бы сузил!».

Он вряд ли понял и половину моего умничанья, вздохнул и сказал мечтательно:

– Ваше высочество, наши лорды с таким восторгом вспоминают тот пир…

– Хорошо нажрались, – согласился я. – Снег на фарлонг от дворца пропах вином. Но ты вспоминаешь так, словно с того времени пропорхнул, как воробей, год! И пора вроде бы повторить?

Он покачал головой.

– Нет-нет, я не о том.

Я посмотрел с подозрением, что-то такие улыбочки и предисловия не весьма нравятся.

– Граф?

– Вы двое так хорошо смотрелись на тронах, – сообщил он.

Я спросил достаточно злобно, чтобы он замолчал:

– Мы двое?

Он чуть улыбнулся, понял, но не поддался, а сказал еще жарче:

– Вы и Аскланделла! Несколько местных лордов, допущенных на пир, будут клясться, что вы муж и жена.

Меня передернуло, я еще и отпрыгнул, словно наступил босыми ногами на толстую холодную змею в траве.

– Что?

– Я слышал их разговоры, – сказал он торопливо. – Почему-то они так решили. Наверное, вы в чем-то очень похожи. И вообще, как мне самому показалось, вы к ней относились с известной нежностью.

Я сказал зло:

– Потому что все еще не придушил?

Он проговорил напоминающе:

– Помню, вы так мило ее взяли на руки и внесли в Генгаузгуз, как нечто самое ценное в нашем войске. Это все видели, не только я, клянусь!

Я сказал нервно:

– Я?.. Взял?.. Да она сама ко мне залезла!.. И вообще она не нашего войска!

– Вы это генгаузцам скажите, – посоветовал он. – Никто не поверит. Все своими глазами все видели, как вы несли ее на руках от городских ворот через весь город!

– Не через весь, – возразил я. – Да и город в этом месте узкий… И вообще, я же говорю, сама ко мне на руки залезла!

Он произнес многозначительно:

– Но ведь неспроста же…

– Ну да, – подтвердил я, – чтобы удобнее вонзить зубы в мое горло!

Он сказал с сомнением:

– Но мне показалось, вы сами с такой радостью…

– Показалось, – отрезал я решительно. – Это она так подстроила. Мы делаем только то, что они подстраивают! Женщины – это единственная мировая закулиса!

Он развел руками, но лицо стало серьезным.

– Ваше высочество, это я вам как вице-канцлер говорю. Вы еще не знаете, что я вице-канцлер, а к мнению вице-канцлера нужно прислушиваться?

– Хорошо, – буркнул я, – что не канцлер. А то бы вообще…

– Кстати, – полюбопытствовал он, – а кто у нас канцлер?

– Пока такого нет, – пояснил я. – Канцлер – это должность постоянная, а вы еще и граф Альбрехт Гуммельсберг, барон Цоллерна и Ротвайля, мой полководец, который может сразу же бросить все и отправиться со мной в поход!

Он сказал задумчиво:

– А канцлер не может?

– Ему нельзя, – объяснил я. – На нем всегда завязано слишком много.

– А вдруг это к лучшему?

Я посмотрел на него с подозрением.

– Дезертировать надумали, граф?

– А вдруг пора? – поинтересовался он. – Нужно выбрать подходящий момент. Вот уже граф, а если еще и канцлерство отхватить… Ваше высочество все равно вот-вот шею сломит.

Я тяжело вздохнул.

– На что человек не готов пойти, только бы предательски подтолкнуть своего сюзерена к женитьбе!

– Ваше высочество, – сказал он, – уверяю вас, и после женитьбы жизнь существует! А нам всем с женатым будет безопаснее!

– Почему?

– Большинство войн и сражений у вас будет дома, – пояснил он. – В семье. На завоевание всяких там королевств времени и сил останется поменьше.

– Если вообще останется, – буркнул я.

– Вот-вот!

– Поводом к женитьбе, – возразил я, – бывает причина. Сейчас я ее не зрю в упор. И вообще, граф, вы меня подтолкнули провести и эту ночь в постели принцессы Джоанны, но я на вас не сержусь, было терпимо, а сегодня, надеюсь, будет намного проще.

Он поморщился.

– И тоже идете потому, что я заговорил про Аскланделлу?.. Ваше высочество, ну что за рыцарская наивность?.. Влюбленность и даже страстная любовь никогда не были помехой династическому браку. А ваши отношения с принцессой Джоанной не назовешь даже… ну, я вообще не стану никак называть. Это интересно, но несерьезно. Мужчины о делах должны думать! А женщины – это так, недумательное.

Ночью, правда, Джоанна все-таки струсила, вдруг да сейчас будет какое-то другое изнасилование, ага, щас, размечталась, мужчины вообще-то консервативны, особенно когда дело касается подобной ерунды. Изобретательны в постели всякие там бабники, их еще зовут и по-другому, не так книжно и вежливо, но все равно я к бабникам не отношусь, просто наелся – и в хлев.

Но она осваивается удивительно быстро: уже кладет голову мне на плечо, щебечет, рассказывает всякую женскую ерунду, так что ясно, пора сообщить, что третье изнасилование прощаю, как мужчина и христианин, и больше в этой постели не показываться.

Утром она с неодобрением смотрела на мой завтрак: огромную чашку горячего черного кофе, жареные хрустящие и только с огня гренки с нежнейшим козьим сыром. Когда-то делали мне в детстве, до сих пор помню умопомрачительный вкус, потому и воссоздаю с такой точностью.

– Да ты хоть попробуй, – предложил я в пятый раз, – очень вкусно!..

– Нет, – отрезала она твердо. – Тело погубить не жаль, но бессмертную душу? Ни за что!..

– А душа при чем?

– Я добрая христианка, – ответила она с достоинством, – и вообще хорошая женщина.

– Хорошая, – согласился я.

Она взглянула с подозрением в широко распахнутых и еще невинных глазах.

– Это в каком смысле?

– В хорошем, – ответил я дипломатично.

– Знаете ли, принц, – сказала она с той же твердостью, – я догадываюсь, что для вас хорошее не совсем то, что хорошее для хороших людей, а уж для меня наверняка совершенно неприемлемое, недостойное и даже неприличное…

– …так как вы замечательная, – продолжил я. – Угадал? Как видите, я прекрасно разбираюсь в людях. А как насчет пирожных?

Она подумала, ответила с некоторым колебанием:

– Полагаю, такие удивительные лакомства могут делать только светлые ангелы.

– Точно, – обрадованно сказал я и посмотрел по сторонам, нет ли поблизости зеркала, вдруг да в самом деле похож. – Только они и пекут такое!

– Творят, – поправила она.

– Да-да, творят!

– Потому, – сказала она размышляюще, – не стану отказываться, хотя и считаю себя недостойной таких удивительных даров…

– Джоанна, – сказал я с нежностью. – Вы сами ангел! У вас такая прекраснаая женская логика, вы могли бы преподавать ее в образцово-показательных учреждениях.

– Да, – согласилась она, – мне все учителя говорили, что я умная.

– Еще какая!

Она уточнила:

– Зато сестры у меня скромные и богобоязненные, я их очень люблю, но я немножко не такая.

Отказываться не стала также от гренок, сахарного печенья и всяких сдобных булочек, но насчет кофе сдвинуть с христианских позиций не удалось: дьявольский напиток – и все. Подозреваю, из-за страшноватого цвета. Нужно будет как-нибудь закрасить молоком… хотя мне не по фигу ли, что любят или нет женщины?

Они должны любить то же самое, что и мы, иначе это не наши женщины. С такими, с которыми ничего общего, лучше всего вступать в брак, зато и ссориться будет не из-за чего, и можно жить спокойно и счастливо, не обращая внимания друг на друга.