Текст книги "Последний свет Солнца"

Автор книги: Гай Гэвриел Кей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

Глава 3

Она любопытная и слишком смелая. Всегда была такой, с первого момента своего пробуждения под холмом. Постоянно интересуется другим миром, меньше боится, чем другие, хотя присутствие железа может так же легко высосать из нее все силы, как из всех остальных.

Сегодня ночью в доме на северной опушке леса больше смертных, чем когда-либо раньше; их ауру невозможно не почувствовать. Нет лун, отбрасывающих тень: она вышла посмотреть. По пути прошла мимо зеленого спруога, разозлилась на него, чтобы заставить его прекратить болтовню. Она знала, что он сейчас пойдет и расскажет царице, где она. Неважно, говорит она себе. Им смотреть не запрещено.

Стадо в загоне встревожено. Это первое, что она чувствует. Огни в доме почти все уже погасли и горят только в одном, нет в двух окнах спален и в большом зале за тяжелыми дверьми. Железо на дверях. Смертные спят по ночам, полные страха.

Она чувствует удары копыт о землю к западу отсюда.

И сама пугается раньше, чем видит их. Прискакавшие на лошадях смертные прыгают через забор или проламывают его и попадают во двор дома. Брошены факелы, и выхвачено железо, и оно повсюду, острое, как смерть, тяжелое, как смерть. Она не за этим пришла и чуть не убежала, чтобы рассказать царице и остальным. Но осталась, высоко наверху, не видимая никем искорка в темной листве деревьев.

Более и менее яркие ауры по всему двору фермы. Двери распахиваются, люди выбегают из дома, из овина в темноту, сжимая в руках железо. Много шума, криков, но она умеет отчасти поставить заслон звукам: смертные всегда слишком шумят. Сейчас они дерутся. Возникает ощущение жара, кружится голова, во дворе пахнет кровью. Она чувствует, как ее волосы меняют цвет. Она и раньше такое видела, но не здесь. Воспоминания, далекие, пытаются пробиться к ней в сейчас.

Она чувствует себя больной, истаявшей из-за железа внизу. Прижимается к березе, и дерево дает силу. Продолжает смотреть, уставшая и дрожащая, ей страшно. Нет лун, снова говорит она себе, ее тень или проблеск никто не увидит, если только не найдется смертный, знающий о существовании ее мира.

Она смотрит, как черный конь поднимается на дыбы, бьет копытами бегущего человека, видит, как тот падает. Огонь, одно из отдельных строений уже пылает. Смятение в темноте и мечущиеся фигурки смертных. Дым. Слишком много крови, слишком много железа.

Потом ей в голову приходит другая мысль. И при этой мысли, быстрой и яркой, как светлячок над водой, она ощущает спазм, дрожь возбуждения, похожую на желание, между лопатками, там, где у них всех когда-то были крылья. Она снова дрожит, но уже иначе. Всматривается пристальнее в живых и мертвых среди хаоса во дворе фермы внизу. Да. Да.

Она знает, кто погиб первым. Она умеет это видеть.

Он лежит лицом вниз на изрытой, истоптанной земле. Первый мертвец в безлунную ночь. Он может принадлежать им, если она будет действовать достаточно быстро. Ей необходимо действовать быстро, его душа уже бледнеет, прямо у нее на глазах, она почти исчезла. Так давно к ним не приходил смертный в расцвете лет.

Однако это значит, что придется войти во двор. Там повсюду железо. Кони бьют копытами, почуяв ее, боятся.

Нет лун. Единственное время, когда это можно сделать. Ее не могут заметить. Она повторяет это себе еще раз.

Ни у кого из них больше нет крыльев, никто не умеет летать. Она отпускает дерево, разжимая один за другим пальцы, и идет вперед и вниз. Видит по дороге человека. Он бежит вверх по склону, тяжело дыша. Он так и не узнает, что она здесь, проскользнувшая мимо тень полумира.

* * *

Он должен добраться до своего меча. Дей предупредил их криком, потом крикнул еще раз. Мужчины вскакивали с лежанок, с ревом хватали оружие. Двойные двери распахнулись настежь, и первые из их людей выскочили в ночь. Алун услышал крики эрлингов, ответные крики воинов Брина, увидел своих кадирцев, выбежавших наружу. Но его собственная комната и его меч находились в другом конце коридора, в другом конце. Это ужасно, совсем в другом конце.

Алун бросился бежать со всех ног, с сильно бьющимся сердцем, голос брата звенел у него в ушах, сердце стиснул кулак страха.

Когда он добрался до спальни, Гриффит, которому звуки битвы были так же знакомы, как им всем, уже был готов. Он шагнул вперед, сунул Алуну его клинок молча. Алун бросил арфу, там где стоял; выхватил из ножен меч, бросил и ножны тоже, нахлобучил на голову шлем.

Женщина, которая была с Гриффитом, не молчала и была в ужасе.

– Милостивый Джад! У наших комнат нет охраны. Пошли! Скорее!

Алун и Гриффит переглянулись. Сказать было нечего. Сердце готово разорваться. Они побежали в противоположном направлении, еще дальше по тому же темному коридору; рядом бежала девушка с каштановыми волосами, почему-то держа за руку Алуна, свеча где-то упала. Потом они свернули, скользя на повороте, и по дальнему крылу побежали к женским комнатам.

Прочь от двойных дверей, от сражения во дворе фермы. От Дея.

Девушка, тяжело дыша, указала рукой на дверь. Они ворвались внутрь. Вскрикнула женщина, потом увидела, что это они. Прикрыла рот тыльной стороной ладони, пятясь к столу. Алун быстро окинул взглядом комнату, держа обнаженный меч. Три женщины, одна из них дочь Брина. Две комнаты, соединенные дверью. Он прошел прямо к выходящему на восток окну, которое почему-то оказалось открытым. Протянул руки, чтобы закрыть ставни и заложить их деревянным брусом.

Молот эрлинга разнес в щепки дерево, разбил подоконник и чуть не сломал протянутую руку Алуна, словно лучинку. Закричала женщина. Алун ткнул мечом в разбитое окно, ничего не видя в темноте. Услышал стон боли. Кто-то издал громкий предостерегающий крик; он с силой повернул меч и дернул его назад. Над окном нависли копыта коня, ударили в уже разбитую оконную раму, и она провалилась внутрь, – а затем какой-то человек влетел через окно прямо в комнату.

Гриффит бросился к нему с проклятием, но его выпад отразил круглый щит, и юноша едва увернулся от последовавшего удара топором.

Женщины попятились назад, с криками Алун встал рядом с кузеном, но ему тут же пришлось резко обернуться назад, так как второй мужчина в ревом ввалился в окно с молотом в руке. Они вычислили, где находятся женщины. Эрлинги. Здесь. Кошмар в безлунную ночь; в ночь, созданную для нападения.

Но что они делают так далеко от моря? Почему здесь? Это невозможно было объяснить. Сюда их дружины обычно не добирались.

Алун обрушил меч на второго нападавшего, но его удар был отбит с сокрушительной силой. Отлетевшие щепки поранили его до крови, и эрлинга тоже. Алун отступил назад, заслоняя женщин. Услышал звон оружия, топот сапог у себя за спиной, а затем слова, которые так жаждал услышать.

– Бросайте оружие! Вас двое, нас пятеро и сейчас будет больше.

Алун бросил взгляд назад, увидел одного из командиров Брина, мужчину, почти такого же могучего, как эрлинги. “Слава Джаду за его милосердие!” – подумал он. Командир говорил на языке англсинов, но медленно. Этот язык ближе к языку эрлингов, они должны понять.

– Возможно, за вас дадут выкуп, – продолжал воин Брина, – если кому-то нужны. Если тронете женщин, умрете лютой смертью сегодня ночью и будете желать смерти еще до того, как она придет.

Позже Алун решил, что эти слова были ошибкой.

Потому что, услышав их, первый эрлинг мгновенно, с быстротой кота, проскользнул по полной людей комнате, схватил Рианнон мер Брин и выдернул ее из кучки других женщин. Это именно она криком предупредила Алуна и заставила его отскочить от окна. Эрлинг держал ее перед собой, как щит, заломив ей руку за спину и прижав лезвие топора к ее горлу. Алун хотел выругаться, но у него перехватило дыхание.

Одна из женщин упала на колени. Теперь в комнате толпилось множество людей, пахло потом и кровью, грязью и глиной со двора. Они слышали снаружи звуки боя, собаки захлебывались лаем, скот мычал и метался по загону. Кто-то закричал, затем крик оборвался.

– Выкуп, говоришь? – прорычал эрлинг. У него была светлая борода, он носил доспехи. Глаза сверкали из-под железного шлема с длинным щитком для носа. – Нет. Не так. Вы сейчас бросите оружие. Или я отрежу ей грудь. Хотите посмотреть? Не знаю, кто она, но одежда красивая. Резать?

Командир Брина шагнул вперед.

– Я сказал, брось оружие!

Тишина, напряженная, как натянутая тетива. У Алуна пересохло во рту, словно в нем было полно пепла. Дей во дворе. Дей во дворе.Он все время был там один.

– Пускай он это сделает, – сказала Рианнон, дочь Брина ап Хиула. – Пускай он это сделает, а потом убейте его за меня.

– Нет! Послушай меня, – быстро вмешался Алун. – Здесь больше пятидесяти воинов. Не может быть, чтобы столько людей участвовало в вашем набеге. Ваш ярл совершил ошибку. Вы проиграете. Послушай! Тебе некуда идти. Решай свою судьбу здесь.

– Я ее решу, когда мы сядем на корабль, – прохрипел тот. – Ингавин ждет своих воинов.

– А его воины убивают женщин?

– Сингаэльских шлюх – убивают.

У одного из стоящих за спиной Алуна вырвался сдавленный звук. Рианнон стояла с заведенной за спину рукой, лезвие топора дрожало у ее горла. Алун видел страх в ее глазах, но в ее словах не слышалось страха.

– Так умри за эту сингаэльскую шлюху. Убей его, Шон! Сделай это!

Топор, схваченный у самого лезвия, шевельнулся. На зеленом платье с высоким воротом появился надрез, у ключицы выступила кровь.

– Милостивый Джад! – простонала стоящая на коленях женщина.

Мгновение никто не двигался, никто не дышал. А затем второй эрлинг, тот, что влез в окно, с грохотом бросил свой щит.

– Брось ее, Свен. Мне уже приходилось бывать у них в плену.

– Будь женщиной для сингаэлей, если хочешь! – огрызнулся человек по имени Свен. – Ингавин ждет меня! Бросайте оружие, или я разрублю ее на куски!

Алун, глядя в его светлые, дикие глаза, слыша безумие боя в голосе, медленно положил свой меч.

По телу девушки текла кровь. Он увидел, как она смотрит на него. Он думал о Дее, оставшемся снаружи, о том предостерегающем крике перед тем, как застучали копыта и появился огонь. Совсем без оружия. Сердце его рыдало, ему хотелось убивать, и он пытался найти в себе силы для молитвы.

– Делай, как я, – сказал он Гриффиту, не поворачивая головы.

– Не надо! – шепотом, но очень ясно произнесла Рианнон.

Гриффит посмотрел на нее, на Алуна, а потом бросил свой клинок.

– Он ее убьет, – сказал Алун стоящим сзади людям, не оборачиваясь. Он не отрывал глаз от девушки. – Пусть покончат с его товарищами во дворе, а потом мы разберемся с этими двумя. Им отсюда некуда идти, для них нет места на земле Джада.

– Тогда он ее действительно убьет, – сказал человек по имени Шон и шагнул вперед, не выпуская меча. Смерть была в его голосе и застарелая ярость.

Топор снова шевельнулся, на зеленой ткани появилась еще одна прореха, вторая яркая полоска крови на белой коже. Одна из женщин всхлипнула. Не та, которую захватили, хотя Рианнон теперь прикусила губу.

Они стояли так целое мгновение. Такое же долгое, как то, которое предшествовало сотворению мира Джадом. Затем взлетел молот.

Желтобородый эрлинг носил на голове железный шлем, иначе его голова от этого удара смялась бы, как спелый фрукт. Все равно звук удара в переполненной комнате на таком близком расстоянии получился тошнотворным. Мужчина обмяк, словно кукла, набитая соломой: он умер еще до того, как его тело ударилось о землю. Топор упал, не причинив вреда.

Алуну показалось, что никто в комнате еще несколько секунд не дышал. Это след смерти, подумал он. Слишком много людей. Здесь, в комнате. Такие вещи должны происходить… под открытым небом или под парусом корабля.

Женщина, в покоях которой все произошло, стояла на месте, не двигалась. Летящий молот просвистел так близко, что задел ее волосы. Теперь руки у нее были опущены, и никто не держал у ее горла топор. Алун видел две струйки крови на ее платье, раны на шее и у ключицы. Он увидел, как она медленно вдохнула воздух. Ее руки дрожали. Больше никаких признаков. Смерть прикоснулась к ней и отвернулась. Можно и задрожать чуть-чуть.

Он повернулся к эрлингу, который метнул молот. Рыжеватая борода с проседью; длинные волосы выбились из-под шлема. Не молодой человек. Его бросок, если бы он хоть чуть-чуть отклонился от цели, убил бы дочь Брина, размозжив ей череп. Этот человек оглядел их всех, потом вытянул пустые руки.

– Все мужчины – глупцы, – произнес он на языке англсинов. Они могли его понять. – Боги дали нам мало мудрости, одним меньше, чем другим. Этот человек, Свен, разозлил меня, должен признаться. Мы все уйдем к нашим богам, так или иначе. Незачем спешить туда. Он убил бы девушку и погубил бы нас обоих. Глупо. За меня вам не дадут большого выкупа, но все равно сдаюсь вам обоим и этой леди. – Он перевел взгляд с Алуна на Шона, стоящего у него за спиной, затем на Рианнон мер Брин.

– Убить его, госпожа? – мрачно спросил Шон. В его голосе слышалось желание это сделать.

– Да, – сказала женщина с каштановыми волосами, все еще стоящая на коленях. Другую, как заметил Алун, только что стошнило в дальнем конце комнаты.

– Нет, – возразила Рианнон. Ее лицо было смертельно бледным. Она так и не шевельнулась. – Он сдался. Спас мне жизнь.

– А что бы, по-твоему, он сделал, если бы их здесь было больше? – хриплым голосом спросил Шон. – Или если бы нас сегодня оказалось в этом доме меньше, помилуй Джад? Ты думаешь, что до сих пор оставалась бы одетой и на ногах? – У Алуна только что промелькнула та же мысль.

Они говорили на языке сингаэлей. Эрлинг перевел взгляд с одного на другого, затем рассмеялся и заговорил на их собственном языке, с сильным акцентом. Он уже совершал набеги на эти места; он сказал им об этом. Он уже не молод.

– Ее бы забрал себе Миккель, и только он виноват в том, что мы ушли так далеко от кораблей. Или его брат, что было бы еще хуже. Они сорвали бы с нее одежду и взяли на глазах у всех нас, как я полагаю. – Он взглянул на Алуна. – Потом они изобрели бы какой-нибудь жестокий способ убить ее.

– Почему? Почему так? Она же… просто женщина. – Алуну необходимо было уйти из этой комнаты, но также необходимо было понять. А в глубине души он боялся идти туда. Весь мир, вся его жизнь могут навсегда измениться, когда он выйдет наружу. А пока он здесь, в этой комнате…

– Это дом Брина ап Хиула, – ответил эрлинг. – Так нам сказал наш проводник.

– И что? – спросил Алун. У них был проводник. Он это запомнил. И знал, что арбертяне тоже запомнят.

Он видел, как осторожно дышит Рианнон. Не глядя ни на кого. Она так и не вскрикнула, подумал он, кроме того раза, когда конь разбил окно.

Эрлинг снял свой железный шлем. Его рыжие волосы приклеились к черепу, падали прямыми прядями на плечи. Лицо покрыто шрамами, нос сломан.

– Миккель Рагнарсон вместе с братом привел нас сюда. С единственной целью, хоть я и пытался его отговорить от имени тех из нас, кто приплыл сюда за добычей. Он – сын Рагнара Сигурсона и внук Сигура, которого мы звали Вольганом. Это месть.

– О, Джад! – воскликнул Шон. – О, Джад и все великомученики! Брин вышел из дома, когда они налетели! Бежим!

В этот момент Алун уже подобрал свой меч, повернулся, протиснулся мимо остальных и помчался со всех ног по коридору к двойным дверям. Отчаянный крик Шона донесся до него сзади.

А он пока еще никого не убил, пришло ему в голову. Потребность убивать нарастала в нем вместе с ужасом.

Ужас улетучился, как дым на ветру, как только Алун выбежал за дверь и увидел то, что предстало его глазам. Эта картина оставила за собой нечто вроде пустоты: пространство, ничем не заполненное. Собственно говоря, он был совершенно уверен, с того момента, как услышал первый крик Дея… Но есть знание… и знание.

Схватка закончилась. Эрлингов было слишком мало, чтобы справиться с находящимся здесь отрядом Брина и кадирцами. Этот налет явно планировался как нападение на удаленный хутор, на большой, специально выбранный дом, но все равно он затевался с целью убить Брина ап Хиула, а не как стычка с его отборными воинами. Кто-то совершил ошибку, или ему крупно не повезло. Алун сказал это самому себе, про себя. Еще до того, как выбежал во двор и увидел тело, лежащее недалеко от распахнутой двери. Совсем недалеко.

Он остановился. Другие бежали мимо него. Они походили на странно далекие, смутные, какие-то размытые тени. Принц стоял совершенно неподвижно, потом с усилием, потребовавшим от него ужасного напряжения, словно его тело стало неподъемным, снова двинулся вперед.

У Дея не было никакого оружия, кроме ножа за поясом, когда он вышел из дома, но теперь у него в руке был зажат меч эрлинга. Он лежал вниз лицом на истоптанной траве, в грязи, рядом с мертвым всадником. Алун подошел к тому месту, где он лежал, встал на колени в грязь и положил свой меч. Снял шлем и положил его на землю, а затем, помедлив еще секунду, перевернул брата и посмотрел на него.

“Недешево он продал жизнь” – пелось в “Плаче по Сейситу”. В песне, которую пели все скальды в то или иное время в залах трех провинций в те зимние ночи, когда люди тоскуют по пробуждению весны, а души и кровь молодых загораются при мысли о великих подвигах.

Удар топора, убивший Дея, был нанесен сзади и сверху, всадником. Алун видел это при свете факелов, которые теперь горели во дворе. Его кровь и душа не загорелись. Он держал на руках искалеченное тело того, кого так сильно любил. Душа его была… в другом месте. Теперь он должен помолиться, подумал Алун, произнести знакомые, нужные слова. Он не смог их даже вспомнить. Он чувствовал себя странно, его словно придавило горе, и хотелось плакать.

Но еще не время. Еще не все кончено. Он все еще слышал крики. Во дворе, невдалеке, еще находился вооруженный эрлинг. Он стоял в полукольце из воинов-арбертян и спутников самого Алуна, прижавшись спиной к двери одной из построек и приставив меч к шее почти обнаженного человека.

Алун увидел, что пленником был Брин ап Хиул и его держали – по немыслимой иронии – точно так же, как несколько минут назад его дочь.

Священники в храмах учили (и священные тексты, для тех, кто умел читать), что Джад, бог Солнца, ведет по ночам битву под миром за своих детей, что он не такой жестокий и непостоянный, как боги язычников, забавляющиеся смертными людьми.

Сегодня так не подумаешь.

Кони без всадников, носящиеся по двору среди трупов; слуги, гоняющиеся за ними, пытающиеся ухватить поводья. Крики раненых. Кажется, пожар потушили всюду, кроме одного сарая, догорающего в противоположном конце двора, возле него гореть было больше нечему.

Более пятидесяти воинов ночевало здесь сегодня, с оружием и доспехами. Северяне не могли этого знать или ожидать. Им не повезло.

Эрлинги убежали, или были взяты в плен, или убиты. Кроме одного, который сейчас держал Брина, и ему некуда было бежать. Алун не знал, что ему надо делать, но он намеревался что-нибудь сделать.

“Ты иди. Не думаю, что я с этим справлюсь”. Не тот голос, не тот брат, которого он знал всю свою жизнь. И в качестве последнего слова – приказ, вырвавшийся у него: “Иди!”

В самом конце он отослал Алуна прочь. Как этот миг мог стать их последним общим мигом в господнем мире? В той жизни, которую Алун прожил вместе с братом с самого своего рождения?

Алун осторожно опустил голову Дея, поднялся с грязной земли и зашагал по направлению к освещенному факелами полукругу людей. Кто-то что-то говорил: он еще находился слишком далеко, чтобы услышать. Увидел, что Шон, Гриффит и другие уже там, двое из них держали большого рыжебородого эрлинга. Он посмотрел на кузена, потом отвел глаза: Гриффит видел, как он стоял на коленях возле Дея, так что он знал. Он опирался на меч, воткнутый клинком в землю, и похоже было, что ему тоже хочется опуститься на эту темную, истоптанную траву. Они росли вместе, все трое, с самого детства. Оно не так уж далеко ушло.

Рианнон мер Брин тоже находилась во дворе, рядом с матерью, которая стояла прямо, как мраморная колонна с Родиаса, недалеко от полукруга мужчин, и смотрела на своего плененного мужа сквозь дым и языки пламени.

Он увидел младшего сына Оуина – теперь единственного сына Оуина, горе в мире Джада, – который слишком быстро шел к остальным с мечом в руке, и понял, что в нем происходит. Горе может действовать как яд. Сейнион быстро двинулся вперед наискосок, чтобы перехватить его. Необходимая жизнь все еще лежала на чаше весов. Было слишком темно, чтобы видеть выражения лиц, но иногда можно прочесть намерения человека по тому, как он двигается. Вокруг них во дворе была смерть, и смерть была в том, как сын правителя сингаэлей шел вперед.

Сейнион пустился почти бегом, окликнул его по имени. Алун продолжал идти. Сейниону пришлось догнать его, положить ладонь на руку молодого человека, и в награду за свои усилия он получил в ответ взгляд, обдавший его холодом.

– Помни, кто ты такой! – резко произнес священник намеренно холодным тоном. – И что здесь произошло.

– Я знаю, что здесь произошло, – ответил мальчик. Он все еще был отчасти мальчиком, хотя с сегодняшней ночи – наследником отца. И от этого события могут разойтись круги. Дети королей имеют большое значение в мире Джада.

– Еще ничего не кончилось. Жди и молись. Этот человек с мечом – внук Вольгана.

– Я так и думал, – ответил Алун аб Оуин мрачным голосом, который сам по себе был горем для священника. – Мы еще в доме узнали, что он – их предводитель. – Он сделал вдох. – Я убью его.

Есть слова, которые полагается произнести в ответ на это по правилам религии, и Сейнион их знал, он даже сам написал некоторые из них. Но слова, которые прошептал в ответ верховный священнослужитель сингаэлей, оплот и символ веры своего народа, среди оранжевого мерцания факелов и черного дыма, были:

– Еще не время, мой дорогой. Ты пока не можешь его убить. Скоро, надеюсь.

Алун взглянул на него, на секунду застыл, потом кивнул головой один раз. Они прошли вместе вперед, к полукругу мужчин, и успели как раз вовремя, чтобы увидеть то, что там случилось.

* * *

Отобранный меч первым обрушился на упавшего налетчика, но топор второго эрлинга сзади и сверху убил сингаэля. Она затаилась у забора, дожидаясь, когда от этих погибших отойдут вооруженные железом живые – тот, который опустился на колени рядом с одним из них, встал и зашагал прочь. Теперь можно подойти, поспешно, чтобы не дать страху одолеть себя, и забрать душу мертвого для царицы.

Безлунная ночь. Только в безлунную ночь.

Когда-то было иначе, легче, но когда-то они также могли летать. Она кладет ладони на тело и произносит слова, которым их всех учили, произносит их впервые, и – да, вот! – видит, как его душа поднимается из крови, от земли на ее зов.

Душа парит, поворачивается, плывет под случайным дуновением ветерка. Дитя полумира, фея приходит в бурный восторг, волнуется, ее волосы меняют цвет, снова и снова, тело трепещет от возбуждения, даже среди ужаса из-за подкованных копыт и присутствия железа, которое делает ее слабой и даже может убить.

Она наблюдает, как душа, которую она взяла для своей повелительницы, всплывает над распростертым телом убитого смертного, как в нерешительности поворачивается, бесплотная, не вполне принадлежащая еще ее миру, но это все впереди, все впереди. Она не ожидала, что ее охватит такое сильное желание. Но дух воина принадлежит не ей, а царице.

Полупрозрачное облачко снова совершает полный оборот в воздухе, поднимается выше, затем опять медленно опускается вниз, прикасается к земле, уже обретая форму. Оглядывается вокруг, видит – нет, еще не вполне видит, – а затем поворачивает на юг и удаляется. Его притягивает к лесу, словно к полузабытому дому.

Вскоре он явится перед ними всеми в лесу, новоявленный обитатель их мира, и царица увидит и полюбит его. А добывшая душу, когда присоединится к остальным под звездами, ощутит благосклонность царицы как награду за свой поступок, и радость коснется ее сердца, как серебристый лунный свет прикасается к озерам в ночи и зажигает их.

Сегодня нет лун. Дар, который ей достался, эта гибель смертного в темноте, да еще такого красивого.

Она оглядывается, не видит никого поблизости и уходит с этого двора, от железа и смертных, живых и мертвых, перепрыгивает через забор, идет вверх по склону. Она становится сильнее, оставляя позади мечи и доспехи, сама легкая, как светлячок. Останавливается у гребня холма, чтобы посмотреть назад, вниз. Она всегда смотрит, когда оказывается поблизости от них. Ее притягивает эта иная, смертная половина мира. Это случается среди фей, она не единственная. Об этом рассказывают истории.

Аура у тех, что внизу, для нее ярче факелов: гнев, горе, страх. Она находит все это, впитывает в себя, пытается отделить одно от другого и понять. Смотрит вниз с ветки той же березы, что и раньше, держась за нее, как и раньше. Двое очень крупных мужчин стоят в середине круга; один приставил железо к горлу другого, к тому, что выскочил из маленькой постройки и взревел, требуя оружие. Это ее испугало, кипящая ярость в его голосе. Но разбойник увидел его раньше, чем его собственные воины успели подбежать к нему, и прижал мечом к стене. Не убил. Сначала она не поняла почему, но теперь понимает. Или ей кажется, что понимает: другие подбегают и застывают, как скульптуры, подбегают следующие, собирается много людей, и теперь все стоят, как каменные, окружив светом факелов двух мужчин.

Один из двоих боится, но не тот, на которого она могла бы подумать. Она не очень-то хорошо понимает смертных. Они живут в другом мире.

Теперь стало тихо, бой окончен для всех, кроме этой группы, и еще есть кое-что, о чем те, внизу, не узнают. Она слушает. Ей всегда нравилось слушать и наблюдать.

* * *

– Поймите меня, – снова повторил эрлинг на своем языке. – Я убью его, если кто-нибудь пошевелится!

– Так сделай это! – огрызнулся Брин ап Хиул. Он стоял босиком в траве, и только серая нижняя туника прикрывала его большой живот и тяжелые бедра. Другой выглядел бы смешным, подумал Сейнион. Но не Брин, даже с приставленным к горлу мечом. Левая рука эрлинга плотно сжимала в кулаке его тунику, стянутую на спине.

– Мне нужен конь и клятва вашему богу, что мне позволят проехать к нашим ладьям. Клянитесь, не то он умрет! – Его голос был высоким, почти пронзительным.

– Один конь? Фу! Ты оставляешь здесь дюжину людей, которыми командовал! Ты оскверняешь землю своим дыханием! – Брин дрожал от ярости.

– Дюжину коней! Мне нужна дюжина коней! Или он умрет!

– Давай! – снова взревел Брин. – Никто не даст тебе такой клятвы! Никто не посмеет!

– Я его убью! – взвизгнул эрлинг. Сейнион видел, как у него трясутся руки. – Я – внук Сигура Вольгансона!

– Так сделай это! – завопил в ответ Брин. – Ты, кастрированный трус! Сделай это!

– Нет! – крикнул Сейнион. Он шагнул вперед в круг света. – Нет! Друг мой, помолчи во имя Джада. Тебе не дано разрешения покинуть нас!

– Сейнион! Не давай эту клятву! Не надо!

– Я ее дам. Ты нам необходим.

– Он этого не сделает. Он трус. Убей меня и умри вместе со мной, эрлинг! Отправляйся к своим богам. Твой дед уже воророл бы мне брюхо, как рыбе! Он бы меня прикончил! – В его голосе звучала раскаленная ярость, близкая к безумию. Он брызгал слюной.

– Ты убил его! – оскалился эрлинг.

– Я это сделал! Сделал! Я отрубил ему руки, вскрыл ему грудную клетку, ел его окровавленное сердце и смеялся! Так заруби меня сейчас, и пускай они сделают то же самое с тобой!

Сейнион закрыл глаза. Снова открыл.

– Этою нельзя допустить. Слушай меня, эрлинг! Я – верховный священнослужитель сингаэлей. Слушай меня! Я клянусь святым Джадом, богом Солнца…

– Нет! – взревел Брин. – Сейнион, я запрещаю…

– …что тебе не причинят вреда, когда ты отпустишь…

– Нет!

– …этого человека, и тебе позволят…

Маленькая дверца строения – это была пивоварня – с грохотом распахнулась, прямо за спиной двух мужчин. Эрлинг вскинулся, будто нервный конь, испуганно оглянулся через плечо, выругался.

И умер. Брин ап Хиул в тот момент, когда его враг полуобернулся, нанес сильный удар локтем назад и вверх в незащищенное лицо под носовым выступом шлема, разбив ему губы. Потом отпрыгнул в сторону, уходя от последовавшего выпада меча. Меч всего лишь оцарапал ему бок, не более того. Он быстро шагнул назад, повернулся…

– Держи!

Сейнион увидел летящий при свете факелов меч. Нечто прекрасное было в этом полете и нечто ужасное. Меч Алуна аб Оуина Брин поймал у рукояти. Сейнион увидел, как его старый друг улыбнулся, словно волк зимой, кадирскому мальчику, который бросил оружие. “Я ел его сердце”.

Он этого не делал. Но мог сделать, таким он был в тот день. Сейнион помнил тот бой. То была схватка гигантов, они столкнулись на скользком от крови поле битвы у моря. В сражении ярость охватывала Брина, как охватывала эрлингов, верящих в Ингавина: безумие войны, пожирающее душу. “Если ты стал тем, с кем сражался, то кем ты был?” Неподходящая ночь для подобной мысли. Здесь, среди факелов, когда хорошие люди лежат мертвыми на холодной земле.

– Он дал клятву! – булькнул эрлинг, выплевывая зубы. Кровь текла из разбитых губ, все его лицо было в крови.

– Да проклянет тебя Джад, – ответил Брин. – Здесь погибли мои люди. И мои гости. Да сгниет твоя нечистая душа! – Он замахнулся, босой, полуголый. Кадирский клинок в его руке сверкнул. Эрлинг хотел парировать удар. Это был молодой мужчина в доспехах, крупный, мускулистый, в расцвете сил.

Был. Сокрушительный удар обрушился на него, словно лавина с горной вершины, прорвался сквозь запоздавший парирующий удар и так глубоко вонзился в шею между шлемом и нагрудной пластиной, что Брину пришлось потом упереться ногой в упавшего человека, чтобы выдернуть меч обратно.

Он отступил назад, медленно огляделся, играя мышцами шеи и плеч, медведь в кольце огней. Никто не шевельнулся. Не произнес ни слова. Брин тряхнул головой, словно для того, чтобы очистить ее, освободиться от ярости, прийти в себя. Он повернулся к двери пивоварни. Там стояла девушка, в тунике без пояса, с распущенными для постели черными волосами. Брин посмотрел на нее.

– Смелый поступок, – тихо произнес он. – Пусть все мужчины это знают.

Она прикусила нижнюю губу, дрожа. Сейнион старательно избегал смотреть туда, где стояла Энид рядом со старшей дочерью. Брин повернулся кругом. Сделал к нему один шаг. Потом второй. Остановился прямо против священника, широко расставив ноги на собственной земле.

– Я бы тебя никогда не простил, – сказал он через секунду.

Сейнион посмотрел ему в глаза.

– Ты должен был остаться в живых, чтобы меня не простить. Я сказал правду: тебе не дано разрешения уйти от нас. Ты все еще необходим.

Брин тяжело дышал, из его души не ушла бушевавшая в ней ярость, его широкая грудь вздымалась, не от усталости, но от силы его гнева. Он посмотрел на юного кадирца за спиной Сейниона. И взмахнул мечом.