Текст книги "Философия убийства, или почему и как я убил Михаила Романова"

Автор книги: Гавриил Мясников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Надо сказать, что в то время, как в Перми были и хулиганство, и погромы, и грабежи, в Мотовилихе можно было спать с открытыми дверями и окнами. Тихо было.

Один из прокуроров старого времени приехал в Мотовилиху, командированный для инструктирования следственных властей в связи с развивающимися грабежами и кражами. Это было еще при власти с.-р., кадетов и меньшевиков. И этот прокурор очень удивился, когда начальник милиции, правый с.-р.,[31]31
  Речь идет, по всей видимости, об А.И.Плешкове, расстрелянном впоследствии после захвата Перми армией Колчака.


[Закрыть] заявил, что у нас ни о кражах, ни о грабежах не слышно. Тогда он сказал ему:

– Мы с вами члены одной партии, скажите по совести, много расстреляли вы воров, хулиганов, грабителей? Начальник милиции ответил:

– Как член партии и как честный революционер я вам заявляю, что ни одного ни вора, ни бандита, ни хулигана не расстреляли.

– Я тогда ничего не понимаю. Я приписал отсутствие всяких преступлений упрощенной юстиции, а оказывается тут что-то другое, для меня непонятное.

Он тут же возвратился восвояси, а начальник милиции хохоча рассказывал нам о том, какое мнение о Мотовилихе в кругах с.-р. и меньшевиков в Перми.

Но а если в Перми с.-р. и меньшевики думали о Мотовилихе так, то как думали уезды? Если такой Мотовилиха слыла при власти с.-р. и меньшевиков, то какой она казалась напуганному обывателю при власти большевиков?

А в самом деле: революционная встряска в сознании рабочих обратила все существо их в сторону великих вопросов, которые они призваны решать, и хулиганство, воровство, бандитизм, как выражение единоличного, бессильного протеста против всего капиталистического уклада, были задавлены всеобщим протестом, всеобщим походом на этот грабительский, эксплуататорский мир, и темные корыстные чувства и мысли пугливо попрятались, зарывшись глубоко в тайники человеческого существа. Хулиганы, воры, бандиты перерождались на глазах у всех и делались одержимыми, нетерпеливыми, готовыми на все мыслимые жертвы революционерами. И не один десяток голов своих сложили они на фронтах. Но это было в Мотовилихе, которая вся, поголовно, кипела в предчувствии великих битв, чутко насторожилась, как верный часовой глубокой ночью стоит на часах на боевом участке. Он знает, что враги тут, вблизи, он ощущает их всем своим существом и напряженно вперяет глаз в темноту, ловит каждый шорох чутким ухом, напряжены все нервы до предельности. И в это время все отлетело, все потеряло значение, все превратилось в нестоящее внимания, и осталась одна точка, поглощающая его всего эта точка – враг и предчувствие скорой, невиданной тысячелетиями битвы. Это в Мотовилихе, сделанной из одного куска, она – рабочая.

6. Мотовилиха – большевистская крепость на Урале по традиции

Мотовилиха и раньше привлекала к себе силы, и после. Был установившийся обычай, что всякий видный работник, приезжающий на Урал, считал необходимым первым долгом побывать в Мотовилихе, отдать честь рабочим Мотовилихи.

Здесь работали когда-то (в 1906 г.) Яков Михайлович Свердлов, Евгений Преображенский,[32]32
  Преображенский Евгений Алексеевич (1886–1937) – чл. КП с 1903. Во время революции 1905–1907 – член Уральского областного бюро РСДРП(б). После 1917 – один из руководителей Уральского обкома партии. В 1918 – левый коммунист. После 1921 – на хозяйственной работе. Один из ведущих советских экономистов. За участие в «левой оппозиции» в 1927 исключен из партии и сослан в Уральск. В 1929 после раскаяния был восстановлен в партии. Расстрелян.


[Закрыть] Артем,[33]33
  Артем (Сергеев) Федор Андреевич (1883–1921) – чл. КП с 1901. В 1906–1907 работал в Перми, где возглавлял Пермский комитет РСДРП(б). После октября 1917 – на руководящих постах.


[Закрыть] Митрофанов[34]34
  Митрофанов Алексей Христофорович (1879–1941) – революционер. Чл. КП с 1903. С 1901 жил в Перми. Один из руководителей восстания в Мотовилихе в декабре 1905. После революции и гражданской войны – на партийной и хозяйственной работе.


[Закрыть] и т.д. При нашей власти приезжали Калинин, Зиновьев, Лашевич[35]35
  Лашевич Михаил Михайлович (1884–1928). Чл. КП с 1901. Один из руководителей Октябрьского переворота в Петрограде. Затем – на ответственных постах в Красной армии. В дек. 1918 – марте 1919 командующий 3-й армией Восточного фронта (см. прим. 21). После гражданской войны на военной и политической работе. В 1927 за принадлежность к троцкистской оппозиции исключен из партии. В 1928 – восстановлен.


[Закрыть] и т.д. И все они первый визит, первое выступление делали в Мотовилихе. (Только Троцкий, будучи на Урале, не был в Мотовилихе, но ведь он не был большевиком, да и откуда же быть у него традиции старых большевиков?) Это было большевистской традицией, установившейся с давних нелегальных времен.

И здесь была разительная разница в нравах. Помню, например, приезд Зиновьева. Это уже было тогда, когда Екатеринбург был взят колчаковскими войсками. Приехал в Пермь Зиновьев. Как-никак, а председатель Коминтерна. Один из старейших членов ЦК нашей партии. Приехал в Мотовилиху, и там организовали митинг в стенах завода. И все. Другое дело Пермь. Там устроили пьянку. И устроили ее тогда, когда Мотовилиха, да и все рабочие Перми получали по четверть фунта хлеба. Устроители пьянки сами чувствовали преступный характер этого пира во время чумы. И конспирировали. М.Туркин, как охотник выпить, был приглашен на этот пир, но предупрежден, чтобы он не сказал этого мне: боялись скандала, боялись, что я приду с красногвардейцами и разгоню эту пирующую братву.

Узнал я об этом через несколько дней от того же Туркина.

Душой, организатором этого пира был Войков, который недавно перекочевал от меньшевиков к нам и пробивал себе дорогу к чиновным местам.[36]36
  Войков Петр Лазаревич (1888–1927) – политический деятель, дипломат. Член РСДРП с 1903, меньшевик. С августа 1917 в РСДРП(б). С октября 1917 – в Екатеринбурге, где сперва становится председателем Городской думы, затем комиссаром продовольствия Уральской области. Председатель Заводского совещания заводов Урала. Замешан в истории убийства Николая II и его семьи. В 1919 – зам. председателя Правления Центросоюза. В 1921 – председатель советской делегации в Смешанной советско-польской комиссии по реализации Рижского договора, одновременно состоит членом правления треста «Северолес». С 1924 полпред СССР в Польше. Убит в Варшаве Б.Ковердой.


[Закрыть] Этот пир, как это ни странно, и помог ему в этом деле. Он не обладал никакими данными, чтобы иметь какое-либо влияние в рабочих массах, но обладал всеми данными, чтобы нравиться начальству. И пошел в гору. Хорошо, что его убили белогвардейцы. Это создало ему имя.

Надо сказать, что Войков почему-то боялся и ненавидел меня. Помню собрание ответственных работников в Перми. Выступает Войков и довольно неуклюже угрожает репрессиями Сорокину.[37]37
  Сорокин В.А. – председатель Пермского Губисполкома с 21 янв. 1918.


[Закрыть] Я с места заметил: «Ну, по части угроз Вы осторожнее!» Он и без того неловкий говорун, а тут сразу растерялся, спутался и как-то нелепо умолк. Поправлять его пришлось Смилге.[38]38
  Смилга Ивар Тенисович (1892–1938) – чл. КП с 1907. В гражданскую войну – чл. РВС ряда фронтов. Расстрелян.


[Закрыть] Вражду он ко мне питал глубокую, а почему – я не знаю. Когда он выехал в Москву и оказался вне пределов моего влияния, он при встречах даже не раскланивался, как он это делал с удивительной почтительностью в Перми.

Одно несомненно. Те приемы, которыми он обладал, чтобы понравиться Зиновьеву и высокому начальству вообще, на меня производили отталкивающее впечатление, а других он не знал. Это был безусловно чужой для пролетарского движения человек. Он чувствовал, вероятно, что я вижу его, и «любил» меня. Это типичный карьерист, чиновник, пролаза. Я же к нему относился очень терпимо: может быть, оботрется и станет лучше выглядеть, пусть работает себе на славу. Но повстречавшись несколько раз в Москве (он был в Северолесе), я увидел, что горбатого могила исправит. И исправила. Памятник себе заработал. Не будь этого покушения на Войкова, он даже в современной насквозь бюрократической ВКП(б) и то не удержался бы, а вылетел при одной из чисток за пьянство и прочие художества, но ни в коем случае не за уклон. От уклонов он был гарантирован. Надо сказать еще одно слово. Тогда, когда Пермь и Мотовилиха были заняты колчаковскими войсками, удравшие раньше всех бюрократы, приехав в Вятку и, очевидно, желая оправдать свое поспешное бегство, начали строчить в газетах, что в Мотовилихе было восстание.[39]39
  Ср.: «Слухи о восстании мотовилихинских рабочих накануне падения Перми не подтверждаются, было лишь сильное брожение на почве продовольственной неурядицы». (Сталин И., Дзержинский Ф. Доклад В.И.Ленину // Сталин И.В. Сочинения. Т.4. М., 1947. С. 191). В других советских источниках «брожение» названо «эсеровским восстанием». События на Мотовилихинском заводе начались 5 декабря 1918. «Открытое выступление эсеро-меньшевистского охвостья в дни, когда белогвардейские войска были на подступах к Перми, потребовало от Пермской партийной организации и военного командования принятия срочных и чрезвычайных мер. Военный совет 3-й армии объявил Мотовилиху на осадном положении и приостановил работу на заводе для очистки его от белогвардейцев и предателей. Были созданы революционный комитет и комиссия для рассмотрения событий» (Очерки истории Пермской областной партийной организации, Пермь, 1971. С.155). Председателем военно-революционного комитета, созданного 6 декабря, стал Мясников (это со слов самого Мясникова; из материалов Гос. архива новейшей истории г.Перми – б.Партийный архив Пермской обл. – следует, что он входил в состав ВРК). Решительные карательные меры (массовые аресты и расстрелы) позволили уже 10 декабря возобновить работы на заводе.


[Закрыть]

Колчаковские же газеты, желая подбодрить своих солдат, тоже писали, что в Мотовилихе рабочие восстали. В самом деле это сплошная ерунда. Я выехал из Мотовилихи, когда Пермь была уже занята, а в Мотовилихе: на Висиме, Заиве и Вышке были уже колчаковские войска.

Единственное, что было, но это задолго до сдачи: группа инженеров – Темников, Ильин, Иванов, Печонкин[40]40
  Ср.: «Почти перед самым отступлением наших войск мы с Колпащиковым расстреляли быв[шего] нач[альника] з[аво]да Темникова, его сына офицера (нашли у них пулемет) и еще инженера Иванова (зав. снарядного цеха №3) как служившего в охранке. Все это мы делали по решению ЧК и мотовилихинского ревкома» (Воспоминания А.В.Маркова. Цит. по: Платонов О. Указ. изд. С. 19).


[Закрыть] и др. – портили изготовляемые орудия при пробе на полигоне, всыпая в жерла орудий песку. Это было. Но это было ликвидировано до занятия Мотовилихи. И честь раскрытия этой «работы» принадлежит беспартийным рабочим полигона. Когда я догнал так поспешно отступившие штабы, комитеты, исполкомы и т.д., то меня встретили возгласами: «Как? ты жив? А мы тебя похоронили» – «Кого заживо хоронят, тот долго живет», – отшучивался я. И тут же сообщили: «Ведь в Мотовилихе восстание было, а как же ты остался цел?»

Мне много усилий стоило, чтобы доказать, что никакого восстания в Мотовилихе не было. Многие так-таки и остались при своем убеждении, что было так-таки восстание. У них была потребность оправдать свое поспешное, прямо паническое и ничем не оправдываемое бегство. К их числу принадлежал Лашевич, главный виновник сдачи Перми. Окружающие Лашевича спецы вскоре поняли его слабость (любил выпить) и использовали это на все 100%. Пермь была пропита.[41]41
  Ср.: «Новый командующий 3-й армией М.М.Лашевич и его штаб не проявили инициативы и распорядительности в руководстве боевыми операциями. Более того, Лашевич окружил себя сомнительными военспецами, пьянствовал с ними. В штабе не знали, что происходит на фронте, есть ли резервы, оружие, боеприпасы, не была организована работа разведки. Под давлением превосходящих сил 3-я армия, ослабленная непрерывными боями, отходила на запад. Когда белогвардейцы подступали к окраинам Перми, контрреволюционеры подняли в городе панику. Штаб 3-й армии не сумел организовать обороны города /.../24 декабря Пермь была захвачена белыми. В их руки достались богатые военные трофеи – железнодорожные составы, баржи, продовольствие и вооружение /.../ Уралобком просил ЦК назначить партийную следственную комиссию для того, чтобы учесть допущенные ошибки /.../ Центральный Комитет партии назначил партийно-следственную комиссию в составе Ф.Э.Дзержинского и И.В.Сталина, поручив ей изучить причины падения Перми и принять меры к укреплению боеспособности 3-й армии. 5 января 1919 года комиссия прибыла в Вятку и приступила к работе /.../. По предложению комиссии скомпрометировавший себя Лашевич был снят с должности командующего армией и на эту должность 5 марта 1919 назначен бывший полковник С.А.Меженинов» (История Урала. Т.2. Пермь, 1965. С.99). Ср.: «Это не было, строго говоря, отходом, тем более это нельзя назвать организованным отводом частей на позиции, – это форменное беспорядочное бегство наголову разбитой и совершенно деморализованной армии со штабом, неспособным осознать происходящее и сколько-нибудь учесть заранее неизбежную катастрофу, неспособным своевременно принять меры для сохранения армии путем ее отвода на заранее подготовленные позиции, хотя бы ценой потери территории. Вопли Реввоенсовета и штаба третьей армии о «неожиданности» катастрофы лишь демонстрируют оторванность этих учреждений от армии /.../ их неумение руководить действиями армии. Все эти обстоятельства послужили основой той беспримерной растерянности и бесхозяйственности, которые характеризуют совершенно беспорядочную эвакуацию ряда городов и пунктов в районе третьей армии» (Сталин И., Дзержинский Ф. Отчет комиссии ЦК партии и Совета Обороны тов.Ленину // Сталин И.В. Сочинения. Т.4. Указ. изд. С. 199–203). 3-я армия была разгромлена силами Сибирской армии под командованием генерала А.Н.Пепеляева.


[Закрыть] Зиновьев же, незадолго до сдачи Перми приезжавший сюда, только санкционировал пьянку, приняв в ней деятельное участие.

Об этом как-нибудь в другой раз. Но теперь же надо отметить, что была довольно крепкая, строго конспиративная организация офицеров, которая действовала в направлении, желательном для армии Колчака. Эта же организация хотела увезти Михаила Романова, но ее желание было предупреждено.

Глава II.
СУДЬБА МИХАИЛА РЕШАЕТСЯ

7. Тяжелый урок

Это было весной 1918 г. Челябинск находился во власти колчаковских войск. Во власти войск Учредительного Собрания. Войска эти очень сильно нажимали на наши красногвардейские отряды, которые хорошо умели умирать, но плохо сражаться. Фактически всем направлением Екатеринбург—Челябинск командовал Мрачковский.[42]42
  Мрачковский Сергей Витальевич (1883–1936) – чл. КП с 1905, военный деятель. Участник гражданской войны. В 1920–1925 – командующий Приуральским, а затем Западно-Сибирским военными округами. Сторонник троцкистской оппозиции. В 1927 исключен из партии. После раскаяния – восстановлен. В 1933 – снова исключен. Расстрелян.


[Закрыть] Рабочий, старый большевик, прошедший школу подполья, тюрем, ссылок. С красногвардейцами, большей частью рабочими, плохо владеющими оружием, и почти при полном отсутствии офицерского состава дрался с хорошо организованной офицерской армией.

Этот период борьбы был периодом борьбы добровольцев с той и другой стороны. И в плен не брали, да и не сдавались: драка была жестокой, беспощадной. Межнациональные войны не знают такого ожесточения.

Особенно жестоко поступали с теми комиссарами, которые почему-то не смогли покончить с собой, и их схватывали живыми. Самая разнузданная жестокая фантазия заплечных дел мастеров не может придумать ничего более жестокого, чем те пытки, которым подвергали комиссаров. Здесь все было: вырезывание ремней на спине, загоняли под ногти деревянные шпильки, выпускали кишки и приколачивали их к дереву и в то же время, подгоняя раскаленным железом, заставляли бегать вокруг дерева, выматывая их из себя.

И не только комиссаров, но и жен их. В тех местах, где побывала нога белых банд, и если им попадалась семья комиссара, то они ее не расстреливали, нет, а замучивали в пытках.

И не только коммунистов, а достаточно, если им попал мужичок, крестьянин, председатель комитета деревенской бедноты, чтобы ему придумать мучительнейшую из смертей, вроде того, что его зарывали измученного, истерзанного всеми видами пыток и побоев, но еще вполне живого.

Этакое, столь просвещенное и гуманное отношение офицерской падали к населению, к «коммунистам», а ведь в глазах офицерских оболтусов все коммунисты, которые участвовали в отобрании у помещиков и буржуазии земель, лесов, заводов, домов и т.д. Такое отношение помогало населению скоро понять и раскусить эту разнузданную, кровью пропитанную, золотопогонную чернь. И оно формировало партизанские отряды и делало нужное революции дело. Ковало победу революции. Но слишком дорогая была плата за нравоучение, за курс политической азбуки.

Один завод за другим переходил в руки колчаковских озверелых орд. Близились войска к Екатеринбургу. Находились недалеко от Верхнего Уфалея2.[43]43
  Продвижение чехословаков и казаков в направлении Екатеринбурга началось сразу же после захвата ими Челябинска (26 мая 1918). 28 мая бои шли у станции Аргаяш, затем наступавшими был захвачен Кыштым (в 130 верстах южнее Екатеринбурга). В результате усилий Красной армии Кыштым был освобожден и линия фронта до июля проходила близ станции Аргаш (и Кыштым, и Аргаш находятся между Верхним Уфалеем и Челябинском).


[Закрыть]

В это время все, что было можно отдать с завода фронту, было отдано, но перелома создать не удавалось.

Как сейчас помню митинг на той самой Вышке. Митинг был большой. Выступал один товарищ из Челябинска, кажется, Лепа. Говорил о терроре. Речь была гладкая, ровная, но Мотовилиха слыхивала всяких ораторов, и ее удивить трудно. И тем более ровненьким лекторским сравнением ужасов террора белого с террором красным. Явно было, что надо публику раскачать, взбудоражить, а у Лепы этого-то как раз и не было. А дело шло о вербовке добровольцев. Мне думалось, что меня Мотовилиха слышала чуть не каждый день, и хотелось угостить новеньким. В запасе были и еще челябинцы. Но еще не кончил говорить т. Лепа, как рабочие стали выражать нетерпение. И тут же на трибуне (часовня) мы посовещались и решили, что надо выступить мне.

Лепа кончил. Я передал председательство и беру слово. Говорил я не хуже, чем раньше, а может быть и лучше, так как воспользовался горячим, свежим материалом, сообщенным челябинцами. Но за все время своей речи я чувствовал, что не могу ухватить за живое рабочую массу. Чувствовал, что какая-то не понятая мной, не узнанная вещь мешала мне схватить за живое. Потом это разъяснилось, но во время речи я чувствовал, что слова мои ударяются и не пробивают броню равнодушия и недоверия, не проникают в душу слушателям. Я тоже говорил о терроре и поставил вопрос так: да, мы расстреливаем и будем расстреливать. Но кого мы расстреливаем? Провокаторов, шпиков, жандармов, офицеров, помещиков, буржуа. А укажите мне хотя бы один случай, где бы мы расстреляли рабочего и крестьянина? Пусть он будет меньшевиком, с.-р.-ом, вы такого случая не укажете. Этого у нас нет. Пусть мы спорим, пусть мы не согласны, но мы, рабочие и крестьяне, не должны брать друг против друга оружия, мы – одна семья труда. Также, я думаю, и наши с.-р. и меньшевики не пойдут воевать против нас за помещиков и буржуа. А я знаю, что многие наши меньшевики и с.-р. умерли с другими красногвардейцами смертью славных бойцов, сражаясь против общего врага – помещиков, буржуазии, попов. Но те с.-р. и меньшевики, которые хотят стрелять в нас, получат достойный ответ. А среди наших рабочих таких меньшевиков и с.-р. не было, нет и, надо думать, – не будет.

Кончил под жидкие хлопки. Не раскачал, не взбудоражил. В чем дело? Что-то есть. А что есть? Это меня удивило.

Митинг кончился. Челябинцы отправляются в Пермь. Идем, перебрасываемся фразами. А из головы моей не выходит холодный душ, которым меня обдали мотовилихинские рабочие. Неужели я теряю у них доверие? Мне это больно. Но я не говорю об этом челябинцам.

Материально я живу хуже, чем любой из рабочих. Они это знают. Не один, так другой подкармливает меня. Живу с ними. Готов в любой момент стать в ряды красногвардейцев и в ряды рабочих завода. Они знают меня. Знают и сами видели, что еще 16-летний я шел на экспроприацию оружия. Видели меня на своих улицах против казаков с оружием в руках. Были свидетелями ареста в 1906 г. И знают, что с этого времени я не был свободен, и только революция открыла мне двери Орловской каторжной тюрьмы. Все это они знают. Они мне верили. Что же случилось? Волнуюсь. Если я не смогу влиять на них, то никто не сможет.

Распрощавшись с челябинцами, я иду в Комитет партии. Как только я остался один, подходит ко мне один из старых рабочих, Васильев, с которым мы в 1905–1906 гг. работали вместе на одном верстаке во втором снарядном цеху, где меня и арестовали. Знает он меня. Знаю его и я. Он все еще беспартийный. С.-р.-ствовал, а потом вышел из партии, а к нам не вошел. Теперь он работает в инструментальном цехе.

Подошел. Поздоровался. Вижу что-то бледный и волнуется.

– А ты знаешь, Ильич, что ты неправду говорил?

– Какую неправду? Я говорил и говорю только правду.

– Да я тоже думал, что ты правду говоришь, а теперь знаю, что нет.

– Откуда ты знаешь?

– Да знаю.

– Ну и скажи.

– Ты говорил, что советская власть не расстреливает рабочих, если бы они были меньшевиками и с.-р.-ами.

– Да, говорил. Ну и что же? Разве это неправда?

– Нет, неправда. А где такой-то, где такой-то? – и называет несколько имен меньшевиков и с.-р.-ов.

Я задумался. В самом деле, что-то их не вижу. И спрашиваю:

– Где же они?

– А ты что, не знаешь, что ли?

– Не знаю.

– Ну, брось. Кто тебе поверит, чтобы ты, да не знал!

– Честное слово, не знаю.

– Расстреляны.

– Не может быть.

– А вот и может.

– Я узнаю. А если это неправда?

– Неправда? Расстреляй меня, если это неправда.

Попрощались. Думаю: вот оно что! Он прав, как и все рабочие правы, обдав меня душем холода. Я плох ли, хорош ли, но я – руководитель мотовилихинской организации, и вот я не знаю, кто и когда расстрелял рабочих меньшевиков и с.-р. Очень все это странно. За моей спиной, прикрываясь моим авторитетом, расстреливают рабочих тайно от меня. Не только рабочие мне не верят, но я и сам не верю, что это так. Надо узнать, обязательно узнать и как можно скорее. Но разве сегодняшний прием рабочих на митинге не говорит ничего? Ведь они все знают, что это так, а я не знаю. Ну и положение!

8. Рассказ Борчанинова

Сидим мы в Исполкоме Мотовилихи, вернее, в моей комнате и разговариваем на всяческие злобы дня. Мы двое: я и Борчанинов.

После того, как т. Борчанинова задержали красногвардейцы пьяным, ему нельзя было оставаться председателем Совета. Это все понимали. Понял и он. И он стал собирать добровольческий отряд мотовилихинцев, чтобы идти с ним на Дутова:

– Драться поеду. Подальше от интриг. Ведь это Сорокин меня подвел. Мы с ним вместе пьянствовали. Он ушел раньше меня всего на пятнадцать минут, и все это устроил. Ну, да черт с ним!

– А ты меня, признаться, удивил, когда сообщил, что Михаил Романов в Перми.

– А ты не знал, что ли?

– Уверяю тебя – нет.

– Ну, как это могло быть?

– Да вот так, не знал, да и все. Не странно ли, правда?

– Не думаешь ли ты, что от тебя конспирировали?

– А ведь похоже.

– Да, если правда, что ты не знал, то действительно похоже.

– А почему это?

– Трудно сказать. Я тебе не говорил потому, что думал, что ты все знаешь. Может быть, и другие то же самое.

– Сдается, что нет. Тебе-то я верю, а вот насчет других, это чересчур кажется сомнительно. Не нравится мне это.

– А это все исходит от Сорокина и Лукояновых.[44]44
  Лукоянов Федор Константинович – в июле 1918, во время расправы над семьей Николая II, – председатель Уральской областной ЧК (находилась в Екатеринбурге). Э.Радзинский отводит Ф.Лукоянову роль таинственного «шпиона», проникшего под видом плотника в дом в Тобольске, где проживала царская семья. (См.: Радзинский Э.С. Господи... Спаси и усмири Россию: Николай II: жизнь и смерть. М., 1993. С.278–282). Факт психического заболевания Ф.Лукоянова, судя по всему, был использован при создании художественного фильма «Цареубийца».


[Закрыть] Дрянные интриганы! А тебя они боятся.

– Ну странно, боятся, а не говорят. Если бы боялись, то сказали.

– То-то и есть, что наоборот. Что они боятся тебя – это я знаю наверняка, а вот не говорили потому, что, по их мнению, ты все можешь сделать, если захочешь.

– Что это «все»?

– Я говорю о Михаиле;

– Так выходит, что они охраняют его от меня?

– Похоже.

– Ну, этого еще не доставало.

– Не доставало, так получи!

– Все это как-то не по-нашему, не по-большевистски, не по-товарищески.

– Да где же им товарищами-то быть? Без года неделю в партии, интеллигентики, и ты хочешь, чтобы они сразу большевиками стали?

– Да не хочу, а на какой же черт они нужны нам, если они не большевики.

– Может быть, будут. Ловко они меня подвели? Сами устроили пьянку, вместе пили, а потом вперед нас с Шумаевым ушли, и красногвардейцев навстречу послали. Чем это не большевизм?

– Ну, а ты тоже хорош: дорвался и нализался.

– Да, грешен. Слабоват я на это место. А это их не делает все же честными партнерами, большевиками. Я пью, но я большевик. А они и пьяницы, и не большевики. А Федор Лукоянов еще и кокаинист. Вот и боятся тебя. Они чувствуют зависимость от тебя, а им хочется быть большим начальством.

– А ты знаешь, что они расправиться с тобой хотели?

– А что я слепой и глупый? Теперь-то знаю, а не знал, когда шел пьянствовать. А как ты узнал?

– Вовремя приехал! Ну, довольно об этом. А вот скажи-ка, когда привезли Михаила?

– Привезли его в начале декабря, кажется.[45]45
  Решение о высылке вел. кн. Михаила Александровича из Гатчины в Пермь было принято на заседании Совнаркома 9 марта 1918.


[Закрыть]

– Одного?

– Нет, двенадцать человек охраны старого времени, его личной охраны во флотской одежде. Жандармский полковник Знамеровский с женой и какая-то еще баба, должно быть, Михаила, но не жена его. А затем личный секретарь, английский лорд Джонсон.[46]46
  Вместе с М.А. в Пермь приехали: его управляющий и личный секретарь Н.Н.(Брайан) Джонсон (мать Джонсона была экономкой в доме, купленном М.А. в Англии еще до начала Первой мировой войны), камердинер Никифор Челышев и шофер Василий Борунов (по др. источникам, напр., в списках заложников, расстрелянных в Перми осенью 1918, слуги М.А. значатся как – В.Ф.Челышев и П.Я.Борунов). Супруга вел. князя графиня Н.С.Брасова не сопровождала мужа в ссылку: она приезжала в Пермь один раз в мае 1918. В Пермь был выслан также П.Л.Знамеровский, полковник, б.начальник Гатчинского железнодорожного жандармского управления. С ним одно время жила в ссылке его жена В.М.Знамеровская. В своем дневнике М.А. упоминает лиц, с которыми он общался в ссылке (среди них также высланные): С. и О.Тупицыны, повар Митревели, П.Н.Второв, Екатерина Даниловна (?), Добродины (Добротины), Николаевы, инженер Андреев, правовед Нагорский, доктор Шипицын, полковник М.П.Обыденов.


[Закрыть]

– Ну? Привезли, и вы что с ними сделали?

– Посадили в губернскую тюрьму. Но вскоре стали получать из центра за подписью Свердлова и Ленина телеграммы, предписывающие освободить их.[47]47
  По приезде ссыльных в Пермь Пермский Совет объявил было распоряжение об аресте М.А. и Джонсона. После того, как они отправили телеграммы на имя Ленина и Бонч-Бруевича с просьбой позволить им свободное проживание, Бонч-Бруевич и Урицкий телеграфировали Пермскому Совету соответствующее указание: «имеют право жить на свободе под надзором местной Советской власти» (Цит. по: Буранов Ю., Хрусталев В. Гибель императорского дома. М., 1992. С.94–95). Сначала М.А. поселился в гостинице при б. Благородном собрании.


[Закрыть]

– А вы как?

– Мы? Мы освободили и установили надзор ЧК.

– А где же он поселился?

– В Королевских номерах.[48]48
  Гостиница по ул. Сибирской (ныне ул. К.Маркса, 5). Здание гостиницы возведено в 1907 по заказу лесопромышленника В.Н.Королева. В рекламе 1910–1911 говорится о «первоклассных» гостиничных номерах «Королевские». В обиходе прижилось название «королевские» (см.: Топоров С.А. Самосуд // Вечерняя Пермь. 1990. 15 января; Цит. по: Самосуд: Убийство великого князя Михаила Романова в июне 1918: Документы и публикации. Пермь, 1922. С.37).


[Закрыть]

– Все там?

– Все, конечно. Только полковника Знамеровского мы вскоре опять посадили.

– Почему?

– Да ведь он жандармский полковник.

– А не странно ли, жандармского полковника посадили, а Михаил на свободе. Тот, кому этот жандарм служит верой и правдой. Какая-то убогая политика.

– Да ведь насчет Михаила есть прямые предписания, а насчет Знамеровского нет. Как ты этого не понимаешь?

– Только в этом и дело?

9. Приказы Ленина и Свердлова в защиту Михаила

Я узнал, что Ленин и Свердлов действительно дали телеграфное распоряжение освободить Михаила. Больше того, через некоторое время я узнаю, что в Перми получено предписание за подписями Ленина и Свердлова снять надзор ЧК за Михаилом. Никакого сопротивления, самого слабого протеста наши местные власти не проявили. Сняли надзор ЧК и установили надзор милиции.

Через несколько недель новое предписание Ленина и Свердлова: освободить Михаила из-под надзора милиции и не рассматривать Михаила как контрреволюционера.

А потом и еще: разрешить Михаилу выехать за город на дачу без всякой охраны [Первое время над М.А. и Джонсоном был установлен гласный надзор милиции, и они ежедневно ходили отмечаться в местный штаб Красной гвардии. Затем надзор был снят и Пермский исполком заявил о снятии с себя ответственности за «целость» Михаила Романова. См. далее в тексте.].

Наряду с этой ошеломившей меня информацией, я узнаю, что в Перми ведется усиленная агитация и пропаганда, изображающая Михаила, как благодетеля, который дал народу свободу, а с ним поступают варварски, арестуют, сажают в тюрьму, устанавливают надзор ЧК, устанавливают надзор милиции, – словом, поступают как с мелким политическим пройдохой.

Это дело рук кадетов, думаю я.

А кроме этого, я узнал, что есть какая-то организация офицеров, желающая освободить Михаила из-под большевистского ига.

10. Умный офицер

А узнал я это так. Был между другими офицерами арестован один мотовилихинец, Темников,[49]49
  Ср. прим. 20; скорее всего, речь здесь идет о том самом «сыне-офицере». Последующий эпизод представляется сочиненным задним числом.


[Закрыть] если не ошибаюсь. Рассказывали мне, что отличался он от других большой начитанностью, толковостью и знанием. Что среди офицеров было прямо чудо. Выглядел он среди них, как белая ворона. И будучи в очень малых чинах, пользовался громадным авторитетом среди них. Он походил на вожака. Все это мне рассказали. Участь их была уже решена – их решили расстрелять.

У меня явилась мысль повидаться с этим офицером. Я сказал, чтобы его привели ко мне. Из Пермской Губчека приводят ко мне человека повыше среднего роста, с продолговатым лицом, серые с голубизной глаза светились умом и решимостью. Крепко сжатые губы казались более тонкими, чем они были на самом деле. Рот был не широк. Подбородок крепкий, не мясистый. Нос прямой с горбинкой, чуть-чуть заметной. Шея и голова крепко вставлены в плечи. Светлый шатен. Был он в штатском, но бросалась в глаза его военная выправка. Ему было не больше 30 лет. Мне сказали, что это тот офицер и есть.

Я попросил всех, в том числе и секретаря Туркина, выйти и пригласил его сесть. И вышло так, что первый вопрос задал не я, а он:

– Вы будете председатель Совета Мясников?

– Да, это я.

– Я о вас много слышал. Но совсем не представлял вас таким.

– Что же вы слышали, если это не секрет?

– Какой же секрет? Слышал, что вы старый большевик, умный и очень опасный агитатор и другое.

– А что же это «другое»?

– Что вы, как член Центрального Исполнительного Комитета и как человек, пользующийся исключительным влиянием среди рабочих, держите в своих руках судьбы губернии.

– Это преувеличение. Мне и в голову никогда не приходило использовать свое звание члена Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета.[50]50
  Мясников в 1918–1920 несколько раз избирался членом ВЦИК, первый раз – на III съезде Советов (январь 1918), делегатом которого он был.


[Закрыть] А влияние имею не я, а наша организация. Ну, продолжайте.

– И еще – что вы старый друг председателя ВЦИК Свердлова.

– Да, но что же еще?

– Да и многое другое.

– А откуда вы все это знаете?

– Слухом земля полнится.

– Почему моя персона вас заинтересовала?

– Да просто так.

– Ну, все-таки. Вы знаете, например, что-нибудь о председателе. Губернского исполнительного комитета, Сорокине? Знаете его биографию так же, как мою?

– Нет, не знаю.

– Это уже интересно. Но это оставим. Меня интересует другое: ваша биография. Я тоже кое-что слышал о вас.

– А что же именно?

– Я предлагаю вам рассказать свою биографию так же, как мою. Надеюсь, что вы ее знаете немного лучше, чем мою.

Рот подернулся мало заметной улыбкой, а глаза блеснули тревожным упрямством, и он ответил:

– Я думаю, что моя биография для вас малоинтересна. Я подумал: как он держится свободно, чувствует себя, как в гостях, а ведь знает, что его ждет пуля, что он приговорен. Без убежденности в своей правоте этого быть не может. Я предлагаю ему папироску и спрашиваю:

– А что вы читали по общественным вопросам?

– Я читал много. По истории русской С.Соловьева, от корки до корки, а по философии Владимира Соловьева. Их больше всех ценю. Из беллетристики больше всего люблю Достоевского.

– А Покровского, Ключевского, Платонова и Милюкова?

– Читал отрывки, и их достаточно, чтобы не читать их.

– А Толстой, Горький и Чехов?

– Толстого читал и не люблю, а Горького не читал и не собираюсь, если не считать его пьесы «На дне». Чехова читал.

– Ну, разумеется, ничего не читали по философии ни Богданова, ни Плеханова, ни Ленина?

– О Богданове я даже никогда и не слышал, а Плеханов и Ленин? Ну разве они писали что-нибудь по вопросам философии?

– Да, писали, и немало. Особенно Плеханов и Богданов.

– Признаться, не знаю.

Разговариваю я с ним, а мозг сверлит одна мысль: не может быть, чтобы он не знал, что Михаил Романов в Перми, и каково же его отношение?

– А вот ближе к нашей живой жизни. Как вы смотрите на вопрос о форме правления в России?

– Мои симпатии на стороне конституционной монархии, я стою на позиции декабристов.

– Но не все же декабристы стояли за конституционную монархию?

– Да, но я на стороне тех, кто были за нее.

Думаю: запоздалый декабрист хуже мартовцев. И решаю: кадет. А потом и спрашиваю:

– Кто же, по-вашему, должен быть монархом?

– Это уже известно: Михаил Александрович.

– А почему не Николай Александрович?

– Да потому, что он оказался от престола и еще потому, что его связь с Распутиным погубила его в глазах всего русского народа, и потому, что он не умный.

– Ну, а фабрики, земли, леса кому должны принадлежать?

– Как в земле русской должен быть хозяин, так хозяин должен быть на фабрике и в поместье.

– Значит, все по-старому?

– Нет, все по-новому. Надо переменить хозяина русской земли, чтобы он управлял умно и в согласии с народом, а от этого все пойдет по-другому.

– Вы думаете, что Михаил Александрович – единственный, кто может дать устройство всей русской земле?

– Да, и не только русской, но и всему славянству.

– Конкретно?

– Польше, Чехии, Болгарии, Сербии и т.д.

– И это должно быть объединено в единое государство под управлением Михаила II?

–Да.

– Значит, вы счастливы, что видите здесь в Перми своего верховного вождя?

– О, нет. Я был бы счастлив, если бы он находился совсем, совсем в другом месте.

– Например?

– Во главе своих войск.

Сказал он это и пристально глядит мне в глаза. Я его понял. Он тревожится: не выдает ли что? Он настороже. Во главе своих войск можно было бы понять:

1. во главе войск, которые дерутся теперь против немцев, и 2. во главе войск, которые дерутся против нас.

Я его понял хорошо.

– Да, я знаю, что вы работали над освобождением Михаила II из большевистского плена.

Молчит.

– Скажите, часто вы виделись со Знамеровским?

– Не очень.

– Сколько раз и где?

– Вы хотите из меня предателя сделать? Этого я вам не скажу.

– Какого предателя? Разве есть что предавать? И что же проще простого, как один офицер видит другого?

Молчит и волнуется.

Я чувствую, что я наступил на мозоль. Вижу, что у него два мнения: первое – я знаю, что он член организации, поставившей себе целью освободить Михаила, и второе – что я ничего не знал, и он мне дал ключ, указал на наличие этой организации. Он не боится ответственности за свои действия перед каким угодно судом, но боится, что он невольно дал мне понять, что организация была, т.е. выдал тайну существования организации, самый факт существования которой может отразиться на судьбе Михаила.

Я чувствовал также, что разговор вести дальше нельзя, он уже чувствует во мне следователя.

Помолчав недолго, он спрашивает:

– А скажите, пожалуйста, почему вы вызвали меня к себе?

– Да просто, поговорить...

– А почему меня именно?

– А потому что я слышал, что вы умнее других и проч.

– А чего это «прочее»?

– Знаете дела своей организации лучше других.

– Что я могу проболтаться?

– Ну, на это я не рассчитывал особенно.

– Знали вы о существовании организации до моего разговора с вами?

– Да, знал, – покривив душой, ответил я и спрашиваю. – А если бы я вам дал слово, что разговор останется между нами и только между нами, вы рассказали бы мне об организации что-нибудь?

– Нет.

– А если бы в прибавку к этому я освободил бы вас сейчас же отсюда, вы сказали бы что-нибудь?

–Нет.

– Думаю, что нам надо разговор прекратить. Вы поедете обратно в Губчека.

11. Михаила надо убить, думаю я

Разговор с этим офицером убедил меня: 1-е – есть организация офицеров в Перми, поставившая себе целью выкрасть Михаила; 2-е – что Михаил связан с ней и 3-е – что какая-то рука через Свердлова и Ленина облегчает им работу в этом направлении.

Я решил никому и ничего не говорить ни о моих сведениях, полученных через офицера, ни о сообщениях об агитации в Перми. Ни тем более о моих чувствах и мыслях, порожденных всем этим. Я думал, что если прав Борчанинов, что Сорокины и Лукояновы боятся меня, а в то же время конспирируют от меня, так пусть же думают, что они хранят тайну, и я ничего не знаю.

Для меня же было ясно, что начатая гражданская война Колчаками, Алексеевыми, Красновыми, Дутовыми, Каледиными – ищет знамени. Ни один из генералов знаменем быть не может, каждый из них считает себя равновеликим и между ними неизбежны грызня и взаимные интриги. Ни одно из генеральских имен не может стать программой всей контрреволюции, начиная от меньшевиков-активистов и правых с.-р.-ов и кончая монархистами. Не может быть этим знаменем и Николай II со своей распутинской семейкой. Он как глупый, тупой тиран не пользуется нигде никаким уважением. Выдвинуть Николая II – это значит внести даже в среду генералов и офицеров раскол, не говоря уже о крестьянских массах и кадетско-меньшевистско-с.-р.-кой интеллигенции. Его имя не мобилизует силы контрреволюции, а дезорганизует их. Он политически мертв.

Другое дело Михаил II. Он, изволите ли видеть, отказался от власти до Учредительного Собрания. Керенский от имени партии с.-р.-ов пожимал ему руку, называя его первым гражданином Российского государства, т.е. прочил в несменяемые президенты. Со стороны меньшевиков была бы самая лойяльнейшая оппозиция. Даже анархисты типа Кропоткина и те поддержали бы эту формулу перехода. Монархисты и кадеты были бы ползающими на брюхе» готовыми на все рабами.

Для иностранной буржуазии, обеспокоенной революционным движением в собственных странах, совсем не безразлично, кого поддержать в борьбе с советской властью. Поддержать Николая II, кредит которого даже в буржуазных кругах очень не высок, это значит придти в острое столкновение с революционными силами в собственных странах, поднимая в них еще большее революционное нетерпение и недовольство. Поддержать того или иного генерала или группу их. Или поддержать Михаила II, который доведет страну до Учредительного Собрания, волю которого он признал для себя законом.

Поддерживая Михаила II, буржуазия всех стран могла бы делать вид, что она поддерживает нечто от революции, а не от контрреволюции, а это значит, что она могла спокойнее, без опасности со стороны пролетариата мобилизовать большие материальные и человеческие ресурсы, чтобы бросить их на помощь русской контрреволюции. А Каутские всех стран обосновали бы это теоретически.