Текст книги "Дама в черном"

Автор книги: Гастон Леру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Мы проводили вас на вокзал, – рассказывал Ранс Дарзаку. – После отправления поезда ваша супруга, профессор Станжерсон и я вышли с вокзала и прогулялись до бульвара. Станжерсон вел под руку госпожу Дарзак, а я шел справа от профессора. Вдруг, в тот момент, когда мы выходили из общественного сада и остановились, чтобы пропустить трамвай, я столкнулся с господином, который произнес: «Простите»! Я вздрогнул, услышав знакомый мне голос, и поднял глаза: то был Ларсан! Именно этот голос я слышал в зале суда! Он пристально посмотрел на нас непроницаемым взглядом. Я не знаю, как мне удалось удержать возглас, готовый сорваться с моих уст, и не назвать негодяя по имени! Как я не закричал: «Ларсан»? Я быстро увлек за собой профессора Станжерсона и его дочь, которые ничего не видели, заставил их обойти вокруг музыкального павильона и подвел к стоянке экипажей. На тротуаре перед ней я снова увидел Ларсана. Я не понимаю, как Станжерсон и госпожа Дарзак не заметили его!..

– Вы уверены в этом? – с беспокойством спросил Дарзак.

– Совершенно уверен!.. Я сослался на легкое головокружение, мы сели в карету, и я приказал кучеру трогать. Ларсан так и стоял на тротуаре, не спуская с нас ледяного взгляда, пока мы не отъехали.

– И вы уверены, что моя жена не видела его? – спросил, волнуясь все больше, Дарзак.

– О да, я уверен, говорю вам…

– Боже мой! – вмешался Рультабий. – Если вы думаете, Дарзак, что сможете долго вводить жену в заблуждение при новых появлениях Ларсана, вы сильно ошибаетесь.

– Однако, – возразил Дарзак, – мне почти удалось внушить Матильде, что это была галлюцинация, и по приезде в Гараван она казалась мне совсем спокойной.

– По прибытии в Гараван? – спросил Рультабий. – Вот, дорогой Дарзак, телеграмма, которую ваша жена послала мне из Гаравана. – И репортер передал ему телеграмму, в которой были только эти два слова: «На помощь!»

Эта новость стала настоящим ударом для несчастного Дарзака.

– Она снова потеряет рассудок! – промолвил он, скорбно покачав головой.

Именно этого мы все и боялись. Приехав, наконец, в Ментону, мы обнаружили на вокзале Станжерсона и госпожу Дарзак – они пришли встретить нас, несмотря на обещание, которое Артур Ранс взял с профессора, – не выходить из замка до его возвращения. Госпожа Дарзак встретила Рультабия со словами, которые лишь подтверждали наши опасения. Увидев молодого человека, она бросилась к нему и, как всем нам показалось, едва сдержалась, чтобы не заключить его в свои объятия. Я видел, что она хватается за него, как утопающий хватается за руку, которая может вытащить его из бездны, и услышал ее шепот: «Я чувствую, что схожу с ума!» Что касается Рультабия, то я иногда видел его таким же бледным, но никогда еще – таким холодным и сдержанным.

Глава VI
Форт Геркулес

Сойдя на станции Гараван, путешественник – в какое бы время года он ни вздумал посетить эту волшебную страну, – может подумать, что попал в сады Гесперид [9]9
  Сады Гесперид – мифологические сады с золотыми яблоками, которые сторожил стоглавый дракон.


[Закрыть], золотые плоды которого привлекли взор Геркулеса. Я, вероятно, не стал бы упоминать о сыне Юпитера и Алкмены, если бы все здесь не наводило на мысли о его мифологической славе и сказочном путешествии на эти роскошные берега. Рассказывают, что финикийцы, перевозя своих пенатов [10]10
  Пенаты – домашние божества у римлян, охранявшие целость семьи.


[Закрыть]под сень скал, на которых потом поселились Гримальди [11]11
  Гримальди – с конца XIII в. правящая династия в княжестве Монако, старейшая среди владетельных домов Европы. Род Гримальди известен с XII в. и происходит из Генуи.


[Закрыть], дали маленькой бухте, горе, мысу и полуострову имя Геркулеса, которому они поклонялись, но мне думается, что это имя они уже встретили там; если боги, утомленные белой пылью дорог Эллады, действительно отправились на поиски чудесной страны, теплой и благоуханной, чтобы в ней отдохнуть от своих приключений, они не могли найти ничего прекраснее. Это были первые туристы Ривьеры. Сад Гесперид мог находиться только здесь, и Геркулес приготовил место для своих товарищей с Олимпа, освободив этот чудный уголок от стоглавого дракона.

Когда, выйдя с вокзала, мы молча дошли до берега, перед нашим взором предстал громадный силуэт замка-форта на полуострове Геркулеса, который, увы, лет десять назад из-за работ, произведенных на границе, перестал быть собственно полуостровом. Под косыми лучами солнца стены старинной Квадратной башни сверкали на фоне морской воды, как золотая кольчуга. Башня, как древний часовой, помолодевший под солнечным светом, охраняла залив Гаравана, изогнутый в виде лазурного серпа. По мере того как мы продвигались вперед, блеск ее угасал – светило склонялось за гребень гор.

На западе выступы скал уже укутались своим пурпурным плащом, и замок вырисовывался на их фоне мрачной и грозной громадой, когда мы переступали его порог. На первых ступенях узкой лестницы, которая вела в одну из башен, стояла нежная и прелестная фигурка. Это была жена Артура Ранса, прекрасная Эдит. Ах, дорогая Эдит, когда хотят быть олицетворением романтичного образа в средневековой рамке, образа неведомой принцессы, далекой, милосердной и меланхоличной, нельзя обладать такими глазами! И волосы ваши чернее воронова крыла. Этот цвет – вовсе не ангельский. Ангел ли вы, Эдит? Естественна ли в вас эта ленивая медлительность движений? Не лгут ли эти нежные черты? Простите, что задаю все эти вопросы, Эдит, но, увидев вас впервые, очарованный гармонией вашего образа, словно застывшего на этом каменном пьедестале, я подметил и черный взгляд ваших глаз, обращенный на дочь профессора Станжерсона, подметил его жесткость, которая шла вразрез с дружеским тоном вашего голоса и приветливой улыбкой на устах.

Голос молодой женщины полон очарования, от всей ее фигуры веет безупречной грацией, жесты ее гармоничны. Артур Ранс представляет ей гостей, а она отвечает приветливо и гостеприимно. Рультабий и я делаем вежливую попытку сохранить за собой свободу передвижений и высказываем желание поселиться где-нибудь в гостинице, вне замка. Эдит строит прелестную гримаску, по-детски пожимает плечами, объявляет, что наши комнаты готовы, и тут же заговаривает о другом:

– Идемте! Идемте же! Вы еще не видели замка!.. Вы сейчас увидите!.. О, Волчицу я покажу вам в другой раз… Это единственное здесь печальное место, зловещее, мрачное и холодное! Там страшно! Я обожаю страх!.. О! Рультабий, вы мне расскажете, не правда ли, парочку страшных историй?..

И она скользит в своем белом платье впереди нас. Она ходит, как актриса. Ее красота кажется своеобразной в этом восточном саду, между старинной и грозной башней и цветущими легкими арками разрушенной часовни. Обширный двор, который мы пересекаем, со всех сторон зарос растениями, травой, кактусами и алоэ, вишенником, лаврами, дикими розами и маргаритками, как будто вечная весна избрала своим местом пребывания именно этот двор, где в прежние времена собирались воины, отправляющиеся в поход. С помощью небесных ветров и человеческой небрежности двор сам собой превратился в сад, прекрасный, дикий сад, в котором совсем не заметно руки человека, стремящейся привести все в порядок и, если хотите, опошлить. За всей этой благоухающей зеленью виднелись руины древней архитектуры. Представьте себе готические арки, воздвигнутые на старинном фундаменте римской часовни, колонны, обвитые плющом и вербеной, которые устремляются из своего благоухающего укрытия и завершаются на фоне лазурного неба стрельчатой аркой, точно висящей в воздухе без всякой опоры. От часовни не осталось ни крыши, ни самих стен – только этот кусочек каменного кружева, по каким-то чудесным законам равновесия держащийся в вечернем сумраке… А вот слева от нас – громадная массивная башня XII столетия, которую местные жители, как рассказала нам Эдит, называют Волчицей и которую не поколебало ничто – ни время, ни люди, ни мир, ни война, ни бури. Она все та же, какой была в 1107 году при сарацинах, овладевших островами Лерен и оказавшихся бессильными против форта Геркулеса; все та же, какой была при Саладжери и генуэзских корсарах, когда те овладели всем фортом, даже Квадратной башней и Старым замком, а она устояла, одинокая, так как ее защитники взорвали куртины [12]12
  Куртины – участок крепостной ограды обычно прямолинейного начертания, соединяющий обращенные друг к другу части двух соседних бастионов.


[Закрыть], соединявшие ее с другими частями форта, и продержались до прибытия провансальских принцев, освободивших ее. Ее-то и выбрала миссис Эдит для проживания. Но я прекращаю осматривать замок и начинаю наблюдать за людьми. Артур Ранс, например, не спускает глаз с госпожи Дарзак. Последняя общается с Рультабием. Дарзак и Станжерсон обмениваются какими-то замечаниями. В сущности, одна и та же мысль владеет всеми этими людьми. Мы подошли к потайному выходу из замка.

– Это место мы называем башней Садовника, – продолжала болтать с прежней детской непосредственностью Эдит. – Этот выход служит ключом ко всему замку, как к северной, так и к южной его части. Посмотрите!

Она обводит вокруг рукой, за которой тянется шарф, и со смехом продолжает:

– Все эти камни имеют свою историю. Я расскажу вам ее как-нибудь, если вы будете этого достойны!..

– Как Эдит весела, – шепчет Артур Ранс. – Я здесь не вижу ничего веселого!

Мы прошли через потайную дверь и очутились в другом дворе. Перед нами старая башня. У нее действительно внушительный вид. Она очень высокая и имеет квадратную форму, поэтому ее и называют Квадратной. Так как она в то же время занимает самый важный угол крепости, ее называют также Угловой башней… Стены у этого донжона [13]13
  Донжон – главная башня замка.


[Закрыть]высокие и толстые. До половины высоты они сложены из камней, высеченных легионами Цезаря…

– А вон та башня, в противоположном углу, – продолжает Эдит, – это башня Карла Смелого, названная так в честь герцога, составившего превосходный план, когда нужно было переделать укрепления, чтобы они могли противостоять артиллерии… Старый Боб устроил себе из этой башни кабинет, что очень досадно, так как мы могли бы сделать там великолепную столовую… Но я никогда не могла в чем-либо отказать старому Бобу!.. Старый Боб – это мой дядя… он сам потребовал, чтобы я так его называла, когда я была еще совсем маленькой… Сейчас его здесь нет. Пять дней тому назад он уехал в Париж и вернется завтра. Он отправился туда, чтобы сравнить кости, найденные им в Красных Скалах, с теми, что находятся в парижском музее естественных наук… Ах! А вот и каменный мешок…

И она показывает нам обычный колодец посреди этого второго двора, который она из чистого романтизма называет каменным мешком. Эвкалипты наклоняются над ним, как женщина над источником.

После того как мы вошли во второй двор, мы стали лучше понимать – я по крайней мере, так как Рультабий, равнодушный ко всему, по-видимому, ничего не слышал и не видел, – устройство форта Геркулеса. Так как это играет очень важную роль в описании тех невероятных происшествий, которые начались после нашего прибытия в Красные Скалы, я представляю здесь глазам читателя общий план форта в том виде, как он был составлен впоследствии самим Рультабием.

Замок был построен в 1140 году владетелями Мортолы. Чтобы отрезать его от суши, последние без лишних раздумий сделали остров из полуострова, перерезав узкий перешеек, соединявший его с берегом. На самом берегу они построили в форме полукруга укрепление, которое должно было прикрывать подъемный мост и две входные башни. От этого укрепления не осталось никаких следов. И перешеек с течением веков принял свою первоначальную форму: подъемный мост был уничтожен, и ров засыпан. Стены форта Геркулеса опоясывали полуостров, по форме представлявший собой неправильный шестиугольник. Стены эти нависали над скалами, местами выступавшими над водой, и последняя без устали подмывала их, так что образовала у их подножия впадины, куда в тихую погоду могла подойти маленькая лодочка.

Таким образом, попась в форт можно было лишь через северные ворота, охраняемые двумя башнями, А и AI, связанными общим сводом. Эти башни, сильно пострадавшие во время последних нападений генуэзцев, Ранс привел в сносное состояние, пригодное для жилья. В них помещалась прислуга. Низ башни А служил помещением для привратника. Небольшая дверь вела из башни А под свод ворот и позволяла сторожу, не выходя из своей комнаты, следить за проходящими. Тяжелые дубовые ворота, окованные железом, стояли бесчисленное число лет открытыми, – настолько трудно было открывать и закрывать их, – и вход в замок защищался лишь небольшой решеткой, которую каждый входящий, кем бы он ни был, открывал сам. Проникнуть в замок можно было лишь через этот вход. Как я уже сказал, пройдя эти ворота, вошедший попадал на первый двор, закрытый со всех сторон оградой и башнями, или, вернее, развалинами башен. Ограда не сохранила своей первоначальной высоты. Прежние куртины, соединявшие башни, были уничтожены и заменены круговым валом, к которому из двора вел довольно пологий скат. Вал окаймлялся с наружной стороны парапетом с бойницами для небольших орудий. Это преобразование было произведено в XV столетии, когда каждому владельцу замка приходилось принимать в расчет артиллерию.

Что касается башен В, ВI и ВII, которые долго еще сохраняли свое первоначальное устройство и высоту, то переделка их ограничилась снятием остроконечных крыш и устройством вместо них площадок, удобных для установки пушек, позднее их сравняли с уровнем парапета, сохранив лишь наружные стены, выступавшие в форме полумесяцев. Эта перестройка была произведена в XVII веке, во время сооружения Нового замка, до сих пор сохранившего это название, хотя он и был уже наполовину в развалинах. Новый замок отмечен на плане BBI.

Засыпав снесенные башни землей, на образовавшихся площадках посадили пальмовые деревья, которые, однако, плохо прижились под ветром и брызгами морской воды. Нагнувшись над парапетом, опоясывавшим весь замок и нависавшим над скалой, образуя с ней одно целое, всякий мог убедиться, что замок остался таким же неприступным, как и в те времена, когда куртины стен достигали на две трети высоты старых башен. Волчицу пощадили, как я уже сказал. Старое помещение для челяди, прилегавшее к парапету между В и ВI, было отдано под конюшни и кухни.

Я описал всю переднюю часть замка Геркулеса. Во второй двор можно было попасть лишь через тайный проход Н, который мистер Артур Ранс называл башней Садовника и который представлял собой в сущности флигель с толстыми стенами, находившийся прежде под защитой башни ВI, а также другой, расположенной в С и совершенно уничтоженной при постройке Нового замка ССI. От ВII тянулась ограда со рвом, примыкавшая к башне Карла Смелого, выступая в С посреди первого двора в виде контрфорса [14]14
  Контрфорс – каменная поперечная стенка, вертикальный выступ или ребро, усиливающее основную несущую конструкцию (в основном наружную стену) и воспринимающее горизонтальные усилия (например, распор от сводов, перекрывающих здание).


[Закрыть]и совершенно отделяя его от второго. Ров существовал до сих пор, по-прежнему широкий и глубокий, но ограда была уничтожена по всей длине Нового замка, ее вполне заменила стена замка. Центральная дверь в D, которой теперь не существует, выходила на мост, переброшенный через ров и служивший для непосредственного сообщения с первым двором. Этот подъемный мост был снят или обрушился, и, так как окна замка располагались высоко надо рвом и сохранили свои толстые железные решетки, можно было с уверенностью сказать, что второй двор оставался таким же недоступным, как и в то время, когда Нового замка еще не существовало и двор отделялся высокой оградой.

Уровень этого второго двора, двора Карла Смелого, как его называли, был несколько выше уровня первого. Скала образовывала в этом месте естественный приподнятый пьедестал для величественной и мрачной громады Старого замка, совершенно квадратного, прямого, высеченного точно из одной гранитной глыбы, – Старого замка, отбрасывающего свою длинную тень на светлую поверхность воды. Доступ в Старый замок F был возможен через единственную дверь К. Старожилы этой местности называли его не иначе как Квадратной башней в отличие от Круглой башни Карла Смелого. Такой же, как и в первом дворе, парапет связывал между собою башни ВII, F и L, опоясывая со всех сторон второй двор.

Мы уже упоминали о том, что Круглая башня была срезана по высоте наполовину и переделана владетелем Мортолы по планам самого Карла Смелого. Эта башня имела пятнадцать туазов [15]15
  Туаз – французская единица длины, используемая до введения метрической системы; 1 туаз = 1,949 м.


[Закрыть]в наружном диаметре; в ее основании находился орудийный каземат, пол которого был на один туаз ниже уровня скальной площадки. Спуск сюда шел по откосу, приводившему в восьмиугольную залу, своды которой опирались на четыре толстые цилиндрические колонны. В стенах этой комнаты были сделаны три громадные амбразуры для трех больших орудий. В этой-то восьмигранной зале Эдит и хотела устроить обширную столовую, так как, с одной стороны, зала всегда оставалась живительно прохладной благодаря невероятной толщине стен, а с другой стороны, свет совершенно свободно проникал в нее через три амбразуры, которые были увеличены и превращены в окна, заделанные, как и все остальные, железными решетками. На верхнюю площадку этой башни, в которой работал дядя Эдит, новая владелица замка приказала принести плодородной земли и, засадив ее растениями и цветами, превратила в чудесный висячий сад.

Во всем замке XVII столетия, называемом Новым, отремонтировали только две спальни и маленькую гостиную на первом этаже. Здесь должны были разместиться мы с Рультабием; что касается молодых супругов Дарзак, то им отвели помещение в Квадратной башне.

Две комнаты на нижнем этаже этой башни были заняты старым Бобом. Станжерсон поместился на первом этаже Волчицы под комнатами Ранса и его жены.

Эдит пожелала лично показать нам наши комнаты. Она провела нас через залы с осыпающимися потолками, с провалившимися полами, с источенными плесенью стенами, но уцелевшие то здесь то там куски лепнины, трюмо, облупившееся панно, превращенная временем в лохмотья драпировка говорили о былой роскоши Нового замка, созданного в великий век фантазией Мортолы. Зато наши маленькие комнаты, которые разделяла гостиная, ничем не напоминали это великолепное прошлое. Они были чистые, без ковров, окрашенные в светлую краску и меблированные на современный лад. Они очень нам понравились.

Уже завязывая галстук, я окликнул Рультабия, спрашивая его, готов ли он, но не получил ответа. Войдя к нему в комнату, я, к своему удивлению, обнаружил, что его уже нет. Я подошел к окну, которое так же, как и мое, выходило на двор Карла Смелого. Двор был пуст, занятый лишь громадным эвкалиптом. За парапетом аллеи раскинулось громадное, молчаливое пространство вод. Море с наступлением вечера приняло темно-синий оттенок, и ночные тени уже намечались на горизонте со стороны итальянского берега, надвигаясь с вершины Оспедалетти. Ни звука, ни дуновения ни на земле, ни в небесах. Мне никогда не приходилось наблюдать в природе такой тишины и неподвижности, иначе как в минуты, предшествующие страшной буре. Между тем ночь надвигалась ясная и тихая.

Но что это за тень мелькнула там? Откуда появилось это видение, скользившее по воде? На носу небольшой лодочки, которая двигалась под веслами рыбака, я узнал силуэт Ларсана! Кто мог бы обмануться? Ах, его нельзя было не узнать! Он с таким грозным вызовом обращал к нам свое лицо, что не мог бы заявить о себе лучше, даже если бы крикнул: «Это я!»

О да, это он! Он! Лодка с неподвижной статуей на носу безмолвно огибает замок. Она скользит теперь под окнами Квадратной башни и затем поворачивает на мыс Гарибальди, к каменоломням в Красных Скалах. И человек стоит все так же, скрестив руки, повернув к башне голову, – дьявольское видение на грани ночи, которая коварно ползет за ним и окутывает его своим легким покрывалом, пряча от наших взглядов. Опустив глаза, я различаю во дворе Карла Смелого две тени: они стоят у маленькой двери в Квадратную башню. Одна из них, повыше, удерживает другую и умоляет. Меньшая хочет вырваться: кажется, будто она собирается броситься в море. Я слышу голос госпожи Дарзак:

– Берегитесь! Это не что иное, как ловушка!.. Я запрещаю вам оставлять меня сегодня одну!..

И голос Рультабия:

– Ведь должен же он где-нибудь пристать к берегу. Пустите меня!

– Что вы будете делать? – с мольбой вопрошает Матильда.

– То, что следует.

И снова испуганный голос Матильды:

– Я запрещаю вам трогать этого человека!

Спустившись, я нашел Рультабия одного, он сидел на колодце. Я заговорил с ним, но он мне не ответил. Пройдя на другой двор, я встретил Дарзака, который еще издали взволнованно крикнул мне:

– Вы видели его?

– Да, я его видел, – ответил я.

– А она, не знаете, она видела?

– Видела. Она стояла с Рультабием, когда он проплывал мимо! Какая наглость!

Робер Дарзак весь дрожал. Он сообщил мне, что, едва заметив лодку, бросился, как безумный, к мысу Гарибальди, но опоздал, лодка исчезла как по волшебству. Дарзак тотчас оставил меня и побежал искать Матильду, беспокоясь о том, какое впечатление произвело на нее появление Ларсана. Однако он вскоре вернулся опечаленный и подавленный. Дверь в ее комнату оказалась закрыта. Госпожа Дарзак хотела немного побыть одна.

– А Рультабий? – спросил я.

– Я его не видел.

Мы остались сидеть на парапете, вглядываясь в темноту, которая унесла Ларсана. Робер Дарзак был бесконечно грустен. Чтобы отвлечь его от тяжелых дум, я начал расспрашивать его о супругах Ранс, и он понемногу разговорился.

Таким образом, я узнал, что после версальского процесса Артур Ранс вернулся в Филадельфию, где в один прекрасный вечер очутился за столом на семейном банкете рядом с молоденькой романтичной барышней: она моментально покорила его своим незаурядным развитием, которое ему редко приходилось встречать в своих прекрасных соотечественницах. Немного бледная и высокомерная, нежная и меланхоличная, она напоминала прекрасных героинь Уолтера Скотта, который, между прочим, был ее любимым писателем. О, несомненно, она отстала от века, но отстала так восхитительно! Какими чарами эта нежная фигурка сумела заворожить Артура Ранса, который так сильно любил величественную Матильду? Это тайна сердец! Во всяком случае, почувствовав себя влюбленным, Артур Ранс напился в тот вечер самым безобразным образом. Вероятно, он позволил себе какую-нибудь выходку, намек, так как мисс Эдит внезапно и очень громко попросила его больше с ней не разговаривать. На следующий день Артур Ранс официально принес свои извинения мисс Эдит и поклялся, что ничего не будет пить, кроме воды; по-видимому, он сдержал свое слово.

Артур Ранс с давних пор знал дядю Эдит, этого славного старого Боба, как его прозвали в университете, большого чудака и исследователя, известного своими приключениями и открытиями в области геологии. Он был кроток, как ягненок, но не имел себе равных в охоте на тигров. Половину своей жизни он провел в Патагонии в поисках человека третичного периода или по крайней мере его скелета – человека, который был современником гигантских млекопитающих, заселявших нашу землю в третичную эпоху. Он возвращался обыкновенно из своих экспедиций с несколькими ящиками камней и солидным багажом берцовых и других костей, над которыми ученый мир ломал потом копья, но также и с богатой коллекцией «заячьих шкур», как он их называл, которые свидетельствовали, что старый ученый в очках еще не потерял способности владеть оружием, менее доисторическим, чем кремневый топор троглодита. Немедленно по возвращении в Филадельфию он вновь становился за кафедру, гнул спину над своими книгами и читал курс, развлекаясь тем, что забрасывал ближайших слушателей стружкой от длинных карандашей, которыми никогда не пользовался, но беспрестанно чинил. И когда он, наконец, попадал в цель, над кафедрой показывалась его славная седая голова, расплывшаяся под золотыми очками в беззвучной ликующей улыбке.

Все эти подробности сообщил мне впоследствии сам Артур Ранс, который был учеником старого Боба, но не видел его много лет перед тем, как познакомился с мисс Эдит. Если я так долго останавливаюсь здесь на них, то лишь потому, что, по естественному стечению обстоятельств, мы встретимся со старым Бобом в Красных Скалах.

Во время знаменитого вечера, на котором Артур Ранс был представлен мисс Эдит и на котором он вел себя так непозволительно, она казалась печальной, быть может, лишь потому, что получила от своего дяди довольно грустные известия. Старый Боб уже четыре года не мог решиться покинуть свою Патагонию. В последнем письме он сообщал Эдит о тяжелой болезни и отчаянии, которое охватывало его при мысли, что он не увидит племянницу перед смертью. Быть может, многим покажется странным, как могла племянница с таким нежным сердцем появиться на банкете, хотя и семейном, но мисс Эдит за время странствий своего дяди часто получала от него печальные известия, после которых он всегда появлялся целым и невредимым, поэтому никто не упрекнет ее в том, что печаль не удержала ее дома. Однако спустя три месяца после нового письма она решила ехать одна к дяде, находившемуся в дебрях Араукании. За эти три месяца произошло несколько достопамятных событий. Мисс Эдит была тронута раскаянием Артура Ранса и его непоколебимым решением не пить ничего, кроме воды. Она узнала, что невоздержанные привычки этого джентльмена явились следствием несчастной любви, и это обстоятельство понравилось ей больше всего. Ее романтическая натура, о которой я только что говорил, увлекла Артура Ранса, и ко времени отъезда мисс Эдит в Арауканию никто не удивился, что ее сопровождал бывший ученик ее дяди Боба. Для обручения недоставало лишь благословения геолога. Мисс Эдит и Артур Ранс нашли очаровательного дядюшку в Сан-Луисе. Он оказался в прекрасном настроении и добром здравии. Ранс, не видевший его очень давно, очень ловко польстил старику, заметив, что тот помолодел. Когда же племянница сообщила ему, что обручилась с этим милым молодым человеком, радости дяди не было границ. Все трое вернулись в Филадельфию, где и отпраздновали свадьбу. Мисс Эдит не бывала во Франции. Артур Ранс решил совершить туда свадебное путешествие. Таким-то образом, как я скоро расскажу, они нашли научный повод поселиться в окрестностях Ментоны, хоть и не в самой Франции, но в ста метрах от ее границы, в Красных Скалах.

Раздался звук колокола, и Артур Ранс пришел звать нас к обеду, который был сервирован в нижней зале Волчицы. Когда мы все собрались, Эдит спросила, заметил ли кто-нибудь из нас лодку, которая обошла замок вокруг и в которой стоял какой-то человек. Ее поразила необыкновенно вызывающая поза этого человека. Никто ей не ответил, и она продолжала:

– О, я выясню, кто это, так как мне знаком рыбак, которому принадлежит лодка. Это большой приятель старого Боба.

– В самом деле? – спросил Рультабий. – Вы знаете этого рыбака?

– Он заходит иногда в замок продавать рыбу. Местные жители дали ему странное прозвище, которого я не сумею передать на их жутком диалекте, но мне его перевели. Оно значит «морской палач»! Милое прозвище, не правда ли?