Текст книги "И вот наступило потом…"

Автор книги: Гарри Бардин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Нетипичный начальник

С Екатериной Юрьевной Гениевой меня связывает многолетняя дружба. Мы не ходим друг к другу в гости, но от этого наши отношения не хуже. Когда Катя впервые увидела мой фильм «Адажио», то с моего согласия решила сделать это кино визитной карточкой «Института толерантности». При этом Катя приглашала меня в совместные поездки по городам и весям.

Екатерина Юрьевна руководит знаменитой Библиотекой иностранной литературы имени Маргариты Рудомино. Руководит давно и успешно, умело лавируя в сегодняшней стихии между творчеством и менеджментом. В голове у нее роятся все новые и новые проекты, которые связывают библиотеки, людей, города, а порой и страны в единую талантливую гуманистическую систему. Она – очень креативный человек. Руководство библиотекой, а это большой коллектив, предполагает властный и, скорее, мужской характер.

Нет! Катя – очень эмоциональный и сентиментальный человек. Когда я задумал снимать «Гадкого утенка», она пригласила меня в библиотеку, чтобы я познакомил ее с проектом. Я взял с собой фонограмму будущего фильма и в окружении сотрудников Гениевой начал рассказывать под музыку содержание фильма. Катя слушала очень внимательно, слезы струились у нее из глаз. Перед ней стояла ее дочь с коробкой бумажных салфеток. По мере моего рассказа Катя извела всю коробку салфеток, утирая слезы. Но слезами не ограничилась. По решению «Института толерантности» была перечислена сумма на производство будущего фильма. Сумма небольшая, но для меня важен сам факт неравнодушия. Я не был знаком с Александром Менем, а Екатерина Гениева много с ним общалась. Он до сих пор является для нее точкой отсчета человеческого достоинства и интеллекта.

Когда мой фильм был закончен, первым его увидели те, кто принимал участие в создании. В зале на «Мосфильме», где я показывал кино, сидели рядом два дорогих для меня человека: Е. Гениева и В. Спиваков. Начался просмотр. Я сидел позади. На этот раз не было рядом дочери с салфетками, а платок был один. И я видел, как этот платок переходил от Кати к Володе и обратно.

И хочется сказать словами из старой советской кинокомедии:

– Дорогая Катя! За эти слезы я люблю тебя еще больше!

Всем лучшим…

Всем лучшим М. Горький был обязан книгам, а я – маме. Когда на разных фестивальных орбитах мне вручали призы за мои фильмы, я мысленно отсылал их моей маме вместе с благодарностью. Но вот наступила осень 1997 года. Я заканчивал съемки первой «Чучи», из Киева позвонила сестра и просила срочно приехать. У мамы страшный диагноз и она в больнице. В семье существовал миф, что я все могу. Иногда я это оправдывал, когда болел папа, а особенно, когда болела моя сестра, болела тяжело, на грани жизни и смерти. Я сам удивлялся себе, когда брал на себя ответственность и собирал консилиум из медицинских светил у постели умиравшей сестры. Это в Киеве, уже чужом для меня городе. Или эвакуировал сестру под расписку из киевской больницы на поезде в Москву. На этот раз я приехал в Киев, к маме, но был беспомощен. Мама таяла на глазах. Я всю неделю был с ней в палате, а в субботу срывался в аэропорт, летел в Москву, чтобы отсмотреть снятый материал, дать задания мультипликаторам и на следующий день лететь в Киев к маме. Месяц я гонял челноком между Москвой и Киевом. Потом одна из женщин, лежавшая рядом с мамой, громко сказала:

– Гаррик! Що цэ такэ? Ваша мама вмираэ, а мене непотрибно дывыться на цэ усэ! Нехай вмыраэ у себе у хати!

Ее поддержали соседки по палате. Я забрал маму домой, и на следующий день она умерла. Умирала тихо, отвернувшись к стене, нетерпеливо постукивая костяшками пальцев по стене, приближая свою кончину. Когда муж моей сестры хотел сделать ей обезболивающий укол, я остановил его: «Не надо, не мучь ее…». Мама вдруг повернулась, посмотрела на меня ясным взглядом и благодарно провела рукой по моей щеке. Сказать она уже ничего не могла.

Прошло много лет, но уход мамы так и остался для меня самым страшным горем моей жизни. Продолжается жизнь, я снимаю фильмы, но их уже никогда не увидит моя добрая мама, не скажет после просмотра, как в детстве: «Ты с ума сошел!».

Кармен-сюита

Студия закончила «Чучу-2». Что дальше? После фильма обычно наступает пустота и депрессия. Возникает ощущение, что я уже ничего никогда не придумаю. Но, слава Богу, это продолжается недолго. Начинает брезжить новая идея, она обрастает деталями, выстраивается в историю и… о радость! Жив, курилка! Идея уже подталкивает меня к действию – написанию сценария, выбиванию денег на будущий проект. И я выплываю из депрессии. Просто надо успокоиться и ждать. Но на это не всегда хватает мудрости.

Когда-то, молодым, я отдыхал дикарем на Кавказе под Сочи, в Якорной щели. Ночью заплыл далеко в море и вдруг потерял ориентир. Где берег? Вокруг темнота, равнодушное к моей панике море и звездное небо над головой. Сердце запрыгало бешеной лягушкой. В какую сторону плыть? Я лег на спину, отдышался и принял решение: надо ждать поезда. Поезд идет вдоль берега. Я увижу огни. Часов на мне не было, сколько я ждал, не знаю. Мне показалось, что очень долго. Но вот цепочка огней появилась совсем в неожиданной стороне. Паника прошла. Я поплыл к берегу.

На этот раз такими спасительным берегом оказалась моя команда, пожелавшая продолжить историю Чучи. Главный аргумент был несерьезный: Бог троицу любит! Я написал было сценарий, где Чуча устраивала шоу для мальчика. Госкино приняло сценарий, но тут я понял, что не хочу делать кино ни о чем. А о чем кино – всегда для меня самый важный вопрос. Тут кино было ни о чем. На смену пришла другая идея. А что если? Я люблю в себе это ощущение, когда магическое «а что если бы…» уводит меня от нашей жизни далеко, и я в свободном полете фантазирую, не связанный ни бюджетом, ни макетами, ни куклами, ни коллегами. С «Чучей-3» возникла идея ревности. Ревности мальчика к Чуче. Из-за кого? Из-за случайно подобранного щенка. Повод, казалось бы, несерьезный, но страсти-то всерьез! И какую музыку тогда надо брать? Конечно, «Кармен-сюиту» Бизе-Щедрина. Мне стало страшно от собственной смелости. Но остановиться я уже не мог.

Прослушал «Кармен-сюиту». Причем не один раз. Запись была 1984 года. Руководил оркестром Владимир Спиваков. Музыка подсказывала ходы сюжета. Я увлекся. Испуга как не бывало. Я под музыку писал сценарий. Предварительно позвонил Родиону Щедрину в Мюнхен и в Литву, где наговорил на автоответчик мое желание использовать его музыку.

И вот на студии раздался звонок

– Мне нужен Гарри Бардин. С Вами говорит Родион Щедрин.

Я рассказал Родиону Константиновичу о моем желании снять мультфильм на его музыку, на что он мне сказал:

– Дорогой мой! Но это – не ко мне! Права принадлежат немцу.

– А я ему уже оплатил права.

– Тогда чего Вы мне звоните?

– Из этических соображений.

– Как вы сказали???

– Из этических соображений.

Мне показалось, что связь прервалась.

– Алло! Алло!

И вдруг я услышал:

– Боже! Какое забытое слово. Да делайте с моей музыкой что хотите! Только покажите готовый фильм.

На том и договорились. И вот фильм снят. Обрабатывали мы пленку на «Мосфильме». Случилось несчастье. В лаборатории нарушили температурный режим, и все склейки негатива потекли. Склеек на этой картине было много. После того, как склейки высохли, они потянули предыдущие и последующие кадры. Произошли непоправимые изменения геометрии кадров по всему фильму. Это было настоящее горе. Полтора года жизни – коту под хвост! Случись это лет десять назад, то на этом бы все и закончилось! Но это было начало третьего тысячелетия! Поэтому, слава компьютеру! Руководство «Мосфильма» под моим нажимом признало свою вину и выделило деньги на исправление. Все лето я просидел на «Мосфильме», где кадр за кадром восстанавливали изображение. Наконец, выгнали новый негатив и напечатали первую копию.

А в это время в Москве проходили юбилейные концерты Р. Щедрина. Я знал, что он с Майей Михайловной в столице. Я позвонил. Родион Константинович спросил, удобно ли посмотреть фильм в пятницу, потому что в четверг у него концерт. Мы договорились на пятницу. В пятницу утром у меня дома раздался звонок:

– Гарри Яковлевич! Это – Щедрин. Вчера после концерта какая-то зараза меня перецеловала, и я сегодня лежу весь в соплях. Поэтому посылаю к Вам свою лучшую половину.

Я оторопел. Как Майя Михайловна – лучшая половина – воспримет мою картину? Ведь музыка писалась для нее, а тут собака, корова, Чуча… Зная ее как человека умного и острого на язык, я опасался ее суда.

Мой оператор привез Майю Михайловну к воротам «Мосфильма», где я заказал просмотровый зал. Но забыл заказать пропуск для Плисецкой. Как выяснилось, в этом не было необходимости. Когда машина подъехала к шлагбауму, охранник, разглядев за лобовым стеклом Майю Плисецкую, открыл рот, а затем и шлагбаум.

Плисецкая вышла из машины. На высоких каблуках, с копной волос. Я провел ее в зал, где уже сидела вся моя группа. Перед просмотром я абсолютно искренне сказал:

– Сотни заполненных залов не стоят одного сегодняшнего зрителя. Этот зритель – легенда Майя Плисецкая!

Майя Михайловна, обращаясь ко мне, сказала:

– Раз легенда, то садитесь рядом.

Я сел рядом. Начался просмотр. Плисецкая смотрит на экран, а я – на нее. Как она будет реагировать? Всё адекватно. Иногда, в наиболее удачном на ее взгляд месте, толкает меня локтем, потом вспоминает, что это мной и придумано, и машет рукой. Потом, забывшись, опять толкает, взглядывает на меня и машет рукой. Закончилось кино. Зажегся свет. И Майя Михайловна на низах сказала:

– Браво… Браво…

А я ничего сказать не мог – был очень занят. Я плакал. Потому что мучительно шел к этому просмотру через многие преодоления, через загубленный и восстановленный негатив… «Браво!» от Плисецкой дорогого стоит.

Потом мне позвонил Щедрин:

– Сколько идет Ваш фильм?

– Полчаса.

– Что Вы сделали с моей женой? Про фильм, который идет полчаса, она рассказывала мне два часа! С Вас причитается диск! Уж, пожалуйста!

Я обещал. И выполнил обещание.

Амортизация

Самая неприятная амортизация – это амортизация человеческих связей. Проходят годы, и люди, с которыми ты был близок и дружбой которых дорожил, становятся иными, отходят в сторону, меняют свои убеждения, принципы. Я это переживал и переживаю очень глубоко, потому что в молодости сходишься с людьми гораздо легче, чем в более преклонном возрасте. Когда я беру в руки старую пожелтевшую книжку с телефонами моих друзей-приятелей, пролистываю ее с горечью. Многих уже нет на белом свете. Вначале потеря друзей воспринималась мною как чудовищная случайность, а сейчас как трагическая закономерность. За последние несколько лет было много похорон, панихид и поминок. Ушли Володя Крайнев, Коля Петров, Юра Белявский. Трудно с этим смириться. Не менее трагично, когда люди, с которыми трудился бок о бок, разделяя трудности, неудачи, обретения и победы, покидают меня, уходят со студии. И я не могу по привычке сказать им вслед: «Забудем, пропустим». Нет, не получается. Слишком много связывало. Когда я придумал название моей студии – «Стайер», – то имел в виду не только длинную дистанцию, но и долгий совместный бег по выбранному пути. К сожалению, после третьей «Чучи» часть моих коллег ушла со студии. В поисках лучшей жизни, по разным причинам. Произошла амортизация наших отношений естественным путем. Умом я это понимаю, а душой осиротел.

Нужно было, как Мюнхгаузену, вытаскивать себя за волосы из сложившейся ситуации. Стал искать замену. Нашли, стали обучать. Не получилось. Взяли других. Но дело в том, что я уже был избалован высоким уровнем профессионализма ушедших. Необходимо было натаскать вновь пришедших до того уровня, к которому я уже привык.

И вот, когда мы почувствовали, что студия вновь жизнеспособна, мы решили запуститься с амбициозным проектом – полнометражным фильмом «Гадкий утенок».

Гадкий утенок

Почему я обратился к этой теме? Она уже была заявлена в фильме «Адажио». Мне показалось, что тему толерантности можно раскрыть более детально, более развернуто, и сказка Г. Х. Андерсена может стать платформой для моего старта. Я не стал пересматривать «Гадкого утенка» – фильм, снятый в советские времена. Я не стал перечитывать Г. Х. Андерсена, чтобы быть свободнее в своей версии, сохранив только память моих ощущений от этой сказки. Потом пришла богатая идея: сделать мюзикл, причем, учитывая, что гадкий утенок станет впоследствии лебедем, не замахнуться ли мне на Петра нашего Чайковского с его «Лебединым озером»? Конечно, ответственность! Конечно, страшно! Но почему бы не попробовать?!

Я стал слушать музыку П. И. Чайковского и был поражен той драматической мощью, которой эта музыка исполнена. Как эта музыка была далека от анемичного балета «Лебединое озеро». Захотелось кое-что взять из «Щелкунчика». Со временем в голове сложился последовательный музыкальный ряд, работающий на мою идею. Я призвал моего старого друга Сергея Анашкина, заразил его идеей будущего фильма. Сережа сделал потрясающую аранжировку выбранных музыкальных фрагментов. Это оценил не только я, но и Владимир Спиваков, к которому я обратился с просьбой записать со своим оркестром фонограмму будущего фильма. Условие Спивакова бело жесткое:

– Запишу, если не будешь корежить Чайковского.

Я ответил ему, что люблю Чайковского не меньше, чем он. Когда Володя прочитал партитуру, он сказал, что это – талантливо и выделил мне два дня в июне на запись. Записывать должны были в Доме музыки.

При моей любви к музыке сам момент ее записи – всегда праздник. Вспоминаю давнюю запись фонограммы к фильму «Дорожная сказка». Я пришел на запись рано, после бессонной ночи. Бессонной от волнения перед предстоящей записью. Из аппаратной смотрел, как рассаживается оркестр кинематографии. У музыкантов стояли микрофоны, поэтому я в аппаратной слышал их разговоры:

– Что сегодня пишем?

– А! Мультики-шмультики…

Так как музыкантам платили от количества записанных минут, то следующий вопрос был закономерен:

– Сколько минут?

– Какие минуты?! Слезы…

И в этом расслабленном состоянии они начали записывать музыку. Я в аппаратной сходил с ума от ненависти к этим лабухам, халтурщикам. В какой-то момент я не выдержал, остановил запись, выскочил к музыкантам, отодвинул дирижера и стал увлеченно рассказывать им содержание фильма. Стали писать сначала. Нужно отдать мне должное – я их увлек.

Произошло чудо: лабухи превратились в артистов, а нестройная какофония – в эмоциональную музыку, написанную С. Анашкиным.

Когда закончили запись, не хотелось расставаться. Я обожал музыкантов, я их боготворил. Я забыл про оскорбительные «мультики-шмультики».

Но я возвращаюсь к «Гадкому утенку».

Параллельно шла работа с поэтом Юлием Кимом. У него была сложная задача: написать стихи на балетную музыку. Чем-то они похожи: В. Спиваков и Ю. Ким. Я понял чем. Самоедством, неудовлетворенностью собой, высокой планкой, которую всегда ставят перед собой. Когда Юлик показал мне стихи, которые меня полностью устраивали, он, заглядывая мне в глаза, как школьник, спрашивал:

– Ну как? Если не нравится, то я перепишу. Не вопрос.

Я его долго убеждал, что мне все нравится.

И вот наступил день записи музыки. Праздник, которого я ждал. Естественно, ночь перед записью я провел бессонную. В. Спиваков прилетел в Москву из Парижа накануне вечером. До этого очередной дирижер репетировал с оркестром. Я рассказывал по привычке оркестру содержание каждого номера. Итак, оркестр в сборе. Утро. К дирижерскому пульту встал Владимир Спиваков. Музыканты, зная, что Володя прилетел вчера вечером, предполагали, что сейчас маэстро начнет с ними репетировать. Но они не знали того, что Спиваков до трех часов ночи изучал партитуру. Он не мог позволить себе выйти к оркестру в неглиже. Володя поздоровался с музыкантами и сказал:

– Так как в будущем фильме фигурирует птичий двор, позволю себе рассказать такую историю. Мужик утром выходит во двор. Видит, как петух топчет курицу. Стал сыпать зерно. Петух соскочил с курицы и стал клевать. На что мужик, покачивая головой, сказал: «Не дай Бог мне так оголодать!»

И без всякого перехода, под хохот музыкантов, Спиваков сказал:

– Начинаем писать с первой цифры.

И началась запись. Записывали до обеда. Прервались. Володя по селекторной связи предложил мне зайти к нему в кабинет. Я пошел к нему. Он предложил мне чашку чая и, как вышеописанный Ю. Ким, заглядывая в глаза, спросил:

– Ну как? Тебя устраивает? Может что-то надо переписать?

Я с большим трудом убеждал его, что все замечательно и мне все нравится. Музыку для фильма, а это целый час звучания, Володя решил записать в один день. Мы писали до вечера. И записали все целиком. Я обратился из аппаратной с благодарностью к Спивакову и оркестру. И вдруг Спиваков, перебив мои благодарности, предложил:

– Гаррик! Давай мы перепишем первый номер. Его можно сыграть лучше.

Я подумал, что целый день Володя, записывая уже другие номера, мучился от сознания, что можно записать лучше начальный первый номер! И оркестр переписал! И это действительно было лучше! На прощание мы с ним обнялись, и Володя застенчиво спросил меня:

– А можно мне у тебя кого-нибудь озвучить? Кого-нибудь доброго.

– Доброго нет. Есть злой. Петух.

– Ну, давай злого, – покорно согласился Володя.

Следующий этап работы – вокальные наложения на записанную фонограмму. Гадкого утенка спела моя любимая Света Степченко – альтистка оркестра В. Спивакова. Когда-то она пела за Красную Шапочку в моем фильме «Красная Шапочка энд Серый Волк». Спела безукоризненно. Так же замечательно сработали Хор Михаила Турецкого, В. Качан, Ю. Рутберг, Г. Анашкин и др. Но до репличной записи мы еще не дошли. В. Спиваков одолевал меня телефонными звонками. Ну, когда же запись? Я ему отвечал, что скоро. Однажды Володя, улетая из Аэропорта «Шереметьево», позвонил мне в панике:

– Слушай, только что, подъезжая к аэропорту, я увидел перетяжку над дорогой: «Гадкий Я»! Ты что, записал без меня?

Я его успокоил, что этот фильм никакого отношения к нашему не имеет. Он с легким сердцем полетел. И вдруг я узнаю, что ЮНЕСКО присвоило В. Спивакову звание «Артист мира». Награждение происходит в Париже. Вечером я позвонил Володе по мобильному.

– Володя!

– Да, Гарри! – при абсолютном слухе узнал он меня.

– Я тебя поздравляю.

– Спасибо, дорогой.

А я слышу по телефону шум толпы и звон бокалов. Вероятно, идет прием на высоком уровне.

– Ты скажи мне главное, – продолжил Володя.– Что?

– Я буду озвучивать петуха?

Я, едва сдерживая смех (что волнует человека, только что получившего звание «Артист мира»), на полном серьезе отвечаю:

– Ты знаешь, Володя, у меня были сомнения на твой счет, но сегодня, когда ты награжден званием «Артист мира», ты достоин озвучивать петуха!

– Спасибо, дорогой!

И вскоре произошло озвучание. Володя делал это впервые, но если человек талантлив, то он талантлив во всем.

Записал своим бархатным тембром мерзкого петуха очень хорошо. Фонограммой фильма я гордился и горжусь. Сделана она бескомпромиссно. После записи я четыре месяца, надев наушники, слушал эту запись, придумывая всю пластику фильма.

В конце концов, весь фильм до последней нотки сложился в голове. Я задумал столкнуть обитателей птичьего двора в красивом оперенье с абсолютно гладким пластилиновым гадким утенком. Чтобы его непохожесть и гадкость была очевидна. Возникла проблема с перьями. Персонажей фильма намечалось около четырехсот.

На 70 процентов фильм финансировался Министерством культуры. 30 процентов должен был найти я как продюсер. Это была непосильная задача. Я на своем сайте выложил письмо-обращение к владельцам заводов, газет, пароходов, но никто не откликался.

Однажды на студии раздался звонок. Человек назвался Андреем. Его жена по счастливой случайности оказалась поклонницей моих фильмов. А он – поставщик пуха и пера для фирмы «Рибок». Андрей, выслушав меня, предложил встретиться. Встретились. Он внимательно выслушал меня, что-то записал. Как потом выяснилось, он записывал необходимые размеры белых перьев для будущих кукол моего фильма.

Через две недели возле моей студии остановился микроавтобус, и оттуда выгрузили восемь огромных целлофановых мешков с отсортированными по размеру перьями. Андрей получил на студии звание – главпух. Спасибо тебе, главпух!

Когда летом 2011 года я в составе ведущих аниматоров был на встрече с В. В. Путиным, который временно был Премьер-министром, то высказал ему мысль о том, что в России никак не узаконят цивилизованное меценатство.

Почему меценаты должны стыдливо скрывать свои добрые дела, почему страна не поддерживает этих людей, награждая и прославляя их? Почему не снимет с них по закону налоговый гнет? На что Путин, усмехнувшись, ответил, что если допустить такое, то начнутся такие перекосы и такие откаты, что лучше и не затевать. Вероятно, он лучше знает эту вороватую публику, а я лучше знаю других.

Когда мы приступили к съемкам фильма «Гадкий утенок», я не предполагал, что весь процесс так затянется. Но на это были свои причины. Сложность сцен, огромное количество персонажей и ограниченность наших возможностей. На студии «Пиксар» на полнометражном фильме задействовано полторы тысячи человек, а у меня на студии трудились всего двадцать.

Периодически, когда складывался эпизод, мы все набивались, как кильки в банку, в нашу маленькую монтажную и под музыку смотрели весь эпизод. Расходились после просмотра счастливые. Потому что получалось. Потому что каждый чувствовал себя сопричастным к нашей маленькой победе.

Когда наступала усталость, а это естественно, потому что покадровая изнурительная ежедневная съемка в мультипликации далека от романтических съемок в игровом кино с их переездами, новыми городами, гостиницами и вечерними общениями за ужином. Как говаривал Ф. С. Хитрук: «Мультипликатор должен иметь свинцовую задницу». Имея в виду не свинцовую инвалидность, а нечеловеческое терпение. Так вот, когда наступала усталость, мы садились в монтажную и отсматривали весь отснятый материал. Убеждались в том, что все муки не за зря, и шли дальше.

Шесть лет продолжалась работа над фильмом. По окончании съемок я понял, что это мой первый полнометражный фильм – и последний. Второго я не выдержу. Физически не выдержу.

Была напечатана первая копия. Друзья-приятели требовали спецпоказа, интересуясь, что можно так долго снимать? Я договорился с соседним от меня кинотеатром «Фитиль», пригласил друзей и показал фильм. После фильма в буфете кинотеатра происходило шумное обсуждение и маленький фуршет. Я неожиданно для себя и для всех упал. Вырубился. Скорая помощь, приехавшая в кинотеатр, зафиксировала редкое для живого человека давление: ноль на пятьдесят. Что подтвердило очевидную вещь: на картине я выложился до нуля.

Я за свою жизнь пробовал себя в разных профессиях. Пришел к режиссуре. Профессии очень трудной и ответственной. Противоречивой, потому что, накапливая опыт, ты в каждом следующем фильме обязан отказываться от него сознательно. Начиная новый фильм как с белого листа, не повторяя ни себя, ни других.

Когда я просматриваю свои фильмы, а их уже двадцать один, не считая коротких сюжетов, то не могу смотреть отрешенно, как зритель, потому что помню, кто снимал и какую сцену, и какие были сложности в этой сцене.

Однажды я был свидетелем уникального явления. Я был во Франции, представляя первую «Чучу». Меня привезли в кинотеатр в небольшом городе Ош. Называлось это мероприятие «Первый сеанс». Я решил, что это связано с утренним ранним показом. И тут я увидел потянувшихся ко входу в кинотеатр маленьких детей 3-4-х лет. И я понял! Это – их первый сеанс в жизни! Какая же ответственность на мне! Ведь для них мой фильм – это как «Приход поезда» братьев Люмьер был для наших предков. Для них – это визитная карточка кинематографа. Или полюбят, или отвернутся на годы от экрана.

Они посмотрели фильм. Потом устроители бегали по рядам с микрофоном, давая детям возможность высказаться. Мне запомнились двое: мальчик и девочка. Девочка сказала:

– Мне три года. Я в первый раз видела кино. Если и другие фильмы будут такими, то я кино обожаю!

Мальчик был чуть старше. Он засыпал меня вопросами: а как это взлетает, а как у Вас получилось это? А как удалось это? Я выдержал паузу и переспросил его:

– Тебе ответить на все вопросы?

Мальчик понял потаенный смысл моего вопроса и мудро ответил:

– Не надо. Я хочу сохранить миракль! (т.е. чудо).

Не важно из какого сора растут стихи, лишь бы росли, лишь бы будоражили наше воображение, заставляя трудиться нашу душу, то смеясь, то сжимаясь от сострадания к спичке, бумажке, куску пластилина.

Мировая премьера «Гадкого утенка» состоялась в Локарно, в Швейцарии. В центре города на Пьяцо-Гранде устанавливаются восемь тысяч пластмассовых кресел, перед залом вешается экран с трехэтажный дом и ставится мощная звуковая аппаратура. Меня представил публике, заполнившей до отказа всю площадь, президент фестиваля. Представил так, что не могу дословно привести этот текст. Из скромности. Но мне надо было что-то сказать. И я сказал:

– В старом советском фильме моего хорошего друга С. Ростоцкого «Доживем до понедельника» есть такие слова: «Счастье – это когда тебя понимают». Если меня сегодня поймут восемь тысяч человек, для меня это будет большое счастье.

После чего меня посадили в машину и отвезли неподалеку, где уже в крытом кинотеатре на три тысячи мест должны были показать «Гадкого утенка». Я представил картину, после чего меня вернули на центральную площадь. Я сел на свое место. Шла двадцать шестая минута фильма. Почему я ее запомнил? Потому что именно в эту минуту мне на ладонь упала первая капля дождя. Дождь превратился в ливень. Мальчики и девочки из оргкомитета фестиваля забегали вдоль рядов зрителей, раздавая желтые целлофановые плащи. У меня сердце ушло в пятки. Когда у меня в фильме погромыхивал гром, здесь, на площади, сверкали молнии и гром едва не заглушал музыку Чайковского. Я оглянулся на сидящих зрителей. Никто не ушел. Сидели, нахохлившись, только детей отправили в боковые балюстрады. Никто не ушел. Финальный эпизод. Гадкого утенка засыпает снегом. Следующий план. Сугроб снега. Пауза. И когда из-под снега появилась голова гадкого утенка, за ночь ставшего лебедем, дети, прятавшиеся от дождя под балюстрадами, хором закричали в восторге: «Вау!» А когда пошли финальные титры, зрители устроили такую овацию, что я понял: шесть лет жизни прожиты не впустую. Не зря.

В Москве Володя Спиваков сделал мне сюрприз. Он решил устроить премьерный показ фильма в Доме музыки в большом Светлановском зале, не оборудованном для кинопоказа. Но он сделал все, чтобы показ состоялся. И вот 14-го сентября 2010 года в Доме музыки В. Спиваков представил меня, а я картину.

После просмотра мы со Спиваковым вновь вышли на сцену, и под аплодисменты зрителей я представил мою группу, музыкантов оркестра В. Спивакова, а после этого поблагодарил Володю за организованную им премьеру.

А так как его день рождения только что прошел (12-го сентября), я ему преподнес куклу Петуха, который снимался в фильме и которого озвучил Спиваков. Петух был в клетке, сработанной нашими студийными мастерами, а на клетке была табличка с надписью: «Твой голос для меня и ласковый и томный. Петух».

Не могу не сказать отдельное спасибо Володе за щедрость души, за искрометный талант, за благородство помыслов и поступков.