Текст книги "Битва в космосе"

Автор книги: Гарри Норман Тертлдав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

«Так-то оно, может, и так, но боли от таких мыслей не убавляется», – с тоской подумал Фральк.

– Внимание! – резко выкрикнул Джуксал. – Вы только что заметили восемнадцать по восемнадцать омало, и все это стадо бежит в вашу сторону. Довольно самочьего трепа о вашем вонючем оборонительном круге – делайте его, или вы покойники. Живо, живо, живо!

Несмотря на небольшую суматоху, самцы выстроились в двойное кольцо гораздо быстрее, чем в первый раз. Джуксал проорал, что с таким результатом во время вторжения каждому стоит захватить с собой в атаку поднос с приправами, для того чтобы омало было с чем сожрать горе-вояк. При этом Джуксал пожелтел с ног до головы, но поскольку он предпочитал этот цвет любому другому, Фральк догадывался, что инструктор, скорее всего, не очень уж рассердился на сей раз.

– Ладно, сойдет, – Джуксал выбросил вперед одну из рук. – Теперь они вон ТАМ, и их не так много, как вам сначала показалось. Фактически, вас больше. Вперед, проткните здоровенные дыры в их гнусных тушах!

Некоторые из Фральковых собратьев по тренировкам были ветеранами пограничных стычек с соседними скармерскими кланами – как те двое, с которыми он только что «сражался». Остальные же, подобно старшему из старших, никогда не участвовали в настоящих боевых действиях. Сейчас они выстроились в серповидную линию и бросились в указанном Джуксалом направлении.

– Проклятье, кричите! Пошире раскройте глотки! – проорал инструктор. – Кричите громче, чтобы им захотелось испражниться там, где они стоят!

Фральк что есть сил завопил вместе с остальными, чувствуя себя при этом совершеннейшим болваном Старший из старших понимал, что рядовые воины необходимы клану, но никогда не мог представить себя в этой роли. Да и то, что старый Хогрэм надумал основать новый субклан скармеров на восточной стороне Ущелья Эрвис, стало для него новостью.

– Возвращайтесь на исходную позицию! – приказал Джуксал воинам, и те немедленно повиновались. – Ладно, хватит на сегодня. Метните в мишени по копью, и на этом закончим. Если не можете убить их, так хотя бы напугайте, – добавил он, свирепо пошевелив глазными стеблями.

Фральк метнул в набитые листьями чучела масси оба копья, но ни одно из них не достигло цели. Хорошо, что сегодня чужаки не наблюдали за тренировкой! Они приходили на плац довольно часто; почти непрерывное щелканье делателей картинок на занятиях стало привычным. Поначалу Фральк думал, что чужаки проникаются благоговейным ужасом при виде могущества и свирепости скармерских воинов…

Большинство самцов по-прежнему так считало. Джуксал, тот уж точно; как только на плацу появлялся кто-либо из человеков, он буквально из кожи лез вон, понуждая самцов демонстрировать гостям свою силу и беспощадность.

Фральк же, в отличие от остальных, уже научился читать чувства чужаков по их почти не меняющим цвета лицам. Он знал, что, когда уголки их отвратительных на вид ртов изгибаются вверх, человекам весело или смешно. Для него оставалось непонятным, почему военные занятия так веселят их, но в том, что они веселятся, он был уверен.

«Ну что ж, – подумал старший из старших, – хотел бы я посмотреть, как поведет себя человек, атакованный самцом, вооруженным сразу четырьмя копьями». Напади на человека с той стороны, где у него нет глаз, и он твой – даже не поймет, в чем дело, прежде чем умереть.

Постой, постой… Одно из чужацких понятий, которое Фральк никак не мог усвоить до сего момента, внезапно обрело смысл. Что такое «слева» и «справа», он понял почти сразу. «Слева» и «справа» – всего лишь противоположности одного относительно другого; для себя Фральк интерпретировал это как ТРИ РУКИ ПОРОЗНЬ. А вот ПОЗАДИ… Позади – это направление, для которого человек в данный момент не имеет глаз, «слепое» направление. Неудивительно, что человекам в силу их природы (о, жалкие странные создания!) требуется специальное слово для обозначения этого направления.

ПОЗАДИ… Здесь даже присутствовала какая-то чудная логика, или, по крайней мере, экономичность, вполне понятная деловито-меркантильному рассудку Фралька. Подобно предлогам любого рационального языка, предлоги языка скармеров классифицировали объекты в соответствии с их относительным расстоянием от наблюдателя. Порой это значительно затрудняло процессы мышления и речи: Джуксал, к примеру, находился конкретно сейчас БЛИЖЕ-К-ФРАЛЬКУ, нежели самец по имени Изинг, но ДАЛЬШЕ-ОТ-ФРАЛЬКА, чем самец, которого звали Капом.

Намного легче сказать – или подумать, – что Джуксал ПОЗАДИ Капома. Ах, как бы было прекрасно, если бы несносный инструктор стоял сейчас ПОЗАДИ Изинга и ПОЗАДИ многих других самцов, и не видел бы его, Фралька, и не досаждал бы ему своими грубыми солдафонскими выходками.

Увы, Фральк знал цену желаниям. И своим, и чужим. Если бы все желания сбывались, каждый голодающий фермер, уснув с мечтой о процветании, уже к утру просыпался бы, скажем, отцом клана. Большинство желаний так желаниями и остаются.

Но мечта о том, чтобы Джуксал оказался где-нибудь подальше, была такой приятной, что Фральк не смог избавиться от нее сразу. Поэтому его глазные стебли слегка колыхались от затаенного удовольствия, когда он возвращался с плаца в город Хогрэма.

ГЛАВА 7

Забытый Реатуром кусок пергамента с начертанными на нем письменами провалялся в палатах самок несколько дней. Большинство самок не обратили на него никакого внимания, некоторые нацарапали какие-то каракули на чистых местах и отбросили пергамент в сторону. Потом им завладела Ламра. Читать она не умела, но знала, что каждому написанному знаку соответствует определенный звук. Однажды, устав от игр с подругами, Ламра захотела поиграть со звуками, которые были ей известны и обозначались знаками, следующими один за другим.

Она решила выяснить, что получится, если произнести один звук, потом второй, следующий за первым, а затем третий… И в итоге получилось Л-Е-Д! Так вот что означают эти три знака! Лед! Взволнованная своим открытием, Ламра воззрилась на кусок пергамента всеми шестью глазами одновременно, не обращая никакого внимания на происходящее вокруг. Она, правда, услышала, как приоткрылась дверь, но не придала этому никакого значения, не в силах оторваться от написанного.

Поэтому самка немного растерялась, заслышав совсем рядом голос Реатура:

– Что у тебя здесь такое?

Три ее глазных стебля, дернувшись, повернулись в его сторону. Рядом с Реатуром стояла человечья самка Сара. Как им удалось подкрасться к ней так незаметно? А, неважно. Она обрадовалась их приходу. Особенно приходу Реатура.

– Смотри, – Ламра указала на уже известные ей знаки. – Это означает «лед», правильно?

Хозяин владения приблизил один из глазных стеблей к пергаменту.

– Ну да, лед. Как ты догадалась? – спросил он, не отрывая одного глаза от слова, другим глядя на Сару и на играющих у противоположной стены самок, а остальными четырьмя внимательно рассматривая Ламру.

– Если говорить звуки трех этих знаков вместе, то из них получается слово, – объяснила она.

Реатур ничего не ответил, но и глазных стеблей в сторону не отвел. Ламру встревожило его молчание.

– Со мной что-то не так? – спросила она, опасаясь, как бы Реатур не отругал ее за то, что она посмела узнать смысл написанного.

– Нет, с тобой все в порядке, – ответил хозяин владения после ужасно длинной паузы. Ламра посмотрела на свое тело и с удовлетворением отметила, что встревоженный голубой сменился зеленым цветом облегчения и счастья.

– Что? – спросила Сара, не совсем поняв, о чем идет речь.

– Я знаю, что говорят эти три знака, – гордо заявила ей Ламра, указывая на пергамент когтем. Она произнесла каждый звук по отдельности, затем вместе. – Лед! Ты понимаешь?

– Да, я понимать, – сказала Сара и несколько раз хлопнула друг об друга своими пятипалыми руками. Шум напугал Ламру, и она наполовину втянула свои глазные стебли в голову. – Нет бояться, – сказала человечья самка. – У нас это означать «хорошо» или «молодчина».

Ламра лишний раз убедилась в странности пришельцев. Вроде хотят тебя напугать, а потом говорят «молодчина». Ее глазные стебли снова вытянулись наружу.

Сара повернула голову так, чтобы оба ее глаза смотрели на Реатура.

– Ты понимать?

Если бы это сказала не самка (будь она хоть трижды человечья), а взрослый самец омало, Ламра могла бы уверенно констатировать, что в голосе, которым была произнесена фраза, звучал явный триумф.

– Я ведь уже как-то говорил тебе об этом, разве нет? – спросил Реатур резко и в то же время как-то покорно.

Человечья самка наклонила голову вниз – все равно что почтительно расширилась.

– Насчет чего ты понял, Реатур? – спросила Ламра.

– Насчет тебя, – ответил хозяин владения и, помолчав, продолжил: – Человечья самка хочет попробовать сделать так, чтобы ты не умерла после почкования.

– Ого! – сказала Ламра, а потом повторила еще раз, громче: – Ого! – Она понятия не имела, как ей отнестись к сказанному Реатуром. – Ты уверен, что у нее получится?

– Нет, – признался Реатур. – Я даже не знаю, следует ли мне позволять ей делать это. Не знаю, удастся ли Саре сохранить тебе жизнь. Но одно мне известно точно – я не хочу, чтобы ты умирала. В общем, если у нее получится, я буду счастлив. Если нет… Ну что же, мне останется только скорбеть о тебе.

«Если сам Реатур считает, что у Сары может получиться, – подумала Ламра, – я поступлю так, как он захочет». С тем же любопытством, которое заставило ее изучать знаки на пергаменте, она поинтересовалась у Сары:

– Как ты сохранишь мою кровь внутри меня?

Она выходит очень быстро.

Реатур строго запрещал самкам присутствовать при почковании, однако Ламра пару раз видела Палату Почкования ПОСЛЕ смерти самок, но ДО того, как ее приводили в порядок.

Сара повернула голову к Ламре.

– Не знаю. Пытаться узнать, – затем она обратилась к Реатуру: – Самка задавать хорошие вопросы, да?

– Это да, – согласился хозяин владения. – Она всегда задает хорошие вопросы. С тех пор, как узнала, для чего нужны слова. Из-за этого и из-за многого другого мне и хотелось бы, чтобы она осталась в живых.

– А мне хотелось бы, чтобы вы оба не говорили обо мне так, будто меня здесь нет, – возмутилась Ламра.

Реатур и человечья самка на мгновение замерли. Потом Сара начала издавать странные звуки, заменявшие ей смех; оно и понятно, глазных стеблей-то у нее не было, покачать нечем. А Реатур вдруг расширился так, будто сам был самкой, а она, Ламра, хозяином владения.

– Не смейся надо мной! – Ламра так рассердилась, что даже пожелтела.

– Извини, малышка, – сказал Реатур мягко. – Я не хотел дразнить тебя.

– Ладно, чего уж там, – пробормотала Ламра, и вдруг ее глазные стебли задергались словно сами по себе. Невообразимо! Нет, вы только представьте себе – она отчитала хозяина владения! Больше того, ей это сошло с рук! Слегка успокоившись, она вспомнила, что Сара так и не ответила ей.

– Если ты еще не знаешь, как уберечь меня от кончины, откуда ты узнаешь потом?

– Очень хороший вопрос, – сказала Сара.

Ламра почувствовала, что снова желтеет – она хотела настоящего ответа, а не пустых слов, из тех, что красиво звучат, но ничего при этом не объясняют.

– Я попробовать сначала с животные, – промолвила человечья самка. – Я смотреть, жить ли самка животного после того, что я делать. Если да, я делать это с тобой. Если нет, я делать другая вещь с самка другого животного и смотреть, жить ли она после ЭТОГО.

– Понимаю, – ответила Ламра, обдумав услышанное. – А если ни одна из самок животных не будет жить, что тогда?

Сара открыла рот и снова закрыла его, ничего не сказав.

– Тогда ты тоже не будешь жить, Ламра, – ответил за нее Реатур.

– Я так и подумала. Ладно, если уж этому все равно суждено случиться, я не должна беспокоиться, не так ли?

– Конечно, не должна, – немедленно ответил Реатур. – Обо всем должен беспокоиться только я. Это одна из основных обязанностей хозяина владения.

– Ну и ладно, – буркнула Ламра. – Я плохо умею беспокоиться – чтобы что-то делать правильно, надо слишком долго думать об этом, а мне не нравится долго думать о чем-то одном. Вокруг так много интересного, о чем можно думать.

– А о чем еще тебе интересно думать? – спросил Реатур.

– Я же тебе говорю, о многом. Ну, например… Сара, если ты узнаешь, как уберечь меня от кончины после того, как мои почки отвалятся, сможет ли Реатур сделать то же с другими самками, позже?

– С другими самками? – воскликнул хозяин владения. – Ну, мне это даже и в голову не приходило. – Он начал голубеть, и это встревожило Ламру – чего Реатур испугался? – Если все наши самки, – продолжил тот, поголубев почти до синевы, – и все их отпочковавшиеся, и все отпочковавшиеся от следующих будут жить так же долго, как самцы, чем мы их прокормим? Мое владение едва обеспечивает пищей тех, кто живет сейчас.

Реатур и Ламра озабоченно повернули еще по одному глазному стеблю к Саре.

– Я не знать, – ответила та.

– Что ж, достаточно честный ответ, – сказал Реатур. – Давайте пока беспокоиться о чем-нибудь одном. Если Ламра выживет после почкования, тогда и подумаем, что делать дальше.

– Да, – согласилась Сара. – Логично.

Вскоре она и Реатур попрощались и ушли. После их ухода шумный, как всегда, зал вдруг показался Ламре пустым. Ей больше не хотелось играть с беззаботными подружками, а даже если бы и захотелось, растущие почки уже не позволили бы ей бегать и кувыркаться с прежней прытью.

Ламра безучастно наблюдала за царящим вокруг весельем, и тут к ней подошла Пери; ее почки тоже начинали набухать.

– Чего хотели от тебя хозяин владения и это… это смешное существо? – с благоговейным трепетом поинтересовалась она. – Почему Реатур проводит так много времени с одной самкой, причем с той, с которой он уже совокупился?

– Реатур и ЧЕЛОВЕЧЬЯ САМКА, – важно начала Ламра, щеголяя своими знаниями, – ищут способ, как сохранить самкам жизнь после почкования.

– Ты меня дразнишь, – обиделась Пери. – Никто не может сделать этого.

– Да не дразню я тебя. Они правда хотят попробовать.

– Не притворяйся дурочкой, Ламра. И меня не считай дурой. На этот раз ты меня не обманешь. Кто когда-либо слышал о старой самке?

* * *

По дну Каньона Йотун что-то двигалось. Двигалось едва заметно, но, видимо, имело приличные размеры, если его можно было разглядеть с такого расстояния. Руставели прижал к глазам полевой бинокль и непроизвольно дернул головой, когда глубины каньона как бы прыгнули на него, приближенные семикратным увеличением. Впечатление такое, будто сам бросился в бездну.

– Что там? – спросил Ворошилов, у которого бинокля не было.

– Не знаю, Юрий Иванович, – Шота нахмурил лоб. – Не пойму. Может, просто солнечные лучи отражаются от поверхности воды.

– Боже мой, – прошептал Ворошилов.

Руставели сначала не понял озабоченности химика, но потом и сам повторил:

– Боже мой. Еще вчера дно каньона было сухим. Если сегодня там появилась вода, завтра она поднимется, а послезавтра… Сорок дней и сорок ночей…

– Да, – тихо рассмеялся Ворошилов. – Странно, не правда ли, что после трех поколений, проживших при тотальном атеизме, мы при необходимости вызываем из подсознания библейские сюжеты?

– А почему это происходит, лучше спросить у чертовой бабушки, – ответил Руставели. Оба расхохотались.

– Какая дерзость.

Окажись на месте Ворошилова Лопатин, Руставели не оставил бы такой упрек в свой адрес без контратаки, но с химиком он предпочитал не ссориться. А тот уже посерьезнел.

– Возможное наводнение, Шота Михайлович, далеко не единственная наша головная боль.

– А? Что? – Руставели успел окунуться в совсем другие миры и с трудом вынырнул на поверхность. Ему страшно хотелось спуститься к воде. Он подозревал, что там, в каньоне, живут растения и животные, находящиеся зимой в состоянии спячки и пробуждающиеся для активной жизнедеятельности во время ежегодных наводнений. Правда, это всего лишь предположение. Что свойственно многим видам земных животных, совсем не обязательно должно быть свойственно животным Минервы, но все же… Короче, на всякий случай проверить догадку следовало.

– У нас будут большие неприятности, если Лопатин не оставит Катю в покое. Я это знаю, потому что, вполне возможно, стану их причиной.

Руставели внимательно посмотрел на химика, несколько озадаченный мрачной решимостью, прозвучавшей в его голосе.

– Спокойствие, друг мой, только спокойствие, – осторожно проговорил он. – Поймите, Юрий Иванович, чекист тоже мужик. Полагаю, он, как и все мы, имеет право приударить за Катей.

– Понимаю, – угрюмо заметил Ворошилов. – Волочиться за нею – это одно. Но он избил ее; я сам видел синяки. Согласитесь, это уже совсем другое. Подобного я не потерплю, даже если он запугал ее настолько, что она не способна сама постоять за себя.

Руставели нахмурился То, что он услышал, было очень похоже на Лопатина. Последнее время Катя находилась на «Циолковском» и приехала вместе с химиком в город Хогрэма совсем недавно. Так что Ворошилов, наверное, знает, о чем говорит.

– Что вы намерены делать? – спросил Руставели.

– Проучить этого подонка. На следующей неделе он здесь нарисуется. Откровенно говоря, я надеялся, что вы мне поможете. Кажется, это называется «постоять на стреме».

– Хотите устроить ему темную, а? – Грузин по национальности, Руставели прекрасно знал русский сленг. Многим гражданам Советского Союза доводилось хоть раз в жизни «постоять на стреме». Застань биолог Лопатина издевающимся над Катей, он, не раздумывая, и даже с удовольствием, набил бы гэбэшнику морду, но делать это хладнокровно, да еще спланировав заранее… – Лопатин, конечно, свинья, но не лучше ли нам прежде уведомить Толмасова, чтобы тот сам поставил гэбэшника на место?

– Свинья и мерзкий скот, – пророкотал Ворошилов. – Кроме того, что он истязает Катю, он еще и шарит в моей каюте, находит личные записи… мои стихи, а затем перебрасывает их в «свой» файл на бортовом компьютере. Собирает доказательства. Только я не пойму, чего? Того, что я – несмотря на все свои старания – не Ахматова и не Евтушенко? – Открытое честное лицо химика потемнело от гнева, руки сжались в кулаки. Окажись Лопатин сейчас здесь, ему бы не поздоровилось.

Руставели знал, что гэбэшник периодически обшаривает каюты. Потому и вел свой личный дневник на грузинском – пусть Олег Борисович попробует в нем разобраться! Хотя, если подумать, обыски – это часть лопатинской «работы».

– Давайте поговорим с Толмасовым, – снова предложил он.

Ворошилов поморщился.

– Вас, южан, считают горячими и решительными. Похоже, данные, взятые из этнографических эпосов, несколько устарели. Я прав?

– А вам, русским, положено быть невозмутимыми и уравновешенными, – парировал Руставели. – Когда мы вернемся домой, на первых полосах газет нас объявят героями и прочее, прочее… А что будет потом, когда все утихнет? Я, например, не заинтересован в том, чтобы в КГБ узнали, что я отмудохал одного из их сотрудников. Или вы предлагаете, чтобы мы для пущей маскировки переоделись минервитянскими уличными хулиганами?

Химик даже не улыбнулся. Некоторое время они шли молча, а потом Ворошилов пробасил:

– Хорошо, мы поговорим с Толмасовым.

Руставели с привычным наслаждением окунулся в теплое нутро палатки. Под его валенками зачмокало: в палатке царило не только тепло, но и сырость.

К счастью, Толмасов был там один, без Кати. Полковник писал очередной рапорт, но отложил ручку, как только вошли Руставели и Ворошилов.

– Почему такие кислые лица, товарищи? – Похоже, он сразу сообразил, что что-то не так.

Объяснения взял на себя Ворошилов. Руставели никак не ожидал, что этот вечный молчун умеет говорить так бойко; видимо, желание выяснить вопрос насчет отношений Лопатина и Кати зрело у него давно.

Толмасов выглядел совершенно спокойным.

– Думаю, я видел отметину, о которой вы говорите, – большой синяк под левой грудью на ребрах, так? – спросил он после того, как Ворошилов закончил.

– Да, Сергей Константинович, – кивнул химик.

– Катя сказала мне, что она упала, – Толмасов сдвинул брови. – Но если это не так…

– И что тогда? – спросил Руставели с наигранной иронией. – Какие меры вы сможете применить к человеку, работающему, все мы знаем где? – Жуткий упрямец, Толмасов был способен сделать какой-то серьезный шаг только после того, как ему скажут, что сделать его он не сумеет.

– Здесь командую я, а не Лопатин, – сказал, словно запечатал слова в камне. Руставели с трудом спрятал улыбку. – Я поговорю с доктором Захаровой начистоту и приму меры, которые сочту нужными, – продолжал Толмасов. – Благодарю за то, что вы довели эту информацию до моего сведения, – сказал он сухо и опустил глаза к рапорту, давая понять, что разговор окончен.

– Ничего он не сделает, – заявил Ворошилов, когда они отошли от палатки на порядочное расстояние.

Руставели покачал головой.

– Толмасов считает ниже своего достоинства применять силу к тому, кто физически слабее. Но я почему-то уверен, что Лопатину не поздоровится, – он потер руки, предвкушая лицезрение взбучки, которую командир устроит ненавистному гэбэшнику.

Его надежды не оправдались. Толмасов не пошел на «Циолковский» и не вызвал Лопатина к себе. День проходил за днем, а полковник молчал и не предпринимал в отношении бортинженера «с Лубянки» никаких мер.

Ворошилов тоже ждал, все больше мрачнея и замыкаясь в себе. Он и раньше-то не был особенно словоохотливым, а теперь и вовсе ограничивался угрюмыми «да» или «нет», когда его о чем-либо спрашивали. Руставели догадывался, что внутри у химика клокочет вулкан, готовый вот-вот извергнуть накопившийся гнев. Опасаясь этого взрыва, биолог решился на то, чего в других обстоятельствах никогда бы себе не позволил, – напрямую поговорить с Катей о состоянии Ворошилова.

– Знаешь, Катя, – осторожно начал он, гуляя с ней по рыночной площади Хогрэмова города, – Юрий за тебя беспокоится.

– С какой стати? – Катя выгнула бровь. – Я взрослая женщина, Шота, и вполне способна позаботиться о себе сама.

– Ты уверена? – усомнился Руставели. – А как насчет твоих ребрышек?

Она остановилась так внезапно, что шедший за ней минервитянин едва успел шагнуть в сторону. Обгоняя чужаков, абориген сердито взмахнул руками и глазными стеблями. Катя не обратила на него внимания.

– И ты туда же! – набросилась она на Руставели. – Сергей всю прошлую неделю изводил меня вопросами об этих синяках. А они уже почти прошли. Из-за чего весь сыр-бор?

– Из-за того, что я тоже беспокоюсь за тебя, Катюша.

Выражение ее пылающих глаз смягчилось.

– Очень мило с твоей стороны, Шота, но, серьезно, не надо волноваться из-за таких пустяков. Я же тебе говорю, ушибы больше не болят.

– Речь не о том, – пожал плечами Руставели. – Меня волнует, как бы это сказать, природа этих ушибов.

– Да-да, вот и Сергея сильно заинтересовала их «природа», – Катя тряхнула головой. – А природа их в моей собственной неуклюжести, только и всего. Я споткнулась и упала на край лабораторного стола. Хорошо еще, что ребро не сломала.

«Если она притворяется, – подумал Руставели, – то ей место на сцене. Очень натурально».

– Похоже, я свалял дурака, – медленно проговорил он, затем ухмыльнулся. – Боюсь, не в первый и не в последний раз.

Ответной улыбки от Кати он не дождался.

– Ты не мог бы выражаться яснее? – Она прищурилась. – Ерунда вроде ушибов – это нормально. Даже в обычной жизни, не говоря уж об экспедиции. Помнишь случай с Брюсовым?

– Без несчастных случаев нам, конечно, не обойтись. А вот без кое-чего другого…

– Чего другого? – сердито спросила Катя.

Судя по всему, она и понятия не имела, на что он намекает. «Хорош Толмасов, – подумал Руставели, – джентльмен, ничего не скажешь. Выяснял, откуда синяки, с таким тактом, до того осторожно, что Катя не сообразила, к чему ниточка вьется». Похоже, полковник просто подстраховался: а что если обвинение против Лопатина окажется плодом разгоряченного воображения ревнивого химика? Зная натуру гэбэшника, сам Руставели так не считал. Вообще не стоило затевать этот разговор. Но раз уж затеял…

– Стало быть, Лопатин тебя не бил?

Глаза Кати медленно округлялись, пока до нее доходил смысл сказанного. Потом она, запрокинув голову, расхохоталась. Двое самцов, стоявших неподалеку, с испуганным визгом метнулись прочь.

– Ну вы даете, ребята, – сказала Катя, отсмеявшись. – Чтобы я позволила какому-то… себя метелить! – Она вытерла вызванные приступом смеха слезы – Олег, ну он, конечно, не подарок для всех нас, но чтобы он пошел на такое… – она покачала головой – Единственное, что его по-настоящему волнует, – это утереть нос американцам и не допустить срыва экспедиции. В последнем я с ним солидарна. Не хочу, чтобы все дело погубили мелкие стычки внутри экипажа. Ты меня понимаешь, Шота?

– Я-то понял, – промолвил Руставели и, помявшись, добавил: – И все же лучше бы тебе поговорить с Юрой. Он плохого мнения о… Лопатине.

– Юрий? Такой тихоня, никогда не поймешь, о чем он думает. Нафантазировал себе черт знает что… Постой-ка, да ведь Лопатин сегодня вечером собирался наведаться сюда… О Господи!

Катя развернулась и, не оглядываясь, побежала в направлении временного лагеря экспедиции.

Руставели проводил ее взглядом. По идее, ему следовало гордиться тем, что с его помощью предотвращен конфликт, вполне способный помешать работе экспедиции. Только чувства гордости он почему-то не испытывал. Вместо этого ему вспомнился дед. Человек крутого нрава, гордый и сильный Иосиф Руставели, давно уже покойник, мир его праху, надавал бы внуку по ушам, если бы узнал, что тот уберег от расправы гэбэшника.

Руставели тихо засмеялся и несильно хлопнул себя ладонью по меховой шапке. Затем, посчитав себя наказанным и искупившим свою вину, он не спеша направился к лагерю.

* * *

Шум был таким оглушительным, что Фрэнк Маркар никак не мог сосредоточиться. Последний раз он приходил к Каньону Йотун несколько дней назад: наблюдал за уровнем подъема воды, сделал несколько снимков я вернулся на «Афину» с чувством выполненного долга. Сейчас он стоял в полумиле от ущелья, но рев и гул, доносящиеся оттуда, буквально оглушали. А ведь наводнение только началось.

Фрэнк поднял клапаны шапки и вставил в уши затычки. Это помогло, но лишь отчасти. Словно на рок-концерте, где ощущаешь вибрацию шума ногами, кожей и нёбом, когда открываешь рот, чтобы глотнуть воздуха.

Кроме того, затычки мешали Фрэнку разговаривать с Энофом. В конце концов их пришлось вынуть.

– Как вы переносить такой шум? – поинтересовался он, силясь перекричать адскую какофонию.

– Это случается ежегодно, – минервитянин говорил как бы СКВОЗЬ грохот, а не «над» ним, говорил, не повышая голоса, но медленнее, чем обычно, так, чтобы каждое слово звучало как можно отчетливее. – Нам пришлось привыкнуть, иначе мы сошли бы с ума. Когда к нему привыкаешь, его гораздо легче переносить.

– Наверное, ты прав. – Фрэнк попробовал говорить в манере Энофа, и, к его удивлению, это сработало Раньше он слышал, что в цехах больших заводов, где круглые сутки царит неимоверный гул, именно так и говорят – не повышая голоса, – но не верил этим рассказам. Теперь он убедился в их верности на собственном опыте.

Ближе к краю каньона вибрация почвы все усиливалась, и вскоре содрогания тверди под ногами начали напоминать землетрясение среднего пошиба. Уроженец Лос-Анджелеса, Фрэнк неоднократно имел возможность испытать нечто подобное. Но здесь толчки возрастали с каждой секундой; казалось, что стена каньона вот-вот обрушится. Оставалось успокаивать себя тем, что все, способное уступить натиску стихии, вероятнее всего, было разрушено миллионы лет назад.

Последние несколько футов до края каньона Фрэнк прополз, опасаясь особенно сильного удара, который мог бы запросто сбросить его в ущелье. Но как только он заглянул вниз, все его страхи сменились благоговейным трепетом.

Парящий над водами густой искрящийся туман не скрывал от глаз устрашающее зрелище Большого Минервитянского Наводнения. Бушующая вода грохотала, гремела, ревела, натыкаясь в слепой ярости на скалистые стены, с могучей небрежностью подбрасывая высоко в воздух громадные осколки ледника и крупные камни. Фрэнк сделал несколько снимков и зачехлил камеру, понимая, что ни одна фотография не в состоянии передать величественность открывшейся перед ним картины. Чем-то все это напомнило ему брачные игры гигантских серых китов в океанских глубинах неподалеку от калифорнийского побережья, за которыми ему однажды удалось понаблюдать.

– Оно станет спокойнее через некоторое время, – сказал Эноф. – Ущелье наполнится больше, и тогда более размеренный поток сменит первый стремительный напор воды.

Фрэнк кивнул; именно это предсказывало компьютерное модулирование. Моделирование предугадало даже туман над водой, но вся эта информация абсолютно не подготовила геолога к тому, что он увидел.

– Вода когда-либо подниматься до верха каньона, переливаться через край?

Эноф весь посинел от одной только мысли об этом.

– Иногда вас, человеков, посещают кошмарные фантазии! Что тогда останется от владения?

«Немногое, – подумал Фрэнк, – особенно если учесть, что основным местным строительным материалом является лед».

Он не удержался и сделал еще два снимка, израсходовав последнюю пару кадров пленки. Кассету перезаряжать не хотелось. Лучше выждать день-другой и прийти сюда снова, чтобы заснять каньон, когда вода поднимется еще выше. А заодно вычислить скорость, с которой она поднимается.

Вернувшись на «Афину», Фрэнк предполагал сразу проявить пленку, но не тут-то было. В установке уже обрабатывались снимки, а рядом висела записка, написанная размашистым Сариным почерком: «Сунется кто-нибудь раньше меня – голову оторву!». Зная характер Сары, в это вполне можно было поверить. Скорбно вздохнув, Фрэнк положил свою кассету на полку.

Из рубки до него донесся голос жены. Похоже, они остались на борту вдвоем. Даже Эллиот и Луиза, целыми днями торчавшие на «Афине», умотали по каким-то делам к Реатуру; Фрэнк видел их у замка. Он ухмыльнулся. Такой шанс нельзя упустить. Постояв еще минуту в лаборатории, геолог двинулся к рубке, игривым посвистыванием сообщая супруге о своем приближении.

Не отрывая от губ микрофона межкорабельной связи, Пэт развернулась в кресле и приветственно махнула мужу рукой – мол, вижу, что ты пришел.

– Я надеялась, что такие существа обитают и на вашей стороне каньона, Шота Михайлович, но на нет и суда нет. Все, конец связи.

Выключив рацию, она недовольно хмыкнула.

– Руставели понятия не имеет, что с чем соотносится. Он мыслит лишь терминами того или иного биологического вида, не беря в расчет род, семейство или отряд. Кончится тем, что он просто свалит все свои данные в кучу и доставит их в Москву, где их научные шишки будут ломать головы, пытаясь разобраться, что к чему. Какого хрена он вообще сюда приперся?