Текст книги "Безлимитный поединок"

Автор книги: Гарри Каспаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Было такое ощущение, будто весь вариант подготовлен им на скорую руку. После страшных осложнений боевые порядки Карпова были смяты, перевес достиг трех очков. В обстановке всеобщей эйфории мое недоумение и тревогу – «Что же все-таки происходит?! Карпов опять попал в десятку!» – никто не воспринял всерьез. Именно тогда Владимиров впервые обмолвился, что сразу после матча уйдет из команды.

Последующие события приняли совершенно непредвиденный оборот: я потерпел три поражения подряд. Проигрыш 17-й партии, честно говоря, не очень меня расстроил, я просто не был готов к серьезной игре. Другое дело – 18-я! В очерке друга Карпова журналиста Игоря Акимова «Осень на Каменном острове», опубликованном в журнале «Студенческий меридиан», есть поразительное свидетельство. Над позицией, случившейся в 18-й партии, Карпов провел бессонную ночь накануне встречи. Более того, он был совершенно убежден: именно эта позиция «завтра будет стоять»! Акимов тут же спешит заверить читателя, что «такое предвидение в порядке вещей»! Но возникают вопросы. Почему, например, после двух сокрушительных побед в «испанке» я должен был поменять руку – начать партию не королевской, а ферзевой пешкой? Но, даже зная дебют, как можно было предвидеть, что именно «завтра будет стоять», если я собирался применить продолжение, еще не встречавшееся в моей практике? При этом быть уверенным, что 10-й ход будет для Каспарова сюрпризом! Это необъяснимо. Или, наоборот, легко объяснимо.

На следующий день невероятное стало очевидным: с домашнего столика Карпова позиция перекочевала на сцену концертного зала гостиницы «Ленинград». Вместо естественного 10-го хода конем, на который мы заготовили сильнейшее возражение, соперник пошел ферзем – обещанный сюрприз для Каспарова! Чего Карпов избегал, никто, кроме нас с ним, не понял. Другое дело, что позиция оказалась не в духе Карпова, и я переиграл его полностью. Но дальше начались чудеса в решете, и партия была отложена в трудной для меня позиции.

Мы анализировали ее всю ночь. У Карпова было три продолжения. В первом, наиболее для меня опасном, удалось обнаружить хороший план защиты: получалась позиция, близкая к ничьей. Во втором варианте мы тоже нашли отличную позиционную ничью. А вот третий путь почти не смотрели – ничья была видна невооруженным глазом (и действительно, ничья там достигалась в один ход). Но Карпов при доигрывании избрал именно это продолжение. Выходит, он зевнул ничью в один ход? Невероятно! Но именно благодаря этому своему промаху он выиграл. Я следовал нашему домашнему анализу, поверхностному из-за нехватки времени, да в общем-то и не требовавшему особых усилий. Ускользнувший от нашего внимания промежуточный шах я обязан был увидеть за доской. Но выбор Карповым откровенно слабого продолжения говорил о многом!

Обстановка в команде накалилась. Сомнения, которые накапливались по ходу матча и до поры до времени разбивались о стену нашего победного благодушия, теперь злорадно встали во весь рост. Впервые мне было сказано, что Владимиров уже полгода переписывает наши дебютные разработки. Тренеры думали, что это делается с моего ведома. Сразу вспомнились частые исчезновения Владимирова, его полная свобода в Лондоне – перед каждой партией он уходил «бегать». Вспомнили, что и за час до доигрывания 18-й партии он тоже ушел в город, а Карпов опоздал к началу доигрывания на 10 минут (по свидетельству его секунданта Макарычева, до самого последнего момента Карпов никак не мог решить, какое же из трех продолжений выбрать).

Решено было принять необходимые меры предосторожности: никому не покидать территорию нашего лагеря, тренерам работать порознь. Владимиров категорически отказался выполнять требования. Я убеждал его, что это не трудно, играть осталось немного. Ведь тренеры Карпова в течение всего матча не ходят даже на партии, не говоря уже о длительных прогулках по городу. Надо проявить выдержку… Но Владимиров все равно ушел. Незаметно, неизвестно куда. Уже одного этого было достаточно, чтобы расстаться с ним.

Тогда же решили на всякий случай снять все телефоны у тренеров. Принес свой аппарат и Владимиров. Однако наутро, в 6 часов, когда мама набрала его номер, на том конце провода сняли трубку, но ничего не ответили. Позже в комнате Владимирова действительно был обнаружен второй аппарат, который он скрывал. Тогда мы решили отключить в доме все телефоны, кроме дежурного.

Обнаружив, что его потайной телефон отключен, Владимиров сорвался: он обвинил нас в шпиономании и заявил, что покидает команду. Тогда руководитель делегации потребовал вернуть шахматные записи. Владимиров возразил, что никаких записей не существует. Но тренеры быстро освежили его память, и он вынужден был их принести. И тут мы увидели, какая большая «игра по переписке» велась за моей спиной. Почему-то в круг интересов Владимирова не попали дебюты, обычно им применяемые, а вошли только те, что были моим главным оружием против Карпова. Мы попросили Владимирова дать письменное объяснение. Вот что он написал:

Начиная с февраля 1986 г. во время сборов Г.Каспарова я делал расшифровки тех анализов, в которых принимал участие. Параллельно с беловиками, сданными мной А. Шакарову, я сделал сокращенные копии для себя для последующего использования в турнирах. О существовании этих записей никому из команды я не рассказывал. Записи велись по следующим вариантам:

– защита Грюнфельда (главный вариант и вариант с 5. Сf4),

– защита Нимцовича (система с 4. Kf3 c5 5. g3),

– русская партия (система Розенталиса и главный вариант)

Записи предназначались исключительно для собственной практики и ни при каких обстоятельствах не передавались команде Карпова.

Чувствуя физическую и психическую измотанность, я принял решение добровольно уйти из команды Г.Каспарова.

Даю слово, что в течение по крайней мере двух последующих лет я не буду сотрудничать ни с кем из потенциальных соперников Г. Каспарова.

26. IX. 1986

Е. Владимиров

Все это обескуражило нас. Мы не стали удерживать Владимирова. Всю ночь он ждал у дежурного телефона чей-то звонок и после него ушел. Владимиров сдержал слово – в отношении моих потенциальных соперников. Зато, как стало известно, он помогал моему непосредственному противнику перед севильским матчем.

Я не могу доказать, что Владимиров передавал свои записи Карпову. Но логика развития событий убеждает меня в этом. Еще в Лондоне я утверждал (даже не зная, что Владимиров ведет параллельные записи), что Карпов получает важную информацию о нашей подготовке.

Как такое могло случиться? Долгие годы мы жили дружной семьей, беседовали на всевозможные темы, полностью доверяли друг другу. Не было у нас и шахматных секретов, все теоретические находки подвергались общему обсуждению; это помогало высветить проблему с разных сторон и обеспечивало высокий уровень подготовки. Мы были объединены общей целью… Уход Владимирова подействовал на меня опустошающе. Я привык видеть врага перед собой, а мне нанесли удар в спину.

Я часто задумывался, что заставило Владимирова пойти на это. Может, на него было оказано давление? Ведь он офицер Советской Армии и состоит с Карповым в одном спортивном обществе – ЦСКА. Но для подобного поступка непременно должны быть какие-то личные мотивы. Владимиров в юности подавал большие надежды, но он слабоволен, ему не хватает трудолюбия, и это повлияло на его шахматную карьеру. Владимиров, как мне кажется, жил в постоянном разладе с самим собой, а в глубине души, возможно, был уязвлен моими успехами, полагая, что его талант достоин их в не меньшей степени.

Но было бы слишком просто объяснить его измену одной лишь завистью. Не исключено, что имеются и другие причины. Кто знает, не хотел ли Владимиров сыграть по отношению ко мне роль судьбы? И мысль остановить человека, замахнувшегося слишком на многое, могла послужить ему оправданием в собственных глазах.

26 сентября ушел Владимиров, а на следующий день, перед 20-й партией, Карпов неожиданно для всех взял свой последний тайм-аут. Это была сенсация! Многие ожидали, что, «пользуясь инерцией наката, Карпов сможет нанести четвертый удар подряд. И Каспаров уже не поднимется». А Карпов… не стал играть. По общему мнению, это было роковой ошибкой! В самом деле, впервые в матче он получил шанс на успех, и вдруг такая нерешительность. Ясно, что для столь ответственного решения должны были быть весьма серьезные основания. Какие? Потом Карпов объяснит, что у него возникли проблемы в дебюте. Видимо, с его «прозорливостью» что-то случилось, и впервые в матче Карпов не знал, что «завтра будет стоять». Столь же необъяснимо на решающем отрезке матча куда-то улетучился его неукротимый бойцовский дух.

Матч вышел на финишную прямую. Участники использовали все свои тайм-ауты, и теперь день каждой следующей встречи был точно известен. Сделав паузу, Карпов упустил психологическую инициативу и дал мне время, чтобы зализать раны. Я был изнурен. Сказывалось напряжение двух предыдущих лет. И в еще большей степени – перегрузки борьбы в матч-реванше.

Целесообразно было сделать передышку. Поэтому в 20-й партии мы остановились на каталонском начале, которое я иногда применял против Карпова с целью избежать осложнений, – в этом дебюте он всегда избирал прочное, но безынициативное продолжение. Обычно эти партии протекали с моим минимальным перевесом и заканчивались миром. Так же завершилась и 20-я партия, где Карпов без особых хлопот вызвал многочисленные размены. Примечательно, что в хорошо знакомой позиции Карпов затратил необычно много времени на дебютную стадию.

Прервав тягостную серию поражений, я почувствовал, что силы возвращаются, и стал обретать былую уверенность в себе. «Двадцать первая – ничья, двадцать вторая – победа», – без всяких сомнений объявил я своей команде. Для этой цели в следующей партии была избрана новоиндийская защита, которая имеет репутацию прочного начала; помимо неожиданности важен был элемент новизны, который она вносила в наши дебютные взаимоотношения. Хотя счет был равный, ничья для меня значила больше, чем пол-очка… В послематчевых интервью Карпов назвал эту встречу решающей на финише: после нее он понял, что может надеяться лишь на удержание ничейного счета. Значит, это был его «последний и решительный»?! Трудно поверить, что пассивная игра Карпова в этой встрече может быть названа игрой на победу!

Весь день перед 22-й партией шел дождь. Однако, когда мы поехали на игру, он внезапно прекратился. Выйдя из машины, я увидел в небе над гостиницей «Ленинград» самую яркую в моей жизни радугу. Она была прекрасна! Для моей романтичной и немного суеверной натуры это было как бы знамение свыше. И действительно, эта партия подарила мне незабываемые мгновения…

В спокойном варианте ферзевого гамбита мне удалось захватить инициативу. Нагнетая давление, белые получили перевес и за несколько ходов до контроля выиграли пешку, однако взамен Карпов сумел резко активизировать свои фигуры. Отложенная позиция выглядела ничейной. В пресс-центре энергично передвигали фигуры, но решающего продолжения не находилось. Неудивительно, что во многих вышедших на следующий день газетах предрекался ничейный исход…

Я увидел этот ход сразу: Ке5—d7!! То был момент вдохновения! В течение нескольких минут я просчитывал различные варианты комбинации, получая при этом огромное эстетическое наслаждение. Потом записал свой 41-й ход, но через некоторое время снова взял авторучку. Многие подумали, что я изменил свое первоначальное решение. Ничего подобного! Просто я не без удовольствия еще раз четко обвел записанный ход. В подтверждение этого есть фотокопия бланка с записью партии, которая была опубликована в «Литературной газете».

Хотя перед доигрыванием Карпов старался казаться совершенно спокойным, не было сомнений, что он в домашнем анализе обнаружил этот ход. Когда арбитр вскрывал конверт с записанным ходом, Карпов смотрел в зрительный зал. И все же он не смог до конца сохранить невозмутимый вид: не выдержал и бросил взгляд на руки Шмида, когда тот доставал бланк из конверта. Еще до того, как ход был воспроизведен на доске, Карпов увидел его и все понял. Через четыре хода он сдался.

В оставшихся двух встречах мне, чтобы сохранить титул чемпиона, нужно было набрать пол-очка. Чтобы вернуть себе титул, Карпову необходимо было выиграть обе партии.

В понедельник 6 октября в 21.34 все было кончено. Карпов предложил ничью, исчерпав все ресурсы борьбы за победу в 23-й партии. Необычность ее заключалась в том, что в сложной типовой позиции английского начала черные при полной доске фигур предприняли экстравагантную вылазку ладьей в центр. Эта на первый взгляд антипозиционная и демонстративная акция отвлекла Карпова от проведения солидного стратегического плана. Пытаясь использовать вызывающее положение черной ладьи, он допустил некоторое ослабление своей позиции. А после того как ладья спокойно вернулась в свой лагерь, выяснилось, что уже белым надо соблюдать известную осторожность.

Заключительная встреча была, по существу, простой формальностью. Вернуть титул Карпов уже не мог; он мог лишь сравнять счет и тем самым хотя бы поделить пополам денежный приз. Но я уверенно прессинговал: последовали упрощения и партия перешла в равный эндшпиль. На мой взгляд, соперник поступил некрасиво, отложив ее в явно ничейной позиции. Но Карпов не мог заставить себя признать неизбежное. На следующий день меня любезно известили по телефону о том, что доигрывание не состоится.

Когда известного спортивного комментатора Котэ Махарадзе попросили высказать свое мнение о закончившемся матче, он ответил: «Я мало понимаю в шахматах. Еще меньше я понимаю, когда по телевидению о победе одного советского гроссмейстера над другим сообщается таким голосом, будто у комментатора умер близкий друг».

И церемония закрытия матча больше походила на похороны. В зале сидела «избранная» публика, и у многих собравшихся были скорбные лица. Президиум не был слишком перегружен. Отсутствовали руководители Госкомспорта и даже председатель Шахматной федерации Севастьянов. Пышные торжества, запланированные под иной итог матча, откладывались до другого случая. В этот вечер я, правда, не наткнулся на плакат с поздравлением Карпову, как это было в Москве в прошлом году. Но полагаю, что и здесь организаторы были столь же предусмотрительны. Просто мне не посчастливилось увидеть плоды их подготовительной работы. Зато услышать – довелось. Я никогда не забуду выкриков из толпы, которая встречала участников перед входом в турнирный зал: «Толя, убей его!»

Второй фронт

Удержав шахматную корону и получив небольшую передышку до следующего матча, я решил полностью сосредоточиться на борьбе с шахматной мафией. Прежде всего предстояли перевыборы в Шахматной федерации СССР, и мне казалось, что если удастся добиться смещения Севастьянова, то тогда и Кампоманесу придется нелегко на президентских выборах в Дубае.

В качестве председателя федерации Севастьянов представлял идеальное прикрытие для спортивных функционеров, но шок от поражения Карпова был так силен, что, столкнувшись с моей непримиримой позицией, Грамов не стал искушать судьбу. Мои аргументы выглядели убедительно: участие Севастьянова во всевозможных антикаспаровских акциях не вызывало сомнений.

На пленуме федерации, состоявшемся в конце октября, новым председателем был избран Александр Давидович Чикваидзе, профессиональный дипломат. Я выступил на заседании с программной речью, в которой изложил основные пути развития советских шахмат в духе происходящих в стране перемен. И встретил общее одобрение.

На этом фоне настойчивые уговоры Грамова и Гаврилина не препятствовать избранию Севастьянова почетным председателем федерации показались мне всего лишь попыткой подсластить тому горькую пилюлю. Интересно, что предложение об этом, сделанное на пленуме Батуринским, было встречено гробовым молчанием. Многие делегаты недоуменно переглядывались, а один даже выступил с резкой критикой. Но, желая избежать нового конфликта, я ограничился короткой примирительной речью. Это не было проявлением малодушия – просто в тот момент я верил в возможность достижения общего согласия по шахматным проблемам.

Увы, почетная отставка Севастьянова, по существу, свела на нет все мои достижения: перемены в федерации многим теперь представлялись лишь временной перегруппировкой сил. Но, воодушевленный первым успехом, я надеялся вскоре одолеть и Кампоманеса. Имея за спиной, казалось бы, гарантированную поддержку своей федерации, можно было вполне рассчитывать на успех. Однако я начисто упустил из виду прочность спайки Госкомспорт – Кампоманес, освященной участием обеих сторон в февральских событиях 1985 года. Не имея достаточного политического опыта, я не подозревал об упругости системы, позволяющей ей выдерживать самые мощные удары, и лихорадочно готовился к заранее обреченной лобовой атаке.

Тем временем Кампоманес всячески старался завоевать мое расположение. И придумал весьма оригинальный ход. На закрытии матч-реванша в Ленинграде мне не вручили ни диплома, ни медали чемпиона мира. Взамен Кампоманес предложил провести пышную коронацию в Дубае, пообещав медаль из чистого золота. Я отказался. Очевидно, президент решил, что этот отказ распространяется и на все будущие матчи, потому что на следующем чемпионате мира в Севилье меня снова лишили почетного трофея…

Перед самым отъездом нашей команды на Олимпиаду в Дубай, где должен был состояться и конгресс ФИДЕ, руководство Госкомспорта объявило о своей поддержке Кампоманеса. В ответ я обратился к А.Н.Яковлеву, надеясь с его помощью изменить позицию Госкомспорта. Но и столь авторитетного мнения оказалось недостаточно – Кампоманесу симпатизировали не только спортивные руководители…

Уповая на чудо, я все же продолжал кампанию в Дубае, до поздней ночи агитируя делегатов конгресса голосовать за бразильца Линкольна Лусену. К сожалению, официальное объявление позиции Советской федерации решающим образом повлияло на результаты выборов. Все страны просоветской ориентации отдали голоса Кампоманесу, что, в свою очередь, определило позицию и колеблющихся делегатов.

В Дубае Кампоманес пользовался особым авторитетом, и организаторы не скупились на предвыборную кампанию. Местное телевидение в подробностях живописало биографию президента и на все лады расхваливало его вклад в мировые шахматы. Организаторы устроили несколько пресс-конференций, на которых, понятно, у Кампоманеса не было проблем с «каверзными вопросами».

Зато мне, в отличие от президента, так и не удалось изложить в местной прессе свою точку зрения. По чьему-то негласному распоряжению мое интервью, призывающее к переменам в ФИДЕ, не было опубликовано в Дубае. Случай, пожалуй, уникальный – чемпиона мира лишили возможности выступить в печати во время всемирного шахматного форума, каким является Олимпиада!

В итоге мы потерпели полное поражение. Кампоманес играл на своем поле и по своим правилам. В сравнении с ним мы выглядели любителями. Силы оппозиции получили столь слабую поддержку, что не потребовалось и голосования. По сути дела, Кампоманеса пригласили продолжить свое пребывание на посту. Нельзя даже сказать, что Лусена проиграл: борьбы просто не было. Проиграл я, ибо бросил на чашу весов свою репутацию чемпиона.

К тому же полночные организационные хлопоты мало способствовали игре в шахматы. Советская команда и в целом играла неровно, а после моего проигрыша Сейравану, приведшего в итоге к проигрышу матча одному из главных конкурентов – команде США, наше положение и вовсе казалось отчаянным. Помимо американцев на золотые медали серьезно претендовала и ровная, уверенная в себе английская команда. Проиграй мы Олимпиаду, в мой адрес несомненно посыпались бы обвинения в том, что, занимаясь политикой, я пренебрег спортивной честью страны.

Все же мощный финиш позволил советской сборной вырвать победу. А я, выиграв три последние партии, завоевал сразу три золотые медали: за общекомандную победу, за лучший результат на первой доске и за абсолютно лучший результат на Олимпиаде. Правда, металл, из которого были сделаны медали, совсем не походил на драгоценный, хотя, по хвастливому заявлению Кампоманеса, местные шейхи выделили ему 7 миллионов долларов на проведение Олимпиады.

Проиграв борьбу в ФИДЕ, я пришел к выводу о необходимости создания независимой организации гроссмейстеров, способной защитить их права и направить шахматы по пути реформ. На мое предложение собраться прямо в Дубае и обсудить насущные проблемы с готовностью откликнулись многие гроссмейстеры. И хотя мы не имели заранее составленного плана действий и вряд ли могли четко определить свою будущую программу, все сходились на том, что глубинные конфликты, назревшие в мировых шахматах, требуют скорейшего разрешения. В первую очередь это касалось резко усилившегося административного аппарата ФИДЕ, который практически полностью оттеснил гроссмейстеров от руководства шахматной жизнью. Бюрократический произвол мешал организации новых соревнований, которые при условии широкой поддержки со стороны западных спонсоров и прессы могли бы поднять престиж шахмат.

После горячих двухдневных дискуссий мы выработали основные положения нашей программы. Решено было начать с организации Кубка мира – соревнования из шести супертурниров, в которых должны были принять участие 24 сильнейших гроссмейстера. В двухлетнем цикле розыгрыша первенства мира, предусмотренном планами ФИДЕ, для Кубка не находилось места, поэтому одним из наших первых требований стало возвращение прежнего трехлетнего цикла. Вообще, волюнтаристские решения Кампоманеса вызвали резкое недовольство среди гроссмейстеров – в тот момент многие мои коллеги стали, наконец, сознавать, что за бурной деятельностью президента скрываются непомерные амбиции и стремление укрепить личную власть. В письме, адресованном генеральной ассамблее ФИДЕ, мы указывали, что организуем новую ассоциацию «во избежание дальнейших недоразумений между ФИДЕ и ведущими гроссмейстерами, а также для облегчения процесса принятия решений».

Для подготовительной работы там же, в Дубае, был создан временный Совет из семи гроссмейстеров: я был избран президентом, Анатолий Карпов и Ян Тимман – вице-президентами, членами Совета стали Любомир Любоевич, Лайош Портиш, Ясер Сейраван и Джон Нанн. Именно этой семерке предстояло 15 февраля 1987 года скрепить своими подписями документы, удостоверяющие официальное рождение новой международной организации – Ассоциации гроссмейстеров (АГ). Неудивительно, что в Совет вошли только гроссмейстеры экстракласса, представляющие ведущие шахматные державы. Это было естественной реакцией на засилье в ФИДЕ некомпетентных делегатов из малых федераций.

Объединение гроссмейстерской элиты явилось необходимым условием для создания Ассоциации, но уже в Дубае по репликам рядовых гроссмейстеров можно было предвидеть возможное недовольство «второго эшелона» деятельностью Совета. Все-таки главный турнир Ассоциации – Кубок мира – был рассчитан именно на сильнейших шахматистов.

Гарантией успеха нашего начинания стала активная помощь Бессела Кока – технического директора банковской компьютерной сети SWIFT, штаб-квартира которой размещается в Брюсселе. Свою деятельность на поприще шахмат он начал с блестящей организации в апреле 1986 года СВИФТ-турнира, предложив проводить его ежегодно в качестве одного из этапов Кубка мира. Но главное заключалось в том, что Бессел Кок обеспечил надежную материальную и юридическую базу новой организации (созданной на основе бельгийского законодательства). Надо отдать должное профессиональному чутью опытного бизнесмена: он первым сумел разглядеть перспективы гроссмейстерской Ассоциации, которую никто поначалу не принимал всерьез.

Кампоманес не верил, что гроссмейстерам удастся создать сильную, независимую организацию, полагая, что мы не сможем договориться и выработать единую линию. Поэтому в тот момент он не возражал против Ассоциации, во всяком случае – не противодействовал. Президент был убежден, что она будет функционировать в рамках Международной шахматной федерации, поэтому вопрос о создании Ассоциации рассматривался на заседании исполкома ФИДЕ. Победив на президентских выборах, Кампоманес считал, что появление новой профессиональной организации будет ему только на руку, потому что через нее можно будет наладить контакты со спонсорами и прессой. Не надо забывать, что руководство ФИДЕ было скомпрометировано в глазах спонсоров, и у последних пропала охота выкладывать деньги. К тому же многие подозревали, что часть финансовых поступлений, идущих в казну ФИДЕ, оседает в карманах самого Кампоманеса.

Если бы ФИДЕ сохранила власть над шахматами и получила такую активно действующую организацию, как Ассоциация гроссмейстеров, то, без сомнения, Кампоманес и ФИДЕ были бы в выигрыше.

Но тогда в Дубае, на ходу просчитав варианты (времени было мало), Кампоманес кое-что недооценил: способность гроссмейстеров к объединению, перемены в СССР, мою настойчивость и прежде всего – энергичность Бессела Кока. Кампоманес не сразу понял, насколько далеко идут намерения того относительно шахмат.

Интересная деталь: оказывается, первая подобная конференция шахматистов состоялась полвека назад в Амстердаме, в отеле «Амстель». Дискуссии, последовавшие за знаменитым АВРО-турниром, касались создания «Клуба восьми сильнейших». Таковыми тогда были: Алехин, Капабланка, Эйве, Керес, Ботвинник, Фаин, Решевский и Флор. К сожалению, из-за того, что Алехин и Капабланка не разговаривали друг с другом, им приходилось присутствовать на заседании по очереди. Был составлен проект соглашения, но тут вмешалась война… А после войны на сцену уже вышла ФИДЕ и взяла все в свои руки.

Появление Ассоциации гроссмейстеров ознаменовалось удивительным совпадением: 15 февраля 1985 года Кампоманес прервал мой первый матч за чемпионскую корону, и ровно через два года в Брюсселе была создана наша Ассоциация. Дата неслыханного произвола в истории шахмат совпала с датой начала организованного отпора силам, породившим этот произвол!

В апреле 1988 года нам удалось провести первую ассамблею. Она собрала мало участников, но, правда, многие гроссмейстеры передали свои голоса по доверенности. На заседаниях ассамблеи в жарких спорах начали вырисовываться принципы Ассоциации. Одним из основополагающих принципов был признан широкий демократизм. Мы понимали, что молодой организации, не имеющей пока мощной финансовой поддержки, не до конца признанней в шахматном мире, со своими сложными внутренними проблемами, придется нелегко – поэтому можно было поддаться соблазну пойти по пути администрирования. И очень важно, что мы преодолели этот критический момент. Нам удалось сохранить единство, несмотря на неоднократные попытки со стороны ФИДЕ разрушить Ассоциацию.

Сейчас в нее входят около 250 гроссмейстеров. Конечный успех будет зависеть от того, удастся ли нам привлечь достаточно спонсоров, чтобы достичь своих честолюбивых целей, а это, в свою очередь, будет зависеть от роста популярности шахмат в мире. Но деньги нужны не только нам – они являются средством достижения демократического управления в спорте. В конце концов мы отдаем этой задаче больше сил и энергии, чем это когда-либо делала ФИДЕ.

С каждым днем Ассоциация набирает силу. В турнирах Кубка мира удалось добиться значительного улучшения финансовых и организационных условий. Общая стоимость шести этапов составила 3 миллиона долларов, из них 1,2 миллиона пошли в призовой фонд. Безусловный успех Кубка как у спонсоров, так и в прессе позволяет надеяться на 50-процентное увеличение призов в следующем цикле.

Но, как говорится, не хлебом единым. В декабре 1988 года по инициативе Ассоциации в Мадриде впервые был проведен благотворительный матч – между командой советских гроссмейстеров и командой гроссмейстеров остального мира. О нем говорилось очень много, но мало кто указывал на одну очень важную деталь: матч проходил не под эгидой Советского детского фонда, не под эгидой Ассоциации, а в первую очередь под эгидой ЮНИСЕФ – Детского фонда ООН, международной организации, заботящейся о детях. Участие в подобном событии – огромная честь для любого профессионала, не важно, кто это – шахматист, футболист, певец или писатель. Сдача денег в этот фонд считается в современном мире одним из высших проявлений гуманизма. Вот список гроссмейстеров, передавших весь призовой фонд – 160 тысяч долларов – в ЮНИСЕФ и Советский детский фонд: Азмайпарашвили, Андерссон, Белявский, Гуревич, Долматов, Ильескас, Каспаров, Корчной, Любоевич, Ногейрас, Портиш, Псахис, Соколов, Спилмен, Хьяртарсон, Чернин.

Но главным достижением Ассоциации в 1988 году я считаю проведение в Белграде первого отборочного турнира Кубка мира 1991–1992 годов, который по своим параметрам значительно превосходил традиционные швейцарки, организуемые, скажем, в Нью-Йорке или Лугано. На старт вышли 258 шахматистов, в том числе 100 (!) гроссмейстеров. Окрепнув в финансовом отношении, Ассоциация немедленно начала работать не только на элиту, не испытывающую недостатка в турнирах, но и на всех гроссмейстеров. Турнир в югославской столице был первым, но отнюдь не последним – с него берет отсчет целая сеть соревнований, позволяющих каждому участнику, каждому члену Ассоциации принять участие в отборе к следующему Кубку мира.

Эстафету Белграда приняла в мае 1989 года Москва, причем на этот раз уровень организации заставил замолчать даже самых упрямых скептиков. По окончании турнира состоялась вторая ассамблея Ассоциации, значительно более представительная по составу, чем предыдущая: 87 гроссмейстеров располагали 127 голосами, что позволило собрать необходимый для принятия решений кворум (по нашему уставу – не менее половины членов организации).

Разросшаяся Ассоциация выдвинула новые проблемы перед Советом – на фоне преобладания рядовых гроссмейстеров стало особенно ощущаться привилегированное положение элиты. В критических выступлениях, прозвучавших на ассамблее, содержалось требование как можно скорее выработать долговременную стратегическую программу, учитывающую интересы всех гроссмейстеров. Кстати, и сам Совет претерпел некоторые изменения: еще в 1987 году, после отставки Наина, его место занял Бент Ларсен, а в Москве была заполнена вакансия, освободившаяся в сентябре 1988 года после отставки Сейравана. Победу на выборах одержал другой американец – Максим Длуги, получивший поддержку большинства гроссмейстеров «второго эшелона» (его соперником был полуфиналист матчей претендентов Джонатан Спилмен).