Текст книги "Лунный зверь: История лис"
Автор книги: Гарри Килворт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Гарри Килворт
ЛУННЫЙ ЗВЕРЬ
история лис
Приношу благодарность следующим авторам, чьи труды помогли мне в работе над романом, – Питеру А. Геррарду за книгу «Природа во все времена года» (Мидас Букс), Стивену Харрису за книгу «Урбанизированные лисы» (Вайттет Букс), Брайану Висей-Фитцжеральду за книги «Городские лисы» и «Сельские лисы» (Андре Дейтч). Особая моя признательность Дэвиду Макдональду, чья книга «Унесенные лисами» (Айвон Хаймен) стала для меня подлинным открытием. Все отклонения от естественных для лис норм поведения, которые встречаются в моем романе, являются следствием того, что я оставляю за собой право на вымысел, и ни в коей мере не могут быть отнесены на счет научных работ, перечисленных здесь.
– Г.К.
Легкое дуновение в джунглях —
тень и вздох.
Это Страх, о Маленький Охотник,
это Страх!
Из «Песни о Маленьком Охотнике»Редьярда Киплинга
От автора
Лисий язык включает в себя звуки, движения, позы, запахи и, возможно, другие проявления, не известные нам. Но в моем романе лисы изъясняются на человечьем языке, лишь иногда вставляя в свою речь специальные «лисьи» слова. Иностранные языки используются для других групп животных, чтобы подчеркнуть различия между видами. Значение «лисьих» слов, таких как отдушка (место, где люди появляются, но редко, к примеру железнодорожные пути), ясно из повествования. Имена великих ветров читателю все же лучше знать с самого начала:
Завывай – зимний,
Загуляй – мартовский,
Оттепляй – весенний,
Ласкай – летний,
Запасай – осенний, —
как, впрочем, и то, что:
свой – дикие поля и луга,
чужой – фермерские поля и прочие земли, возделанные человеком,
живопырка – человеческое поселение,
ханыр – падаль, нередко употребляемая в пищу,
шалопут – странствующий лис,
сидун, сидуха – лисы-домоседы,
бобыль, бобылиха – лисы-одиночки;
и еще, последнее:
Дальний лес – место, куда поподают души умерших,
Запределье – обитель ветров и духов,
Первобытная Тьма – время, когда возник мир.
Часть первая
ЛИСЫ ПЕРВОБЫТНОЙ ТЬМЫ
ГЛАВА 1
На холме, в излучине реки, петлявшей средь равнин, раскинулся Лес Трех Ветров. Лисьи Духи, издревле обитавшие здесь, знали, что холму несчетное количество лет; и хотя с тех пор, как волки покинули эти края, фермеры селились все ближе к Лесу Трех Ветров, каменистые склоны по-прежнему оставались нетронутыми. На вершине холма лес был невероятно густ, так что тонким, слабым дубкам и диким сливам приходилось сражаться друг с другом за пространство и солнечный свет. Но на склонах часто встречались усеянные колокольчиками прогалинки, покрытые мягким травянистым ковром, поросшие папоротником и хвощом; иногда посреди такой полянки возвышалось одинокое деревце. Чащу населяли лесные голуби, барсуки, серые белки и лисы. Хотя О-ха родилась не в Лесу Трех Ветров, но осенью, в пору, когда молодняк расстается с родителями, она перебралась на древний холм.
На глинистом откосе, на самой опушке, она отыскала старую нору. О-ха пришлось поработать когтями, чтобы подновить жилье, расширить коридор и спальню. Впрочем, подобно большинству лис, она не слишком радела об удобствах и уюте. Ей нужно было сухое, теплое и безопасное место, где она могла бы спокойно выспаться, уверенная, что ее никто не побеспокоит, – вот и все. Правда, О-ха облюбовала эту нору еще и потому, что ее привлекли простые, прямые ходы этого подземного жилья. Однако особой опрятностью лисица не отличалась, и все ее заботы о чистоте и порядке сводились к одному – она вышвыривала из спальни наружу объедки и прочее и складывала все у самого входа. Да и такой уборкой О-ха занималась без особого рвения, горько вздыхая: досадно тратить время на скучные житейские хлопоты, тогда как мир ждет от нее великих свершений. Что ж, она была истинной дочерью своего племени. Лисы готовы без конца вылизывать собственную шубу, но во всем, что касается жилища, они неисправимые неряхи.
Вход в нору, напоминающий своими очертаниями миндальный орех, находился у подножия могучего дуба, крепкие узловатые корни которого служили норе надежным прикрытием. Ветви дерева склонялись чуть ли не до земли, и, стоило подуть даже слабому ветерку, их подвижные тени делали почти незаметным вход в жилище О-ха. К тому же сплетения корней прорезали всю почву вокруг, и, чтобы обнаружить нору, чужак должен был оказаться на уровне отверстия. Так что любой враг, попытавшийся отыскать укромное логово лисицы, был бы неминуемо сбит с толку.
По другую сторону от входа, на бархатистой подстилке звездчатого мха, росла ольха. Осенью с ее ветвей сыпались маленькие черные шишечки. Соседство с огромным дубом пошло ольхе не на пользу: она постоянно оставалась в тени и лишенные солнечного света ветви не могли раскинуться вширь. Почему-то к стволу ольхи были прибиты остатки проволочной изгороди, и в теплые дни, когда блохи особенно досаждали О-ха, она с удовольствием скреблась спиной о проволоку.
О-ха уже превратилась во взрослую лисицу, у нее была смышленая острая мордочка, а блестящая шкурка отливала, в зависимости от освещения, то рыжевато-красным, то дымчато-серым. Расположения юной красавицы настойчиво добивались по крайней мере три самца. О-ха остановила выбор на своем ровеснике: в глазах молодого лиса сверкали веселые огоньки и голову он так обаятельно склонял набок, что у О-ха начинали дрожать лапы.
– Все другие лисицы и когтя твоего не стоят, – часто повторял ей А-ран. – Ты самая шустрая, проворная, и вообще... Слишком долго объяснять. Стоит мне взглянуть на тебя, у меня голова идет кругом.
Они стояли утопая в сухой листве, когда она сообщила А-рану, что он стал ее избранником. От радости молодой лис осыпал ее целым дождем листьев. В тот день небо над лесом было на удивление изменчивым – по нему мчались рваные тучи, и тени их наполняли лес живыми бликами и отсветами. О-ха и А-ран выскочили на простор, на продуваемые ветром луга. Казалось, они одни во всем мире. Глаза А-рана светились странным возбужденным блеском – в них словно отражалась необычайная игра света и тени.
А-ран был настроен романтично и того же требовал от подруги, но О-ха считала себя серьезной и рассудительной лисицей – она могла бы назвать добрую дюжину причин, разумных и веских, по которым выбрала именно А-рана. Им нравилось валяться в теплой влажной траве, ласково покусывая друг друга. Пора настоящей любви еще не пришла, но взаимные прикосновения возбуждали их. Каждый подробно изучил тело другого: на носу у молодой лисицы виднелись царапинки, а на правом ухе А-рана недоставало крошечного клинышка – все это были памятки охотничьих игр с братьями и сестрами. Еще О-ха обнаружила на боку своего друга белую полосу, узенькую, необычайно привлекательную, а он заметил, что шерсть у нее на мордочке блестит и лоснится. И почти все, что они находили друг в друге, казалось им особенным, неповторимым и достойным восхищения.
А-ран изменил имя и звался теперь А-хо, – в соответствии с древней лисьей традицией имя лиса должно в зеркальном отражении повторять имя его подруги. Оба были так молоды, что жизнь представлялась им сплошной чередой занимательных открытий. Они поведали друг другу, что происходят из хороших семей: выяснилось, что родители у обоих были достойными лисами, неглупыми и здравомыслящими, но, разумеется, им не хватало той ясности ума, глубины суждений и широты взглядов, которыми столь щедро была наделена молодая чета.
– Конечно, для своего времени они вполне годились, – великодушно заметил А-хо. – Да только время их давно ушло. Мир сейчас совсем не тот, что несколько зим назад. Взять хотя бы охоту...
Они лежали в норе, тесно прижавшись друг к другу, и делились своими наблюдениями и соображениями – каждый наконец-то нашел собеседника себе под стать. Порой О-ха принималась облизывать нос лиса, а он клал голову на ее хрупкое плечо, зарываясь в мягкий пушистый мех. Оба были счастливы и вполне довольны обществом друг друга.
– Тебе нравится, как пахнут сосновые иголки? – спрашивала О-ха.
– Сосновые иголки? Еще бы! Дивный запах. Никогда не упускаю случая их понюхать. Да и смола тоже отлично пахнет.
– Да, да, ты прав, смола тоже...
И оба в который раз принимались удивляться, что их вкусы и пристрастия так замечательно сходятся. Как здорово, что они нашли друг друга, как здорово, что оба любят запах сосновых иголок... особенно весной.
– Лучшего времени, чтобы всласть подышать сосной, не найдешь, это уж точно.
Была ли еще на свете пара лис, которые так подходили друг другу? Существовало ли столь неколебимое единство мнений? Нет, в столь юном возрасте нечасто встретишь подобную мудрость, наблюдательность и трезвый расчет, а ведь они оба к тому же полны жажды новых знаний. Конечно, их встреча – это настоящее чудо. В этом молодые супруги тоже были вполне согласны.
– Только перед другими хвалиться ни к чему, – предусмотрительно заявил А-хо.
Осень оказалась для молодой пары восхитительным временем. В чистом, прозрачном воздухе все запахи ощущались особенно остро, и охота неизменно приносила удачу. Лисы почти не разлучались. Но вот в травах задул Завывай, принося с собой холод, и им пришлось чаще покидать нору поодиночке.
Зима перевалила за середину. Ни единого дуновения не ощущалось в жгучем морозном воздухе.
Уже несколько дней А-хо не отходил от подруги ни на шаг, и возбуждение его все возрастало – об этом говорил хвост, который лис держал высоко, словно пушистый вымпел. О-ха прекрасно понимала, что с ним творится, но иногда раздражалась – уж слишком настойчиво он прижимался к ней, не давая двинуть лапой. Он не сводил с нее блестящих беспокойных глаз. Такое неотвязное внимание, даже со стороны самого красивого и умного лиса на свете, ей порядком поднадоело. Впервые между ними возникла натянутость, – казалось, им тесно вдвоем в норе. В О-ха тоже просыпалось желание, но нетерпеливый А-хо опережал события, и как-то раз, когда он захотел близости, она остудила его пыл, чувствительно куснув в бок. Смущенному лису пришлось отскочить ни с чем.
Однако настал день, когда по телу лисицы разлилась приятная сладкая истома, – она сама ощущала, что от нее исходит благоухание, дивный аромат, который превратил блеск в глазах А-хо в жаркое пламя. Она ждала, а он ходил за ней тенью, и каждое его движение было исполнено желания.
Внезапно О-ха вскочила и бросилась к выходу; она лизнула собственный нос, проверяя по лисьей привычке, не принесет ли ветер запаха опасности, и, убедившись, что все спокойно, выскользнула наружу. Как и всегда, тысячи запахов нахлынули на нее, но мозг лисицы мгновенно сортировал их, отбирая лишь самые важные. Человеческий нюх не в состоянии различить и сотой доли этих тончайших, слабых запахов.
Было холодно, и солнце над верхушками Леса Трех Ветров сияло по-зимнему ослепительно. Лисица нашла небольшую проталинку, поросшую травой, и устроилась там, подставив свою шубку слабым солнечным лучам. А-хо последовал за ней.
Нагнав подругу, он слегка коснулся ее бока передней лапой. Лисица почувствовала, что он весь дрожит, и по ее телу словно электрический разряд пробежал. А-хо прижался к ней, нежно тычась носом в шею. Она чувствовала его горячее дыхание, чувствовала, как язык его вылизывает ее шелковистую шерсть. Глубокий гортанный звук вырвался из ее горла.
А он терся об нее все настойчивее, облизывал ее мех и зарывался в него носом. Это доставляло ей удовольствие. Она прикрыла глаза, наслаждаясь мягким пульсирующим ощущением, пронизывающим все ее существо. Это было чудесно. С ним было чудесно. Вновь открыв глаза, она взглянула на лиса. Гордый и сильный, он был прекрасен. Темные острые уши, блестящий пушистый мех. А эти крепкие челюсти – они неотразимы. Конечно, ни у одной другой лисицы нет такого красавца мужа. Она укусила его, на этот раз ласково, – переполнявшие ее чувства требовали выхода. Как приятно, когда тебя любят. Провались мир в это мгновение, А-хо и не заметил бы. Он видел лишь ее, а она – лишь его. Яркий мех лиса пламенел в траве как огонь, исходившее от него тепло едва не прожигало ее насквозь. О-ха еще долго казалось: она ощущает во рту медовый вкус зрелых плодов.
Наконец, словно очнувшись от забытья, она опять бросила взгляд на А-хо и долго любовалась его вытянутой изящной мордой, ушами безупречной формы, роскошной рыжей шубой. Он был на вершине блаженства. Лежа в траве, он не сводил с нее прищуренных глаз, то и дело высовывая кончик языка.
– Убери язык! – приказала О-ха.
– Почему?
– Потому...
Она огляделась вокруг, проверяя, не наблюдает ли кто за ними. Не то чтобы мысль о возможных свидетелях приводила ее в смущение – вряд ли кто-нибудь заинтересовался бы столь обычным и естественным делом. Но теперь, когда все было позади, к лисице вернулась природная осторожность
А-хо три раза тявкнул, потом отрывисто взвизгнул и взглянул на О-ха, склонив голову набок, – он знал, это действует на нее безотказно.
– Хорошо, растрезвонь хоть по всему свету, – сказала лисица. – Если тебе так хочется. Лично я большой нужды в том не вижу. Ну ладно, пусть все узнают, что ты стал наконец взрослым лисом.
– Такова традиция, – с притворным равнодушием проронил он.
– Знаю я эту традицию, – небрежно заметила О-ха. – И от кого только она пошла? Наверняка от какого-нибудь недотепы, который едва выучился играть с подружкой в догонялки. – Она подтрунивала над ним.
Все следующие три дня они были неразлучны. Казалось, в воздухе, словно аромат спелых фруктов, витают надежды, наполняя все вокруг пьянящим благоуханием. Запасай давно уже улетел, оставив голые деревья, влажные стволы которых покрывала плесень. На кустах не было ни листика, ни ягодки. Землю в Лесу Трех Ветров покрывал толстый ковер прелых листьев. Здешним хищникам – совам, ястребам, ласкам – приходилось прикладывать немало усилий, чтобы добыть себе мясо. Рацион лисицы состоял на три четверти из мяса. Надо было изворачиваться вовсю, чтобы не остаться голодной. Зимой О-ха нередко удавалось поймать птицу, а когда земля стала влажной и теплой, в ней закопошились жирные вкусные черви. К тому же О-ха таскала с ч у ж о г о – фермерских полей, окружавших лес, – мерзлую капусту. А вскоре после того, как пора любви осталась позади, лисице посчастливилось обнаружить изгородь, увешанную х а н ы р о м. На колючей проволоке висели дохлые вороны и горностаи. Несколько штук лисица зарыла про запас, оставив возле кладовой свои метки, а одну ворону отнесла домой, для А-хо. В благодарность он нежно облизал подруге ухо. Теперь, когда любовные игры закончились, отношения между лисами стали более спокойными и ровными. Прикосновения по-прежнему были полны ласки, но томительное, распаляющее напряжение исчезло.
О-ха ощущала, что внутри нее происходят перемены, и это было сладостное чувство. Она с нетерпением ждала, когда же Оттепляй, весенний ветер, растопит снега. Вокруг Леса Трех Ветров раскинулись луга – в большинстве своем брошенные покосы и пастбища, где в изобилии водились служившие пропитанием куропаткам и прочим птицам насекомые. К тому же здесь сохранились живые изгороди, в которых находили приют птицы, звери, лягушки и змеи. Вытоптанные пастбища, неогороженные поля, где не увидишь ни одного кустика, придвигались все ближе, но пока еще не успели завладеть всеми окрестностями старого леса.
Этот вековой лес, где вперемешку росли тисы, кедры, дубы, буки, вовсе не походил на сосновые рощи, насаженные человеком. В таких рощах царит мертвая тишина, толстый слой иголок душит землю, а птицы и звери не могут найти пищи и не приживаются здесь. Ничто не нарушает безмолвия, мрачного безмолвия. Глухие, неприветливые тени бродят средь сосен и елей, выстроившихся унылыми ровными рядами, – они стоят так близко друг к другу, что между стволами не протиснуться даже кролику. А в Лесу Трех Ветров деревья росли как придется, живой беспорядок радовал глаз, а тени, что они бросали на землю, были легкими и ажурными.
Конечно, О-ха и другие обитатели древнего холма полагали, что иначе и быть не может, хотя звери-странники уже приносили тревожные вести о том, что мир за пределами леса меняется на глазах: уродливые двуногие существа, чьи тела лишены меха или перьев, но обернуты в странные болтающиеся шкуры, существа, которые без нужды скалят зубы, разражаясь неприятными лающими звуками, переделывают землю по своему усмотрению.
– На наш век леса хватит, – твердили друг другу животные. – Ничего ему не сделается, нашему лесу, и полям тоже.
– Ясно, ясно, – свистел на ветру лесной голубь.
– Все будет по-прежнему, – соглашались с ним Дрозды.
Землеройки, кузнечики и жуки-короеды, лисы и белки, грачи, живущие стаями, и вороны, предпочитающие одиночество, утки, устроившие гнездо в старой кроличьей норе у канавы, и сороки, поднимающие в полях галдеж, гадюки и ужи, муравьи, зимующие в насквозь прогнивших стволах, пищухи и козодои, робкие зайцы и основательные барсуки, беззаботные малиновки, что одиннадцать месяцев в году распевают свои песни и лишь в августе умолкают, стаи лысух у реки – все они были согласны в одном: на их век леса хватит.
Итак, ни О-ха, ни ее соседи по Лесу Трех Ветров не брали в голову предупреждения зверей-странников. У всех и без того хватало забот: надо было принюхиваться к ветру, приносящему разнообразные запахи и звуки, приспосабливаться к перемене погоды и всячески избегать встреч с человеком. Жизнь лесной мыши, окруженной хищниками, и так проходила в вечных тревогах, – стоило ли ей беспокоиться о грядущих катастрофах, которые, возможно, никогда не наступят. У ласточек и стрижей тоже не было времени для тревожных раздумий – они без устали носились над стоячими лужами и ловили мошек. Куропатки, когда их одолевали неприятные мысли, зарывались головами в сухие листья, уверенные, что надежно спрятались от всего мира. Но вскоре они забывали о своих страхах и вновь отправлялись на поиски пищи.
Одним словом, жизнь била ключом и незачем было загружать ее пустыми опасениями, которые все равно ничего не могли изменить.
Так думала О-ха, занимаясь своими делами, среди которых было два особенно важных – добыть достаточно еды для себя и для будущих детенышей и не попасться на глаза охотникам.
Однажды ночью она проснулась и выбралась наружу, оставив в норе спящего А-хо. Лисице до того хотелось спать, что она даже не выполнила ритуалов, сопутствующих выходу из жилища, хотя обычно не пренебрегала ими.
В небе светила охотничья луна, наполняя лес изменчивыми тенями. Они играли и приплясывали на земле и ветвях, словно живые.
О-ха направилась к лугам; странное ощущение не оставляло ее. Казалось, не она, а какая-то другая, незнакомая лисица крадется по лесистому склону, залитому бледным светом луны. В траве шуршало и стрекотало множество живых существ, поглощенных своими ночными заботами. Внезапно все стихло. В воздухе повеяло опасностью.
Грозный рев охотничьего горна разнесся над полями.
Поняв скорее сердцем, чем рассудком, что означает этот звук, О-ха бросилась наутек через заросли терновника. Она мчалась из всех сил, но лапы ее путались в ажурной сети теней, точно в силках. О, если бы только скрылась луна, эта предательская охотничья луна. Люди совсем близко, и с ними собаки, которые могут учуять лисицу издалека, и лошади, которым ничего не стоит ее догнать.
Лай человечьих голосов становился все громче, до О-ха доносились удары лошадиных копыт по дерну и собачьи перебранки. Псы огрызались и поскуливали, побуждая друг друга к погоне. А тени тянулись к лисице, словно колючие ветви кустов; они вцеплялись ей в шубу, не давали бежать. Наверное, эти тени-ловушки заодно с людьми и собаками.
И все же лисица вырвалась и побежала; она бежала долго, хотя сердце ее едва не выскакивало из груди. На вершине холма, залитого неумолимым светом охотничьей луны, собаки настигли ее. Лисица жалобно завизжала, умоляя о пощаде, но собачьи челюсти уже впились в судорожно извивающееся тело, острые зубы ломали кости и разрывали связки. Невыразимая боль пронзила ее, а убийцы рвали и рвали живую плоть, и кровь заливала их свирепо оскаленные морды.
Кровавый огонь полыхал в глазах, упоенно ломающих зубами кости лисицы и раздирающих ее шкуру. Но вдруг собачьи морды превратились в человеческие, белые, лишенные шерсти, – рты их были искривлены, а из глоток вырывался отвратительный раскатистый лай, который способны издавать только люди:
– Ха-ха-ха-ха-ха!
Воздух сотрясался от хохота, неумолимого, неумолчного, злорадного. Собаки с человечьими головами, в разноцветных человечьих шкурах, пьяные от крови живого существа, которое они разрывают на куски. Человечьи морды и собачьи тела, уродливо напряженные, дрожащие от возбуждения, с наслаждением взирающие на смерть и страдания. Лисица испустила горестный стон, умоляя сохранить ее жизнь и жизнь нерожденных детенышей. Но никто не слышал ее. Радость убийства оглушила полулюдей-полусобак, которые ее окружали.
Вдруг душа О-ха покинула истерзанное тело – теперь она наблюдала за расправой со стороны. Тут она поняла, что в центре обезумевшей толпы полусобак-полулюдей вовсе не она, а А-хо, ее муж. Она вновь жалобно завизжала, надеясь, что они остановятся и не сделают того, что задумали. Она видела, как тело лиса корчится в предсмертной муке, а глаза, устремленные на нее, молят о помощи. Но она была бессильна – ей оставалось лишь смотреть, как над ним глумятся.
Когда все было кончено, один из всадников с человечьим телом и собачьей головой схватил лиса и откусил его хвост, проведя кровоточащим концом по своей оскаленной морде.
– Ха-ха-ха, – разнеслось над лесом.
Изуродованная, разодранная лисья шкура болталась в человеческой руке, как тряпка. Голова моталась туда-сюда, и вдруг О-ха разглядела, что это не А-хо и не она сама, – то была другая лиса, неизвестная, незнакомая. Да, незнакомая, но не чужая, ибо это была лиса, и, когда О-ха смотрела на нее, ей казалось – все лисы на свете безжизненно качаются в руке убийцы. И она сама, и А-хо, и ее будущие детеныши. И мать ее, и отец, и все ее племя.
Внезапно О-ха проснулась. Она лежала в собственной норе.
– Что с тобой? – обеспокоенно спрашивал А-хо. – Приснилось что-нибудь страшное?
Лисица поняла, что она во сне металась, скулила, стонала и, должно быть, разбудила А-хо.
Она теснее прижалась к нему.
– Да, я видела сон. Очень страшный сон.
Так ей впервые явился извечный кошмар всех лис – толпа преследователей, неотвратимо настигающая жертву на открытой взору равнине, кровавая расправа, которая никогда не кончается...
