Текст книги "Пятница, когда раввин заспался"

Автор книги: Гарри Кемельман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

23

В воскресенье лил дождь. Он начался ранним утром, поэтому в коридорах воскресной школы стоял терпкий дух мокрых плащей и калош. Стоя в дверях, мистер Вассерман и Эйб Кассон мрачно обозревали автостоянку и наблюдали, как тяжелые капли разбиваются о лоснящийся асфальт.

– Уже четверть одиннадцатого, Яков, – сказал Кассон. – Похоже, сегодня собрания не будет.

– Да. Чуть заморосит, и они уже боятся нос высунуть на улицу.

К ним подошел Эл Бекер.

– Приехали Эйб Райх и мистер Гольдфарб, – сообщил он. – Но вряд ли сегодня соберется много народу.

– Подождем ещё пятнадцать минут, – решил Вассерман.

– Если они не объявились до сих пор, то уже не придут, – сердито сказал Кассон.

– Может, обзвоним их? – предложил Вассерман.

– Если они боятся дождика, то, звони – не звони, толку все равно не будет, – ответил Бекер.

Кассон презрительно фыркнул.

– Думаешь, всему виной дождь?

– А что еще?

– По-моему, ребята наводят тень на плетень. Разве непонятно, что они не хотят впутываться в это дело?

– В какое дело? – сердито спросил Бекер. – О чем ты говоришь?

– Я говорю о девушке, которую убили, о возможной связи между ней и раввином. Или ты забыл, что сегодня мы должны были голосовать за продление контракта с раввином? По-моему, кое-кто из наших призадумался о возможных последствиях. Допустим, они проголосуют за раввина, а потом вдруг выяснится, что он виновен. Что скажут их друзья? Особенно иноверцы? Как это отразится на их делах? Теперь уразумел?

– Об этом я и не подумал, – медленно проговорил Бекер.

– Возможно, тебе просто никогда не приходило в голову, что раввин может оказаться убийцей, – сказал Кассон и с любопытством посмотрел на Бекера. – Ответь мне, Эл, тебе кто-нибудь звонил?

Бекер вылупил глаза, а Вассерман залился краской.

– Ага, я вижу, кто-то звонил тебе, Яков, – продолжал Кассон.

– Что ещё за звонки? – спросил Бекер.

– Объясни ему, Яков.

Вассерман передернул плечами.

– Ой, да кому это интересно? Ну, звонят всякие дураки да сумасшедшие или мракобесы. Не слушать же их. Я просто бросаю трубку.

– Значит, звонили и тебе? – сердито спросил Бекер Кассона.

– Да. Полагаю, Якову звонили, потому что он – президент храма, а мне – потому что я занимаюсь политикой и, стало быть, известная личность.

– И как ты отреагировал?

Кассон пожал плечами.

– Так же, как и Яков. Что тут поделаешь? Когда найдут убийцу, это прекратится.

– Нет, надо действовать. По крайней мере, сообщить в полицию или в горсовет.

– А что они могут? Вот если бы я узнал кого-то из звонивших по голосу.

– Ладно, ладно.

– Ты что, никогда с этим не сталкивался? Вероятно, Яков тоже. Но для меня тут нет ничего нового. Как только начинается политическая кампания, начинаются и такие звонки. На белом свете полно сумасшедших – озлобленных, разочарованных, встревоженных людей обоего пола. По отдельности каждый из них безобиден, но все вместе – неприятное сборище. Они пишут злобные непристойные письма в газеты или героям радионовостей. А если по радио говорят о ком-нибудь из местных, начинают названивать ему.

Вассерман взглянул на часы.

– Что ж, господа, боюсь, сегодня собрания не будет.

– Можно подумать, у нас впервые не набирается кворума, – ответил Бекер.

– А что я скажу раввину? Чтобы ждал ещё неделю? Кто может поручиться, что на следующей неделе у нас будет кворум? – Вассерман насмешливо взглянул на Бекера, и тот зарделся, а мгновение спустя впал в раздражение.

– Вот что, нет кворума сейчас, будет на следующей неделе или через неделю. Ты знаешь, как кто голосует. Или раввину нужно, чтобы все было на бумаге?

– Остается маленькая сложность: голоса против, которыми ты заручился, – напомнил ему Вассерман.

– Можешь больше о них не беспокоиться, – с досадой ответил Бекер. – Я уже сообщил своим друзьям, что буду ратовать за продление контракта.

Вечером Хью Лэниган заглянул в гости к раввину.

– Решил вот поздравить вас с победой, – сообщил он. – Если верить моим источникам, ваши противники повержены.

Раввин усмехнулся.

– Кажется, это вас не очень радует, – заметил Лэниган.

– У меня такое чувство, словно я проник в дом через заднюю дверь.

– Ах, вот оно что. Думаете, вас переназначили, или переизбрали, благодаря тому, что вы сделали для Бронштейна? Ну, так позвольте прочесть вам назидание, рабби. Вы, евреи, недоверчивы, всем недовольны и слишком привержены логике.

– А мне-то казалось, что мы живем чувствами, – ответил раввин.

– Это верно, но, лишь когда речь идет о чувственной сфере. У вас, евреев, напрочь отсутствует политическое чутье, а у нас, ирландцев, оно отточено до совершенства. Ведя борьбу за какую-нибудь должность, вы непременно вступаете в споры, а проиграв, утешаете себя тем, что ваши доводы были разумны и логичны. Должно быть, именно еврей сказал ту знаменитую фразу: "Лучше я буду прав, чем стану президентом". Ирландец в этом отношении похитрее. Он знает, что бессилен, пока его не изберут. А второй великий принцип гласит: кандидат побеждает на выборах не потому, что он – лучший из лучших, а благодаря своей прическе, или шляпе, или выговору. Президента США – и того выбирают по такому принципу. Да разве только его? Точно так же мужчины выбирают себе жен. Везде, где возникают некие политические интересы, действуют политические принципы. А посему не ломайте себе голову над вопросом, как и почему вас избрали. Радуйтесь, что избрали вообще.

– Мистер Лэниган прав, Дэвид, – подала голос Мириам. – Ты же знаешь, что, если бы твой контракт не продлили, ты получил бы другое место, такое же или даже лучше. Но тебе нравится в Барнардз-Кроссинг. Кроме того, мистер Вассерман убежден, что тебе повысят жалование, а деньги нам пригодятся.

– Мы уже говорили об этом, дорогая, – поспешно сказал раввин.

Мириам скорчила забавную рожицу.

– Опять книжек накупишь?

Ее муж покачал головой.

– На этот раз – нет. Когда с этой историей будет покончено, я намерен потратить лишние деньги на новую машину. Мысль о том, что несчастная девушка… Каждый раз, садясь в машину, я едва сдерживаю дрожь. Выдумываю разные предлоги, чтобы почаще ходить пешком.

– Это можно понять, – сказал Лэниган. – Но, когда мы найдем убийцу, ваши чувства могут измениться.

– Да? А как идет дело?

– Сведения непрерывно пополняются. Мы работаем круглые сутки. Сейчас у нас есть несколько многообещающих версий.

– Иными словами, вы в тупике, – рассудил раввин.

В ответ Лэниган лишь пожал плечами и криво ухмыльнулся.

– Если хотите, вот вам мой совет, – сказала Мириам. – Забудьте об этом деле и выпейте чашку чая.

– Хороший совет, – признал Лэниган.

За чаем разговор шел о городе, политике и погоде. Непринужденная беседа людей, не отягощенных никакими заботами. Наконец Лэниган с видимой неохотой поднялся на ноги.

– Приятно было поболтать, рабби, миссис Смолл. Но мне пора.

Когда он выходил, зазвонил телефон, и Мириам бегом бросилась отвечать. Сказав «алло», она плотнее прижала трубку к уху, немного послушала и добавила:

– Сожалею, но вы ошиблись номером.

– Последние два дня нам довольно часто звонят по ошибке, – заметил раввин.

Взявшись за дверную ручку, Лэниган посмотрел сначала на раввина, потом на его раскрасневшуюся супругу. Что это, неловкость? Раздражение? Злость? В ответ на его вопросительный взгляд Мириам, вроде бы, едва заметно качнула головой. Начальник полиции вышел из дома, улыбнувшись и помахав на прощание рукой.

В круглом зале «Кубрика» каждый вечер собиралась почти одна и та же компания. Иногда – шесть человек, чаще – трое или четверо. Они величали себя рыцарями круглого стола и любили побузить. Хотя Альф Кэнтвелл, хозяин пивнушки, был строг и гордился порядком в своем заведении, он относился к бузотерам терпимо, потому что они были завсегдатаями, а если и ссорились, то между собой и других не задирали. Однажды или дважды Альфу пришлось запретить буфетчику обслуживать эту компанию и просить дебоширов покинуть зал, но на другой день они являлись снова, безо всяких обид и с легким раскаянием. «Мы, кажись, вчера малость перебрали, Альф. Ты уж извини, мы больше не будем».

В половине десятого в понедельник, когда в зал вошел Стенли, за столом сидели четверо. Баз Эпплбери, долговязый тощий детина с длиннющим носом, приветственно взмахнул рукой. Баз работал маляром и красильщиком, имел собственное дело, и Стенли иногда подхалтуривал у него.

– Привет, Стен, – сказал Баз. – Иди сюда и выпей.

– Э… – нерешительно протянул Стенли. Все эти люди стояли на общественной лестнице ступенью выше, чем он. Кроме Эпплбери, за столом были Гарри Кливз, владелец телеателье, Дон Уинтерс, хозяин бакалейной лавки, и Малькольм Ларч, страховой агент и торговец недвижимостью. В общем, дельцы. А Стенли был простым работягой.

– Иди, Стен, садись! – воскликнул Ларч и подвинулся на круглой скамье, освобождая место. – Чего желаешь?

Все четверо пили виски, но Стенли предпочитал эль и, к тому же, не хотел злоупотреблять их щедростью. Поэтому он ответил:

– Я бы выпил эля.

– Молодчина, Стен. Оставайся трезвым. Возможно, тебе придется развозить нас по домам.

– Это я завсегда, – отозвался Стенли.

Гарри Кливз, белокурый исполин с круглой детской физиономией, угрюмо смотрел в свой стакан и не обращал на Стенли никакого внимания, но потом поднял голову и с очень серьезным видом спросил его:

– Ты все ещё работаешь в этой еврейской церкви?

– В храме? Да, работаю.

– Ты там уже долго, – заметил Эпплбери.

– Два… нет, три года, – ответил Стенли.

– А ты носишь эту миленькую шапочку? Ну, какие нахлобучивают евреи, когда молятся?

– Конечно, если у них служба, а я в это время на работе.

Эпплбери повернулся к остальным.

– Слыхали? Когда они молятся, а он на работе.

– А она не превращает тебя в еврея? – спросил Уинтерс.

Стенли быстро оглядел собутыльников. Решив, что они шутят, он рассмеялся и сказал:

– Да ты что, Дон? Как это шапка может сделать человека евреем?

– Никак не может, Дон, – подхватил Эпплбери, нацелив на приятеля длинный нос и устремив на него укоризненный взгляд. – Все знают: чтобы стать евреем, надо кое-что отрезать. Тебе отрезали, Стен?

Стенли по-прежнему был уверен, что его разыгрывают, а посему угодливо рассмеялся.

– Класс! – воскликнул он, давая понять, что оценил остроумие собеседников.

– Берегись, Стен, – продолжал Уинтерс. – От евреев можно набраться ума, а тогда, чего доброго, ещё и работу бросишь.

– Нет, они не такие умники, – возразил Эпплбери. – Я тут работал у одного еврея в Гроув-Пойнт. Он попросил сказать, сколько стоит работа, и я сказал, да только накинул тридцать процентов на тот случай, если они начнут торговаться. А этот еврей и говорит: что ж, давай, работай, только уж постарайся. Да тут ещё его жена подоспела. Подавай ей такие-то и такие-то цвета, и чтобы одна стена была чуть темнее другой. А не могли бы вы подогнать доски поровнее, мистер Эпплбери? Короче, я думаю, что не очень заломил. Славная женщина, маленькая такая, – добавил он, вспоминая. – В черных брючках в обтяжку, кажется, их называют тореадорскими. И так виляла задом, что я забывал о работе всякий раз, когда она шастала мимо.

– А я слышал, что Хью Лэниган намылился в евреи, – подал голос Гарри Кливз. Остальные захохотали, но Гарри, похоже, не заметил этого. Он резко повернулся к Стенли. – Что скажешь, Стен? Не готовятся ли они привести Лэнигана к присяге?

– Нет.

– Эй, Гарри, я тоже об этом слыхал, – заявил Малькольм Ларч. – Дело не в том, что Хью хочет в евреи, а в девице, которую убили. Похоже, Хью с ихним раввином вместе судят и рядят, как отмазать раввина и спрятать концы в воду.

– Это как же? – спросил Кливз. – Если раввин и впрямь убийца, каким образом Хью сможет покрыть его?

– Ну, говорят, что он хотел пришить это дело другому еврею, Бронштейну, потому что Бронштейн не ходит в храм. Но потом оказалось, что Бронштейн водит дружбу с одним из ихних деловых, и его пришлось отпустить. Знающие люди сказали, что теперь легавые будут искать козла отпущения на стороне. Хью тебя ещё не достает, Стен? – с невинным видом спросил Ларч.

Теперь Стенли точно знал, что над ним подтрунивают, но ему все равно было не по себе. Выдавив улыбку, он ответил:

– Нет, Хью меня и в мыслях не держит.

– Чего я никак не уразумею, – задумчиво молвил Кливз, – так это зачем раввину было мочить деваху.

– Я в это не верю, но говорят, что их вера предписывает убивать, – объяснил Уинтерс.

– По-моему, это ерунда, – ответил Ларч. – Во всяком случае, в наших краях такого не бывает. Может, в Европе или каком большом городе вроде Нью-Йорка, где у евреев есть власть, и можно творить такое безнаказанно. Но только не здесь.

– Зачем тогда он связался с такой сопливой девчонкой? – осведомился Уинтерс.

– Она была на сносях, верно? – Кливз резко повернулся к Стенли. – Может, за этим она ему и понадобилась, а, Стен?

– Да вы спятили, парни, – ответил Стенли.

Все заржали, но смотритель храма не почувствовал облегчения. Ему по-прежнему было не по себе.

– Эй, Гарри, ты, кажется, хотел кое-кому позвонить, – напомнил Кливзу Ларч.

Кливз взглянул на часы.

– Поздновато уже.

– Чем позже, тем лучше, Гарри, – Ларч подмигнул собутыльникам. – Верно, Стен?

– Надо полагать.

Засим последовал новый взрыв смеха. Стенли сидел с приклеенной к лицу улыбкой и размышлял, как бы ему смыться из пивнушки. Все примолкли и принялись наблюдать, как Гарри набирает номер и бубнит в трубку. Спустя несколько минут он вышел из телефонной будки и сложил большой и указательный пальцы колечком, давая понять, что все в порядке.

Стенли встал, чтобы пропустить Кливза на его место, и в этот миг понял, что ему предоставляется возможность откланяться.

– Ну, мне пора, – сказал он.

– Да брось, Стен, опрокинь ещё кружечку.

– Время-то детское, Стен.

– Весь вечер впереди.

Эпплбери схватил Стенли за локоть, но тот стряхнул его руку и направился к двери.

24

Карл Макомбер, председатель городского совета Барнардз-Кроссинг, был прирожденным паникером. Этот высокий, тощий и седовласый муж сорок лет варился в котле городской политики и два десятилетия входил в совет. Получал он двести пятьдесят долларов в год, на полсотни больше, чем рядовые члены, но, разумеется, это вознаграждение было совершенно несообразно его труду и затратам сил на исполнение председательских обязанностей, которые заключались в присутствии на заседаниях совета. Три часа еженедельно, если не больше, да ещё многие десятки часов, посвящаемых налаживанию городского хозяйства. И сумасшедшие избирательные кампании раз в два года. Если, конечно, он хотел быть переизбранным.

Разумеется, пристрастие Карла к политике наносило урон его предпринимательской деятельности (он владел маленькой галантерейной лавочкой). Всякий раз, когда приближались выборы, Макомбер подолгу спорил с женой, убеждая её, что должен вновь выдвинуть свою кандидатуру. По его словам, эти дебаты были самой трудной схваткой во всей предвыборной борьбе.

– Но, Марта, я просто обязан войти в совет. Ведь будет решаться вопрос об имении Доллопа. Только я знаю об этом деле все, больше никто. Если бы Джонни Райт выдвинул свою кандидатуру, я не стал бы лезть в политику, но он уезжает зимовать во Флориду. Он вел переговоры с наследниками в пятьдесят втором году, он и я. И, если я сейчас умою руки, даже подумать страшно, во что это обойдется нашему городу.

А до имения была новая школа. А до школы – новое здание санэпидемстанции, а ещё раньше – вопрос об оплате труда городских служащих. Или что-нибудь другое. Иногда Карл сам себе удивлялся. Дух несгибаемого янки не давал ему признаться в таком сентиментальном чувстве, как любовь к родному городку, поэтому Карл убеждал себя, что ему просто нравится быть в центре событий, знать, что происходит вокруг. И что держать руку на пульсе – его долг, коль скоро он справляется с работой лучше, чем любой другой кандидат.

Управление городом не сводится к решению текущих вопросов. Если затруднение возникло, значит, устранять его уже поздно. Надо предвидеть и уметь упреждать любые сложности. Сейчас на повестке дня раввин Смолл и это "храмовое убийство", как его окрестили газетчики. Но Карлу не хотелось обсуждать это дело на очередном заседании совета, тем паче что для решения хватило бы и простого большинства в один голос.

Он позвонил Хиберу Ньюту и Джорджу Коллинзу, старшим членам совета, имевшим почти такой же большой стаж, как и сам Карл, и пригласил их к себе. И вот они сидят в гостиной Карла, потягивают чай со льдом и жуют домашнее печенье, принесенное Мартой Макомбер.

Немного порассуждав о погоде, делах и политике в масштабах страны, Карл Макомбер решил, что пора завести речь о главном.

– Я позвал вас, чтобы поговорить об этом храме в Чилтоне, – начал он. – Я обеспокоен. Позавчера я провел вечер в «Кубрике», послушал, что там говорят, и мне это не понравилось. Я сидел в кабинке, и меня не видели, но в зале были завсегдатаи, тянули пиво и слушали главным образом собственные речи. А содержание речей сводилось к тому, что раввин – убийца, но полиция ничего не делает, поскольку получила мзду от евреев. Что Хью Лэниган и раввин – закадычные приятели и ходят друг к другу в гости.

– Наверное, больше всех вещал Баз Эпплбери? – предположил Джордж Коллинз, общительный и улыбчивый человек. – Третьего дня он приходил ко мне составлять смету малярных работ и тоже распинался насчет раввина. Разумеется, я поднял его на смех и обозвал дурнем.

– Да, это был Эпплбери, – подтвердил Макомбер. – Но там сидели ещё трое или четверо, и, похоже, между ними царило полное согласие.

– И что тебя тревожит, Карл? – спросил Хибер Ньют, суетливый раздражительный человечек, всегда готовый вспылить по любому поводу. Кожа на его лысом черепе казалась туго натянутой, на темени билась толстая вена. – Черт возьми, не стоит обращать внимание на таких типов.

Похоже, Хибер злился, потому что его пригласили на обсуждение столь маловажного вопроса.

– Ты неправ, Хибер. Дело не в чокнутом Эпплбери, а в том, что остальные, похоже, считали его доводы вполне разумными. Пересуды множатся, и это чревато опасностью.

– Едва ли ты можешь что-то с этим поделать, Карл, – рассудил Коллинз. – Разве что последовать моему примеру и тоже обозвать Эпплбери дурнем.

– Похоже, пользы от твоего эпитета было немного, – кисло заметил Ньют. – Но тебя тревожит что-то еще, Карл. Не такой ты человек, чтобы Эпплбери и иже с ним могли довести тебя до ручки. Говори, в чем дело.

– Да, болтает не только Эпплбери. Покупатели в моей лавке тоже судачат, и мне это не нравится. Когда замели Бронштейна, разговоры малость поутихли, но после того, как его выпустили, возобновились и сделались ещё громче, чем были вначале. В общем и целом смысл их сводится к тому, что, если убийца не Бронштейн, значит, девицу уделал раввин, но его не трогают, потому что он водит дружбу с Хью Лэниганом.

– Хью – легавый до мозга костей, – заявил Ньют. – Он бы и родного сына арестовал, будь тот виновен.

– Разве не раввин добился освобождения Бронштейна? – спросил Коллинз.

– Да, он, только люди об этом не знают.

– Все утрясется, как только поймают настоящего убийцу, – сказал Коллинз.

– Откуда ты знаешь, что им окажется не раввин? – сердито спросил Ньют.

– Если уж на то пошло, они могут и вовсе не найти душегуба, – вставил Макомбер. – Мало ли нераскрытых убийств? А мы тем временем терпим ущерб.

– Какой ущерб? – спросил Коллинз.

– Может вспыхнуть вражда. Евреи – народ чувствительный и заводной, а речь идет об их раввине.

– Что ж, это плохо, но я не вижу причин гладить их по шерстке только потому, что они чувствительные, – заявил Ньют.

– В Барнардз-Кроссинг три с лишним сотни еврейских семей, – сказал Макомбер. – Поскольку большинство их проживает в Чилтоне, рыночная стоимость домов в том районе возросла в среднем до двадцати тысяч в сегодняшних ценах. Горсовет оценивает эту недвижимость в половину её рыночной стоимости. Десять тысяч за дом. Помножить на триста, получится три миллиона долларов. А налог с трех миллионов – это вам не фунт изюма.

– Ну и что? Уедут евреи, приедут христиане, – рассудил Ньют. – По мне так все едино.

– Ты ведь недолюбливаешь евреев, верно, Хибер? – спросил Макомбер.

– Не сказал бы, что в восторге от них.

– А как насчет католиков и цветных?

– Этих я тоже не особо жалую.

– А янки? – с усмешкой ввернул Коллинз.

– Та же история, – ответил за Ньюта Макомбер и тоже ухмыльнулся. – А все потому, что он и сам янки. Мы, янки, никого не любим, даже друг дружку. Но выказываем терпимость ко всякому роду-племени.

Тут уж и сам Ньют не выдержал и рассмеялся.

– То-то и оно, – продолжал Макомбер. – Вот почему я пригласил вас сегодня. Я тут размышлял о Барнардз-Кроссинг, о том, как он изменился за последние пятнадцать-двадцать лет. Наши школы не хуже любых других школ в штате. У нас есть библиотека, которая лучше многих библиотек в маленьких городках. Мы построили новую больницу, проложили мили и мили канализационных труб, вымостили улицы. За эти пятнадцать лет город не только разросся, но и стал лучше. И все это – заслуга жителей Чилтона, сиречь евреев и христиан. Не впадайте в самообман. Чилтонские христиане не чета нам, обитателям Старого Города. Они похожи на своих еврейских соседей куда больше, чем на нас. Это молодые служащие, ученые, инженеры. Короче, профессионалы. У всех есть дипломы. У всех образованные жены, а дети наверняка поступят в колледжи. А знаете, почему они здесь поселились?

– Потому, – сердито ответил Ньют, – что отсюда полчаса езды до Бостона, а летом можно купаться в океане.

– На побережье есть и другие городки, но ни один из них не переживает такого расцвета, как наш. И у нас – самые низкие налоги, – невозмутимо продолжал Макомбер. – Нет, думаю, дело в другом. Возможно, в духе Жана-Пьера Бернара, этого старого нечестивца, который был первым здешним поселенцем. В его наследии. Когда в Сейлеме началась охота на ведьм, многие женщины бежали сюда, и наши горожане укрыли их. Здесь у нас никогда не было охоты на ведьм, и я не хочу, чтобы она началась теперь.

– Что-то случилось, – сказал Коллинз. – Что-то определенное. И это тревожит тебя. Дело не в воплях База Эпплбери и не в пересудах твоих покупателей. Ты никогда не обращал внимания на досужую болтовню. Что же произошло, Карл?

Макомбер кивнул.

– Ладно. Телефонные звонки. Поздно ночью звонят всякие чокнутые. Эл Бекер, владелец автосалона, приходил ко мне узнать, не хотим ли мы заказать новую полицейскую машину. Так он сказал, но в ходе беседы сообщил мне, что президенту храма Вассерману и известному вам Эйбу Кассону звонят какие-то люди. Я спрашивал Хью, но он ничего об этом не слышал. Впрочем, он не удивился бы, узнав, что звонят и раввину.

– Тут мы ничего не можем поделать, Карл, – сказал Ньют.

– Не знаю, не знаю. Если мы, члены совета, дадим нашим горожанам понять, что никоим образом не одобряем таких поступков, это может сослужить добрую службу. А поскольку весь сыр-бор из-за раввина, хотя, по-моему, Эпплбери просто прицепился к нему в надежде набить себе цену, то я подумал: а не воспользоваться ли нам тем дурацким постановлением, которое пару лет назад приняла торговая палата? В нем говорится, что в первый день регаты священник должен благословлять все парусники. Отличный способ показать, что мы осуждаем эту травлю. Три года назад лодки благословлял монсеньор О' Брайен, в позапрошлом году – доктор Скиннер…

– В прошлом – пастор Мюллер, – подхватил Коллинз.

– Верно. Два протестанта и один католик. Давайте объявим, что в этом году лодки будет напутствовать раввин Смолл. Как вам такая идея?

– Черт возьми, Карл, так не годится. У евреев даже яхт-клуба нет. В клубе «Аргонавты» большинство составляют католики, вот почему они пригласили монсеньора О' Брайена. В «Северном» и «Атлантическом» ни одного католика, а евреев и того меньше. Они не согласятся. Там и монсеньора-то не хотели принимать.

– Городские власти оказывают яхт-клубам большую помощь, – ответил Макомбер. – И, если их члены узнают, что горсовет единодушно поддержал раввина, им придется согласиться.

– Проклятье! – воскликнул Ньют. – Но ведь просить раввина благословить их лодки – это все равно что звать его крестить детей христиан. Так не годится.

– Почему это не годится? Кто благословлял яхты до принятия постановления торговой палаты?

– Никто.

– Вот именно. Значит, яхтам это благословение без надобности. Я что-то не заметил, чтобы после принятия постановления они стали быстрее приходить к финишу. На худой конец люди скажут, что благословение раввина оказалось бесполезным. Лично я считаю, что так оно и будет. Раввин, пастор, монсеньор – не все ли равно? Но едва ли кто-нибудь заявит, что напутствие раввина снизило ходкость этих посудин.

– Ну, ладно, ладно, – сдался Ньют. – Что, по-твоему, мы должны сделать?

– Ничего, Хибер, ровным счетом ничего. Я отправлюсь к раввину и передам наше приглашение, а вы просто поддержите меня, если остальные члены совета начнут брыкаться.

Джо Серафино стоял в дверях и обозревал обеденный зал своего заведения.

– Дела идут, Ленни, – сказал, наконец, он.

– Да, народу битком, – подтвердил метрдотель и, не разжимая губ, добавил: – Смотри, третий столик от окна. Там легавый.

– Откуда ты знаешь?

– Я их нюхом чую. К тому же, он мне знаком. Сыщик из полиции штата.

– Он тебя расспрашивал?

Леонард передернул плечами.

– Они тут давно трутся, с тех пор, как убили девушку. Но прежде ни один не садился за столик и не заказывал выпивку.

– А что это за женщина с ним?

– Должно быть, жена.

– Может, он зашел малость расслабиться, – предположил Джо и вдруг застыл. – А ребенок что тут делает? Я о Стелле.

– А… Не успел тебе доложить. Она хотела видеть тебя, и я обещал сообщить ей, когда ты придешь.

– Чего ей надо?

– Наверное, поговорить о постоянной работе. Могу её отшить, если хочешь. Скажу, что ты сегодня занят и позвонишь ей сам.

– Валяй, отшивай. Хотя нет, стой! Пожалуй, я поговорю с ней.

Он принялся обходить столики, иногда останавливаясь и приветствуя завсегдатаев. Не глядя на девушку, Джо неспешно приблизился к ней и спросил:

– В чем дело, малютка? Если ты пришла спросить о работе, то не должна садиться за столик.

– Мне мистер Леонард велел. Сказал, это лучше, чем ждать в предбаннике.

– Ладно, чего тебе?

– Надо бы поговорить с глазу на глаз.

Джо показалось, будто бы он уловил в её голосе угрожающую нотку.

– Хорошо. Где твое пальто?

– В гардеробе.

– Иди бери его. Ты знаешь, где стоит моя машина?

– Там же, где и всегда?

– Ага. Ступай и жди меня, я выйду следом.

Он продолжал бродить от столика к столику, пока не добрался до двери кухни. Шмыгнув туда, Джо выскользнул на автостоянку и торопливо подошел к своей машине.

– Ну, что у тебя на уме? – спросил он, садясь за руль. – Говори, а то у меня мало времени.

– Нынче утром ко мне приходили полицейские, – сообщила Стелла.

– Что ты им сказала? – чересчур поспешно спросил Джо, но тотчас спохватился и почти непринужденно осведомился: – Чего они хотели?

– Не знаю. Меня не было дома. Они говорили с моей хозяйкой. Оставили ей чью-то фамилию и номер телефона, чтобы я позвонила, но я попросила хозяйку, если они позвонят снова, сказать, что меня не было весь день. Хотела сперва поговорить с вами. Мне страшно.

– С чего это? Ты даже не знаешь, зачем они тебя искали.

Стелла кивнула.

– Не знаю, но догадываюсь. Они спрашивали хозяйку, во сколько я вернулась домой той ночью, понятно?

Джо нарочито равнодушно передернул плечами.

– Той ночью ты работала здесь, и полиция обязана расспросить тебя, как и всех остальных. Таков порядок. Если они придут опять, скажи им правду. Было поздно, ты боялась возвращаться домой одна. Вышла на работу в первый раз, поэтому я тебя подвез и высадил где-то в четверть второго.

– Нет, мистер Серафино, это было раньше.

– Да? В час?

– Вернувшись домой, я посмотрела на часы. Было только полпервого.

Джо немного струхнул и рассердился.

– Норовишь меня раскрутить, сестренка? Хочешь впутать в дело об убийстве?

– Ничего я не хочу, мистер Серафино, – упрямо буркнула Стелла. – Я знаю, что вы высадили меня в половине первого, даже чуть раньше. Врать я не мастерица. Вот я и подумала: как было бы здорово, если бы я могла переехать в Нью-Йорк, к своей замужней сестре, и поступить на работу в какое-нибудь заведение. Если, как вы говорите, это просто проверка, то меня, наверное, не станут искать.

– Возможно, ты права.

– Но мне понадобится кое-какая мелочь на текущие расходы, мистер Серафино. На билет. И потом, даже если я буду жить у сестры – а мне кажется, что лучше поселиться отдельно, но все равно на первых порах… Словом, мне так и так придется платить за стол и кров.

– К чему ты клонишь?

– Конечно, если я быстро найду работу, много денег не понадобится. Скажем, пять сотен долларов на всякий пожарный случай.

– Значит, тряхнуть меня решила? – проговорил Джо, склонившись к девушке. – Послушай, ты же знаешь, что я не имею никакого отношения к убийству.

– Ох, мистер Серафино, я уж и не знаю, что думать.

– Еще как знаешь! – рявкнул Джо и умолк в ожидании ответа. Но Стелла молчала, и он решил сменить тон. – Слушай, зря ты затеяла этот переезд в Нью-Йорк. Если ты исчезнешь, легавые мигом заподозрят подвох и разыщут тебя, уж это как пить дать. Пять сотен долларов? Даже и не мечтай, нет у меня таких денег. – Он достал бумажник и вытащил пять десятидолларовых бумажек. – Если надо помочь, я всегда пожалуйста. Буду время от времени подкидывать десятку-другую, но не больше, поняла? А может, и постоянную работу у меня в клубе получишь. Это уж как поведешь себя. Вот и все. А если легавые спросят, во сколько ты вернулась домой той ночью, скажешь им, что не помнишь. Поздно. Может, во втором часу. И не бойся попасться на лжи: легавые не ждут от тебя точных ответов.

Стелла покачала головой.

– В чем дело?

При тусклом свете неоновой вывески бара Джо увидел, как губы девушки искривились в лукавой ухмылке.

– Коли вы ни при чем, мистер Серафино, вам нет нужды давать мне деньги. Но, если вы замешаны в деле, этой суммы маловато будет.

– Послушай, я не имею никакого отношения к той девчонке. Уразумей это, наконец. Почему я даю тебе деньги? Что ж, слушай. Любой владелец ночного клуба – лакомый кусочек для полиции. Его можно в порошок стереть, понимаешь? Стоит им взять меня в оборот, и я разорен. Тот парень, которого они сперва упрятали, а потом спровадили, торгует машинами. Если его дела пойдут неважно, он просто ненадолго снизит цены или предложит более выгодные условия выплат. Но если нечто подобное произойдет со мной, я буду вынужден закрыть свое заведение на веки вечные. А у меня жена и двое детей, поэтому мне не жалко нескольких долларов: покой дороже. Но больше ты ничего не получишь.