Текст книги "Антология мировой фантастики. Том 4. С бластером против всех"

Автор книги: Гарри Гаррисон

Соавторы: Айзек Азимов,Алекс Орлов,Алексей Калугин,Пол Уильям Андерсон,Эдмонд Мур Гамильтон,Дмитрий Володихин,Фред Саберхаген,Владислав Гончаров,Глеб Елисеев,Алгис Будрис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 48 страниц)

3

Майкл Вайерман почувствовал, как где-то внутри его головы тонко завибрировала натянутая до предела струна. Струна пронзительно пела от небывалого напряжения, и он почти видел, как она яростно светится, раскаленная докрасна, а более холодные концы ее ощутимо дымятся.

Он понимал, что если его поймают, то непременно казнят. Возможно, его даже не будут задерживать и судить, а просто пристрелят на месте. И пришельцы вправе сделать это, потому что он их враг и он убийца.

Он и чувствовал себя убийцей. У него уже не было в этом никаких сомнений, он оценивал себя теперь только так. Вот враг, который стоит между ним и свободой. Смести врага со своего пути. Враг молод и силен так же, как и ты, и поэтому не давай ему над собой преимуществ. И хотя уже многое им было сделано на этом пути, понадобится еще много времени, чтобы усвоить все и разобраться в себе.

Пришельцы нравились ему, что и говорить. Те из них, с кем ему выдалось столкнуться лично, были симпатичны ему больше Франца Хамиля. И любопытный факт – если бы в детстве он не был приучен видеть пришельцев только как дикарей-недочеловеков и безжалостных вандалов, то возможно они нравились бы ему сейчас гораздо меньше. И не будь Земля оболванена перед и во время войны подобной пропагандой, то возможно оккупация ее не прошла бы с такой легкостью. Отдельно взятый пришелец был вежлив и дружелюбен, все это было в натуре этих людей; контраст с кровожадными монстрами с плакатов военного времени был слишком велик, чтобы разобраться во всем разумно и не торопясь. Если бы земляне вовремя поняли, подумал Майкл, что даже дружелюбные люди могут поработить чужой народ и отобрать у него свободу и что свобода значительно лучше безопасности, то многое могло пойти по-другому.

Однако же тем, что гнало сейчас Майкла вперед, было обычное желание всех злодеев, до него и после, избежать встречи с возмездием. В данный момент у него не было никаких идеалов и политических убеждений. Он спасался бегством, уносил ноги, и мысли его торопливо перескакивали с одного плана на другой – разговор шел не об убеждениях, а о его жизни.

Капрал остановился перед машиной Хобарта.

– Вот эта, – доложил он.

Майкл Вайерман кивнул.

– Отлично. Откройте, пожалуйста, дверь.

Они стояли в промежутке между машинами. Никто из механиков пока не замечал ничего необычного.

Капрал повиновался и открыл дверцу водителя. Снова вытащив пистолет из кобуры, Майкл Вайерман движением дула приказал капралу отойти от машины, остановиться на почтительном расстоянии и оттуда наблюдать за тем, как окровавленный вандал рассматривает внутренности машины, пытаясь уразуметь назначение рычагов управления.

В том, как управлять машиной, он разобрался без труда. В отличие от пистолета, машина была традиционного земного типа. Майкл Вайерман удовлетворенно кивнул.

– Просто отлично, – сказал он. – Теперь повернитесь кругом.

Капрал уже догадывался, что за этим последует. Повернувшись, он сорвался с места и бросился бежать. Майкл Вайерман настиг его в четыре длинных кошачьих прыжка и оглушил, ударив рукояткой пистолета по голове.

Звуки их возни громко разнеслись в узком пространстве между машинами. Майкл Вайерман присел на корточки, держа пистолет наготове. Потом громко рассмеялся.

– Смотри под ноги, дружище! – преднамеренно громко сказал он. – И не спотыкайся больше!

Если кто из механиков и слышал шум с их стороны, то теперь все они успокоились и вернулись к своим делам. Майкл Вайерман забрался за руль докторского автомобиля и вставил в зажигание ключ. Через ветровое стекло он увидел балкон, на котором перед столом капрала уже стоял какой-то только что вышедший из лифта гражданский. Кто-то ожидал разрешения спуститься в гараж, ругая про себя капрала, слишком надолго отлучившегося в туалет.

Майкл Вайерман нажал на кнопку стартера.

Когда наконец раздался сигнал тревоги, он уже вел машину по спиральному подъемному пандусу к выезду на улицу. Какофония разноголосых звонков наполнила гараж и все здание штаба. Тревогу мог поднять Хобарт, решивший, что тянуть дальше – значит наводить на себя подозрения. Понять точно, кто это сделал, было невозможно. Да и не имело значения. Ржавая система безопасности гарнизонной службы приводилась в действие очень медленно. После очередного поворота Майкл заметил на стене молчащий звонок с оборванными проводами.

Но поднявшийся переполох сделал свое дело – Майкл машинально вдавил педаль газа в пол и слишком сильно крутанув руль, налетел прямо на ограждение выездного пандуса. Он успел выправить автомобиль, но тот все-таки чиркнул бортом по заграждению, заскрипев шинами и скрежеща металлом. Инерция отбросила Майкла в сторону и вперед, и он врезался головой в стойку кабины и правой стороной груди в руль. С помутившейся головой и помятыми ребрами, отчаянно работая рулем, он чудом умудрился направить машину к воротам. По всему левому борту автомобиля шла длинная вмятина, оба бампера слева оторвались, передний цеплялся за покрышку, а задний волочился позади.

Борясь с головокружением и подступающей к горлу тошнотой, смаргивая стекающую на глаза кровь, он проехал открытые нараспашку ворота, сторожевой пост у которых был уже несколько лет как снят. Позади него с выездного пандуса донеслись крики, но стрельбы пока не было. Механики в гараже не были вооружены. У человека, ожидавшего появления капрала на балкончике у лифта, тоже наверняка не было оружия, если только он не являлся военным в штатском.

Свернув на улицу, Майкл покатился вперед, скрежеща задним бампером по асфальту. Он попытался разогнаться, но не мог никак этого сделать, хотя и вдавливал газ в пол до отказа и несколько раз проверил правильность положения передачи. О том, что передний бампер цепляет за левую покрышку, он не знал и поэтому, после того как на ближайшем перекрестке, нарушая все правила, он свернул налево, резкий бросок автомобиля вперед был для него полной неожиданностью. Голова Майкла непроизвольно откинулась назад. Не успел он овладеть норовистой машиной, как бампер снова зацепился за покрышку и автомобиль опять сбросил ход до тридцати миль в час, а сам он влетел лицом в рулевое колесо. Баранка была залита мягким пластиком, но к сожалению, чтобы рулем все-таки можно было работать, недостаточно толстым слоем. В результате Майкл сломал себе о руль нос.

В этот же самый момент он услышал первый выстрел – стрелял постовой полицейский дорожной службы, направляемый своим полицейским инстинктом. Полицейский открыл огонь в воздух, только для того, чтобы предупредить нарушителя, но Майкл всего этого конечно не знал. Его лицо превратилось в агонизирующую маску, глаза застилало липким красным, он сильно крутанул руль и направил автомобиль в узкий переулок – за время оккупации пришельцы еще не успели полностью перестроить Филадельфию на свой лад – и, покатившись мимо выстроившихся слева сплошной стеной одинаковых серых домов, в отчаянии уставился направо через пассажирское сиденье. Удерживая руль искалеченной почти бесполезной левой рукой и прижимая газ левой ногой, он искал между домами хоть какой-то разрыв – что-нибудь, куда он мог скрыться.

Наконец он увидел то, что искал – проход между старым домом и высоким сплошным зеленым забором вокруг новостройки – и в тот же миг выпрыгнул из автомобиля, устремившегося дальше по переулку самостоятельно и с грохотом врезавшегося через десяток метров во что-то. Майклу хотелось надеяться, что машина отвлечет внимание погони хотя бы ненадолго, на несколько минут.

Вывалившись на улицу, он удачно сгруппировался и покатился по тротуару, переворачиваясь раз за разом через голову, и катился так до тех пор, пока не сломал себе ребра о столб дорожного знака «Стоянка запрещена». С трудом втянув в себя воздух, шатаясь, он поднялся и, волоча ноги, двинулся к пригласительно зияющему проходу.

Старые здания под снос пришельцами взрывались, от чего тротуар был покрыт трещинами и кавернами. Придерживаясь рукой о забор, Майкл тащился по узкому проходу в поисках другой щели, куда можно было бы свернуть. Выбраться из города на машине он вовсе не рассчитывал. Он надеялся проехать несколько кварталов, и это в лучшем случае: оказавшись за воротами штаба пришельцев, машину следовало бросить как можно скорее – после этого он рассчитывал разыскать более-менее безопасное место, где можно будет отсидеться и перевести дух и продумать план, направление и окончательный пункт дальнейшего бегства.

Теперь же выходило так, что убежище ему требовалось найти сразу же – и убежище не на несколько часов, а на несколько дней. В противном случае он уже очень скоро свалится без сил.

Убежище само нашло его. Майкл ввалился в полутемный небольшой альков, тротуар в котором был усыпан щебнем. Прямо с улицы к приоткрытой двери вверх вела короткая лестница. Над дверью краской, потускневшей с тех времен, когда здесь устраивали площадку для разгрузки грузовиков, широкими буквами было выведено:

«Чайный домик миссис Леммон. Домашняя выпечка и сласти».

На деревянных, коричневых от старости ступеньках стояла и смотрела на него расширенными от страха глазами пожилая женщина с фарфоровым соусником в руках, из которого она только что наливала худой кошке в мисочку молоко. Увидев неожиданно перед собой явившееся из иного мира привидение, она не сразу сообразила что сказать.

– Великие небеса! – воскликнула она. – Что такое? Что случилось?

Выбора у Майкла Вайермана не было. Пытаться провести старушку и представляться ей солдатом пришельцев нечего было даже и думать – она раскусила бы его в два счета.

– Я свободный землянин! – выдохнул Майкл. – Я сбежал из штаба пришельцев!

– Свободный землянин? Бунтовщик?

На пухлом личике старушки отразилось крайнее возмущение.

– Убирайтесь отсюда! Немедленно вон!

За спиной Майкла кто-то уже бежал по переулку. Он отчетливо слышал дробный стук солдатских ботинок по тротуару. Еще несколько секунд – и преследователи заглянут в щель у забора.

Майкл Вайерман принялся было искать на боку пистолет, но внезапно у него закружилась голова, он пошатнулся и, привалившись плечом к перилам деревянной лестницы и запрокинув залитую кровью голову, устремил умоляющий полный слез боли взор землянке прямо в лицо, которое уже заслонял от него поднявшийся туман слабости.

– Господи, вы же весь в крови! – всплеснула руками старушка. – Что они сделали с вами?

Кровь, не так давно обильно вытекающая из рассеченного лба и заливающая Майклу лицо, уже начинала подсыхать, но впечатление все еще производила.

– Пришельцы… – прошептал он, – пришельцы… они допрашивали меня… пытали… избивали меня… я вырвался…

– Бедный мальчик, за что они вас так? – запричитала женщина. – Грубые дикари! Скорее – входите внутрь. Спрятаться можно в подвале.

Схватив Майкла за рукав форменной рубашки, старушка как могла принялась тащить его вверх, потом подтолкнула к двери. Исполненный благодарности, Майкл Вайерман ввалился внутрь.

4

Миссис Леммон поджала свои пухлые губки. Потом медленно и осторожно, не позволяя охватившему ее сердце восторгу проявиться наружу, нагнулась и подняла с пола соусник с молоком. Вспомнив о скрывшейся в испуге кошке, она начала звать:

– Кис, кис, кис, киска, вот молочко, вот…

Потом глубоко и облегченно вздохнула – как по ее мнению и полагалось вздыхать в таких случаях – кошка вывернула из-за картонной коробки, за которой отсиживалась, и, подняв трубой хвост, на стройных лапках подбежала к хозяйке. На смену первому испугу к пожилой леди уже приходило светлое и радостное возбуждение. Именно такие истории случались с героинями предпочитаемых ею любовных романов.

По правде говоря, героини ее романов в подавляющем большинстве своем предоставляли убежище симпатичным офицерикам из пришельцев, преследуемых злобными агентами Центавра, с небольшими приемлемыми вариациями; противоположное же не встречалось никогда. Миссис Леммон помнила об этом. Но ее истосковавшаяся по романтике душа готова была броситься на встречу, хоть чуть-чуть приближающуюся к каноническим формам, поскольку самое первое, что она поняла – если упустить сейчас эту возможность, то другая уже может никогда не представиться вновь – и сообразив это, она была согласна почти на любую перестановку героев. Выдав этого мальчика властям, она бесспорно могла ненадолго прославиться. Но взяв его под свою защиту, она растягивала удовольствие на гораздо большее время – по сути дела, речь шла о конспирации, тайном уходе и прочих приятных вещах в течение многих дней, а возможно недель. О том же, какой могла оказаться расплата за эти недели безвозмездного самопожертвования, она конечно сейчас не думала, чтобы не портить момент.

Миссис Леммон все еще сидела на стульчике над лакающей молоко кошкой, поглаживая бедняжке спинку, когда в ее альков с ружьем наперевес ворвался солдат-пришелец.

Этот солдат входил в подразделение военной полиции быстрого реагирования, частично снятого по тревоге с охраны одного из стратегических объектов города, и сейчас выполнял спешно разработанный план прочесывания близлежащих к штабу кварталов. Пришелец уже несколько лет не участвовал в боевых операциях, но его батальон был составлен из проверенных и бывалых ветеранов, особо устойчивых морально и мало общающихся с местным населением. Солдат имел вид самый что ни на есть решительный и угрожающий и хорошо знал суть своей работы – с минимальным риском для собственной жизни вспугнуть беглеца и выманить его на открытое место. Одним прыжком оказавшись в центре алькова, он опустился на одно колено, вскинул винтовку и сквозь прорезь прицела осмотрелся во все стороны, готовый всадить пулю в любое живое существо.

Кошка подпрыгнула на месте и мгновенно куда-то умчалась. Даже не думая о том, что может привлечь на себе огонь, миссис Леммон с трудом выпрямила спину и поднялась на ноги. Только отличная отточенная за многие годы боевой службы реакция солдата-пришельца спасла ей жизнь. В аналогичной ситуации Майкл Вайерман наверняка придавил бы спусковую кнопку и убил бы старушку на месте.

Вздрогнув, солдат еще раз окинул взглядом альков. Будь он не опытным старым бойцом, а новичком первого или второго года службы или окажись у него хотя бы малейшие подозрения в том, что беглец мог скрыться в этом направлении, он наверняка зашел бы в магазинчик и обыскал его. Но сейчас он не стал этого делать.

– Я чуть не убил вас, слышите! – хрипло выкрикнул он и с облегчением выбежал из алькова и скрылся где-то на улице.

Прищурив слезящиеся глаза, миссис Леммон долго смотрела пришельцу вслед. Теперь ей казалось, что она подозревала это всегда – о да! конечно она это знала – эти пришельцы слишком хороши, чтобы оказаться такими на проверку.

Глава 6

1

Внутри магазинчика были и жилые комнаты, была там и крохотная ванная – грязноватое, в потеках ржавчины, с кислым запахом местечко, прямо у подножия спускающейся в заставленный всякой чайной всячиной подвал. Прижавшись животом к раковине и с шипением втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, Майкл частично смыл, частично содрал со щек и лба липкую засохшую корку крови. После того как кровяные полосы исчезли, на лбу его во всей красе проявилась широкая ссадина, почти разрез, на который, по правилам, нужно было обязательно наложить несколько швов. Под глазами у него, там, где из лопнувших в момент удара капилляров под кожу вылилась и свернулась кровь, набрякли здоровенные черные мешки. Осколки костей разбитого носа, казалось, втыкались прямо в лобные доли его мозга.

Некоторое время он рассматривал себя в мутноватое зеркало, испуганно и завороженно наблюдая за тем, как свежая кровь течет по лбу узкими маслянистыми дорожками из длинного пореза, между отвернутыми вниз краями которого виднелась бело-розовая кость черепа. Господи Боже мой, что я сделал с собой? Как я до такого дошел?

Ему было здорово больно, но он был рад боли, он приветствовал ее. Очутившись наконец в относительно безопасном месте, он тотчас же перестал заботиться о том, поймают его вообще или нет. Будь в этом мире хоть немного справедливости, ничего такого с ним не случилось бы, подумал Майкл. Пожилой незнакомой женщине не пришлось бы пускать окровавленного беглеца к себе в дом, гаражному капралу не пришлось бы идти на всевозможные унижения, чтобы снабдить врага нации транспортом, и что самое важное, молодой пришелец-часовой был бы сейчас жив.

Что за невероятные законы правят вселенной, где человек доброй воли и возвышенных устремлений становится убийцей с лицом не хуже чем у самой Смерти? Кто и где решил, что побег Майкла Вайермана будет стоить другому живому бытию жизни?

Он заслуживал наказания, он был убежден в этом, и только невыносимая боль могла быть принята как достойная его злодеяний кара. Он ступил в коридор подобно хищнику, оставившему свое логово ради охоты и, глядя, в свете всего случившегося, сейчас назад, Майкл представлялся себе самому настолько мелким и эгоистичным, что выразить эти переживания обычными словами он просто не мог.

Где тот мир, в котором можно было бы оправдать нападение на разумное существо и его убийство путем внезапного жестокого удара, сопровождаемого звуком ломающихся хрящей, который будет преследовать его теперь всю жизнь? Этот звук и сейчас отдается эхом в его ушах – он слышит этот хруст, словно молодой пришелец опять и опять в муках и хрипах гибнет подле него. Нет закона и права, по которому людей можно заставлять производить такие уродливые и отвратительные звуки. Он голыми руками лишил этого человека всех достоинств живого существа, лишил судьбы. И для чего? Для того только, чтобы он, Майкл Вайерман, мог еще немного порезвиться на свободе. И кто же такой этот Майкл Вайерман, чтобы за час его свободы следовала такая цена? Что за печать проклятия лежит на нем?

Он начал задумчиво перебирать содержимое примитивного шкафчика-аптечки над умывальником. Он отлично понимал, что очень скоро пришельцы оставят свои попытки немедленной его поимки, догадаются, что он сумел найти или получить где-то убежище, и начнут уже другие, более медленные, основательные и планомерные поиски, которые приведут их к нему рано или поздно, если он будет медлить и останется так близко к штабу, который конечно же станет отправной точкой расширяющихся зон обысков по площадям.

И что теперь? – закричал он самому себе. Что за мир меня окружает, и кто такой в нем я, и что это за правила, которые соединили нас в одно? Где впервые я сделал неверный шаг, где взяла начало эта цепочка ужасных ошибок?

Человек менее чувствительный, чем Майкл Вайерман, и более спокойный постепенно сумел бы вычислить отправную точку этой последовательности и найти ответы на другие вопросы. Человек грубый и равнодушный не стал бы думать об этом вообще. За исключением Майкла Вайермана, почти любой человек либо пришел бы к какому-то выводу, либо решил обойтись без него. Но любой из этих людей наверняка не оказался бы на месте Майкла, человека редкостной и печальной судьбы.

Именно здесь, в убогой ванной, Майкл Вайерман в очередной и последний раз почти решился сдаться. И сдайся он, мир так и не узнал бы ничего о том, что случилось с ним. Тысячи похожих на него молодых и не очень молодых людей доходили до того же предела, что и он, останавливались перед этим пределом, задавали себе те же самые вопросы, что и он, а потом канули, растворяясь в океане извечной пассивности. И лишь некоторые из этих тысяч решались на следующий шаг.

Бездумно и больше под влиянием рефлексов, Майкл начал залечивать свои раны. Он свернул из ваты шарики и засунул их в ноздри, потом обернул сломанный палец тремя слоями лейкопластыря. После этого он как мог привел в порядок лоб, то есть смазал края раны йодом и быстро залепил ее заранее вырезанной полоской пластыря. Тут ему пришлось потрудиться, потому что на мокрой от крови и воды коже пластырь отказывался держаться и всякий раз отваливался, но, снова и снова вытирая окрестности раны насухо и быстро прижимая туда нашлепку из пластыря, он таки сумел соорудить нечто, удерживающееся на месте. С неровно приклеенным ко лбу пластырем он выглядел не менее уродливо, чем без него, но теперь он мог хотя бы вымыть как следует лицо. Оставалось придумать, что сделать с ребрами, и он как раз стаскивал с себя грязную армейскую рубашку, когда в дверь ванной нерешительно постучали.

– Да? – ответил он сильно в нос и сам удивился своему голосу.

– Вы все еще в ванной? – спросила его старушка сквозь дверь. – У вас все в порядке?

– Да.

Что ему с ней делать? Как долго ему можно будет здесь оставаться и можно ли положиться на эту женщину вообще?

– Вам ничего не нужно?

Она хочет помочь ему? Чудно, он об этом совсем не думал. В своих мыслях он всегда был один-одинешенек.

– Да, нет… хотя – у вас нет случайно широкого пластыря?

– В аптечке должен быть. Вы еще не смотрели там? – живо отозвалась старушка.

– Боюсь, что такой пластырь мне не подойдет.

Майкл открыл дверь ванной, и пожилая леди торопливо отступила в глубь коридора.

– Кажется, у меня сломаны ребра.

– Ах, Боже мой! Боже мой!

Возбужденно-театральная реакция женщины насторожила Майкла. Глядя на нее, он никак не мог сообразить, что кроется за ее участием – желание задержать его до прихода полиции и получить награду или искреннее сочувствие.

Старушка просияла.

– Я схожу в аптеку и куплю вам пластырь! Это здесь рядом, за углом.

– Нет! – моментально выкрикнул он, горячо и решительно. – Они могут…

Майкл замолчал.

– У вас нет случайно изоленты?

– Изоленты? Конечно, есть! Сами видите, этот дом такой старый. Пришельцы давно уже хотят снести его, да все никак не соберутся. Трубы все время текут. Мне то и дело приходится оборачивать их изолентой.

– Спасибо, вы очень добры.

Не стоило напоминать пожилой леди, что она преступила закон, сейчас этот момент лучше было обойти молчанием. Пришельцы наверняка уже следят за теми, кто покупает в аптеках предметы первой помощи; преследователи без сомнений уже обнаружили в разбитой машине следы его крови.

Не успел Майкл решить, может ли он отпускать старушку от себя или нет, как та торопливо засеменила куда-то в конец коридора и скрылась из глаз. Неосторожность и доверчивость могут дорого ему обойтись, подумал он.

Хозяйка ушла, и он снова остался один. И глядя на себя в зеркало в маленькой пахнущей сыростью ванной комнатке, где негде было укрыться от пули и некуда было бежать, он вдруг понял, что теперь его жизнь полностью зависит от женщины, которой он в жизни не доверился бы и которая прямо сейчас занята чем-то, о чем он понятия не имеет.

Эта мысль почему-то не испугала его. Он негодовал; был просто взбешен неуклюжестью мира, в котором то и дело попадал в зависимость от милости капризных истеричек, где во имя спасения жизни приходилось лгать, а слово правды влекло за собой неминуемую гибель; возмущен тем, что ждать от этого мира милости за содеянное добро так же глупо, как пытаться вычерпать океан наперстком.

К тому времени когда старушка наконец вернулась, ничего особенного с Майклом Вайерманом не случилось; не было рядом с ним ни камеры фотографа, ни репортера с блокнотом, чтобы увековечить момент истины для будущего мира. Он просто стоял в тесной ванной совсем один и ждал.

После того как старушка ушла за изолентой, он снова прикрыл дверь. Вернувшись, она робко постучала.

– Я принесла вам ленту. Вы еще здесь?

– Да, я тут, – отозвался он спокойно. Потом открыл дверь и взял из рук старушки бобину с изолентой.

– Извините, не могли бы вы помочь мне?

Майкл поднял руки и начал медленно поворачиваться кругом, а старушка принялась сосредоточенно обматывать его грудную клетку липкой лентой спускаясь по спирали.

Ему важно было узнать эту женщину как можно лучше, и потому время от времени он внимательно рассматривал ее лицо. Он заметил два симметричных пятна румян на каждой ее щеке, следы помады на морщинистых губах, пудру на сухой и увядшей коже. Седые кудряшки старушки были подкрашены голубым, и это ему показалось немножко странным. Но вид у пожилой леди был на удивление ладный и какой-то «удобный», и потому Майкл успокоился, решив, что подобные косметические причуды среди землянок нормальное явление.

Старушка выглядела совершенно обычно и естественно, и это почему-то смутило его. Если бы только она смогла узнать, что я только что думал на ее счет, то наверняка ужасно бы рассердилась, подумал Майкл. Что-то неприятно-жалостливое сквозило во всем облике пожилой леди, скорее даже не в ней самой, а в том, с какой легкостью он мог видеть и понимать все ее слабые стороны. Хотя, конечно, он мог и ошибаться.

Но так или иначе, какая разница? Если он прав, то не его вина в том, что она такая, как есть. А если он ошибается, то неужели его ошибка может стоить того, чтобы остановиться и отказаться от всего, вместо того, чтобы действовать так, как ему сейчас кажется правильным? За всю свою жизнь он совершил немало ошибок, и теперь, если он хочет все-таки выжить, он должен что-то сделать. И конечно ему предстоит ошибаться и дальше, так чего же бояться сейчас? От него не убудет. А кроме того… кроме того… эта мысль посетила его впервые… может ведь оказаться что он прав, прав совершенно и во всем. И если это так, то сделать с этой женщиной то, что сделал бы он с ней, решив, что поступил изначально неверно, было бы ужасной ошибкой. Они уже зависят друг от друга – но их возможности не равны, потому что он подготовлен к бегству от пришельцев лучше, чем она. Теперь он в ответе за нее.

Майкл поворачивался кругом и кругом, все время стараясь, чтобы натяжение ленты на бобине в руках женщины не ослабевало, рассматривая и изучая ее лицо в те короткие интервалы, когда это было возможно. Она не подняла на него глаз, ни разу. Все внимание женщины было сосредоточено на синяках Майкла, на ее лице отражался весь ужас переживаемой ею дешевой драмы. Уж не думает ли она, спросил себя Майкл, что в каком-нибудь потайном углу ванной спрятана сейчас камера, посредством которой миллионная аудитория завороженных телезрителей может наблюдать ее эмоциональный накал? Ее наигранная манерность – все эти театрально-утрированные эмоции – все это полностью подавляло и скрывало собой первородный страх и искреннее волнение, которое она несомненно должна была сейчас испытывать. Должна была, но забыла в приятной суматохе.

Бобина размоталась полностью. Майкл перестал поворачиваться и прижал и разгладил конец ленты на боку. Потом напряг мышцы, испытывая бандаж на прочность, уже полностью ушедший в свои мысли. Его глаза машинально продолжали исследовать лицо женщины, но голова его была занята вопросами, совершенно к ней не относящимися.

Он думал о том, что если его рассуждения правильны, то не логика правит вселенной Человека. Когда он произносил про себя слово «логика», то имел в виду свою веру в триумф правды над ложью; в то, что благое деяние неизменно влечет за собой вознаграждение героя и еще большее упрочение веры; а также в то, что где-то во вселенной обязательно существует такая вещь, как Справедливость. Та самая Справедливость, которая, если человек живет с ее именем на устах и все свои усилия направляет на упрочение ее принципов вокруг себя, в конце концов воздает ему по заслугам его деяний.

Не думал он в тот момент о том, как мог высокоразумный, взрослый человек, взрастивший его, позволить ему пропитаться до мозга костей идеей о том, что успех есть традиционно-условленная награда, и что Справедливость можно представить в виде некого набор колесиков и винтиков в особом игральном автомате, слот-машине, в которую нужно бросить немного отваги, верности и доброй воли, и та обязательно одним из своих благожелательных поворотов выдаст достойный игрока и его планов приз.

Ему даже в голову не приходило то, что благодарность придет, и если не к ним, так к их детям, во что верят обычно неудачники и люди рухнувших планов и надежд. Здесь, в старушкиной ванной, он не мог знать о том, что после того как милитаристская уверенность политиков начинает шататься, повсеместно просыпается вера во вселенские моральные принципы свободы, равенства и тому подобного. Человек отдельно взятый мог признать свое поражение путем ухода в мир безумия или путем самоубийства, этими двумя вечными исходами невезучих. Но мировые причины и следствия касались не индивидуальностей, а всех разом; Человек мог крикнуть: «Довольно!» – и погрузиться в долгое ожидание завтрашней революции, в душе представляющейся ему таким же явлением природы, как и восходящее над горизонтом солнце.

Потом, через много лет, Майкл Вайерман обращался в своих мыслях к подобному кругу вопросов, но в этот момент в ванной он не думал, а просто шалел от взрывающегося в его голове одного открытия за другим. Он осознавал происходящие внутри него великие перемены, но как и человек, оказавшийся в центре кольца фейерверков, он больше всего был увлечен зрелищем самого взрывающегося огня и какофонией сопровождающего это действо треска, не пытаясь вообразить себе изначальный процесс смешения пороха или же терпеливо проследовать сквозь мрак лет далеко назад по запальному шнуру, к самому моменту падения на него роковой искры.

Ни о чем таком он не думал. Вспоминал он мать, то, как она читала ему из красивых земных книжек интересные истории и сказки, как потом рассказывала о старых добрых временах.

И воспоминания эти причинили ему такую боль, что он оскалился словно охваченный небывалой яростью, чем очень испугал миссис Леммон.

– Ах! – снова воскликнула она. – А вы совсем не так молоды, как показались мне.

И совсем уже смутившись, она прошептала:

– Тогда мне… в общем, мне показалось, что вы совсем еще мальчик…

Вот это его действительно сразило наповал. Как и все люди, он нес в себе собственный мысленный образ, который конечно же имел довольно приблизительное сходство с реальностью, но оказывал немалое влияние на его оценки собственных возможностей. К примеру, у него была привычка вспоминать лица, словно бы глядя на них снизу вверх. Привычка эта не имела никакого отношения к тому, что ростом он превосходил только половину встречных людей. Аналогично этому собственное лицо стояло перед его мысленным взором в виде карикатуры; огромные круглые уши и острые угловатые челюсти раза в полтора превосходили свои истинные пропорции, предоставляя ослабленному и бесхарактерному изображению носа, глаз и рта занимать оставшееся небольшое место. И не отметь он когда-то самого себя мысленно эдакой парой поразительных знаков различия, то вполне вероятно мог бы давно уже решиться отпустить усы, или завести трубочку, или как-то по особому зачесать волосы, или придумать что-то еще личное и отличительное – не просто из подражания остальным, а просто для более четкого самоосознания.