Текст книги "Гармония (3 в 1)"

Автор книги: Гарри Боро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Ландышев, щелкая костяшками пальцев, поднял глаза к потолку.

– Я просто не знаю, с чего начать… Вел он себя, конечно, странно. Даже очень странно. Как будто выпил или у него был жар, – все-таки начал Ландышев, и Николаев придвинул к себе листок бумаги. – И я сразу понял, что он не гомосексуалист. Это было понятно еще до полового акта.

Двумя часами позже перечитав написанное, Николаев понял, что Ландышев к гибели этой парочки абсолютно непричастен. С его слов выходило, что дверь ему открыл хозяин квартиры. Он был один. Не ответив на приветствие, он махнул рукой в сторону комнаты, где его потом и обнаружили мертвым.

– Не надо в душ! – упредил он вопрос Ландышева о ванной комнате. – Это не займет много времени, и это не для меня! Да, не надо никаких прелюдий. Лапочка хочет разнообразия, и только…

Ландышев подумал, что Лапочкой он называет себя, но в процессе, так сказать, самого действа понял, что клиент обращается к кому-то другому. Правда, почему-то вслух. Ландышева для него как бы не существовало. С чем-либо подобным Ландышеву до сих пор сталкиваться не приходилось, хотя, как, наверно, гражданин следователь понимает, люди с такой ориентацией необычны сами по себе и к кое-каким выкрутасам клиентов он уже привык. Здесь сеанс походил на какой-то садомазохистский акт наказания. Хотя у Ландышева сложилось впечатление, что клиент ничего не чувствовал.

– Смотри, Лапочка, – повторял он в каком-то исступлении. – Смотри. Я готов ко всему, что тебе хочется. И все будет! Нельзя разрушать! Мы одни! И только мы можем сделать так, чтобы этот мир повернулся к нам своей безразличной мордой! А когда он к нам повернется, мы влепим ему пощечину и пошлем куда подальше, Лапочка! И никто никогда не сможет нам помешать! Только люби меня так же, как я тебя, и все будет хорошо!.. Море, безмолвный закат, камин, собака – наша собака, Лапочка! Мы назовем ее Бобби Старший!..

В этом месте Николаев переспросил:

– Как, вы сказали, зовут собаку?

– Бобби Старший, – повторил Ландышев. – Я это очень хорошо запомнил, потому что никак не мог абстрагироваться от его слов. Мне это жутко мешало, и я долго не мог закончить. Ну а попросить его помолчать я, естественно, не мог…

Сколько конкретно продолжалось столь жутковатое действо, Ландышев не запомнил. Может, с полчаса или чуть меньше. Когда он закончил, клиент этого даже не заметил, продолжая разговаривать сам с собой. Ландышев встал, оделся и, тронув партнера за плечо, попросил рассчитаться. Хозяин оборвал себя на полуслове и, сунув руку под подушку, протянул ему, не глядя, деньги. Денег оказалось больше оговоренной суммы, и Ландышев, как честный человек, положил лишнее на диван. Николаев мысленно отметил про себя, что про «лишние деньги» в отчете с места преступления ничего не сказано. Возможно, что их прибрала к рукам хозяйка. Если, конечно, Ландышев не врет про сдачу.

Вот, собственно, и все. После расчета Ландышев сразу ушел. Его никто не провожал. Клиент остался лежать в той же позе, в которой он его оставил. Он молчал, но на мертвого никак не походил. Захлопывал ли он за собой дверь, Ландышев не помнил. Наверно, захлопнул – не оставлять же ее открытой на площадку. Девушки – ни до его прихода, ни во время пребывания в квартире, ни после ухода – он не видел и не слышал. Честное слово. Какой ему резон скрывать этот факт? Для него это просто работа, за которую он получает деньги. Кого при этом пользовать – женщину, мужчину или обоих, – для него значения не имеет. Проблемы ему тоже не нужны – своих выше крыши.

– Работа? – переспросил напоследок Николаев. – Какая же это работа? Это мерзость.

– Для вас мерзость, – согласился Ландышев. – А для меня, уроженца небольшого городка Моршанска в четвертом поколении, – работа. Знаете, что такое маленький российский город? Это повальное пьянство и в лучшем случае родство с кем-нибудь из бывших зэков, а в худшем – один или два срока за спиной. Во исполнение мечты, которую вы тут рисуете в телекартинках. В этой жизни главное – не проиграть. А каким образом ты выигрываешь и не опускаешься на дно – никого не волнует. Вы никогда не поприветствуете лузера – от него пахнет переношенным бельем и дешевым парфюмом. И вас не интересует, почему он проиграл, хотя, может, главная причина его поражения в том, что он чтит Уголовный кодекс и пытается сохранить детские представления о чести, добре и зле. А вот я вас заинтересую. Потому что ужинаю в хорошем ресторане и общаюсь с известными людьми. И знай вы на сто рядов, что моя задница мало чем отличается от дуршлага на вашей кухне, вы все равно, стиснув зубы, поздороваетесь со мной, потому что рядом будет стоять или сидеть, возможно, даже ваш начальник…

– Пшел вон, – вяло оборвал его Николаев.

Разговор с Ландышевым в плане морали его почти не зацепил. На всякий случай он нарисовал ему подписку о невыезде, но уже понимал, что это дело победных реляций не сулит. Понял это и Лунин, ознакомившись с показаниями Ландышева.

– Я бы повесил трупы на него, – искренне признался Лунин. – Одной мразью в городе стало бы меньше, а воздух – чище. Как посмотрю на эту педерастическую сволоту, такое зло берет. Люди из кожи вон выдираются, вчерашние аспиранты дворниками работают, а эти гниды жопой их бабки гребут. Бабы рожать отказываются – детей кормить нечем. Наверху все евреи да пидоры захватили – такая безнадега…

– Антисемит, что ли? Или гомофоб? – полушутливо остановил напарника Николаев.

– Да хоть горшком назовите, – не понял шутки Лунин. – Я вам честно скажу: начнись завтра какая-нибудь заварушка, типа фашистского переворота или большевистской революции, ищите меня у нового папы Мюллера. Не по убеждениям. Уж больно мозги кое-кому вправить хочется.

– Ты бы со своими мозгами сначала разобрался, – строго сказал ему Николаев. – Что там с Владивостоком?

– Ничего. Вот отчет – почитайте. Хотя смысла уже, наверно, нет. Все и так ясно…

Глава седьмая

Она вела себя естественно. Веселилась, встречалась с подругами, родственниками и знакомыми. С удовольствием рассказывала ему о своих впечатлениях по вечерам. Иногда ей звонил муж. Она прикладывала палец к губам и нежно ворковала: «Да, котенок… Я тоже, котенок… Нет, котенок… Ты себя хорошо ведешь? Я тоже… Конечно, скучаю, котенок… Целую… Хорошо…» Она разговаривала с мужем, он смотрел на нее и пытался найти отличия в том, как она ведет себя с ним и с благоверным. Ему хотелось, чтобы эти отличия были. Он их придумывал сам, когда то ли замечал, то ли дорисовывал ее желание поскорее прекратить телефонный разговор и вернуться к нему. Когда она спрашивала у мужа про деньги, а потом объявляла: завтра гуляем! Когда рассматривала ногти одной руки, другой прижимая трубку к уху, а перед ним приподнимала плечико в неосознанном кокетстве и уже так же, как и он, тушила сигарету в пепельнице – отламывая огонек и укладывая рядом пустой фильтр.

О приобретенной от него привычке тушить сигареты она сообщила сама. Ему этого было мало. А в те моменты, когда он и вовсе не видел искомые отличия, он, пользуясь ее беззащитностью, садился на пол перед коленями Лапочки и, с силой раздвигая ее напрягавшиеся ноги, проникал лицом туда, где одно его дыхание заставляло голос верной жены сбиваться и дрожать, торопливо прощаясь с «котенком», которого она «любит, целует», но ей «кто-то звонит по второй линии – может, мама что-то хочет сообщить про Эдгара или сам Эдгар… Все, целую, пока, котенок…»

– Плохой мальчик, – говорила она ему минут через сорок в постели, лежа в любимой позе – на животике и – уже привычно для него – с трудом придавая осмысленность уплывшему взгляду.

– Почему? – смеялся он.

– Сережа прекрасно знает, как я говорю, когда занимаюсь любовью, а ты специально делаешь, чтобы голос меня выдавал. Специально же?

– Нет, – шутливо отпирался он. – Просто не в силах был терпеть ни минуты. Я же не могу позволить разрядиться себе в штаны.

– Любопытно было бы посмотреть…

– О! Да ты извращенка!

– Ужасная!

– И какое у тебя любимое извращение?

– Ну, я же не знаю, что ты считаешь извращением…

– Ты скажи, а я определю – извращение это или нет. Я ведь тоже считаю себя извращенцем…

– Да? Это интересно… Однажды я занималась любовью с девочкой…

– Нашла чем удивить… Это теперь в порядке вещей. Если девочки красивые, я бы и сам посмотрел…

– А я бы на мальчиков.

– Фу-у-у!

– Просто из любопытства!

– Даже из любопытства: фу-у-у! Меня ты уж точно никогда на этой картине не увидишь. Разве только жизнь загонит в такой тупик, что захочется показать ей огромную некрасивую дулю перед уходом! Чтобы эту жизнь передернуло от брезгливости к самой себе…

– Прекрати, я же поклонница нормального секса. Ты сказал, что посмотрел бы на девочек, я ответила про мальчиков…

– Ладно, так, кроме сеанса лесбийской любви, ничего у тебя больше не было?

– Было. Однажды меня ласкали шесть мальчиков… Но любовью я занималась только с одним!

– Это ты только что придумала, – улыбнулся он.

– Нет, это правда! У нас есть знакомые мальчики – они все женатые, – снимают вскладчину квартиру специально для встреч с девочками. Мы с подругой с ними просто дружили. Даже приезжали туда в гости, когда они там развлекались со своими девочками. Но с нами у них ничего не было. А один раз мы приехали туда после ночного клуба просто потусить – никто не хотел спать или ехать домой. Все были пьяные, и мы почему-то решили заняться любовью. Подружка уединилась с одним мальчиком, который ей нравился, а со мной остались шестеро. Я сама сказала им раздеться, чтобы сделать свой выбор. Сначала все было как бы в шутку, но они на самом деле разделись, начали меня ласкать. Потом я попросила одного остаться, а остальных уйти – с ним мы и занимались любовью. Причем только один раз, и после этой ночи я его больше никогда не видела.

– Он не хотел?

– Он хотел. Я не хотела. Зачем?

Она смотрела на него невинными глазами, в глубине которых он видел озорную констатацию полученного от ее рассказов эффекта – он вновь готов был к «битве» и потихоньку подкатывался к ней на нулевое расстояние.

– Что? – как бы удивленно шептала она.

– Хочу тебя, – накрывал ее губы страстным поцелуем Бобби Старший.

И она вновь оказывалась в его власти, и он старался удержать эту власть как можно дольше, из последних сил сдерживая короткую волну наслаждения, которая на самом деле утратила для него первостепенное значение по сравнению с самим процессом. Исподволь он понимал, что такая смена сексуальных приоритетов может сыграть с ним злую шутку. Это понимание укрепилось скорым неожиданным открытием: его перестали возбуждать другие женщины. Он не мог представить себе, как с таким же наслаждением доставляет удовольствие любой из попадавшихся ему на глаза красоток. Некрасивые женщины и вовсе начали раздражать его своим существованием.

До поры до времени он не выпускал эту тревогу наружу, но в минуты, когда его опаляла мысль о ее будущем отъезде, он мог спросить, например, это:

– Почему ты не употребляешь слова «трахаться» или «заниматься сексом»? У тебя это выглядит только как «занятия любовью»…

– Мне нравится заниматься любовью, а не сексом, когда все нежненько, приятненько – как с тобой, – бесхитростно отвечала она.

Он смотрел ей прямо в глаза, она избегала его взгляда, но, когда уловки не срабатывали, задавала традиционный вопрос:

– Что?

– Ничего. Пока… – отвечал он.

Он предпринимал отчаянные попытки обнаружить в ней хоть что-то, отталкивавшее его в других женщинах, но ничего не находил. Или находил, но мгновенно проникался умилением, как доверчиво открывавшейся перед ним сокровенности. На ее правой щиколотке пятнышком в монетку проступали венки. Он целовал эту монетку так осторожно, как будто поглаживал губами собственное сердце на ладони. Она жаловалась, что у нее выпадают волосы, он часами массажировал ее голову. Ей казалось неприличным иметь растительность на лобке, он с силой убирал ее руки и намертво прилипал лицом к подрастающей шерстке. А еще она немножко сутулилась и у нее был мягкий животик рожавшей женщины – такой нежный, что у Бобби Старшего голова кружилась в предобморочном восхищении…

Прорывать начало на экваторе ее пребывания в России. В воскресенье вечером из другого города приезжала ее сестра. Лапочка должна была с ней встретиться и остаться за городом на двое суток. Весь день они провели в постели, время от времени сливаясь друг с другом в нежелании расставаться. Он был немного пьян, и они вызвали такси. Когда до приезда такси оставалось каких-нибудь полчаса, Лапочка сама повалила его на спину и, оседлав его, страстно ускакала галопом в неведомые для мужчины дали наслаждения. Когда она, обессиленная, упала на его грудь, он сам еще долго не мог прийти в себя.

– Ужас, – прошептала она свое любимое словечко.

– Почему? – спросил он.

– Я… – начала она, но не договорила.

– Ну, – нетерпеливо сказал он. – Говори. Сейчас придет такси.

– Не скажу. Не могу. Я сброшу тебе СМС.

– Не забудь, – разочарованно вздохнул он.

Он догадывался, что она хотела ему сказать. Но ему пришлось протомиться в ожидании этих слов еще несколько часов. Он сам отмерял наиболее логичный момент, когда она возьмет в руки телефон. Вот она едет в такси, предвкушая встречу с сестрой, – не до объяснений. Они идут в кафе – нужно исполнить определенный ритуал, сестры не виделись четыре года. Прошел еще час. Теперь пора. Должна же она отлучиться – припудрить носик или покурить на свежем воздухе. Он взял в руки телефон, походил с ним по комнате, посидел в кресле, вновь походил, и только когда уже решил, что она, наверно, забыла о своем обещании или он ошибся в своих расчетах – да и вообще ошибся, – телефон наконец пискнул принятым сообщением: «Сегодня, когда мы занимались любовью перед моим отъездом, я чуть не сказала, что люблю тебя… Ужас!»

Бобби Старший облегченно вздохнул и блаженно развалился на кровати. В первые минуты эйфории он всерьез полагал, что получил огромное преимущество. Ему показалось, что теперь все зависит от него, а это значит, что любой исход будет правильным, выверенным и точным. На другие решения он не способен. Впереди безмерное счастье и безграничная любовь. Судьба подарила ему самую прекрасную женщину на свете, с которой он готов прожить всю жизнь. Судьба оказалась настолько благосклонной, что даже назначила его лидером в их отношениях. Это справедливо. Пахнет Грином и Войнич, но иногда и самая невероятная фантазия обретает реальность. В его случае процесс упрощается – реальность становится сродни фантазии.

В подтверждение его поспешных выводов Лапочка звонила ему с небольшими перерывами до пяти утра: передавала привет от сестры, жаловалась, что ее кто-то обидел, плакала и отключала телефон, смеялась и опять исчезала, говорила, что хочет приехать немедленно и заняться любовью, звала его за город в пустую квартиру, где, кроме нее и сестры, никого нет… Переполненный ощущением собственной значимости в ее жизни, он даже немного устал и ближе к утру позволил себе несколько суховатый тон. Но он слишком рано отпраздновал победу. Она не собиралась сдаваться без боя. Ее инстинкт сопротивления оказался не слабее, чем у него. Через четыре дня она ушла во второй раз.

Это был нелепый уход, абсолютно не продиктованный логикой прошедшего дня, в течение которого их губы размыкались только для того, чтобы принять пищу или покурить. Вечером они уже по традиции отправились в клуб. Она выпила и стала вытворять совершенно несвойственные ей вещи. Несвойственные – в его сложившемся представлении о ней. Он ее почти не видел. Исчезнувшую после первого похода в туалетную комнату, сначала он обнаружил ее в клубном казино. Она сидела королевой в окружении «лиц кавказской национальности» и азартно проигрывала в блек-джек полученные накануне от мужа деньги.

– Лапа, – тронул он ее за руку, обратив на себя недовольные взгляды завсегдатаев казино.

– Подожди, – отмахнулась она. – Я должна отыграться!

– Сколько ты уже проиграла? – спросил он.

– Какая тебе разница? – грубо ответила она. – Это не твои деньги.

Мгновенная обида ядерной вспышкой вынесла его из казино. Присев за столик, где они расположились втроем с ее подругой – на этот раз худой, как вобла, и некстати разговорчивой, – он заказал две стопки текилы, которые выпил одну за другой без соли и лимона. Обида не прошла, но взяла себя в руки, надеясь, что это было досадное недоразумение. Однако все только начиналось. Вернувшись из казино, Лапочка смачно выругалась, тоже что-то выпила и отправилась на поиски приключений. Для красивой пьяной женщины найти приключения не проблема. За ней тут же увязался невысокий, как выяснилось позже, армянин, сидевший рядом с ней в казино. Армянин увлек ее на танец, по окончании которого Бобби Старший понял, что ситуация по непонятным причинам выходит из-под контроля. Он тут же потянул Лапочку на новый танец, но она отказалась, сославшись на усталость. Он опять вернулся к столу и, обернувшись, увидел Лапочку, танцующую уже с другим – мелким, лысым, противным…

В Бобби Старшем взыграл дух соперничества. В следующую минуту он уже угощал виски возле стойки бара смазливую блондинку, положив руку на ее талию. Потом с полчаса вышаркивал что-то ритмичное напротив вываливающейся из ночной сорочки груди. Лицо над грудью не запомнил. Следующим номером стало подхватывание на руки одной старой знакомой, безуспешно пытавшейся в прошлом напроситься к нему в гости и как нельзя более кстати оказавшейся здесь сегодня. Все это время он не выпускал Лапочку из виду, даже не запоминая имен своих соучастниц, остававшихся в неведении насчет истинных мотивов его поведения. Она все видела. А он видел, что она ужасно сердится. В рентгене цветомузыки возле нее то и дело объявлялся все тот же армянин из казино. Она, кажется, не слушала его, рассеянно кивая головой, но он все равно совал длинный нос в ее равнодушное ушко. И, похоже, добился своего. Заиграла медленная мелодия, и, положив руки на плечи своему искусителю, Лапочка отправилась в очередной танцевальный тур. Все бы ничего, но рука партнера практически сползла на ее ягодицы. Помнится, когда Бобби Старший позволил себе подобную вольность несколько недель назад, то едва не остался без рук. Он остановился, извинился перед очередной «жертвой» и вернулся к столу. Он прождал ее пять минут. Она не возвращалась. Тогда он встал, вышел из клуба и уехал домой.

Дома он, не раздеваясь, включил музыку и плюхнулся на кровать. Ждать было легко – его колотило от ярости, тут уж не до сна. Да и Лапочка не заставила себя ждать. Шумно ввалившись в квартиру вместе с подругой через полчаса, она с шутками и смехом принялась собирать вещи. Его для нее как бы не существовало.

– О! Презервативы! – пьяно обрадовалась подружка, обнаружив возле кровати цветную упаковку.

– Возьми парочку! – вызывающе весело крикнула Лапочка. – Они нам сегодня пригодятся!

– С чеченцем познакомились? – едва сдерживаясь, шутливо поинтересовался Бобби Старший.

– С армянином, – невозмутимо ответила Лапочка. – Такой классный парень!

– Поздравляю, – сказал он.

Когда она все собрала – уже привычно быстро – и открывала входную дверь, он протянул руку за диван и, пошарив, выудил трусики, которые она «потеряла» пару дней назад. Он знал, где они лежат, и имел на них свои виды. Виды свернулись в трубочку и отыграли бодрый марш сказочного мальчика Нильса, потопившего полчища крыс.

– Подожди, ты забыла, – протянул он ей трусики.

Что-то дрогнуло в ее лице, и он понял, что все это была игра и она сама уже не рада тому, что начала ее. Но лично он не видел ни одного способа что-либо исправить. И этот армянин с презервативами, и это казино с ее грубостью. Достаточно было и того, что она позволила себе предположить, будто с ним можно так поступать. И уже совершенно неважно, какими благородными мотивами она при этом руководствовалась. Он закрыл дверь, когда она, спускаясь по лестнице со своим чемоданом на колесиках, еще смотрела в его глаза.

Ну и, конечно, всплакнул. Тут же, как только закрыл за ней дверь. Он стал ужасно сентиментален. Наверно, он таким был всегда, но в окружавшем его до сих пор мире просто не находилось людей, событий или явлений, которые подвигли бы его на подобное открытие самого себя. А ведь по-всякому бывало. И лучший друг погибал на глазах, распятый электротоком на металлической решетке. И любимые дворовые собачки с кошками под машины попадали. И боль настигала невыносимая – когда по неосторожности, когда по глупости. Всякое бывало. Но такого не было…

Он удивленно пялился в мутную пелену, когда из-за бессонницы вставлял в видеомагнитофон заезженный «Город ангелов», а его широко открытые глаза наполнялись влагой даже на тех моментах картины, где, по задумке авторов, вроде бы положено улыбаться. Он останавливался на кухне и тупо смотрел на стол, в противоположную сторону которого несколько часов назад упиралась ее локти. Он сбрасывал пепел в пепельницу и застывал над ней с обуглившимся фильтром между пальцев, рассматривая фильтры от других сигарет с отпечатками губной помады по кругу. Он шарил по кровати в поисках ее волос, но она как будто и эти волоски, постоянно попадавшиеся ему раньше, забрала с собой. И выть хотелось, как самому одинокому волку на свете, и резать грудь – но градусов не хватало. И не потому, что она ушла. А потому, что она не вернется. В отличие от первого раза теперь это было невозможно…