Текст книги "Птичьи права"

Автор книги: Гарри Гордон

Гарри ГОРДОН
ПТИЧЬИ ПРАВА

«Не разберешь, потихоньку скрипя…»

 
Не разберешь, потихоньку скрипя,
Что там сломалось, хомут или дышло.
Жизнь постояла на месте и вышла,
Брови нахмурив и сердце скрепя.
 
 
 Чем-то похожа была на тебя
В темные дни накануне замота,
Хлеба горбушку, шершавей шамота,
Нервно и бережно теребя.
 
 
 Тихо, как сумерки из угла,
Не дожидаясь, сгорю или лопну,
Вышла на цыпочках, дверью не хлопнув,
И благодарностью пренебрегла.
 

ДАГЕРРОТИПЫ

ВСТУПЛЕНИЕ

 
От безнадежно пешего хожденья
Околевают ноги в колее.
Автомобиль на лаковом крыле
Вперед мое уносит искаженье.
И выхлопную вонь пренебреженья
Вдохнув сполна на придорожном пне,
Подумал я о том глубоком дне,
Куда вернусь. То будет ночь рожденья.
Итак, я выхожу из колеи.
Пространства разноцветные слои
Окутали монетку циферблата.
Со мной мои, таи иль не таи,
Прорехи, дыры, пятна и заплаты…
Не стоит притворяться – все свои.
 

В ПАРАДНОМ

 
Чернеют витражи
На лестничных площадках
В том доме, где я жил.
Подглядывавший в щелку
Мальчишка покружил
И вылетел в окно.
В том доме, где я жил,
Всегда было темно.
Я ободрал плечо
О гвоздь, нарочно вбитый,
А белый старичок,
До ужаса забытый,
Обнюхал и ушел,
Вздохнув нехорошо.
 

БУДИЛЬНИК

 
Будильник ровно отгремел,
И, глаз не открывая,
Я вижу лиц холодный мел,
И дряблый бег трамвая.
 
 
Отчаянная немота
Меня в песок зароет.
Глаза открою. Только рта
Не буду. Не открою.
 
 
А мама у окна стоит,
И, вглядываясь в крыши,
Спокойно что-то говорит,
И я ее не слышу.
 

РЫБА

 
Не было в мире друзей и знакомых.
Мамины руки и косы сестер.
Клювы и крылышки насекомых,
Первых укусов прозрачный костер.
 
 
Жидкая Астрахань в бежевом солнце,
Море шипит в раскаленных песках.
Папа в кальсонах стоит и смеется.
Белую рыбу держит в руках.
 

В ТРАВЕ

 
Когда это было? Ну, да, это было тогда,
Когда меня не было. Мама была молода.
Меня еще не было. Мама лежала в траве,
И ветер бродил молодой у нее в голове.
 
 
Был ветер, и дети сидели. Один в головах,
Другой на спине, ну а третий лежал на спине.
Меня еще не было. Ветер ее волновал,
И божья коровка спокойно сидела на ней.
 

АКАЦИЯ

 
Акация высокая растет,
Где я по целым дням сидел на ветке,
И, равнодушно поднимая веки,
Следил за мною полосатый кот.
 
 
И мама возле самого ствола
Звала меня. И видеть не могла
Сквозь плотный тленный аромат акаций.
 
 
И что бы мне тогда не отозваться…
 

ПОСЛЕ ШТОРМА

 
Там, где вчера загорали и плыли,
Камнями бомбили флот,
Чайка, закинув за спину крылья,
Ходит взад и вперед.
Чисто и тихо от мерного гула,
Полынь, шевелясь, горчит…
Градом побило, ветром сдуло,
Палка в песке торчит.
 

ПРИВОЗ

Е. Марголиту

 
Солнечный день пропадает зря.
 Тяжелая авоська режет ладонь.
В усах у дядьки синий огонь,
Рядом желтые дыни горят.
 
 
Торгуется мама, очки надев,
Я, краснея, отвел глаза.
В грязной бочке, в теплой воде
Пух плывет на всех парусах.
 
 
Держусь за стойку, чтоб не упасть,
Страшусь баклажанов, дынь и огня.
Какой-нибудь дядька меня продаст,
Какая-то женщина купит меня.
 

ВО ДВОРЕ

 
Во дворе палисадник зачах,
Рассыхается лодка на кирпичах.
Толстая женщина возле колонки
Рассерженно полоскает пеленки,
Платье разорвано выше коленки,
Я стараюсь не замечать.
Целый день во дворе торчать.
Сыграны игры, прочитаны книжки.
Женщина вытирает подмышки. Я стараюсь не замечать.
 

КОСТОЧКА

 
Среди строительных отбросов,
Цементный оседлав кулич,
Я косточку от абрикоса
Тру об украденный кирпич.
 
 
Растительной ракушки панцирь
Не поддается. Но терпи,
Точи свистульку, трогай пальцем,
И плюй в оранжевую пыль.
 
 
Кирпич на сантиметр источен,
В ресницы пот бежит со лба.
Теперь свисти до самой ночи,
Пока не задрожит губа.
 

ДОФИНОВКА

 
В пыльных колючих кустах чертыхается серая птичка.
Узкий песчаный берег под жаркой глиной обрыва.
Мой взрослый товарищ, рукой помотав, гасит спичку,
Тянет из моря последнюю, сотую, рыбу.
Затем, подмигнув, разложил на скале
Огурцы, помидоры и брынзу,
Улыбка его молодит, меня же улыбка старит.
Слизываем с плеча соленые белые брызги.
Плечи литые. А вдруг он меня ударит?..
 

ЛИМАН

 
Соль или птичий помет,
Или небесная манна?
Сохнет горячий йод
Выкипевшего лимана.
 
 
Можно зубы сцепить,
Выгнуть плоскую спину,
Суслика утопить,
В чайку навозом кинуть.
 

УГОЛЬ

 
Хлопают двери, ищется рубль,
Кофе стынет в чашке нарядной:
Ослепительный черный уголь
Выгружается возле парадной.
 
 
Берется у дворника лопата,
Из ведер вытряхиваются кошки,
На животе темные капли пота
Прокладывают розовые дорожки.
 
 
И, едва машина отъедет,
Уляжется пыль, засверкает камень,
Вплотную придвинутся соседи,
Одобрительно цокая языками.
 

ХЛЕБНАЯ ГАВАНЬ

 
На корпусе, некогда белом,
Холодных ракушек нарост.
Вода приседает всем телом,
И снова встает во весь рост.
 
 
Подводные светятся тени
Под суриком клепаных скал,
В прозрачных сосудах растений
Неоновый слабый накал.
 
 
Меня выволакивал ужас
На палубу ржавой баржи,
Где в жаркой коричневой луже
Разбухшие зернышки ржи.
 

ЗАДАЧА

 
Шли поезда из пункта А,
В колхозе взвешивали сено,
В бассейн какая-то вода
Лилась тоскливо из бассейна.
 
 
Важнейшая из всех задач
Скрипела дверью в коридоре…
А дальше, за жасмином дач,
Кружилась песенка над морем.
 
 
Шел пароход из пункта Б,
Волной постукивал на стыке,
И волновались на трубе
На звук помноженные блики.
 

ПРЕДВКУШЕНИЕ

 
Любой пустяк, любая малость —
И в горле окислялся ком.
Ничто еще не рифмовалось,
Но морем пахло и песком.
 
 
И лишь для маменькиных дочек
Коварный припасен стишок:
– Жасмин хорошенький цветочек,
Он пахнет очень хорошо.
 
 
По щечкам, покрасневшим густо,
По требованью прекратить
Догадываюсь, что искусство
Могло бы горы своротить.
 

КОНЦЕРТ

 
Солнце не сходит с неба,
И в белизне кромешной
Хлопья темного снега
С листьями вперемешку.
 
 
«Раскинулось море широко…»
Поет хмельной старикашка.
И вот из раскрытых окон
Летят медяшки в бумажках.
 
 
Соседки не очень метки,
И мы, смущенно и быстро,
Собираем монетки
И отдаем артисту.
 

КОНФЕТА

 
Поковырявшись в чистом ухе,
Глаза на часики скосив,
Наш первый ученик Житухин
Меня конфетой угостил.
 
 
Она растаяла от пота
В моем смущенном кулаке…
Ах, пиджачок из шевиота,
Ах, перхоть на воротнике!
 

ПЕРЕМЕНА

 
По коридору туда и обратно,
Нет конца большой перемене,
В буфете шумно едят пельмени,
С маслом и уксусом, вероятно.
 
 
В углу первоклассники скользят,
Кто-то носом в стенку зарылся.
Даже к окну подойти нельзя —
Там плачет учительница рыса.
 

ОДИН

 
Опущены темные шторы,
И заперты двери на ключ.
В тарелке зажег помидоры
Шуршащий пылинками луч.
 
 
За окнами блики и лужи,
Звенит, громыхает, рябит…
Наказан или простужен,
А может быть, просто забыт.
 

БАНЯ

 
Беседу, приблизившись лбами,
Родители тайно ведут.
На улице Княжеской – баня,
Меня в эту баню ведут.
 
 
Там серые мыльные клочья,
Там шайка гремит об ушат.
Избавившись от оболочек,
Бесшумные папы кишат.
 

СКВОЗНЯК

 
Слякоть на улице. В комнате мутной
Дымная сырость и липкий обед.
Кто так устроил, чтоб ежеминутно
Дверь открывалась сама по себе!
 
 
Громкие ведра застряли в проходе,
Лампа сочится, как кровь из десны.
Первая, робкая старость приходит,
Волосы гладит и горло теснит.
 

ТРАМВАЙ

 
Трамвай приближается. Вот он
Уже огибает вокзал,
Уже за вторым поворотом
Пропели его тормоза.
 
 
А дворник вдогонку хохочет,
Печальные листья метет:
Куда ты торопишься, хлопче,
Трамвай от тебя не уйдет!
 

НА ПЛЯЖЕ

 
Майского пляжа зыбкая свежесть,
Плавных купальщиц цветные очки,
Море дрожит, раздражает и режет
Перепуганные зрачки.
 
 
Что мне на этой свободе делать?
Ноги поджать и майку надеть,
Или свое голубое тело
Прятать, синея, в холодной воде?
 

КЕРОСИН

 
Керосиновая бочка у ворот.
Керосиновая лошадь молча ждет.
Тот же самый незнакомый продавец,
Снисходительный и тихий, как мертвец.
 
 
Я легко поднял бидон и отошел,
Муха медная повисла над ковшом.
Банки, ведра и канистры не гремят,
Керосиновый снотворный аромат.
 

КАШТАН

А. Виноградовой

 
В прохладных кронах день клубился
С шипеньем сельтерской воды.
Каштан сорвался с высоты
И возле ног остановился.
 
 
В сомнении, почти болея,
Стою: поднять иль не поднять…
О, как он тяготит меня
Бесцельной красотой своею.
 

В ПРАЗДНИК

 
Все дома, не о ком скучать.
Не надо бодрствовать упрямо,
И переглядываться с мамой
На осторожный клев ключа.
 
 
Ненастный день второго мая,
Чай праздничный уже испит,
Уходит в угол стул, хромая,
И – тише, тише – папа спит.
 

УТРО

 
Из-за угла, издалека,
Пряжкой сверкая по моде,
Лебединский, Кока,
К окнам моим подходит.
 
 
Прячась в солнечных пятнах,
Постоял и пошел обратно.
 
 
В птичьем стеклянном гаме
Брови серые хмурит,
Не по росту большими шагами
Идет и в пригоршню курит.
 

ЛИВЕНЬ

 
Небо с утра зарастало дремой.
В сумерки стало еще тоскливей.
Что-то капнуло возле дома.
И внезапный отвесный ливень
 
 
Шумит, потрескивая, снизу вверх,
Свежий и серый, как будто пламя,
Застревая в густой траве
Пирамидальными тополями.
 
 
Я забрался под одеяло,
И не смел обратить лица
В угол, где странная мягкость стояла
В затененном лице отца.
 

БОЛЕЗНЬ

 
Шалью прикрыли поверх одеяла,
Ходят по комнате взад и вперед.
Господи, Боже, – мама сказала.
И я закрываю глаза, и рот
 
 
Приоткрываю. И пятясь, пятясь,
Плечом толкаю воздух ночной,
Пока распростертые объятья
Не станут с бабочку величиной.
 

СТАРУХА

 
Соседка, старая карга,
Меня рассматривает косо,
В ее груди поет орган,
В зубах белеет папироса.
 
 
Старуха пела за стеной,
Вздыхала шумно, хлеб глотая,
И смерть моя была со мной,
Еще такая молодая.
 

КОПТИЛКА

 
Заправлена маслом коптилка,
Отец потянулся и лег,
И тени, ломаясь в затылке,
Пригнули к столу потолок.
 
 
И что-то на миг ослепило,
И стало понятно на миг,
Что все уже в точности было:
И этот лежащий старик,
 
 
И зыбкое пятнышко света,
И небо с зеленой луной,
И это чудовище где-то
Склонялось уже надо мной.
 

НА БУЛЬВАРЕ

 
Ни зги, ни души на бульваре,
И глиняный берег размок,
Лишь капля в макушку ударит,
Да щелкнет далекий замок,
 
 
Да вскрикнет, капризно и звонко,
Буксир, подскочив на волне.
А дома все та же клеенка,
Все тот же пейзаж на стене.
 

ПЕРЕД СНОМ

 
Из сундука, комода и дивана
Достали необъятные постели.
Приподнятые локти завладели
Всей комнатой. Отец кричит из ванной,
Качнулся абажур. И бахрома теней
Растаскивает зренье по стене.
Морозное стекло, и лед на раме гладкий,
И мама морщит лоб, И складки, складки…
 

У ОКНА

 
В волнах озона кот изумленный
Замер и смутно копилкой белел,
Голос Шульженко темно-зеленый,
Ясные струи по черной земле.
 
 
Запах октавы, глубокой и чистой,
С привкусом сладким далекого ада.
Завтра опять ничего не случится.
Ну и не надо. Ну и не надо.
 

ТЕПЛЫЙ СНЕГ

А. Королеву

 
Поблескивает мрак за занавеской,
Ползет, виясь, по вымокшей коре,
И теплый снег, садовый, королевский
Заносит отраженье фонарей.
 
 
Относит прочь от камеры обскуры
Кругом, в обход недвижной головы,
То белые, то черные фигуры,
Дышать в затылок холодом живым.
 
 
Светлеет снег и колосится гуще,
Тьму затопила илистая мгла.
Запотевает, чей-то нос расплющив,
Прямоугольник чистого стекла.
 

АБАЖУР

 
Скрипящих фонарей панический полет
По черному пальто, по мертвому киоску,
По краю неба, голого, как лед.
А между ставнями оставлена полоска.
Да вряд ли кому в голову придет,
Приблизившись, увидеть стол и скатерть,
И маму у стола в коричневом халате,
И неподвижный теплый абажур.
Я неизвестно где. Я поздно прихожу.
 

В ПАРКЕ

 
Над раковиной тлело танго.
И, напряженнее травы,
Я был ковбоем и мустангом
И называл ее на «Вы».
 
 
Я был бесстрашен, словно турок,
Но от волненья сильно взмок,
И воробей клевал окурок
Растоптанный у стройных ног.
 
 
А там где на разлив давали,
И ситцы реяли, пьяня,
Друзья мои негодовали
И отрекались от меня.
 

ГУДОК

 
Светлее стало и свежей
От дальнего гудка.
По стеклам верхних этажей
Поплыли облака.
 
 
Всю ночь оконный переплет
Бросал на стену тень,
Где мама валерьянку пьет,
Нашарив в темноте.
 
 
Я сунусь в темное окно
Повинной головой.
А дома спят давным-давно,
Не знают ничего…
 

ПОЛНОЛУНИЕ (1965–1970)

«И вот рука, племянница души…»

 
И вот рука, племянница души,
Помягче ищет на столе карандаши
И натыкается на кисти винограда,
Который, как взволнованная речь,
Ни логики не может уберечь,
Ни привести грамматику в порядок…
 

ЭХО

 
В звериной шкуре с теплым мехом,
Перед собой руками шаря,
Приходит худенькое Эхо
С большими чистыми ушами.
 
 
Оно идет по лунным бликам,
Как по неведомому дну,
Чтоб не споткнуться и не вскрикнуть,
И не разрушить тишину.
 
 
Взобравшись на карниз под крышей,
Оно исполнено одним
Желаньем – чей-то смех услышать,
И рассмеяться вместе с ним.
 

ПАСТОРАЛЬ

 
Ты, пожалуй, ходи босиком,
Пред тобой этот мир насеком,
Пред тобою пернат этот мир,
Травоядные ходят в траве,
Ты, пожалуй, не очень-то верь,
Что грубят на пригорке грачи,
Что пригорок покорно молчит,
Что бычок, обречен на убой,
Улыбается влажной губой.
Ты в росе свои пальцы паси,
Ты улыбку паси на губах,
Только Боже тебя упаси
Подозвать на подмогу собак.
 

«Дела мои серьезны и просты…»

 
Дела мои серьезны и просты,
Как в сентябре притихшие кусты.
 
 
С качаньем ветки над сухой стерней,
С готовой для пожатья пятерней,
 
 
С густой листвой, где бережно хранится
Перо какой-то перелетной птицы.
 

«И снова, снова моросит…»

 
И снова, снова моросит,
И капает с небес.
До горизонта полон лес
Умолкнувшей травы.
И серый пес, костями сыт,
Валяется в траве,
И черный пес, костями сыт,
Валяется в грязи,
И леший жалобно свистит
И чешет в голове.
И путник просит: «Подвези,»
Завидев грузовик…
 

«Земля полна полночных скрипов…»

 
Земля полна полночных скрипов
Необъяснимых. Может быть
По побережью ходит рыба,
Стучится в двери, просит пить.
 
 
Ей открывают, и с участьем
Выносят воду из сеней,
И чепуху на постном масле
Охотно предлагают ей,
 
 
И предлагают папиросу,
И предлагают кофейку
Отведать. И никто не спросит
Зачем она на берегу.
 
 
И негде ей остановиться —
Земля отчаянно кругла.
Я сплю, мне снится, что синица,
Синица море подожгла.
 

«В приморском парке возле арки…»

 
В приморском парке возле арки
Екатерининских времен
Старухи дремлют, словно Парки,
Мальчишки чинят перемет,
Старухи дремлют, словно Парки,
Носами древними клюют,
Старинным солнцем мягко пахнет
Их теплый вязаный уют.
И так понятно содержанье
Высокой прямоты аллей…
Звени, приветливое ржанье
Травы с кузнечиком в седле!
И море, млея от загара,
Лежит, беспечности пример,
И тлеет лето, как сигара
В зубах у вечности. Гомер
Меж праздных лодок загорает,
Тетрадку яркую листает.
 

«Плавно в зеленой воде куполами колышут медузы…»

 
Плавно в зеленой воде куполами колышут медузы,
Теплая осень грядет в муаровый мир скумбрии,
Словно опавшие листья, скаты на дне распластались.
Осень. Цветенье планктона, ржанье морского конька.
Сумрачен чайки полет, ошалела улыбка дельфина,
Ветер по пляжам пустым носит сухую траву.
Осень, спадает вода, обнажаются в скалах пещеры.
Осень. В безмолвные волны падает фиговый лист…
 

«Маленький внук Посейдона по нагретым ракушкам ступает…»

 
Маленький внук Посейдона по нагретым ракушкам ступает.
Месяц восходит из волн, темная ночь наступает.
 
 
Медным трезубцем дитя собирает погибшую рыбу,
И зарывает в песок, морскою травой обернув.
 
 
Горькие шепчет слова маленький внук Посейдона.
На круглых коленках его песчинки, прилипшие к телу,
Ветер пришел и глядит, как рыбу хоронит бог.
 
 
Грозен старик Посейдон, не велит пустяком заниматься.
Землю колеблет он, брызгами чаек стреляет,
 
 
Не ведает одного: пока существуют внуки,
Будет кому на земле погибших друзей хоронить.
 

РОМАНС

 
Рушатся обрывы, известняк крошится,
Горько пахнет вечером белая полынь.
Человек скучает, не может решиться:
Что же делать прежде – вымести полы,
 
 
Починить калитку, отварить картошку,
Посидеть подумать, передать привет…
Ах, пишите письма, потому что тошно,
Тошно есть картошку, если писем нет.
 
 
Ах, полы метите, потому что ветер
Задувает в щели мусор и песок.
Потому что рухнул, верьте иль не верьте,
Тот обрыв, где пели и кустарник сох.
 
 
Ах, да почему бы вам не сделать веник,
Веник из полыни, белый и большой,
Вы бы этим веником, ах, в одно мгновение
Подмели и в доме бы стало хорошо…
 

«В сарае мышь тасует карты…»

 
В сарае мышь тасует карты,
Глаза бессонны и красны.
Глухие штормы и накаты
За окнами тасуют сны.
 
 
И не уснуть. И мир огромен,
И муха тычется в висок…
Как пассажиры на перроне
Томятся чайки. И песок
 
 
Крошится под ногами чаек,
И шорох носится в кустах.
Уходят волны, не причалив,
И не приходят поезда.
 
 
Ночь бесконечна. Тьма и сырость.
Лишь загорланит во весь дух
Какую-то – особой силы —
Волну почуявший петух.
 

ГОСТЬ

 
Войдите, светлый человек,
Вот здесь порог, не ушибитесь,
И улыбнитесь, улыбнитесь
Стакану чая и халве.
 
 
Скрипит под стулом половица,
На подоконник сядет птица
И твердым клювом о стекло
Начнет застенчиво стучать.
 
 
И мы обрадуемся птице
Как поводу разговориться,
И не придется нам скучать.
 
 
И мы заговорим о лесе,
О том, о сем, и ни о чем…
А птица выстукает десять
И вдруг окажется сычом.
 
 
И ночь предстанет перед домом
Сычу ответив на кивок,
И запахом тепла ведомый
Придет под окна серый волк,
 

* * *

 
И мы посмотрим друг на друга.
Сверчок отыщет пятый угол
И затоскует до утра…
И вы промолвите: – Так поздно,
 
 
Я ухожу, пока не поздно,
Прощайте, дома ждет жена.
И за калиткой дрогнет воздух,
И вновь сомкнется, как стена.
 

«На нашей улице огонь…»

 
На нашей улице огонь.
Соседи жгут сухие листья,
Метлой метут, чтоб было чисто,
Не оставляют ничего.
 
 
Так много листьев накопилось.
 
 
Вот где-то лампочка разбилась,
Нестрашный выстрел, звон стекла,
Стук закрываемой калитки,
Слюдой дорога затекла,
На винограде след улитки,
И в дыме – запахи борща,
И сырость мытой винной бочки.
 
 
Здесь делают вино сообща,
И выпивают в одиночку.
 
 
А осень зреет не на шутку.
Деревья, словно звери, чутки,
Дрожа, отряхивают листья,
Отчетлив дальний разговор,
 
 
И ходит, ходит в каждый двор,
Худая, тявкая по-лисьи,
Собака в поисках добра,
А может, своего двора.
 
 
На пустырях светлеют лужи,
В них гибнет давняя гроза,
И зябнут лапки у лягушек
И очень чешутся глаза…
 

«Лампа гасла и коптила…»

 
Лампа гасла и коптила.
В этот час по всей Руси
Керосина не хватило.
Долго дождик моросил.
 
 
В этот час по всей долине
Полиняли ковыли.
Навсегда размокло в глине
Птичье имя «каолин».
 
 
Растекшись по бездорожью,
Молча сгинуло в грязи.
Стекла исходили дрожью, —
Долго дождик моросил.
 
 
Пробираясь к дому, пячусь —
Что ни лужа – водоем.
В рукаве набухшем прячу
Имя теплое твое.
 

«Под вечер волны разбежались…»

 
Под вечер волны разбежались,
Теряет море синеву,
Пчела, поспешно плод ужалив,
Свалилась, мертвая, в траву.
 
 
Теряют цвет песок и камни,
И вот, лишенное огня,
Пустое солнце в воду канет
Пчелой, ужалившей меня.
 
 
И, помолчав на все лады,
Уходит море. Осторожно
Меня одаривая дрожью,
И чистотой своей воды.
 

«Я выбрал место до утра…»

 
Я выбрал место до утра
На берегу крутом,
Средь пыльных посторонних трав
Под горестным кустом.
 
 
Лежал на ржавом берегу
И в темноте белел,
И слышал прошлогодний гул
Ушедших кораблей.
 
 
А ночь была, как «ничего,» —
Тиха и нехитра,
Лишь в море ссоры нищих волн,
Да пенье комара.
 
 
А ночь была, как «что с тобой?»
Как «подойди ко мне,»
И как бесшумная любовь
Ромашек меж камней…
 

«Плотнее закутавшись в крылья…»

 
Плотнее закутавшись в крылья
И клювы откинув назад,
Усталые птицы закрыли
Свои пожилые глаза.
 
 
И ветры, как праздные боги
Высоких сомнений полны.
И долго их голые ноги
Белеют левее луны…
 

«В пыльных зарослях чепухи…»

 
В пыльных зарослях чепухи,
Где ученая муха живет,
У которой зеленый живот,
И которая пишет стихи,
Мне пришлось побывать вчера.
В трудных поисках простоты,
Откровения и добра
Я обшарил пустые кусты.
Ничего там хорошего нет:
Лишь хромой паучок-сосед,
Да мышиное средоточье,
Да мушиное многоточье,
Да подкову какой-то осел
На удачу оставил. И все.
 

«Пастух от ругани устал…»

 
Пастух от ругани устал.
Прилег у круглого куста,
И почесал себя за ухом,
И в рог подул чесночным духом,
И выдул музыку из рога.
Она по емкости с природой
Могла соперничать. В ней был
Призыв заждавшихся кобыл,
И приглушенный сеном рев
Худых издоенных коров,
Был душный прах сухого поля,
Была ангина у ручья,
И не случившаяся боль
Судьбы, когда она ничья…
 

«Простая такая погода…»

 
Простая такая погода,
Несложно кричат воробьи.
Прости, дорогая природа,
За ложные песни мои.
 
 
За то, что с ехидным прищуром
Вселял я разлад и развал,
За то, что тишайший Мичурин
Улыбку во мне вызывал.
 
 
Посыпь мою голову пеплом,
Поплюй на меня и повой.
И пусть мое слово, как репа,
Живет себе вниз головой.
 

«Приобрели вороны в марте.."

 
Приобрели вороны в марте
Очаровательность певиц,
И словно в кукольном театре,
Паук на ниточке повис.
 
 
И кто-то, зная себе цену,
Решил, призванием влеком,
Изображать шаги за сценой,
И заливаться петухом.
 

«Я люблю вас, блестящие свиньи…»

 
Я люблю вас, блестящие свиньи, —
Неудавшиеся дельфины.
Ваши глазки исполнены ласки,
Многих радостей вы знатоки,
 
 
Как веселые принцы из сказки,
Вы роняете пятаки
Прямо в лужу. Роняйте, роняйте,
Восхитительно ваше занятье!
 

АВГУСТ

 
От белой пыли воздух густ.
Назойлив овод, зной назойлив,
Бледнеет август, словно гусь
Перед внезапною грозою.
 
 
На берегу зеленый дом.
В соленом дыме над водой
Летят соленые тела —
Свои соленые дела
Свершают птицы. Молодой
Бычок соленый лижет ком,
Под раскаленным языком
Шипит растаявшая соль.
Рыбак, в руке неся мозоль,
Как заработанный пятак,
На ящик сел и молвил: «Так.»
 
 
Рыбак широкоплеч и худ,
Он черной ложкой ест уху,
И пальцы на обломке хлеба
Лежат, как дети на скале.
 
 
А ветер волны не колеблет
И травам колыхаться лень.
В траве кузнечики скорбят,
А в вышине скопилась влажность,
И гусь бледнеет, словно август
Перед приходом сентября.