Текст книги "История Кольки Богатырева"

Автор книги: Гарий Немченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

За ними появляются звезды поменьше, и самыми последними выходят на улицу звезды-малыши. Они еще такие крошечные, что их можно увидеть, если долго смотреть в одну точку.

За темной зеленью ярко светятся окна. В домах вечеряют.

У пенсионера Шатрова, который живет напротив, громко играет радиола. Саратовские девчата поют про любовь. Потом Шатров выходит из дому и закрывает ставни. Ложится он раньше всех – ему ведь чуть свет надо спешить на базар. Днем и вечером он возится у себя в огороде, а утром продает на базаре огромные красные помидоры.

Замирает, готовясь ко сну, улица Щорса.

Постепенно сходятся к дому тети Тони мальчишки. Все они вооружены до зубов, у самого Кольки поверх кепки надета пробитая немецкая каска, за школьным ремнем – пара громадных «поджигов», точь-в-точь напоминающих разбойничьи пистолеты. Сбоку болтается кривая тонкая сабля с усиками из консервной банки.

Раньше половины двенадцатого – часа Махно ожидать не приходится, и пока мальчишки сидят в огороде на разостланной шубе и рассказывают истории, одну страшней другой. И с каждой рассказанной историей они все теснее прижимаются друг к другу, так как чему не веришь днем – обязательно веришь ночью, когда вокруг лежит сторожкая тишина, когда только трещат в темной траве сверчки да татарская луна, полная и красная, не мигая смотрит на землю.

– А вот с дедушкой моим было… – доверительно шепчет Писаренок. – Идет, значит, раз поздно вечером, а за ним – цыгарка. Человека нет, одна она, огонек только. Дедушка остановился, и она тоже. Он побежит – она за ним… Еле убежал…

– И с моим дедушкой такое было, – говорит Меринок тоже шепотом.

Над землей ярко светится Млечный Путь, коромыслом перекинувшийся от одного темного горизонта к другому. Мальчишки пока мало думают об этом пути. Они еще не знают, что это по нему уйдут они скоро из дому, младшим братьям оставив бесконечные войны, разбитые носы и страшные истории, рассказанные в эту июльскую ночь…

Негромко скрипит калитка, и разом стихает шепот, замирают мальчишки.

Неужели это вор Махно пришел так рано?..

Вот он смело идет по двору, слышно, как под ногами у него поскрипывают мелкие камешки. Вот подходит все ближе, а мальчишки сидят не шелохнувшись – как могли они прозевать такое?!

И от той неожиданности, с которой появился Махно, мальчишкам становится жутковато, и каждый из них чувствует себя так, как будто он сидит здесь один…

– Ну, гвардейцы, что притихли?..

Х-х-о-о!.. Какой же это Махно, – это Саша Вертков, сосед тети Тони. Он работает конюхом в станичном коммунхозе.

Мальчишки облегченно вздыхают, а Саша, позевывая, садится на край вытертой шубы.

– Что-то мне тоже не спится, – говорит он негромко. – Посидеть тут с вами, что ли… Не помешаю?..

– Садись, Саш, что ты, – говорит Писаренок и смотрит на Кольку: может, сказать соседу тети Тони, зачем они тут сидят?

А в душу к Богатыреву закрадывается подозрение: если кому-то не спится, обязательно надо идти во двор к тете Тоне? Но Колька пока не подает виду, а только говорит тоже:

– Садись, Саш. Тебя целый день что-то не было видно…

– От те раз! – удивляется сосед. – Это вас, скажи лучше, не было видно. А я сегодня, между прочим, полдня по нашей улице ездил. Глину возил Астаховым – дом их маленько решили подремонтировать…

Тетя Поля и дядя Иван Астаховы – слепые. Они живут на другом конце квартала, недалеко от Вовки Писаренка. Раз в год-полтора вся улица идет им помогать – и тетя Тоня, и мать Писаренка, и Меринкова мать, и бабушка Сергеевна тоже. Правда, бабушка Сергеевна не месит глину, не мажет, не белит. Пока все работают, она готовит обед, чтобы потом накормить всех, кто Астаховым помогал.

– Надо, конечно, – соглашается Колька.

Саша смотрит на светящиеся стрелки своих часов.

– Пойду, пожалуй… Вам тут не скучно одним?..

– Да что ты, Саш! – горячо говорит Колька.

Снова поскрипывает калитка.

– Пора, – шепотом командует Богатырев. – Надо идти по местам…

На перевернутом ящике за кустом воскового дерева, прямо против колодца, примостились Витька Орех и Писаренок. За углом дома залег Юрка Левин. Глухо бренча саблей, полез на акацию Колька. На другую, чуть поодаль, взобрались друг за другом Меринок с Лопушком.

– Вы не упадите там! – громко зашептал им Колька.

– Не, Коль, не бойся! – тихонько проговорил Лопушок. – Я сейчас к ветке поясом прицеплюсь…

Проходит, наверное, с четверть часа, и мальчишки начинают тихонько шептаться на своих местах – надоедает все-таки сидеть молча.

Но вот с улицы доносятся шаги, и все прислушиваются.

Кто-то прошел мимо двора, потом постоял, видно, немного, повернул обратно. Идет осторожно, опять останавливается – рядом с колодцем.

Может быть, этот Махно боится засады и теперь вглядывается во двор: нет ли чего подозрительного? Так будь ты хоть какой разведчик, все равно сейчас ничего не увидишь, ничего не поймешь. Разве только можешь услышать, как сердца стучат у мальчишек.

Но ведь такие, как Махно, никогда не прислушиваются к этому стуку.

Затрещал плетень.

Парень взялся за кол, стал на одну стенку колодезного сруба, потом на вторую и легко спрыгнул во двор.

И в тот же миг послышался треск вверху акаций, там что-то забренчало и звякнуло, и на плечи Махно с шумом сорвался Колька. Тот споткнулся под тяжестью Колькиного тела, рванулся вбок, и Колька, перевернувшись, упал на землю. Он тут же попытался схватить Махно за ногу и вдруг увидел, как с улицы через плетень в палисадник тети Тони махнул еще кто-то, а потом голос Саши Верткова сказал быстро:

– Молодцы… Так. Это правильно…

Приподнявшись, Колька увидел, как Сашины руки проскользнули сзади под мышками у парня и замкнулись замком на затылке. Саша резко повернулся к Махно бедром, чтобы тот не мог ударить его ногой, и надавил на шею.

– А ну-ка, свет! – громко сказал Саша Вертков.

Вокруг вспыхнули фонарики.

– Поймали-и! – завопил Писарь.

Парень неожиданно резко присел и повалился вперед. Но драки, похожей на те, которые обычно показывают в шпионских фильмах, не последовало, потому что очень крепко держал его Саша.

– Вставай, нечего дурака валять! – сказал он парню, все так же приподнимая его за подмышки.

Рядом суетились мальчишки.

Саша подтолкнул парня вперед.

– Ты, друг, пошли…

– Подождите! – закричал Писаренок. – Сейчас мы свяжем его – тогда…

Когда они все вошли на веранду и зажгли свет, за столом сразу же расположился Писаренок. Раскрыл свою амбарную книжку, смотрит на Махно.

Двое из мальчишек с шашками наголо замерли у двери, остальные стоят вокруг Махно, взявшись за рукоятки сабель.

На шум из комнаты вышла тетя Тоня. Она в старом ситцевом халате. Поправила за ухом седую прядь, стоит теперь, сложив руки на груди, укоризненно качает головой.

– Он, тетя Тоня! – Колька ткнул пистолетом в сторону Махно.

Парень посмотрел на Сашу Верткова.

– Да за что вы меня, ребята?.. Вы хоть объясните…

Саша кивнул на мальчишек:

– Объяснят сейчас, не волнуйся…

Колька сел за стол и хлопнул в ладоши.

На полу около стола стояло ведро, накрытое тряпкой.

Шурка Меринок взял его и поставил на угол стола, потом сдернул тряпку.

Парень быстро взглянул на цветы и тут же отвернулся.

– Ты украл? Признавайся! – Голос Кольки звучал гордо.

Махно снова посмотрел на Сашу:

– Ты здесь хозяин? Никаких я георгинов не знаю… Чего вы меня привели?..

– Ты послушай ребят, – сказал Саша.

– Бросьте вы тут комедию ломать!..

– Цветы с нашей грядки. – Это сказала тетя Тоня и показала ладони. – Я их вот этими руками весной сажала… Пусть, думаю, красота будет – всем приятно… Да еще дети в отпуск приедут… А их вот у вас Николай нашел… Как не стыдно, молодой человек! Вот ребятишки меньше, а лучше вашего все понимают…

– Не брал я ваших цветов!..

Колька достал из-за пазухи газетный сверток и развернул его. Мальчишки переглянулись.

– У тебя есть закурить? – спросил Витька Орех.

– Пожалуйста! – Парень криво улыбнулся. Полез в карман и вытащил измятую пачку «Севера».

Витька Орех взял папиросу и положил ее на стол.

Колька посмотрел на марку.

– А-а-а, что!.. Твои окурки! Скажешь, не ты продавал сегодня эти цветы на базаре?!

Конечно, со временем из Кольки вышел бы отличный чекист. Но сейчас он безжалостно запутывал следствие.

– Да бросьте вы, – сморщился парень. – Чего пристали к человеку?!

– Значит, ты не рвал цветы и не продавал их на базаре? – спокойно спросил Саша.

– Нет, конечно!..

Саша посмотрел на ребят, на тетю Тоню.

– Ничего не поделаешь… Вы тут постерегите пока его, а я схожу за милиционером… – Он повернулся и шагнул за дверь.

– Э, парень, да подожди ты! – крикнул Махно.

– Ты что-то хочешь сказать? – В голосе у Саши сквозила насмешка.

– Ну, так договоримся… Чего там – сразу в милицию…

– А ну-ка садись! – Саша взял парня за плечи и усадил за стол. – Ребята, есть бумага и чернила?..

– Протокол, что ли? – спросил парень испуганно.

– Да нет, – пожал Саша плечами, – Просто ты напишешь небольшую расписку… Бери ручку!..

Парень взял ручку, которую протянул ему Писаренок.

– Пиши! – приказал Саша.

– «Я… такой-то… полез за цветами во двор…» Пиши-пиши…

Парень не двигался. Саша положил ему руку на плечо.

– Как хочешь… Но у тебя только два выхода…

– Как дальше? – спустя минуту спросил парень.

– «…во двор на улице Щорса…» Написал? Дальше. Запятую поставь, «…но меня поймали мальчишки, отряд Николая Богатырева…»

Мальчишки во все глаза смотрели то на Сашу, то на Махно. Когда Саша произнес Колькину фамилию, тот приосанился и посмотрел на ребят. Те гордо переглянулись.

– «Я обещаю, что не буду больше заниматься такими делами, – диктовал Саша, – и даю слово, что не трону никого из них ни на улице, ни на речке». Так? Ставь подпись.

Махно расписался.

– Ну?..

– Ну и все, – рассудил Саша. – Гад ты порядочный. По шее тебе разок дать не мешало бы за твои дела…

Саша взял бумагу и пробежал ее глазами.

– Лучше бы в вечернюю школу пошел. – Он протянул бумагу Кольке. – Ну, а теперь ты свободен. Иди!..

Махно встал и затоптался на месте. Не поднял головы, ни на кого не глянул.

– Ну, так я пойду?..

– Иди, – пожал Саша плечами. – Чего ж ты?

Вор осторожно отставил табурет и шагнул к выходу. Мальчишки расступились. Стража опустила сабли. Стало тихо.

Какие-то пять-шесть шагов парень прошел по веранде медленно, боком, как будто ожидая удара.

– Воришка несчастный! – звонко сказал Писарь в спину.

Парень вздрогнул и на секунду остановился. Потом еще ниже опустил голову и шагнул в темноту…

Вдруг все прислушались.

Заскрипела калитка, и чей-то голос громко спросил:

– Дома хозяйка?..

Слышно было, как парень, который еще не успел уйти со двора, торопливо ответил:

– Д-дома…

– Хулиганье, понимаете! – раздался уже у порога чей-то голос. – Сегодня – за цветами, а завтра – с ножом? Всех их, понимаете, – в колонию!..

Не успели на веранде что-либо сообразить, как в дверях показался сосед тети Тони Шатров. Лицо у него было красное, соломенная шляпа съехала на затылок. Из-за его плеча выглядывал черный ствол дробовика.

– Вот, полюбуйтесь! – Он втащил на веранду упиравшегося Лопушка, подтолкнул его к тете Тоне. – Я ведь еще тогда подумал, что это они цветы оборвали, а сейчас слышу шум… Поймал вот – бежал от вашего дома… Два квартала, считай, пробежал за ним. Думал уже – скроется…

Шатров говорил так горячо, что никто даже не пытался его перебить.

Лопушок неловко топтался на одном месте. Он был без тюбетейки, в рыжих волосах у него запутался лист от акации. Застиранная форменка горбилась на спине.

Мальчишки смотрели на него, ничего не понимая.

– А как это ты очутился на улице, Лопух? – спросил вдруг Колька.

– И сабли у него нет, – кивнул на Лопушка Писаренок. Только теперь, кажется, тети Тонин сосед увидел остальных мальчишек.

– Уже защищать пришли? – спросил он, строго глядя на Кольку. – Быстро вы разузнали все, понимаешь… Нет уж, получит ваш дружок суток десять. Защищайте не защищайте – получит…

– Мы не защищаем, дядя, – негромко сказал Колька, – Мы, наоборот, спрашиваем, почему он на улицу убежал…

Сашка Лопушок нагнул голову, отвернувшись от ребят.

– Ничего не понимаю! – развел руками Шатров.

– Вы вот во дворе с человеком столкнулись, – сказал Саша Вертков. – Это и был вор… Ребята его поймали… А Лопушок тут и ни при чем…

Шатров поднял с пола стул и присел на него, глядя на ребят. Левая его рука лежала на ружейном ремне, который черной лентой пересекал его грудь и край толстого живота.

– Так это… вы – его?..

– Ребятишки, Сидор Иванович! – сказала тетя Тоня.

Шатров зажал шляпу под мышкой, левой рукой осторожно расстегнул где-то на животе ремень, а правой потянулся за спину, чтобы поддержать ружье. Всем показалось в тот момент, будто он хочет, чтобы никто не видел его дробовика.

– Так я, пожалуй, пойду, – сказал он наконец, вставая и придерживая ружье сбоку. – Хотел помочь вам.

Он остановился около Лопушка и потрепал его по плечу:

– Зря я, выходит, на тебя подумал…

Лопушок не поднял головы. Шатров боком шагнул за порог.

Дробовик его наклонился, черная лямка упала на пол и змейкой скользнула через порог.

…На столе рядом с Писаренком стояли георгины, и «огненный король» дерзко и весело глядел на мальчишек…

Глава третья рассказывает о том, как Колька Богатырев укреплял международные связи и содействовал всеобщему прогрессу

Представьте себе такое.

Останавливается около вашего двора велосипед. Слезает с него старый почтальон дядя Коля. Дребезжит велосипедный звонок.

На звон выходит ваш отец.

– Дома сынок? – спрашивает дядя Коля. – Ему письмо!..

– Давайте, я передам, – говорит отец.

Но почтальон дядя Коля не соглашается. Он поднимает на лоб очки, достает из сумки какую-то тетрадку и говорит:

– Вам не отдам. Заказное. Из Польши!..

А потом вы, расписавшись, читаете письмо, и вся улица сбегается послушать, что в нем написано.

Конечно, это здорово, да не всякому приходят такие письма.

И самое обидное, что приходят они не тому, кому надо бы.

Вот сидит заграничный пацан, пишет письмо Лопушку, старается, и не знает же он, конечно, что Лопушок, может быть, как раз в это время бросает свою саблю и со всех ног бежит подальше от тети Тониного двора, где остальные мальчишки не на жизнь, а на смерть стоят против вора Махно.

А ведь есть у мальчишек свои законы, и хоть нигде их не прочитаешь, но и так всякий знает: бежать, когда остальные дерутся, – последнее дело.

Сашка Лопушок убежал.

А через несколько дней почтальон дядя Коля принес Сашке письмо и – мало того! – посылку от чешского пионера Карела Брашека.

Ну, не обидно ли?.. За чешского пацана обидно!..

Лопушок летом никогда не носил галстука, а тут – на тебе – вырядился. Небось и ночью его не снимает – как же, из Чехословакии галстук!

Когда мальчишки идут мимо Сашкиного двора, он обязательно появляется за забором и издалека показывает им чешские значки и открытки.

– Привет, – говорит, – вам от Карела. И тебе, Колька, и тебе. Орех, и даже тебе, Писарь…

– А ты ему писал про нас, что ли? – не вытерпел однажды Писаренок.

И все мальчишки как будто нехотя тоже остановились у Лопушкова забора.

– Писал, а как же… Как мы медь нашли, так и написал.

– Ты, что ль, ее нашел? – проворчал Писаренок.

– А кто же? Не искал, что ли… Может, и я. Там же на камне не написано было.

Ребята молчали, искоса поглядывая на открытки.

Обидно все-таки: никто, в самом деле, на улице Щорса не получает заграничных писем – только Лопушок. Когда начали в школе переписываться, Колька думал, что не так уж это и интересно. А теперь посмотри-ка. Что там ни говори, а ребята Лопушку немножко завидуют – вон как и Писаренок, и Шурка Меринок на значки смотрят. Когда мимо Сашкиного забора проходят, хочется им, чтобы открытки Сашка поднес к забору поближе, а то Пражский Кремль не совсем хорошо видно.

А как было бы здорово, если бы эти открытки и в самом деле висели в палатке.

– Вот бы нам тоже достать адрес, – вздохнул Писаренок, когда мальчишки сидели уже около Колькиной палатки. – А то – подумаешь…

– Хорошо бы, конечно, – поддержал Меринок. – Да только где ж ты его достанешь…

– Не так просто достать, пацаны, – подтвердил Колька.

– Можно достать, – сказал вдруг Витька Орех.

– Да брось, – отмахнулся Колька. – В саду сорвешь, что ли?..

– А я говорю, Коля, что можно…

Витька посмотрел на Богатырева чуть прищурившись, и Колька не стал больше возражать. Вообще-то Витька Орех не любит бросать слов на ветер. Не такой он человек. И мальчишки об этом хорошо знают.

Витька приехал с родителями из Сибири два года назад. Первое время он все рассказывал, какая там зима, да какой снег, да как там здорово кататься на лыжах. Его слушали и день, и два, но потом, когда он сказал, что собственными глазами видел на Урале пограничный столб с надписью «Европа – Азия», Колька не вытерпел.

– Нет там никакого столба и быть не может, – сказал тогда Колька. – И границы небось никакой нет – может, это тебе приснилось?..

– Если из вашей Отрадной не вылезать, так может только присниться, – задел Витька мальчишек. – А если ездить, то и так можно увидеть… Хотите знать – можно даже стать с этим столбом рядом, и одна нога будет в Европе, другая – в Азии!..

– Чем докажешь? – спросил тогда Колька.

Они спорили долго, горячились, а Витька Орех говорил очень даже спокойно, но все равно никак не мог доказать, что есть такой столб. Наверное, потому он и предложил:

– Хочешь, поедем вместе. Сам увидишь!..

– Как – поедем? – не понял тогда Колька.

– А так, – объяснил Орех. – Дома ничего не скажем и поедем. Если ты только не боишься.

Конечно, Колька не боялся. Правда, ему жаль было волновать бабушку, но не отступать же, если мальчишки со всей улицы слышали, как ты спорил!..

– Их сняли с поезда на станции Кавказской, что сразу за Армавиром. Витька Орех сказал тогда милиционерам, что они все равно убегут, так как им позарез надо увидеть столб на границе Азии и Европы, и еще неизвестно, что было бы дальше, если бы не выяснилось, что начальник детского приемника тоже сибиряк и тоже видел этот самый пограничный столб.

– Как докажете? – спросил Колька и у него, и начальник засмеялся.

– Хочешь предложить бежать втроем? – сказал он Кольке. – Не могу, понимаешь, работа. Но доказать…

Он сел за стол и что-то долго писал, нахмурясь, а потом поставил на бумажке треугольную печать и протянул ее Кольке.

«Справка,– было написано на этой бумажке. – Дана школьникам Н. Богатыреву и В. Орехову. Удостоверяю, что на границе Азии и Европы действительно стоят два пограничных столба с соответствующей надписью, в чем эти ребята смогут убедиться собственными глазами, когда достигнут совершеннолетнего возраста.

Старший лейтенант С. Воробейник».

А еще через день за ними приехал в Кавказскую Витькин отец.

Мальчишки теперь всегда верят Витьке – недаром же комиссаром избрали. И им теперь нравится даже то, что Витька считает отрадненский климат недостаточно суровым и, чтобы закалить себя, босиком ходит до поздней осени. Он даже в школу идет с ботинками под мышкой и надевает их у самого порога.

– А как же достанем адрес. Вить? – спросил Колька.

– Я нашу Иринку попрошу, – объяснил Витька. – Она же должна знать, да?..

Старшая Витькина сестра, Иринка, под мальчишку стриженная, работает в райкоме комсомола. С ней и правда можно, конечно, поговорить, только ухо при этом надо востро держать. А то получится еще, как в прошлом году. Целый месяц собирали мальчишки железный лом, Иринка все их подбадривала и каждый раз соглашалась, что металл пойдет на «Спутник имени Щорса». А когда сдали лом, выяснилось, что решено из него сделать «пионерский паровоз». Есть разница?..

– Спроси, конечно, – сказал Колька. – Только чтобы без всяких, да?

– Без всяких, – пообещал комиссар. – Я с ней после того, знаешь, месяц не разговаривал. Так теперь она меня уважает…

Скоро почти вся армия сидела на новеньком скрипучем диване в кабинете у секретаря Отрадненского райкома комсомола.

– Как у тебя с учебой? – спрашивал у Кольки секретарь, совсем еще молодой, не старше Саши Верткова, парень. – Надо, чтобы ты не ударил в грязь лицом перед тем, с кем будешь переписываться…

Губы у секретаря строго сжаты, но в глазах его Колька видит смешливые блестки. Зато сам Богатырев хмурится – что скажешь секретарю об учебе?..

И вдруг с дивана – голос Писаренка:

– Он, товарищ секретарь, первым в классе сельскохозяйственную практику закончил!

И как только Писаренок вспомнил об этом! Что верно, то верно. Это еще перед каникулами Колька взял себе отдельную делянку. Он брался сам прополоть ее и обещал попутно изучить, как сорняки влияют на развитие растений.

Как-то однажды мальчишки все вместе отправились на эту делянку. У кого были тяпки, те пололи тяпками, кое-кто пустил в дело сабли, и после этого о влиянии сорняков можно было не думать – больше всего, пожалуй, по той причине, что на той делянке влиять им было уже не на что…

– Практику первым закончил? – улыбнулся комсомольский секретарь. – Это, конечно, рекомендация… – И тут же как будто вспомнил что-то. – Да, школьная практика – это хорошо, а вообще в сельском хозяйстве, Николай, хорошо разбираешься?..

И опять встрял Писаренок:

– А как же, он в этом… лучше всех, да! Еще бы не понимает!..

– Отлично! Вот и отлично! – говорил секретарь, перебирая в ящике стола какие-то бумаги. Потом вытащил распечатанный конверт, протянул Кольке. – В таком случае – вот…

И когда ребята уже толпились у дверей, еще раз повторил:

– Только запомни, Николай! Тут в грязь лицом никак нельзя!

Когда они вышли из райкома, Колька бережно положил за пазуху голубой конверт с белыми рубчиками по краям, натянул на уши школьную фуражку и только спросил у мальчишек:

– Ну?!

Не сговариваясь, ребята понеслись по улице.

Армия без передышки примчалась к Богатыреву во двор, и только там, около палатки, запыхавшийся Колька осторожно достал из-под рубашки письмо.

Писаренок, который, наверное, подумал, что его работа не только писать, но и прочитывать все бумаги Колькиной армии, протянул было за ним руку, но Богатырев отстранил его:

– Слушайте!

Он вытащил из конверта бумагу и вдруг просиял: письмо было напечатано на машинке.

– Тут два письма! – громко зашептал Колька. – Ух ты, смотри…

Мальчишки повскакивали с земли и бросились к командиру.

– Одно на русском, другое – на немецком! – снова удивился Колька.

– Читай, читай! – загалдела армия.

– «Перевод», – нараспев прочитал Колька.

Витька Орех через Колькино плечо заглянул в письмо.

– Эго ж с немецкого перевод, Колька! Вот здорово, читай дальше!..

– «Австралия, штат Квинсленд, город Чарлевилл», – тихо прочитал Колька.

– С австралийского перевод! – выкрикнул Писаренок. – Чур, первый узнал – с австралийского!..

– «Мей-сон-Сити, Уил-ки, тринадцать…»

Колька читал очень медленно.

«Дорогой сэр! – говорилось в письме. – Мне четырнадцать лет. Я христианин, посещаю колледж.

Хочу переписываться с вами на одном из трех языков: русском, английском, французском.

Есть ли у нас общие интересы, сэр? Ваше вероисповедание?

Увлекаетесь ли вы филателией? Учитесь ли вы? Чем вы думаете заниматься дальше? Не увлекаетесь ли вы сельскохозяйственным производством? Ваши достижения в этой области?

Для начала хватит вопросов, сэр. Думаю, что наша переписка послужит всеобщему прогрессу,

Джим Олден».

Никогда еще не было в штабе армии такого шума, который поднялся после того, как Колька прочитал письмо Джима Олдена из штата Квинсленд, Мейсон-Сити, Уилки, 13. Когда, наконец, прошел восторг, Писаренок спросил:

– А почему письмо на машинке отпечатанное, а, Коля?..

– Буржуй, наверное, – определил Колька.

Но тут вмешался комиссар:

– А может, он на отцовой работе отпечатал, почем ты знаешь? Или, может, мать у него машинистка, как у тебя, Меринок, верно?

– А что? – выставил грудь Меринок. – Мы тоже ему письмо отпечатать, Коль, можем – пусть знает… Правда же?..

Довод насчет Меринковой матери тети Гали поставил Кольку в тупик. Но идея самим написать этому Джиму письмо, отпечатанное на машинке, взяла верх, и он согласился в конце концов, что австралийский пацан вовсе, может быть, и не буржуй.

– Посмотреть бы на него, – рассудил Колька, – или деду моему показать – он бы сказал точно…

– Кабы ж он приехал, – сказал Писарь. – Вот бы интересно! Вся б улица сбежалась! А потом бы в войну с ним сыграть или в казаки-разбойники.

…Казалось, в армии Кольки Богатырева все шло теперь хорошо, и никто даже не подозревал, что мальчишек ожидают суровые испытания, справиться с которыми будет не так-то просто. А испытания начались. Начались сразу же, как только ребята собрались написать ответ Джиму Олдену из штата Квинсленд, Мейсон-Сити, Уилки, 13.

– Пиши! – сказал Колька, когда все уселись на стульях вокруг большого стола в доме Богатыревых, а Писаренок раскрыл чистую тетрадку и придвинул к себе чернильницу-невыливайку. – Пиши! – повторил Колька. – «Добрый день или вечер, сэр!..»

Володька положил голову на острое плечико под красной футболкой и смешно задергался над тетрадкой.

– Готово? – спросил Колька. – Теперь так: «С приветом к тебе мальчишки с улицы Щорса…»

Он диктовал дальше, а остальные мальчишки один за другим потихоньку вставали со стульев и становились за спиной Писаренка, наблюдая за работой.

– Писарь! – крикнул вдруг Витька Орех, – Да разве «с приветом» – вместе?!

Володькино перо споткнулось, ручка замерла у него в пальцах.

– А в слове «мальчишки» где «к»? – строго спросил Меринок. – Съел ты «к», да. Писарь?..

– «Мы рады твоиму пись-му», – прочитал из-за спины Юрка Левин. – Разве «твоему» – через «и»?..

Все говорили так уверенно и так авторитетно, что Писаренок не выдержал.

– Сами пишите! – крикнул он, вскакивая. – Пишите сами, пожалуйста!

Он хотел бросить ручку пером в невыливайку, но не попал. Оставляя чернильные рубчики, ручка покатилась по тетрадке.

– И напишем, – сказал Меринок, садясь на Писаренково место. – Думаешь, не напишем?..

Он вырвал и положил перед собой измазанный листок. Поглядел в него, дочитывая до конца все, что успел написать Володька, потом поднял глаза к потолку, как будто что-то припоминая, и беспомощно посмотрел на Витьку Ореха.

– Вот тут пишем: «филателия и фантики – девчачье дело». Мягкий знак надо. А как. Вить, «дев» или «див»?

– «Дев», – твердо сказал комиссар. – Потому что – девушка…

– «Див», – эхом откликнулся Юрка Левин. – Потому что – дивчина…

И Меринок жалобно спросил:

– Как же, а, Коль?..

– «Див… дев»! – сплюнул Колька. – Я еще буду вмешиваться! Как будто у меня других дел нету. – И, презрительно посмотрев на ребят, сказал сквозь зубы: – Дал бог армию – слова правильно написать не могут…

В комнате сразу сделалось шумно, потому что мальчишки наперебой стали убеждать Кольку и друг друга, что и у них дел по горло. Что они, бездельники?.. Просто вот Витька Орех, например, собирается в летчики, а для летчиков русский язык – дело десятое, и потому он, Витька, налегает больше на физику. И по физике у него – что? Пять! Шурка Меринок, например, хочет – радистом. А там что – русский язык? Морзянка! Стучи и стучи ключом, говорил Шурка, без всякого тебе языка.

А Колька слушал мальчишек молча и тоскливо думал: неужели все-таки придется идти Лопушку кланяться? Ведь он, как ни обидно, – самый грамотный мальчишка на улице Щорса!..

И вдруг в комнате раздался тонкий крик Писаренка:

– Знаю! Я знаю!..

Все разом стихли.

– Ну? – недоверчиво спросил Колька. – Как надо, чтоб правильно написать «див» или «дев»?..

– Ни «див» и ни «дев», – сказал Писаренок, волнуясь, – чтобы правильно написать, надо это… надо поймать Талмутика!..

Есть же все-таки голова на плечах у этого Писаренка!..

…Был полдень. Солнце пекло очень сильно – даже ветерку, такому прохладному с утра, стало жарко, и он улегся отдыхать в густом кустарнике у реки. Теперь он только лениво вздыхал, будто отдуваясь, и от нечего делать легонько пошевеливал чуть желтоватые макушки ивняка…

В полдень по тропинке шел к речке через кустарник Петька Козополянский.

На носу у него были очки, а под мышкой он нес сразу две книжки. Вероятно, на речке Талмутик собирался закончить одну книжку и тут же приняться за вторую.

Но в этот день он не сумел сделать ни того ни другого.

– Руки вверх! – раздался вдруг позади Талмутика чей-то голос, и он остановился как вкопанный, потом медленно обернулся, поддерживая очки.

Из-за куста ивняка на тропинку вышел Колька. И тут же зашевелились другие кусты вокруг Талмутика, и его уже окружили мальчишки.

– А, Коля! – сказал Талмутик обрадованно. – А я думаю, кто это кричит?..

– Руки вверх – было сказано! – неприступно повторил Колька.

– Пожалуйста!

Талмутик чуть повыше плеча поднял руку с растопыренными пальцами.

Колька нахмурился.

– А другую?..

– Так у меня ж в ней книжки! – удивился Талмутик.

– Ну ладно, – согласился Богатырев. – Держи одну…

Петька пожал плечами.

– А за что вы меня… за что меня пленили?..

До чего же он был книжный человек, этот Талмутик, – даже в минуту опасности он говорил так, как будто это был урок литературы!

– Сейчас узнаешь, – усмехнулся Колька и, взяв Талмутика за руку, другой рукой раздвинул кусты.

Петька еще раз пожал плечами и покорно пошел следом.

За ними двинулись мальчишки.

Дальше в кустах ивняка была еще одна полянка, густо заросшая травой, и здесь мальчишки остановились.

– Садись, будь как дома, – сказал Талмутику уже более дружелюбно Колька и первый уселся на траву.

Если бы Талмутик был понаблюдательней, он бы давно уже увидел в руках Шурки Меринка портфель и, конечно, удивился бы, зачем это летом человек ходит с портфелем. Если бы Талмутик был понаблюдательней, он бы увидел, как Писаренок, усевшись за Шуркой Меринком, пристроил у него на спине свою записную книжку и достал карандаш.

Но Талмутик, кажется, вовсе не замечал, что происходило вокруг.

Он держал в руках ивовую ветку, отщипывая от нее по листочку, и Колька вдруг заметил, что пальцы Талмутика слегка подрагивают. Но на лице не было страха, и Колька вдруг почему-то подумал, что он, Талмутик, молодец: не подает виду, что все-таки боится мальчишек.

– Скажи-ка, Талмутик, – спросил Колька, – вот ты – культурный?

Сначала Петька, кажется, даже не понял вопроса. Он снял очки, потом снова надел их и из-под стекол подозрительно глянул на Кольку: не смеется ли? Но вид у Богатырева был очень серьезный, и Талмутик, кажется, успокоился.

– Как вам сказать, – все-таки осторожно начал он. – Пожалуй, да… Не совсем, конечно, но…

– А мы сейчас проверим, совсем или не совсем, – пообещал Колька. – Вот… скажи нам: лупим мы пацанов, которые таскают из пруда мальков. А как это сказать по-культурному?

– Вы охраняете водоемы, – проговорил Талмутик не раздумывая.

– О! – сказал Колька с восхищением. – А говорил, что не совсем культурный! Так я и знал – мы охраняем водоемы! Правильно, Талмут, хорошо. А вот кротов бьем?.. Мышей?..