Текст книги "Я всей душою с вами, львы!"

Автор книги: Гарет Паттерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Мы пересекли лежавшую на западе равнину, прошли вдоль холмов, затем спустились туда, где сухое русло Таваны делает петлю, и двинулись вдоль русла. Я догадывался, что материнское гнездышко Рафики неподалеку, а потому пропустил львицу вперед. Теперь она ступала осторожно, временами останавливаясь и оглядываясь – нет ли вокруг опасных для беззащитного потомства врагов вроде леопарда или гиены? Она спустилась вниз по берегу песчаного русла, затем тихонько завыла – и вот я уже вижу их, спящих в небольшом углублении, прильнув друг к дружке. Этим крохам, с необыкновенно светлыми шкурками, было всего-то часов двенадцать от роду. Я наблюдал, как они проснулись от материнского зова – для них это был сигнал, что родительница рядом.

Рафики снова избрала местом рождения детенышей долину Таваны, на сей раз к югу от старого лагеря, ровно в километре от могилы своего брата. Я сидел на берегу высохшего русла, наблюдая за тем, как она вылизывает малышей. Время от времени она поднимала голову и смотрела на меня своими умными глазами.

Душу мою переполняли смешанные чувства. С одной стороны, я ощущал себя окрыленным при виде появившегося на свет нового прайда – ведь последние члены прежнего погибли от рук человека, и Рафики осталась одна. Но другая половина моей души пребывала в подавленном состоянии – из-за неопределенности будущего Рафики, а теперь и детенышей. Когда солнце уже коснулось горизонта, я покинул это благословенное место – мне надо было спешить в лагерь. Стали сгущаться сумерки, и я побрел назад по той самой дороге, по которой мы пришли вместе. В последующие дни мы с Рафики выучили на ней каждый камушек, каждую ямку, каждый кустик.

В первые несколько дней после рождения детенышей я каждый вечер приносил Рафики бидон с водой. Она усиленно кормила малышей, а с водой было трудно на много миль вокруг. Обычно, если к моему приходу Рафики находилась с львятами в своем уютном гнездышке, она вылезала из ямки, потягивалась всем своим истощенным телом и подходила ко мне здороваться. Я наливал в миску воды и наблюдал, как она жадно лакает. Иногда же она оставалась с детенышами, приветствовала меня лишь гортанным звуком и вновь принималась кормить или вылизывать их. В таких случаях я, полюбовавшись этой картиной, зарывал до завтрашнего дня бидон с водой и миску в прибрежную гальку – и спешил обратно в лагерь.

В эти блаженные часы, когда я бывал в гостях у Рафики, я наслаждался тем, что никто не мешал мне жить. Никто на всем белом свете не знал, что мы вместе. Ни один человек не забредал в долину Таваны, а немногие дороги, по которым могла проехать машина, были довольно далеко. Как бы хотел я, чтобы мы всю жизнь оставались вот так, вместе, затерянные среди заросших кустарником земель…

Рафики так надежно схоронилась со своими детенышами, словно знала, что замышляется против нас. Вскоре после рождения львят я услышал, что Рафики вместе с потомством собираются перевезти в Габороне, где имеется загон для львов. Я понимал, что для Рафики это будет хуже смерти. Она была дикой и свободной. Ее бесценная свобода (как и свобода ее брата и сестры) дважды находилась под угрозой: в первый раз – когда погибла их мать, во второй – когда не стало Джорджа. И вот теперь ей угрожают в третий! При мысли об этом я стискивал зубы, но выхода из ситуации не видел.

Точнее, мне виделся только один способ избавить Рафики от неминуемого, как мне казалось, заключения – отнять жизнь у нее и детенышей. Но что я буду чувствовать после этого? Смогу ли жить? Как справлюсь с гневом, обращенным против тех, кто толкнул меня на этот шаг? Нет, в таком случае мое место рядом с нею, там, в долинах Небытия, где Батиан, Фьюрейя, Тана и Сала. Я сказал себе, что, если меня вынудят отнять у Рафики и ее детенышей жизнь, я наложу на себя руки.

Глава четырнадцатая
Я ВСЕЙ ДУШОЮ С ВАМИ, ЛЬВЫ!

Минуло полтора года с тех пор, как я, предавшись отчаянию, пришел к мысли о страшном исходе. Судьбе было угодно, чтобы дo этoгo не дошло. Но, как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай. Я делал все, чтобы отстоять Рафики и ее детенышей. В первую очередь я устроил показ по национальному телевидению документального фильма «Рожденные быть свободными» и дал множество интервью средствам массовой информации.

Общественность отреагировала мгновенно. Ситуация вызвала бурю негодования, предложения помощи хлынули потоком. Я целыми днями просиживал в сарайчике, где телефон раскалялся от звонков. Звонили со всего юга Африки – из Ботсваны и Намибии, Свазиленда и Зимбабве.

Один журналист прислал мне факс: «Ситуация в высшей степени возмутительна. Рафики нужно спасти любой ценой. В случае чего – будьте любезны, обращайтесь ко мне». Женщина-адвокат готова была возбудить дело, чтобы львицу оставили в покое. Новые владельцы охотничьей станции Тули-сафари, как и многие другие, имеющие интересы в диких землях, прислали мне письма с заявлениями, что не согласны с планами перемещения Рафики. Эти письма я передал Найджелу Хантеру в подтверждение того, что мнение о необходимости удаления Рафики со здешних земель поддерживается отнюдь не всеми.

Кроме того, я направил письмо президенту Ботсваны. Я обратился к нему как бы от имени Рафики, напоминая, что она осталась последней из львов, с которыми работал Адамсон, и что в конце концов она является достоянием Ботсваны. Я напомнил ему также, что история трех львов Адамсона – Батиана, Фьюрейи и Рафики – снискала землям Ботсваны международную известность как месту, где еще сохранилась дикая фауна. Министр образования Рай Моломо, который всегда был моим горячим сторонником, не только передал послание президенту, но и сам переговорил с ним по этому вопросу. Рай чувствовал, что Рафики нельзя трогать уже потому, что она, как и другие дикие звери Ботсваны, привлечет средства в казну государства.

Несмотря на такое количество союзников, я тем не менее продолжал поиски заповедника, который стал бы убежищем для Рафики. Среди многочисленных факсов с выражением поддержки я выделил один, где рассказывалось о диких землях на юго-востоке Зимбабве, называемых Долиной спасения.

В июле я съездил туда на разведку – поездку организовал председатель общества охраны природы Клайв Стокил – и убедился в огромном потенциале этих мест. Долина спасения представляла собой миллионы акров девственных земель, объединенных различными землевладельцами в природоохранную зону. Но и этому варианту не суждено было сбыться. Там тоже еще только начинали строить ограды, и, значит, оставалась опасность, что Рафики с детенышами забредут в соседние скотоводческие земли Трайбл-Траст. Возникли и другие трудности, так что с идеей пришлось расстаться.

Вторая неделя июля 1993 года принесла новые волнения. Однажды, возвращаясь из долины Питсани (несмотря ни на что, мне удалось-таки наладить работу заброшенной скважины, и я регулярно ходил туда качать воду для животных), я столкнулся со своим старым приятелем Дэвидом Мупунгу, директором заповедника Тули-сафари в Зимбабве, с которым давненько не виделся. Я, конечно, обрадовался, но сразу понял, что Дэвид приехал по какому-то важному делу. Нахмурив брови, он рассказал, что недавно на подведомственной ему территории была незаконно застрелена львица – как бы это не оказалась Рафики. Я был настолько ошеломлен, что поначалу даже никак не отреагировал на его слова.

Потом он рассказал мне подробности. Некий охотник, имевший лицензию на отстрел леопарда, якобы ошибочно принял за леопарда львицу. Он подвесил на дерево тушу импалы и спрятался, а тут как раз оказалась львица, которую эта приманка привлекла. Охотник сказал, что в тусклом свете не мог отличить львицу от леопарда, но все равно прицелился и выстрелил. Дэвид и вся зимбабвийская Ассоциация охотников, не говоря уж обо мне, были возмущены содеянным. Надо было срочно выяснять судьбу Рафики и, если она действительно погибла, отправляться на поиски детенышей, пока они не умерли голодной смертью. В глубине души я чувствовал, что беда настигла не Рафики, а другую львицу, – или я только заставлял себя так чувствовать? Отправившись к львиному гнездышку, я обнаружил его пустым – ни матери, ни детенышей. Оттуда я двинулся вверх по Питсани к старой «Таване» – от лагеря остались только жалкие обломки двух построек да груда мусора. Почти все столбы, к которым крепилась ограда, давно уже были выворочены слонами.

Я прошелся по территории старого лагеря, всматриваясь в землю. Так и есть: примерно в двух метрах от того места, где стояла моя палатка, я обнаружил следы Рафики и детенышей. Она почла за наилучшее привести их туда, где в течение трех лет находилось наше с Джулией пристанище, и укрыть в старой норе бородавочника. Возможно, в этом месте, вызывающем только приятные ощущения, она была спокойнее за детенышей. Но потом я обнаружил следы, которые показывали, что она увела львят куда-то дальше.

Теперь я был почти уверен, что трагедия настигла не Рафики, а другую львицу, но нужно было удостовериться в этом окончательно. Во второй половине того же дня, взяв с собой своего друга Сэма, служившего смотрителем в одном из частных лагерей, я поехал к «скважине Рафики» (той самой, которую я пустил в ход) посмотреть, нет ли следов. Сэму предстояло стать свидетелем небывалого зрелища…

Ни у скважины, ни в долине мы не нашли никаких следов, но, прежде чем повернуть обратно, решили еще раз обойти скважину. Сидевший за рулем Сэм остановил машину, и стоило мне сделать шаг, как я увидел свежие следы львицы. А ведь часу не прошло, как мы побывали здесь! Неужели это следы Рафики?

Наказав Сэму оставаться в машине, я двинулся дальше пешком. Отойдя метров на полтораста, я будто бы услышал львиный рык. «Наверное, мне почудилось», – подумал я и зашагал вперед.

Через две минуты я услышал окрик Сэма:

– Это твой лев, Гарет?

Я оглянулся и увидел львицу. Ну да, это Рафики! Она бежала ко мне (хотя отчего-то метнулась в сторону – должно быть, ее напугал крик моего друга). Сердце у меня едва не разорвалось от радости. Подскочив ко мне, она встала на задние лапы и положила передние мне на плечи, а затем снова опустилась на все четыре. Закончив обмен приветствиями, продолжавшийся куда дольше обычного, мы спокойно сели рядом. Тем не менее Рафики время от времени подозрительно и даже испуганно оглядывалась на машину.

Позже я догадался дать знак Сэму, что, мол, встретимся на пограничной дороге. Мой друг завел мотор и медленно отъехал, а мы с Рафики посидели еще немного возле скважины, и, когда солнце коснулось краешка земли, я покинул ее – усталый, но счастливый, что она уцелела.

Теперь, когда ее детеныши уже могли бегать без устали, она стала все чаще уводить их в Тули-сафари. Похоже, ей приглянулись те места, где она любезничала с Нелионом перед рождением детенышей. Она-то была наверху блаженства, но кто та львица, которую вот так неожиданно настигла пуля? На следующее утро я встретился с Дэвидом на берегу Шаши. Как мы и договаривались, он принес мне для освидетельствования конфискованную шкуру убитой львицы, и мы расстелили ее прямо на песке высохшего русла. Действительно, нестарая львица. Я испугался, что это сестра Нелиона.

И правда – сколько я ни искал в течение многих недель, я ни разу больше не видел следов Нелиона, сопровождаемого двумя львицами. Оказывается, убийство произошло в самом сердце земли, откуда до меня доносились зовы Рафики и Нелиона, и это также подтверждало, что погибла именно его сестра. Львиное племя Тули понесло еще одну утрату. По вине человека.

Приближалась скорбная дата – вторая годовщина гибели Батиана. Утром 29 июля я, миновав холмы, спустился в долину Таваны к поминальной пирамидке. Там я спугнул стадо антилоп, мирно пасшееся в этом укромном местечке. Постояв немного у пирамидки, я сел под раскидистым деревом и задумался о Батиане. До обидного мало отпустила ему судьба – три года… Но все же ему удалось больше подышать воздухом диких просторов, чем бедняжкам Сале и Тане, другим его племянницам и племянникам…

Я пытался представить себе – а каким бы он теперь был, если бы здравствовал и поныне? Наверное, красавцем, хотя в пору расцвета он еще не вступил… Думаю, он вырос бы в одного из самых крупных львов, которые когда-либо бродили по здешним просторам.

Сидя под деревом, я размышлял – не пошлет ли мне мой лев какой-нибудь знак? И вдруг заметил на пыльной земле следы молодого льва. Я был потрясен: как же так, я проходил по этому самому месту и ничего не увидел? По размеру отпечатки лап были такие же, как у Батиана в последние дни его жизни. Так, вот он подошел к пирамидке и двинулся дальше. Я сделал несколько шагов – и что же? Передо мной лежал ошейник Батиана, который я двадцать месяцев назад положил в дупло дерева, растущего подле могилы, и с тех пор не видел. Он исчез, и я предположил, что какой-нибудь слон, искавший, нет ли в дупле чего-нибудь вкусного, запустил туда хобот, вытащил ошейник и выбросил как ненужную вещь.

Но вот что меня удивило. Я положил ошейник, застегнув его кольцом, а нашел расстегнутым, да к тому же обрезанным!

Я немного подержал ошейник в руках, размышляя, кто бы мог его обрезать и зачем, и сунул обратно в дупло. Прежде чем уйти, я, растопырив пальцы, приложил ладони к отпечаткам лап. По щекам у меня потекли слезы. Я чувствовал, что это Батиан подает мне знаки. Что он со мной.

В один из июльских вечеров, всего за несколько дней до скорбной годовщины, львиное племя Тули понесло еще одну утрату. Помните соперника Батиана по имени Близнец, который в свое время был брачным партнером Рафики и Фьюрейи (что не удерживало его от попыток поживиться за их счет, когда им улыбалась удача на охоте)?

Это был лев в самом расцвете сил, увенчанный густой шикарной гривой. Ему было приблизительно шесть лет, а в царстве Шаше он жил полтора года.

В тот вечер Близнец, тряхнув могучей головой, зевнул и зашагал на север вдоль русла Шаше. Откуда было ему знать, что он шагает навстречу небытию! На пути его стоял невидимый браконьерский капкан. Двойная проволока сначала обвилась вокруг его головы, а затем впилась в затылочную часть шеи. Близнец рванулся вперед, но проволока сдавила его еще туже. Он дернулся назад, не понимая, где источник сопротивления. Потом метнулся в сторону, но непонятная сила удерживала его по-прежнему.

Он стал судорожно биться, борясь с неведомым страшным врагом, кусая и царапая все вокруг. Он крушил лапами низкорослый кустарник, втаптывал в землю траву, и его дикий рев сотрясал заросли по берегам русла Шаше. Он уже не мог дышать, мозг его затуманил мрак, и, из последних сил сопротивляясь проволоке, он рухнул на землю и исторг предсмертный стон. Этот стон был проклятием всем, кто отнял у него жизнь: и браконьеру, который поставил этот капкан, и тем, кто не обеспечил ему защиту. Хотя могли и обязаны были. Внезапно зрачки его расширились, он дернулся еще раза два – и затих.

Его смерть – и на совести землевладельцев, которые оскорбляли меня за то, что я защищал львиное племя, которые подвергали мои выступления цензуре. Но этой смерти им не замять. Я предупреждал, что популяция львов Тули под угрозой. Меня не слушали. Меня убеждали, что я не прав. Теперь не стало последнего в Тули вожака львиного прайда.

В августе я покинул дикие земли. Мы с Джулией планировали пожениться, но это не сбылось. Джулия, которая в Йоханнесбурге залечивала душевные раны, поняла, что не в состоянии выйти за меня замуж. Да, ее можно понять. Сочетаться со мной браком – значит сочетаться с моей болью и покалеченной душой. Позже Джулия напишет мне, объясняя, что она в тот момент чувствовала: «Внезапно меня охватил самый настоящий испуг. Внутренний голос подсказывал мне: «Сердце Гарета отдано львам и землям Тули, его душа травмирована». Ты как будто воплотил в себе всю боль и скорбь, пережитые нами… Скажу тебе прямо – в других условиях все бы кругом говорили, что мы созданы друг для друга… В конце концов, между нами были особого рода отношения, да отчасти и сейчас остались».

Моя мать предложила нам вместе прилететь в Англию – ей хотелось познакомиться с Джулией. Я позвонил ей и сказал, что наш брак отменяется. На мой вопрос, хочет ли она по-прежнему, чтобы мы прилетели в Англию, она ответила положительно. Мы съездили в Англию вместе, но по возвращении я отправился на север Ботсваны, а Джулия – в Южную Африку, в Наталь, где ей предложили работу в заповеднике.

Время шло, и я все реже наведывался в дикие земли. Рафики постепенно отвыкала от меня, а ее детеныши вообще меня не знали. В конце концов она окончательно покинула долины Таваны и Питсани и ушла вслед за Нелионом в Тули-сафари. Теперь и она, и ее детеныши – собственность народа Зимбабве, находятся под защитой законов этой страны и под неусыпным надзором Дэвида Мупунгу. Землевладельцы, которые из кожи лезли вон, чтобы удалить ее со своих земель, могут спать спокойно: она к ним больше не придет. Спасибо Господу, что он послал ей Нелиона.

Прошел год с тех пор, как погибли Исаак, Фьюрейя, Сала и Тана. До и после годовщин их смерти произошло немало темных дел. Жена егеря, который первым наткнулся на тело Исаака, была схвачена вместе с еще одним членом своей семьи при попытке продать бивни слона в Северном Трансваале. Ее разоблачил тайный агент бригады по защите исчезающих видов южноафриканской полиции. Она и ее сообщник были приговорены к штрафу в размере десяти рэндов каждый. В том же месяце был схвачен, также при попытке продажи слоновьих бивней, директор школы, расположенной на западе Тули. С ним обошлись куда более жестоко – мне сообщили, что его приговорили к десяти годам заключения. Я подумал: вдруг эти два случая – звенья одной цепи? Цепи, тянущейся к чему-то большему…

Всего через месяц после этих скандалов я получил сенсационную информацию касательно смерти Исаака. Один человек (имя которого я и сегодня не могу назвать, чтобы не ставить его под удар) сообщил моему другу Бейну Сесе следующее. Один из работников лагеря, где трудился Исаак, сказал ему по секрету, что покойный стал жертвой отнюдь не львов. Его действительно убили и бросили в кустах с расчетом, что его тело непременно будет найдено хищниками. Там его и отыскали львы. Сказанное удивительно напоминало то, что мне сообщила прорицательница.

Мы с Сесой немедленно связались с угрозыском: мы чувствовали, с нашей помощью правда о происшедшем в ночь на 29 октября может быть наконец установлена. В угрозыске нашу информацию с благодарностью приняли к сведению… и после этого мы мало что слышали об их расследовании. Видимо, потому, что не было свидетеля разговора между человеком, сообщившим сенсационные сведения, и тем, кто передал их нам. Значит, и тот и другой могли – из страха – запросто отказаться от своих слов и похоронить истину. Кстати, как раз в это время брат Исаака Соломон сообщил мне нечто весьма странное. Соломон работал в той же компании, что и брат, но после его смерти ушел со службы, опасаясь за свою жизнь. В течение многих месяцев я часто бывал в гостях у него и у семьи Исаака, и мы не раз обсуждали происшедшее, сходясь на том, что злой умысел и убийство нельзя исключать. И вдруг Соломон во время одной из бесед говорит, что врач, который проводил патологоанатомическое исследование, написал, что причиной смерти Исаака были не львы.

На той же неделе мне в руки попало только что вышедшее в свет биографическое повествование о Джордже и Джой «Великое сафари», написанное Адрианом Хаузом. Адриан упомянул и о том, что Фьюрейя «встретила бессмысленный конец»: ее убили до того, как было проведено патологоанатомическое исследование тела Исаака, а два месяца спустя «врач сообщил, что «человек был убит пулей, и мясо его было съедено не львами, а гиеной». Я тут же кинулся к Адриану с расспросами, откуда у него такие сведения. То, что врач лишь через два месяца сообщил о непричастности львов к происшедшему, показалось мне весьма странным.

Адриан обещал еще раз просмотреть свои записи, а позже сообщил мне в письме, что не смог установить точно, откуда взял эту информацию – то ли прочитал в газете, то ли получил наряду с прочими сведениями, когда собирал материал в Африке.

Позже я передал всю эту информацию – вместе с другой поступившей к тому времени – в угрозыск. Там я узнал, что врач вернулся к себе на родину в Замбию, поскольку контракт в Ботсване у него закончился.

Патологоанатомическое исследование вообще оказалось самым темным местом следствия. Мало того что оно было проведено после того, как убили моих львов, – в нем отсутствовали точные сведения о причине смерти. Если бы львы умели говорить и могли сказать за себя на суде, им не был бы вынесен смертный приговор.

Начальник угрозыска заверил меня, что по вновь выявленным фактам будет проведено дальнейшее расследование и что, возможно, удастся установить связь с врачом. Но что-то слишком уж медленно вертелись колеса следственной машины. Видимо, если что и делалось, то только для отвода глаз.

Сейчас, когда я пишу эти строки, дело остается открытым. Но я по-прежнему верю – то, что сегодня маскируется за рассуждениями, завтра предстанет в истинном свете.

Работая над этой книгой, я время от времени наведывался в дикие края – поискать следы Рафики и детенышей, удостовериться, что с ними все в порядке. Я больше не искал встречи с нею. Мы были некогда одним прайдом, связанным одной судьбой, – пусть все это останется в прошлом! Ее детенышам исполнилось полтора года – пусть себе охотятся, отдыхают, играют, услаждая мамашу, а я-то им зачем?

Недавно, побывав в очередной раз в этих землях, я задержался у водопоя в тихом месте на самой границе Ботсваны и Зимбабве. После обильных дождей вода поднялась до нормального уровня – разительный контраст с прошлыми засушливыми годами! А вот и впечатавшиеся в мягкую почву следы Рафики и детенышей – они приходили сюда напиться всего несколько часов назад. А чего дожидаются кружащие в небе грифы? Ну, ясно: Рафики только что успешно поохотилась и теперь отдыхает где-нибудь в кустах. Мы не могли видеть друг друга, но я чувствовал, как соприкасаются наши сердца и души.

Стоя один посреди диких, заросших кустарником просторов, я подумал о своих львах, которых не было в живых. Их образы, словно постоянно меняющаяся картинка в калейдоскопе, вставали у меня перед глазами. «Если бы вы теперь были здесь!» – тихо произнес я. Но мои слова слышал только ветерок, обвевавший лицо.

Сейчас я пишу и думаю о Джулии. О ее преданности львам. О той поддержке, что я получал от нее. О той огромной, безмерной любви, которой она щедро одаривала нас всех.

Через некоторое время после того, как мы расстались, она написала: «Гарет избрал жизненный путь, которым я могу только восхищаться. Я надеюсь, что смогу пройти по параллельной с ним тропе, хотя думаю об этом с некоторым волнением. Я боюсь за Гарета, и он, по-видимому, тоже испытывает страх – за тех, кого взялся защищать. Львы – сама суть жизни Гарета, и он стоит лицом к лицу с теми же опасностями, которые грозят его любимцам».

До конца 1994 года, когда моя книга уже была близка к завершению, я еще не раз наведывался в дикие земли. К несчастью, мой друг Альфеус Марупане страдает хронической болезнью, и я часто навещал его в лагере на берегу Лимпопо, где он живет с семьей. Мне было очень тяжело, что я так мало могу сделать для человека, который всегда подставлял свое плечо, когда мне бывало туго. То, что он находит в себе силы и отважно борется за жизнь, как нельзя лучше свидетельствует о сопротивляемости человеческого духа.

А между тем враги – и на диких землях, и за их пределами – не оставляли меня в покое. Недавно я задумался над тем, что ждало бы меня, если бы я благоразумно не подался на юг – завершить книгу, отдохнуть и подлечиться, – а остался бы в лагере. Я несколько раз заезжал туда – лагерь стоял заброшенным и покинутым. Он напоминал обиталище духов – духов моих львов, теней прошлого. Старые палатки трепетали на ветру, выгорали на солнце, мокли под внезапно налетавшими дождями. Как всегда, прилетели птицы-ткачики – здесь они устраивали свои гнезда и выводили птенцов.

В начале года я вывез из лагеря дневники, отчеты, статьи и записи, впоследствии вошедшие в эту книгу. Я также забрал оттуда то немногое, что было у меня ценного.

Так он и стоял, этот истерзанный лагерь, – как мемориал, посвященный моей пятилетней работе со львами. Десять месяцев никто его не трогал, сюда вообще не ступала нога человека. Но в самом конце года, когда по округе разнеслась весть о моем возвращении (к счастью, я в это время гостил у Альфеуса), некие люди пожаловали в лагерь. Я так и не узнал, кто это был. Нагрянули – и перевернули все вверх дном, распороли ножами парусину палаток, смешали с землей оставшиеся книги и бумаги, пошарили на полках буфета… Многое было украдено – а вот дорогостоящий прибор для зарядки батарей видеокамеры (который я забыл увезти) остался цел. Его почему-то поставили на кучу золы там, где я готовил еду.

Кожаный портфель с бумагами положили в пустую бочку, куда я прежде наливал воду для львов. Кто это сделал и зачем?

…Я оказался здесь на закате последнего дня 1994 года. Поначалу зрелище разоренного лагеря шокировало меня, но шок быстро прошел. Не испытывал я и чувства страха. Боль? Едва ли: ведь залечиваются даже куда более тяжелые раны. Когда забрезжила заря первого дня нового года, я принялся приводить все в порядок, подбирая обрывки моего прошлого – рассыпанные письма, старые рукописи, фотографии.

Да я и в переносном смысле собираю осколки прошлого, не желая быть поглощенным им. В минувшем году мне – как и Джулии – случалось впадать в такое состояние, когда безразлично, на том ты свете или на этом.

Теперь хочу набраться сил – и начать новую главу своей жизни, оставаясь всей душой со львами. Когда-нибудь и в Тули отлив сменится приливом. Как и мой друг Альфеус, я не устаю бороться за жизнь – за жизнь всех львов и за жизнь каждого.

Позвольте закончить свое повествование строками о горестном, но необходимом расставании и отплытии к новым берегам:

 
…И только лишь спустился он с холма,
Как был объят глубокою печалью
И с грустью в сердце размышлял:
– Как я смогу
По свету странствовать без скорби и печали?
 

 
Нет, невозможно мне пуститься в путь
Без раны в сердце и в душе…
И были долгими его дни скорби,
И ночи одиночества так долги,
И кто бы мог
Его оставить в скорби и печали,
Не пожалев?
 

 
Вот так и я —
Собрал души своей я множество осколков,
И множество детей, о коих я тоскую,
Нагие, ходят среди тех холмов,
И не могу о них не думать я
Без боли и тоски.
 

 
Нет, не венец
Снимаю ныне я с себя,
Но кожу
С себя срываю я своими же руками.
 

 
И то – не мысль,
С которой мне легко расстаться,
И это – бунт, назревший в сердце,
А не сердечный паралич.
 

 
Я дожидаться больше не могу!
Ведь море,
Что души смелые к себе манит,
Призвало и меня в дорогу,
И мне пора садиться на корабль!
К отплытию!…
 

Кейлил Джибран. «Пророк»