Текст книги "Ботус Окцитанус, или восьмиглазый скорпион"

Автор книги: Ганс Шерфиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В понедельник утром 22 мая, после утренней молитвы, директор гимназии Тимиан обратился к ученикам с речью; у него сразу создалось какое-то странное впечатление, будто никто с должной серьезностью не слушает его. Никогда еще с ним не случалось ничего подобного.

Как обычно по понедельникам, ученики спели псалом «Сей благостный день мы с радостью зрим», после чего директор произнес краткую речь об авторитете и добрых традициях школы, о законах чести и заповедях долга, о необходимости соблюдать правила внутреннего распорядка школы, а также прилично вести себя в коридорах и на лестницах. Он с огорчением узнал, что среди учеников нашлись такие нездоровые элементы, которые без всякого стеснения бросают на школьный двор бумажки от съеденных бутербродов. Он был крайне разгневан также, когда выявились случаи нарушения дисциплины и беспорядков во время прихода учеников на занятия и ухода их домой. В школу поступили жалобы, и серьезные жалобы: ученики выезжают на велосипедах из школьных ворот прямо через тротуар, что создает опасность для прохожих и вызывает их недовольство. Разумеется, терпеть такие вещи нельзя. Это не только неприлично, но прямо-таки преступно, поскольку езда на велосипеде по тротуару запрещена полицейскими правилами. Если в будущем кто-нибудь из учеников снова будет замечен в таком грубом нарушении порядков и законов, то будут приняты дисциплинарные меры, которые, между прочим, лишат виновного права ездить в школу на велосипеде.

Именно в тот момент, когда он произносил эти слова, директор испытал странное чувство: ему показалось, что у его слушателей совершенно отсутствует серьезность. Он сделал небольшую паузу и внимательно оглядел учеников и учителей. Разумеется, он не увидел ни одной улыбки, но у многих в глазах играли веселые искорки. Поэтому директор повысил голос и снова заявил, что езда по тротуару – это преступление, уголовное деяние, с которым нельзя мириться. Только дисциплинированный, наделенный чувством ответственности человек имеет моральное право ездить на велосипеде. Этого требуют интересы общества… – Что там такое? – вдруг спросил оратор, услышав хихиканье. Стоя на кафедре, он сердито посмотрел на учеников; мальчишки, давясь от хохота, старались спрятать свои красные лица за молитвенниками. Инспектор живо схватил за шиворот одного из учеников и вывел из зала; но мальчик уже в дверях разразился таким неистовым смехом, что все остальные тоже расхохотались.

На несколько минут директор утратил дар речи. Он видел, что даже некоторые учителя стоят с красными лицами, прикрывая рот ладонью. Неужели весь мир сошел с ума?

– Прошу успокоиться! – громовым голосом воскликнул директор и сильно ударил по кафедре кулаком. Он даже побледнел от возмущения, и под его гневным взглядом все наконец затихли.

– Я просто поражен! – проговорил директор. – Я поражен вашим поведением, которое особенно неуместно здесь, сейчас. Я попрошу вас всех разойтись, пусть каждый займется своим делом!

При всеобщем глубоком молчании директор медленно и с достоинством спустился по ступенькам кафедры. Ученики, стараясь не смотреть на него, расступились, и директор в сопровождении учителей покинул зал.

В коридоре один пожилой учитель, который шел рядом с директором, осмелился спросить его:

– Разве господин директор не видел сегодняшних газет?

– Извините, Балле, в данный момент меня меньше всего интересуют газеты – после всего того, что я видел сейчас. Не хочу скрывать от господ учителей, ваше поведение я расцениваю как измену.

– Но мне кажется, утренние газеты помогут вам понять все, – сказал лектор Балле. – Господин директор в самом деле не читал сегодня газет?

– Нет, не читал. Должен признаться, я не большой охотник до газет и никогда не читаю их за утренним кофе. Быть может, произошло что-нибудь особенное? Революция, что ли, вспыхнула? Или чернь захватила власть в нашей стране? Почему, когда я говорю, люди смеются прямо мне в глаза?

– Значит, господин директор не знает, что случилось с лектором Карелиусом?

– Я не видел сегодня лектора Карелиуса. Не могу себе представить, чтобы он опоздал на уроки; надо полагать, он заболел.

– Ох нет, дело обстоит гораздо хуже. Лектора Карелиуса забрали в полицию. Вчера утром он был арестован за шумное поведение на улице и отчаянную езду на велосипеде, за учиненное им нападение на полицию и что-то еще. Судя по утренним газетам, он кусался, бил ногами полицейских и порвал им форменную одежду.

– Прошу извинить мне иностранное слово, Балле, но что это за nonsense[9]9
  Nonsense – нелепость, бессмыслица (англ.).


[Закрыть]?

– К сожалению, не nonsense. Об этом написано во всех утренних газетах, и дети, конечно, также их читали. Вот чем и объясняется их веселость в тот момент, когда господин директор стал говорить о бесцеремонной езде на велосипеде в нарушение существующих правил. Я ни в коей мере не собираюсь защищать мальчиков – их несдержанность, разумеется, непростительна, но она вполне понятна для того, кто знает детскую психологию. Не угодно ли взглянуть сюда? – предложил Балле, протягивая директору консервативную газету.

– Подождите минутку, лектор Балле. Для подобного разговора коридор – место мало подходящее. Будьте добры последовать за мной в кабинет, там мы спокойно прочтем, что тут написано. А ваш класс пусть немного подождет. Если за время вашего отсутствия там возникнет беспорядок, то пришлите зачинщиков ко мне. Их здесь примерно накажут!

Лишь после того, как дверь была плотно затворена, директор медленно развернул газету. Лектор Балле дрожащим пальцем указал ему на жирный заголовок:

«Учитель, ехавший на велосипеде, напал на полицию. Покусал полицейских, когда они хотели его задержать».

– Боже всемогущий! – воскликнул директор. – Что такое?

– А здесь написано еще кое-что похуже! Взгляните! – И Балле протянул радикальную газету «Дагбладет» и социал-демократическую.

«Педагог нападает».

«Тумаки на долю ПО» – огромными буквами было напечатано в «Дагбладет».

– Что это за язык? Где же глагол? – недоумевал директор.

– Глагол подразумевается, – объяснил лектор Балле. – Это просто американский стиль, который у нас привился.

– На долю ПО? Но что же такое ПО? – простонал директор.

– В данном случае речь идет о полиции, – ответил Балле. – В другом контексте это могло бы означать подагру или почтамт.

– О боже мой! – мог только вымолвить огорченный директор и стал читать дальше:

«Новые серьезные обвинения против буйного лектора.

Когда задержанный лектор Аксель Карелиус предстанет в понедельник утром перед следственными органами, они, очевидно, потребуют для него тюремного заключения.

Как нам удалось выяснить, выдвигаемые против него обвинения не ограничиваются обвинениями только в насильственных действиях и нападении на полицейских. Полиция отнюдь не скрывает, что у нее имеется целый ряд других, весьма серьезных обвинений против Карелиуса, который, по всей вероятности, является гораздо более опасным человеком, чем это может показаться с первого взгляда; по-видимому, благодаря почтенной профессии и культурным манерам ему удавалось в течение многих лет скрывать свое истинное лицо. Создается впечатление, что здесь мы имеем дело с типичным доктором Джеком и мистером Хай[10]10
  Герои фантастической повести шотландского писателя Р. Л. Стивенсона (1850–1894) «Странная история д-ра Джекилля и м-ра Хайда Маркама». – Прим. перев.


[Закрыть]. Теперь окончательно установлено, что Карелиус вовсе не виновен в краже велосипеда, как это вначале предполагалось, поскольку взятый им велосипед действительно принадлежит его супруге, хотя объяснить непонятное пристрастие школьного учителя к дамскому велосипеду довольно трудно. В данном случае вполне вероятно предположить, что лектор Карелиус страдает половыми извращениями».

«Орудие убийства, кофейные талоны и шведкроны.

Мрачное отчаяние лектора Карелиуса после ареста становится теперь более понятным, поскольку нам сообщили, что в его карманах были обнаружены различные предметы, которые вряд ли так уж необходимы учителю истории. К чему нужна, например, свинцовая гиря на шнурке (!), или стальной колющий и режущий инструмент, или револьвер, который, казалось бы, никуда не годится, однако легко может ввести в заблуждение и сойти за настоящий. Кроме того, найдено несколько талонов на кофе, деньги в шведских кронах, а также некоторые документы, о характере которых полиция пока не желает высказываться, но в которых, как нам дали понять, затронуты чрезвычайно интересные вопросы, вполне возможно связанные с сенсационным „делом о Скорпионе“».

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

– А вы знаете, Балле, в чем заключается это дело? – спросил директор.

– Это огромное уголовное дело, о котором каждый день пишут в газетах. Вероятно, господин директор кое-что читал о нем!

– Откровенно говоря, я, кажется, ровно ничего не слыхал об этом деле, – признался Тимиан. – Я почти совсем не читаю газет, мне непонятен их язык, да и орфография у них какая-то странная. А вы думаете, другие разбираются в ней?

– Несомненно.

– Удивляюсь. Ну вот посмотрите, тут написано:

«Пожар на колфабрике возник из-за элпроводов». Что такое колфабрика?

– Это слово должно обозначать фабрику, на которой делают колбасу, – разъяснил Балле.

– А элпровода?

– «Эл», – по-видимому, сокращение от слова «электричество».

– Ага… Ну, а «дело о Скорпионе»? Что там такое?

– Как будто бы удалось напасть на след крупной преступной организации, нечто вроде организации американских гангстеров; она в течение нескольких лет занимается торговлей на так называемой черной бирже, кражей продовольственных карточек, контрабандой и тому подобными вещами. По-видимому, весьма крупное дело, которое привлекло к себе всеобщее внимание.

– Но при чем же тут скорпионы?

– Есть предположение, что у банды имеется некий таинственный главарь, носящий кличку «Скорпион», потому что он, подобно скорпиону, сидит в центре огромной паутины и держит в своих руках все нити.

– Как, разве скорпион сидит в паутине? – спросил директор. – Весьма удивлен; откровенно говоря, я раньше не знал этого. Должен, однако, признаться вам: за исключением того, что я усвоил в свое время при чтении труда Аристотеля «Peri Zoon Historiae», мои познания в естественной истории весьма скудны. Но как можно предположить, что лектор Карелиус имеет какую-то связь с этими «скорпионами»?

– Я сам не понимаю.

– А зачем ему понадобилось в воскресенье с утра брать с собой, как это пишут газеты, весьма странное оружие?

– Совершенно непонятно.

– И как это получилось, что Карелиус, которого ни в коем случае нельзя назвать хотя бы вспыльчивым человеком, будто бы бил полицейских и даже лягался, как здесь написано.

– Да, и кусался тоже.

– Вот как, еще и кусался? Ну чем вы можете объяснить все это, Балле?

^– Трудно найти тут какое-нибудь объяснение. Все это кажется мне скверным сном.

– Весьма прискорбно, но это происшествие может плохо повлиять на дисциплину в нашей школе, – признался директор. – Как бы то ни было, лектор Карелиус, по правде говоря, показал нам дурной пример, очень дурной пример!

– Но мы еще не знаем, какими мотивами руководствовался Карелиус, – заметил Балле.

– Я совершенно не могу представить себе, какие мотивы могли дать право лектору нашей школы кусать на улице полицейских!

– Мы не должны забывать о том, что пресса могла несколько перестараться.

– Разумеется! – согласился директор. – Я отнюдь не жду уважения к правде со стороны этих писак, которые применяют в своих статьях такую нелепую орфографию и строят фразы без глаголов. Если даже потом будет документально доказана неточность всех этих беспомощных и жалких репортажей, все равно нельзя уничтожить вред, причиненный этой историей. Мы будем лишены возможности принять эффективные меры, чтобы запретить ученикам читать газеты после окончания занятий в школе. Какие бы извинения лектор Карелиус ни захотел принести, первое неблагоприятное впечатление от его поступка сгладить не удастся.

Директор Тимиан поднялся со стула. Сразу стало заметно, что переживания последних двадцати минут состарили его. Тяжелым шагом он направился к шкафу, открыл его и, нимало не смущаясь присутствием Балле, вынул бутылку портвейна и налил стакан. Медленно выпив вино, он вздохнул.

«Я не люблю портвейна, – не отрывая глаз от директора, думал Балле. – У меня нет пристрастия к этому вульгарному напитку, да еще с утра. Но все же простая вежливость могла бы ему подсказать, что некрасиво накачивать себя портвейном в моем присутствии и не предложить мне даже стаканчика! Да, вот он каков!»

Директор еще раз налил себе портвейну, залпом выпил его, облизал губы и снова вздохнул. Скромная бутылочка портвейна в скромном стенном шкафу, где хранились школьные протоколы, была единственной слабостью директора и неизменным источником бодрости, вследствие чего его дыхание постоянно имело сладковатый запах; это прекрасно знали ученики, которых директор вызывал, чтобы сделать внушение. Бутылка портвейна была его тайной, и лишь необычайное душевное волнение могло заставить Тимиана извлечь ее из шкафа в присутствии учителя. Тщательно закупорив бутылку, директор поставил ее вместе со стаканом снова в шкаф, на полку между кипами страшных черных бумаг – протоколов экзаменов и отметок по четвертям учебного года. Затем директор Тимиан, воздев свои костлявые руки, с горечью воскликнул:

– Наша школа опозорена!

Балле промолчал.

Тогда директор повторил еще раз:

– Наша школа опозорена! Мы стали предметом пересудов. Школу смешали с грязью. Неважно, что там произошло, дела все равно не поправишь! Я не ожидал от лектора Карелиуса такого поступка!

Стоя перед плотно закрытым окном, директор Тимиан смотрел на внешний мир. Случившееся самым ужасным образом ворвалось в школьную жизнь, которая в течение столетий не имела никакой связи с реальной жизнью за стенами школы. Повернувшись в сторону Балле, директор снова заговорил:

– Мы не в состоянии принять какие-либо меры, прежде чем получим более подробные сведения. Пока же следует поддерживать порядок. Всякая распущенность и плебейские выходки недопустимы. Того ученика, который смеялся сегодня утром во время молитвы, пришлите ко мне. Я сам определю наказание, пусть знает, что ничего смешного там не было!

– Насколько мне известно, инспектор уже принял необходимые меры, – заметил Балле.

– Прекрасно, но я в свою очередь хочу принять меры. При подобных обстоятельствах ни в коем случае нельзя проявлять слабость.

– Я пришлю этого ученика.

– Хорошо!

Некоторое время оба педагога не нарушали молчания. Сидя на жестком стуле, Балле с обиженным видом уставился на окрашенную желтой масляной краской стену, где в плоских дубовых рамках висели выцветшие фотографии давно забытых директоров и преподавателей. Школьный двор был залит солнцем. Старая липа, украшенная пломбой, в этом году покрылась листвой, невзирая на асфальт, который больно сдавил ей корни. Играя и воркуя, бессовестно вели себя голуби и пачкали классически строгий фасад здания.

Тяжело ступая, директор начал расхаживать по кабинету.

– Разумеется, нечего и думать, – сказал он, – чтобы после всего случившегося лектор Карелиус смог вернуться к своим занятиям в нашей школе. Что же касается практических административных мер, то, по-видимому, окончательным решением этого вопроса займется министерство.

Прекратив ходьбу, он снова заглянул в газету; вдруг лицо его исказилось, и он раздраженно швырнул ее в сторону.

– Прямо-таки преступление со стороны газет помещать этакую писанину, не говоря уже о том, что они совершают возмутительное насилие над синтаксисом и правописанием. Наша школа опозорена!

Расправив газеты, Балле сложил их аккуратной стопкой.

– Я искренне обеспокоен тем, какие сообщения появятся в дневных выпусках газет. К сожалению, имеются все основания предполагать, что они будут еще хуже, чем в утренних газетах, – безжалостно заявил учитель.

– Ах да, дневные выпуски! – с горечью вздохнул директор. – Я совсем забыл про них. В самом деле, дневные выпуски наверняка будут прескверными! – И он снова начал ходить тяжелыми шагами по кабинету, который казался особенно мрачным и пыльным, так как на улице сияло весеннее солнце.

Опасения Балле целиком подтвердились – дневные выпуски газет действительно были прескверными. Однако чуть ли не в то же самое время произошло событие, которое для директора Тимиана и для репутации его школы возымело еще более скверные последствия, чем комментарии дневных выпусков газет.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Весеннее солнце сияло над городом и всей страной. Свежей сочной зеленью оделись леса, сады и поля, однако крестьяне жаловались, что год будет неурожайный, – ведь уже целую неделю не было дождя. В солнечной высоте пели жаворонки, по проезжей дороге мчались на мотоциклах вестовые с важными донесениями, а веселые ополченцы, лежа в придорожных канавах, завтракали или стреляли друг в друга деревянными пулями.

В городских парках сидели матери, няньки и безработные – все те, у кого достаточно времени, чтобы погреться на солнышке и посмотреть, как валят деревья, вскапывают газоны, а в недра земли заливают цемент для возведения новых бомбоубежищ. Матросы на американских военных судах, стоявших в гавани, заполняли солнечные палубы и галантно бросали вниз сигареты и жевательную резинку юным обывательницам, которые прогуливались по набережной. Грелись на солнышке и представители делового мира; сидя за ресторанными столиками на тротуаре, они подкреплялись креветками и пивом из бочонка. Старички грелись на скамьях, бесплатно предоставляемых городскими властями, а в двенадцать часов приходили на обеденный перерыв девушки с фабрик и из контор, кто в спецовках, кто в рабочих халатах, и, усевшись на ступени лестниц или каменные плиты, тоже грелись на солнышке.

Но не все радовались солнцу и яркому свету. Кое-кто из господ, те, что предпочитают проворачивать свои делишки во мраке, устремились в прохладную тень ресторана «Кинг»; путь к этому новому кабаку в старинном стиле указывала позолоченная корона из кованого железа, повешенная на гладком фасаде новомодного дома. В самом центре современного городского квартала с высокими, голыми домами, где помещались деловые конторы, этот гербовый щит, который держали лев и единорог, говорил о старом английском уюте, о древней традиции.

По другую сторону широкой улицы можно было видеть еще один гербовый щит, помещенный на входной двери из хромированного металла. На этом гербе были звезды и полосы, и держал его орел с распростертыми крыльями и хищным взглядом; он указывал путь не к уютному загородному трактирчику, а к иностранному посольству, служебные помещения и архивы которого занимали огромный комплекс домов. Два полицейских в форме все время расхаживали взад и вперед по тротуару перед посольством, а на перекрестке стояли двое штатских, в которых легко было узнать сыщиков. Это здание охранялось как правительственное учреждение.

Перед зданием стояло штук двадцать очень просторных блестящих американских автомобилей того типа, который получил прозвище «улыбка доллара»[11]11
  Боковые отверстия на капоте автомобилей этой марки похожи на оскаленные зубы. – Прим. перев.


[Закрыть]. Большинство этих машин принадлежало посольству или использовалось различными штабами, комиссиями и контролерами, которые были приданы посольству. И лишь некоторые из этих эффектных машин принадлежали уроженцам данной страны; они получили их в подарок от добрых дядюшек или благосклонно настроенных к ним торговых партнеров в США.

Владельцами двух из стоявших здесь автомобилей были двое мужчин, которые укрылись от солнечного света в ресторане «Кинг». Один из них, торговец коврами Ульмус, принадлежал к известным либерально настроенным представителям деловых кругов; он торговал не только коврами, но и кое-чем другим; не раз на его долю выпадала удача – он получал автомобили в подарок от друзей и знакомых за границей. Второй господин был владетельный граф Бодо фон Бэренборг, которому принадлежали поместья Медвежья крепость и Волчья долина, где американские генералы были желанными гостями и принимали участие в веселых охотничьих вылазках с таким же наслаждением, как это делали их немецкие собратья десяток лет назад.

Третий господин, который присоединился к первым двум, был известен под кличкой «Толстяк Генри»; он состоял директором одного предприятия, но какого именно, никто в точности не знал. Часть своих дел он вел в том конце города, который обычно назывался «площадкой», но имелись у него дела и в центре города. Это был кругленький и приветливый человек с добрыми голубыми глазами и румянцем на щеках – окружающие обычно питали к нему доверие и симпатию.

Почти все, кто посещал ресторан «Кинг», были его завсегдатаями; поэтому элегантный, холеный хозяин ресторана вежливо поклонился трем посетителям и провел их к столику, который они постоянно занимали; через вставленные в свинцовые рамы стекла отсюда хорошо была видна улица. В противоположном углу сидели два юных чиновника из третьего поколения социал-демократов, оба работали в доме напротив ресторана; они уплетали холодные закуски и добродушно приветствовали вновь пришедших господ. Совершенно обособленно от других сидел на диване огромный и очень толстый мужчина, услаждая себя пивом и водкой. Он приветствовал новых посетителей истинно королевским жестом и словами: «Здорово, ребята!»

– Большой Дик в полном одиночестве, – сказал Генри. – Бог его знает, чем он там занимается.

– Только не вздумай лезть к нему! – предостерег торговец коврами. – Не приходил этот идиот из уголовной полиции? – спросил он у хозяина.

– Нет еще. Позвонить ему?

– Пожалуй, не следует слишком часто звонить в «Ярд»[12]12
  «Ярде» – ироническое название полицейского управления и здания, где оно помещается, наподобие английского Скотлэнд-Ярда. – Прим. Перев.


[Закрыть]. Они только тем и занимаются, что подслушивают друг у друга телефонные разговоры. Черт с ним, небось придет…

– Что будете кушать? – спросил хозяин.

– Дайте нам сначала по стаканчику, а там мы подумаем, – ответил Ульмус. – Граф у нас что-то очень тих сегодня. Я прямо заболеваю, когда вижу тихих людей. Надо постараться хоть немного оживить его!

– Мне только бутылочку пива, – попросил граф Бодо.

– А вы, господа, как обычно?

– Да, только поскорее! – сказал Ульмус.

– Обычное для господ, – распорядился хозяин, обращаясь к стоявшему в ожидании заказа официанту. Официант скрылся за стойкой, чтобы смешать коктейли, которые эти посетители обычно пили перед завтраком.

– Я чертовски голоден! – заявил Толстяк Генри. – Долго еще ждать нам твоего друга Шерлока Холмса?

– Не будь обжорой! – сказал Ульмус. – Еще успеешь наесться! Приличие требует дождаться почетного гостя. Бедняге, говорят, первому удалось раскрыть двойное убийство на Аллее Коперника и получить обещанную за это награду в пятьсот крон. Подождем его еще с четверть часа.

Элегантный владелец ресторана, на минутку присевший к их столику, также полагал, что гость скоро придет, – он сам вел с ним кое-какие дела. Он выпил пива с графом Бодо, который взялся уже за вторую бутылку.

– Замечательное пивцо! – нараспев сказал граф Бодо.

– Что с тобой сегодня, граф? Почему ты так мрачен? Не выспался, что ли? – спросил Толстяк Генри.

– Я беспутный человек, – огорченно изрек дворянский отпрыск. – Я моментально впадаю в беспутство, стоит только солнцу засиять так ярко, как сегодня. Ужасно прискорбное состояние, да еще в это время дня! – Певучий деревенский говор графа звучал необыкновенно трогательно и наивно. Вообще же граф производил впечатление еще не вполне зрелого человека. Он был высок и силен, но белесые волосы и голубые глаза без бровей делали его похожим на большого младенца. Он как будто еще не достиг периода возмужания, когда у юноши ломается голос, хотя ему было уже около пятидесяти.

– Граф томится от внутреннего жара, – сказал Ульмус. – Дайте ему еще пива, оно успокоит его!

И Бодо продолжал усердно потягивать пиво, словно грудной ребенок, который сосет молоко.

Чтобы убить время, Толстяк Генри стал просматривать дневную газету; он добросовестно читал, разглядывая коротенькие серии приключений в рисунках, которые не имели ни начала, ни конца, но представляли отдельные звенья единого целого, что, впрочем, могли заметить лишь эксперты. Однако он с удовольствием посмотрел фотографии двух девушек: одна из них, которую звали Джен, была зафиксирована в тот момент, когда собиралась снять с себя сорочку; другая, по имени Диана, в одном бюстгальтере была подвешена к пальме над пылающим костром, но относилась к своей участи с подозрительным равнодушием. Досыта насладившись этими картинками, Толстяк Генри прочел гороскоп сегодняшнего дня, суливший благополучие в делах; затем он перешел к чтению последних известий и невольно засмеялся, когда прочел репортаж о злоключениях несчастного лектора Карелиуса.

– А вы читали про этого, как его, «нового Скорпиона», который тузил полицейских? – обратился он к друзьям.

– Как, еще один Скорпион? – насмешливо спросил торговец коврами. – Я думал, самый большой Скорпион уже пойман.

– Ну, этот дорого стоит! – ответил Генри. – Какой-то школьный учитель, который отдубасил целый отряд полицейских.

– Ах тот, что ехал на дамском велосипеде? Я, черт возьми, уже читал о нем в утренних газетах. Почему ты называешь его Скорпионом?

– Да здесь так написано, ей-богу! Это весьма опасный тип, у него нашли и талоны на кофе, и валюту, и оружие, и много чего другого. Так прямо и говорится: «Новый Скорпион, человек с подозрительной двойной жизнью».

– Но, черт возьми, как же обстоит дело с Лэвквистом, с этим «крупным Скорпионом», который, как похваляется полиция, уже пойман? – спросил Ульмус. – Дайте-ка мне газету!

«Крупный Скорпион» был весьма странный торговец овощами и миллионер по имени Лэвквист, которого при скандальных обстоятельствах полиция арестовала несколько дней назад. Он держал два овощных магазина на двух параллельных улицах в старом городе, причем черный ход одного магазина почти примыкал к другому; таким образом они были непосредственно связаны друг с другом, и если полиция делала внезапный налет на один из них, то компания игроков могла совершенно спокойно перебраться в другой магазин: у полицейских и подозрения не возникало, что магазины связаны между собой.

Кроме лука-порея и моркови, Лэвквист торговал крадеными талонами на нормированные товары и контрабандными сигаретами, фальшивыми долларовыми кредитками и кокаином, оправой для очков и многими другими полезными вещами; у него имелось много помощников и подручных, и полиция дала понять прессе, что торговец овощами был таинственным главарем обширной организации гангстеров и спекулянтов на черной бирже; эта шайка пользовалась почетом, внушала страх и была известна под ласкательным именем «Скорпион». Арестовав Лэвквиста, полиция данной страны стремилась нанести сокрушительный удар преступному подполью и положить конец уголовному бесчинству послевоенного времени. Нельзя закрывать глаза на то, что в эту аферу могут быть втянуты многие люди, но рука закона не дрогнет, когда поставлена задача – с корнем вырвать эти уродливые полипы преступного подполья!

Торговец коврами, с интересом прочитав сообщение о подвигах Карелиуса, не мог удержаться от громкого смеха. Ульмус радовался, что найден еще один крупный Скорпион, совершенно не известный их компании.