Текст книги "Сексуальная жизнь в Древней Греции"

Автор книги: Ганс Лихт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 32 страниц)

112 Андрос – город мужчин, имя Керкил произведено от kerkos – пенис безразличием к таким вопросам, склонность Сафо не считалась грехом; конечно, ей не удалось избежать отдельных насмешек, однако она подвергалась им не из-за своей сексуальной ориентации, но из-за той искренности, с которой она открывала потаенные глубины своей души, из-за ее выхода – расценивавшегося как эмансипация – за пределы домашнего мира, в котором обязана была пребывать греческая женщина той эпохи.

Гораций (Ер. i, 19, 28) метко назвал Сафо "мужественной" (mascu-la): temperat Archilochi Musam pede mascula Sappho. "Мужественность" ее существа объясняет сафическую любовь и является ключом к пониманию ее поэзии. "Словно ель, колеблемая бурей", она глубоко потрясена всемогуществом Эроса. Ее поэзия проникнута неизреченным счастьем и бездонной мукой любви. Бог в ее груди знает, как придать терзаниям ревности и горю перенесенной измены ошеломляющую форму. Любимейшей из подруг была для нее Аттида; сердечная любовь двух девушек, одаренных исключительной душевной и физической красотой, явственно различима даже в чрезвычайно плохо сохранившихся фрагментах, причем мы в состоянии выявить, по крайней мере, отдельные ее фазы.

К самому началу их любви следует, возможно, отнести слова, в которых Сафо признается, что в груди у нее пылает могучий огонь страсти:

Эрос вновь меня мучит истомчивый

Горько-сладкий, необоримый змей113.

И вновь она сознает необоримость бога, которому невозможно противостоять и который является перед ней в новом образе:

Словно ветер, с горы на дуб налегающий, Эрос души тойряс нам...

Она, конечно, ищет способы заставить страсть смолкнуть, и с губ ее не без борьбы слетает трогательная жалоба, которая выдает, что сердце поэтессы рвется на части: "Я не знаю, как быть: у меня два решения". Но напрасна борьба с любовью: "Как дитя к милой матери, стремлюсь к тебе". Когда Сафо наконец понимает, что бесполезно противиться желаниям души, она обращается с проникнутой детским благочестием молитвой к великой богине, которая понимает ее муку, и из ее поэтических уст изливается бессмертный гимн к "ковы плетущей" Афродите. Ей позволено рассказать о своих страданиях, и ода становится исповедью благочестивого, но истомленного страстью сердца. Она призывает богиню помочь ее изболевшейся душе; только бы она сошла с небес, как уже сходила однажды, и облегчила ее печали. С подлинно поэтическим воображением она вызывает в памяти образ богини, которая некогда предстала перед ней, с ласковым участием расспросила, почему она так печальна, и обещала

113 Здесь и ниже фрагменты из Сафо даны в переводе В. В. Вересаева. исполнить желания ее сердца. К этому воспоминанию она присоединяет мольбу и надеется, что и на этот раз бессмертная будет к ней милостива и окажет ей поддержку:

Пестрым троном славная Афродита,

Зевса дочь, искусная в хитрых ковах!

Я молю тебя – не круши мне горем

Сердца, благая!

Но приди ко мне, как и раньше часто

Откликалась ты на мой зов далекий

И, дворец покинув отца, всходила

На колесницу

Золотую. Мчала тебя от неба

Над землей воробушков милых стая;

Трепетали быстрые крылья птичек

В далях эфира.

И, представ с улыбкой на вечном лике,

Ты меня, блаженная, вопрошала,

В чем моя печаль, и зачем богиню

Я призываю,

И чего хочу для души смятенной.

"В ком должна Пейто, укажи, любовью

Дух к тебе зажечь? Пренебрег тобою

Кто, моя Псапфа?

Прочь бежит? – Начнет за тобой гоняться.

Не берет даров? – Поспешит с дарами.

Нет любвц к тебе? – И любовью вспыхнет,

Хочет не хочет".

О, приди ж ко мне и теперь! От горькой

Скорби дух избавь и, чего так страстно

Я хочу, сверши и союзницей верной

Будь мне, богиня!

Благая богиня не могла устоять против такой мольбы; во всяком случае, она наполнила сердце своей подопечной отвагой и радостной надеждой на любовь, так что Сафо удалось побороть смущение и открыться возлюбленной во второй из полностью дошедших до нас песен, которая приводится Лонгином в качестве образца Возвышенного:

Богу равным кажется мне по счастью

Человек, который так близко-близко

Пред тобой сидит, твой звучащий нежно

Слушает голос

И прелестный смех. У меня при этом

Перестало сразу бы сердце биться:

Лишь тебя увижу, – уж я не в силах

Вымолвить слова.

Но немеет тотчас язык, под кожей

Быстро легкий жар пробегает, смотрят,

Ничего не видя, глаза, в ушах же

Звон непрерывный.

Потом жарким я обливаюсь, дрожью

Члены все охвачены, зеленее

Становлюсь травы, и вот-вот как, будто

С жизнью прощусь я.

"Нельзя удивляться тому, что она перечисляет вместе душу, тело, слух, язык, глаза, цвета, сколь бы ни были они сами по себе различны, и что, соединяя противоположности, она в одно и то же время горит и холодеет, лишается чувств и обретает их вновь; она трепещет и чувствует приближение смерти, так что в ней проявляется не одна какая-нибудь страсть, но столкновение страстей".

С этим суждением нельзя не согласиться; следует добавить, что мы должны видеть в этой оде не прощальную песнь, как полагают некоторые, но песнь-ухаживание, изливающуюся из пылкой и открытой души, которая, может статься, после долгих борений находит наконец в себе смелость и позволяет возлюбленной заглянуть на мгновение в свои сокровенные мысли и еще не исполнившиеся желания. Этому не противоречит то, что она называет счастливцем мужчину, который удостоился счастья лицезреть ее прекрасную подругу; здесь ее слова звучат весьма смутно, и у нас нет оснований сомневаться в том, что в действительности она называет счастливым каждого, кто сидит подле ее возлюбленной, не теряя при этом голову от любви; к тому же вполне вероятно, что она намеренно выражается столь неопределенно, ибо ее наделенная живым воображением и опережающая события душа уже предчувствует с горечью тот день, когда любимая будет принадлежать мужчине, и в душу поэтессы вонзается жало ревности еще до того, как ей самой удалось насладиться счастьем любви. Наше понимание этого стихотворения как песни-ухаживания подкрепляется, с другой стороны, тем фактом, что Катулл, стремясь открыть свою страсть возлюбленной и добиться ее благосклонности, перевел его чуть ли не слово в слово. Катуллова Клодия, однако, слишком хорошо была знакома с поэзией Сафо – в честь знаменитой поэтессы Катулл даже называл ее Лесбией, – чтобы мы могли поверить, будто тонко чувствующий римлянин способен допустить такую оплошность и пытаться завоевать любовь своей Сафо "прощальной песней" настоящей Сафо.

Таким образом, в двух жемчужинах поэзии Сафо нашла свое чистое и трогательное выражение ее любовь к Аттиде, и та не закрыла свое сердце для песен вдохновленной свыше поэтессы. Обе девушки связали себя прочными узами дружбы, благодаря которой на свет было произведено немало прекрасного: множество нежных и глубоких песен дружбы, любви и невинных радостей жизни и множество возвышенных величественных гимнов, когда поэтессой овладевало божественное наитие, размыкавшее ей уста. Немилосердная судьба похитила все это и лишь от случая к случаю мы находим одно-два словечка лесбийской девы, свидетельствующие о ее любви к Аттиде; несомненно, признание, которым она однажды делится в минуту радости, относится к дням безоблачного счастья: "Я любила тебя, Аттида, всем сердцем, когда ты еще не знала об этом".

Принимая во внимание, сколь страстно привязалась Сафо к возлюбленной, мы ничуть не будем удивлены, узнав, что поэтесса была терзаема и муками ревности; она говорит о своей боли словами, в которых чудится упрек, хотя поскольку они по-прежнему порождены любовью – в них нет особого гнева:

Ты ж, Аттида, и вспомнить не думаешь

Обо мне. К Андромеде стремишься ты.

Были у нее основания для ревности, или только временная разлука исторгла из уст Сафо тихую жалобу, в которой так много чувства?

Луна и Плеяды скрылись,

Давно наступила полночь,

Проходит, проходит время,

А я все одна в постели.

В другой раз Сафо охватывает мучительный страх, и с губ ее невольно срывается вопрос: "Иль кого другого ты любишь больше,// Чем меня?" Но любовь Сафо к Аттиде тем более сердечна, что она нравилась ей еще в те дни, когда была маленькой девочкой и час замужества был от нее далек.

О том, что в конце концов Аттида рассталась с Сафо, мы узнаем из поэтического фрагмента, найденного в 1896 году на папирусе вместе с множеством других отрывков египетским отделением государственных музеев в Берлине. Стихотворение – к несчастью, весьма плохо сохранившееся – обращено к общей подруге, возможно, к Андромеде, которая, как и Сафо, скорбит от того, что возлюбленная ими Аттида пребывает ныне в далекой Лидии:

Ныне блещет она средь лидийских жен.

Так луна розоперстая,

Поднимаясь с заходом солнца, блеском

Превосходит все звезды.

Стихотворение завершается прочувствованным описанием лунной ночи над усеянными цветами полями, когда в чашечках цветов блестит роса и распространяется благоухание роз и донника.

И нередко, бродя, свою кроткую

Вспоминаешь Атгиду ты,

И тоска тебе тяжко сердце давит...

Если, таким образом, наши сведения о задушевной подруге Сафо, почерпнутые из немногочисленных фрагментов, весьма скудны, то о других ее подругах и ученицах мы знаем и того меньше. Клятву вечной верности она облекает в такие прекрасные слова:

Сердцем к вам, прекрасные, я останусь

Ввек неизменной.

В одном сравнительно обширном фрагменте, который, к несчастью, дошел до нас с несколькими лакунами, одна из ее учениц, чувствуя приближение смерти, трогательно прощается с Сафо, которая призывает подругу крепиться и не забывать ее. Пусть она думает о богине, которую покидает, и вспоминает все прекрасное, чем наслаждались они, служа ей. Она напоминает ей о венках из роз и фиалок, которыми они вместе с Сафо украшали храм, и о совместном служении богине. (Сафо, фрагм. 35, 31, 36; Лонгин, "О возвышенном", 10. Этому знаменитому стихотворению подражал Катулл, li.)

В дружбе Сафо со своими ученицами древние видели сходство с близкими отношениями между Сократом и его учениками; несомненно важное и весьма полезное для суждения о характере этих отношений сравнение подробно проведено философом Максимом Тирским (Dissert., 24, 9), жившим во времена римского императора Ко мм ода. Он говорит следующее: "Что такое страсть лесбийской певицы, как не любовное искусство Сократа? Ибо оба они понимали под любовью одно и то же. Чем были для Сократа Алкивиад, Хармид и Федр, тем же были для Сафо Гиринна, Аттида и Анактория; чем были для Сократа такие соперники, как Продик, Горгий, Трасимах, тем же были для Сафо Горго и Андромеда. Она высмеивает и обличает их, пользуясь тою же иронией, что и Сократ: "Привет тебе, мой Ион", – говорит Сократ; "Приветов много// Дочери Полианакса шлю я..." – говорит Сафо. Сократ заявляет, что очень долго любил Алкивиада, но не желал приближаться к нему до тех пор, пока считал, что тот не поймет его слов; "Ты казалась мне девочкой малой, незрелою", – говорит Сафо. Всех забавляют манеры и осанка софиста; "В сполу одетая деревенщина", – замечает Сафо. Эрот, говорит Диотима Сократу, не сын, но спутник и слуга Афродиты, и Сафо в одной из своих песен обращается к богине: "Ты и твой служитель Эрот". Диотима говорит, что Эрот богат до пресыщения и изнывает от нужды; та же мысль заключена в словах Сафо: "горько-сладостный, причиняющий боЛь". Сократ называет Эрота софистом, Сафо – искусным в речах. Он теряет рассудок от любви к Федру – сердце Сафо судорожно сжимается от любви: так буря в горах колеблет дубы. Сократ упрекает Ксантиппу в том, что она оплакивает приближение его смерти, – Сафо говорит своей Клеиде: "В этом доме, дитя, полном служенья Музам,// Скорби быть не должно: нам неприлично плакать".

Такое сопоставление Сафо и Сократа полностью оправдано. В обоих случаях исключительная чуткость к телесной красоте составляет основание дружеских отношений с молодежью и является предпосылкой эротического характера такой дружбы. О Сократе мы будем говорить ниже. Что же касается Сафо, то, как уже отмечалось на основании сохранившихся фрагментов ее поэзии и почти единотущ-ного свидетельства античности, более нет и не может быть ник, ких сомнений относительно эротического характера ее од и отношений с подругами. Даже Овидий, который – нужно заметить – еще мог читать стихотворения Сафо в неискаженном виде, утверждает, что нет ничего более чувственного, чем ее поэзия, и потому самым настоятельным образом рекомендует их чтение девушкам'своего времени. В другом месте он ясно говорит, что вся поэзия Сафо была единственным в своем роде курсом обучения женскому гомосексуализму. Наконец, Апулей замечает, что "Сафо писала страстные и чувственные стихи, несомненно, распущенные, и все же столь утонченные, что распущенность ее языка завоевывает благосклонность читателя сладостной гармонией слов". Все это – свидетельства авторов, которые располагали произведениями Сафо в их полноте, а потому их суждения должны стать решающими, тем более что они согласуются с нашими выводами, сделанными по рассмотрении сохранившихся фрагментов Сафо. И именно из этих отрывков явствует, что ее поэзия не только дышала чувственным пылом страсти, но и озарялась чувством, исходившим из интимнейших глубин ее души.

Вне всяких сомнений, постепенно и, главным образом, через посредничество аттической комедии, а позднее, и нездоровой эрудиции духовная составляющая этой поэзии все решительнее отодвигалась на задний план, и Сафо стали считать то ли нимфоманкой, то ли бесстыжей трибадой. Нам известно шесть комедий под названием "Сафо" и две под названием "Фаон", от которых сохранились только скудные фрагменты, однако надежно установлено, что в них изображалась пылкая чувственность поэтессы, которая была самым грубым образом гиперболизирована и даже выставлена на осмеяние. Словосочетание "лесбийская любовь", напоминающее о происхождении поэтессы, вошло со временем в моду, и глагол "лесбиянствовать" часто встречается уже у Аристофана, в комедиях которого он значит "распутствовать на лесбийский лад". Лесбиянки, несомненно, считались женщинами безнравственными, так что слово это становится синонимом шлюхи (lakaistria). Дидим – эрудит, живший во времена Цицерона, – посвятил особое исследование вопросу, была ли Сафо обыкновенной проституткой; распутный характер ее отношений с подругами подчеркивали гуманисты Домиций Кальдерин и Иоанн Британник, а также комментаторы Горация – Ламбин, Торренций и Круквий. Если мы добросовестно рассмотрим все факты, особенно фрагменты ее поэзии, мы поневоле придем к заключению, что Сафо была вдохновенным художником, выдающимся поэтическим феноменом и в то же время – необузданно чувственной трибадой, пусть и сколь угодно просветляемой золотом своей поэзии114.

В конце IV века жила Носсида, поэтесса из нижнеиталийской Локриды, дерзнувшая поставить себя в один ряд с Сафо (Anth. Pal., vii, 718):

114 Мнения античных авторов о Сафо: Овидий, "Искусство любви", ш, 331, Nota sit et Sappho, quid enim lascivius ilia? Tristia, h, 365, Lesbia quid docuit Sappho, nisi amare puellas; ср. также Марциал, vii, 69; x, 35, 15 и Апулей, "Апология", 413. лeoBiaceiv -Аристофан, "Птицы", 1308, лeoBiceiv "Осы", 1346; Гесихий, s.v. Лaikaotрia; Дидим, An Sappho publica fuerit, см. Сенека, "Письма", 88, 37 (M.Schmidt, Didymi -Chakenteri Fragmenta, 1854). Обо всех вопросах, связанных с Сафо, cp.P.Brandt, Sappho. Ein Lebensbild aus den Frithlingstagen altgriechischen Dichtung,Leipzig, 1905.

Если ты к песнями славной плывешь Митилене, о путник,

Чая зажечься огнем сладострастной Музы Сафо,

Молви, что Музам приятна /была и рожденная в Локрах,

Имя которой, узнай, было Носсида. Иди!

[перевод Л. Блуменау]

Она изъявляла восторженное восхищение своими подругами в изящных эпиграммах, некоторые из которых сохранились; в одной из них (Anth. Pal., v, 170) она признается в том, что "нет ничего сладостнее любви" и что, если Афродита не будет милостива к человеку, ему ни за что не узнать, как прекрасны ее цветы.

ГЛАВА IV

ПРОСТИТУЦИЯ

1. ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

ЕСЛИ В ПРОЦЕССЕ описания греческих нравов и культуры мы то и дело отмечали, что в данном случае приходится работать на совершенно неподготовленной почве или – когда дело касалось отдельных глав – что вводные справочные пособия по данному вопросу отсутствуют, то, переходя к теме греческой проституции, нельзя не сказать, что к ней подобные сетования не относятся. Истинно скорее обратное, и автору нужно чуть ли не оправдываться за обилие работ, посвященных этой теме, количество которых в нашем случае весьма трудно определить даже приблизительно. Поэтому нам остается лишь обработать материал, которым нас снабжают легкодоступные справочники, в той мере, в какой это необходимо для того, чтобы общая картина вышла достаточно полной, а затем обратиться к деталям, почерпнутым из малодоступных, а потому и менее известных источников.

В греческой античности на продажную любовь смотрели без предрассудков. Дело не только в том, что женщины, которых можно было нанять за деньги, звались гетерами (hetairae), что можно было бы перевести как "подательницы радости" или "подруги"; дело еще и в том, что об этих жрицах Венеры говорили и писали совершенно открыто и без тени смущения, а весомейшая роль, которую они играли в частной жизни, нашла свое отражение также и в греческой литературе. Существовало множество сочинений как о гетерах вообще, так и о гетерах отдельных городов, особенно таких, как Коринф или Афины. Даже великий грамматик и филолог Аристофан Византийский (Ath., xiii, 567a; A. Nauck, Arist. Byz. Grammatici Alexandrini Fragmenta, 1848) не считал, что унижает свое достоинство, публикуя разыскания о жизни афинских проституток. Из авторов подобных разысканий, согласно списку, приводимому Афинеем, могут быть названы также ученик Аристофана, знаменитый исследователь Гомера Каллистрат (Ath., xiii, 59Id) и филологи Аполлодор, Аммоний Анти-фан и Горгий (Аполлодор, см. Susemihl, II, 41, 54; Аммоний – ib. II, 155, 43; Горгий – Ath., xiii, 567a, 583a, 596f).

Фактически от всех этих сочинений сохранились одни названия. Однако до нас дошли остроумные "Разговоры гетер" Лукиана, и на нижеследующих страницах мы переведем или, по меньшей мере, кратко изложим другие источники в соответствии с их содержанием.

Мы уже упоминали "Письма гетер" Алкифрона и приводили некоторые выдержки из них. О "Хриях" Махона, представляющих собой собрание анекдотов, мы будем говорить в настоящей главе115.

Терминология. Если греки хотели избежать скверного слова "шлюхи" (пoрvai), они деликатно называли дев, продающих свои услуги за деньги, "гетерами" (etaiрai), то есть "товарками" или "подругами". Существовало множество иных – более или менее грубых – наименований; такие лексикографы, как Поллукс и Гесихий, указывают несколько дюжин синонимов. Среди обозначений, собранных последним, имеются такие: aпoфaрoic, "преграждающая дорогу"; yeфvрic, "мостовая", или женщина, слоняющаяся у мостов; dauiovрyoc, "ремесленница"; dnui'n, "публичная женщина"; dрouac, "бегунья"; eпiпaotac, "постельничья"; kaoaлBac (Аристофан, Eccles., 1106) и kaoaлBn, по схолиасту к "Всадникам", 355, составлены из kaлeiv и ooBeiv, ибо проститутки сначала "завлекают" мужчин, а затем "гонят их прочь" – весьма сомнительная этимология; сюда же относится глагол kaoaлBaceiv ("Всадники", 355), означающий "обращаться, как с проституткой"; см. Гермипп в схолиях к "Осам", 1164. Схожие обозначения "шлюхи" суть kaoavрa, kaoavрic, kao-wрv'c (Ликофрон, 1385), kaowрitic (Антифан у Евстафия, 741, 38) и kaooa (Ликофрон, 131). С ними могут быть сопоставлены слова kaoaлBwv, kaoavрeiov ("Всадники", 1285) и kaowрiov – все со значением "публичный дом".

Гесихий (Поллукс, vii, 203; Гесихий, пeрi etaiрwv kai пoрvwv; ср. также Евстафий, комм, к "Илиаде", xxiii, 755) перечисляет и другие обозначения шлюх: katakлeiotoc, "закрытая" (коринфск.), о девушках, содержащихся в публичном доме; лvпta (глосса, дошедшая, вероятно, в искаженном виде, означающая собственно "волчица" – намек на алчность и жадность проституток); лwyac, возможно, то же, что и лaikac (Аристенет, 2, 16); также лaikaotрia (Аристофан, "Ахар-няне", 529), лaikaceiv, "распутствовать" (Аристофан, Thesm., 57, "Всадники", 167) и лaikav (Гесихий) с тем же значением; также лwyavioc, собственно говоря, "игральные кости", поскольку проститутки попадают в руки мужчин, а затем отбрасываются прочь; uaхлac (Anth. Pal., v, 301, 2) и uaхлic, также uaхлoovvn (Гомер, "Илиада", xxiv, 30), uaхлotnc (Схол. к Ликофрону, 771; Etym. Magn., 524, 24) и uaхлovv, "вести себя подобно шлюхе", uaхлeveiv, "заниматься проституцией"; uaхлikoc, "распутный" (Манефон, iv, 184) – все производные от uaхлoc, "нечистый, похотливый" применительно к женщинам; применительно к мужчинам тот же смысл имело слово лayvoc (Lobeck, комм, к Фриниху, 184). К тому же корню, несомненно связанному с лaywc, "заяц" (животное, славившееся своей похотливостью), принадлежат также слова лayveia – "семяизвержение" (Аристотель, "О природе животных", vi, 21), имеющее и более общее значение "похоть", а кроме того лayvevua (у Гиппократа) и лayveveiv – с общим значением "сладострастничать" (Лукиан, Rhet. praec., 23).

115 Из современных описаний греческой проституции могут быть названы: F. Jacobs, Vermischte Schriften, iv, 311; Becker-Goll, Charicles, ii, 85, Berlin, 1877; Limbourg-Brouwer, Histoire de la civilisation morale et religieuse des Grecs, ii, 174, Groningen, 1883; Pauly-Wissowa-Kroll, Realenzyklopadie der klassischen Altertumswissenschaft, viii, Sp. 1331, Stuttgart, 1913. Другие наименования из Гесихия: пwлoc, "жеребенок"; Евбул (САР, II, 193) назвал гетер "жеребятами Афродиты". SaлaBakхw – имя шлюхи у Аристофана ("Всадники", 765; Thesmoph., 805), которым обитатели Аттики называли всех представительниц этого ремесла. Sivdic, в собственном смысле слова, "женщина из страны синдов", обитавших у подножия Кавказа, отсюда "проститутка"; oпodnoiлavрa (Евстафий, 1921, 58), в собственном смысле слова, – "подметалка"; otatn (безусловно, искаженное чтение) объясняется у Гесихия при помощи слова kaрdoпoc – "квашня"; oteyitic – "покрывалыцица"; хauoatvпn (Тимокл у Афинея, xiii, 570f и в др. местах) – собственно, "лежащая на земле"; также хauaitvпeiov – "публичный дом" (Лукиан, "Нигрин", 22 и в др. местах); хauaitvпoc (Полибий, viii, 11) – "торговец проститутками" и "проститутка"; хauaitvпia (Алкифрон, 3, 64) – "торговля проститутками"; хauaitvпikoc – "подобный шлюхе"; хauaitvпic – "шлюха", также хaiuetaрic и хaiuevvac (Ликофрон, 319).

Что касается содержателей публичных домов, сводников и сводниц, сутенеров и прочих, то для них греческий язык располагал множеством словечек; некоторые из них были в высшей степени "крутыми"; филологически подготовленного читателя я должен отослать к указателю к четвертому тому выполненного Морицем Шмидтом большого издания Гесихия (Jena, 1857), а также к упоминавшейся в примечании на с. 225 статье из "Энциклопедии реалий" Паули-Виссова-Кролля.

2. ПУБЛИЧНЫЕ ДОМА

Проститутки, расквартированные в публичных домах (пoрveia), занимали самую нижнюю ступень внутри социального слоя filles de joie; их называли не гетерами, но просто "шлюхами". В Афинах учреждение публичных домов приписывали мудрому Солону.

Проститутки в публичных домах выставлялись напоказ очень легко одетыми или даже совсем без одежды, так что любой посетитель мог совершать выбор, руководствуясь собственным вкусом. Данное утверждение само по себе заслуживает доверия, и к тому же мы располагаем множеством свидетельств в его пользу. Так, Афиней (xiii, 586e; Евбул, фрагм. 84, CAP, II, 193) говорит: "Разве ты не знаешь, что говорится в комедии Евбула "Панихида" о любящих музыку, выманивающих деньги женщинах-птицеловах, разряженных жеребятах Афродиты: они выстраиваются в ряд, словно на смотре, в прозрачных платьях из тонкотканой материи, точно нимфы у священных вод Эридана. У них ты за сущие пустяки можешь купить наслаждение, которое тебе по сердцу, причем без всякого риска".

В комедии "Наннион" (фрагм. 67, CAP, II, 187) говорится: "Кто, как вор, засматривается на запретное ложе, – не он ли несчастнейший из людей? А ведь он может видеть обнаженных дев, стоящих при ясном солнечном свете" и т.д.

Далее Афиней говорит: "Также и Ксенарх (фрагм. 4, CAP, II, 468) в комедии "Пятиборье" так порицает людей, что живут, как ты, вожделея к дорогим гетерам и свободным женщинам: "...ужасное, ужасное, просто невыносимое совершает молодежь нашего города. И это там, где в публичных домах вдоволь милых девочек – посмотри и увидишь, как с обнаженной грудью в тонких одеждах они выставлены в ряд на открытом солнце; ты можешь выбрать любую, какая понравится, – худую, толстую, полную, длинную, кривую, молодую, старую, среднего роста, зрелую – тебе не нужна лестница, чтобы прокрасться к ним, тебе не нужно карабкаться в слуховое окно или хитроумно пробираться к ним, спрятавшись в куче соломы: они сами почти силой затаскивают тебя в дом, называют тебя, если ты стар, – "папочка", если молод – "братик" или "мальчишечка". Любую из них ты можешь без всякого риска получить за незначительную сумму – днем или ближе к вечеру".

Представляется, что вход в публичный дом стоил сущие пустяки – согласно уже цитированному отрывку из комедиографа Филемона, один обол (около полутора пенсов). Это подтверждает и отрывок из Диогена Лаэрция (vi, 4), где мы читаем: "Когда Аристипп увидел уносящего ноги прелюбодея, он заметил: "Осел! Какой опасности ты мог избежать всего за один обол!" Конечно, плата за вход зависела от места и времени и различалась в соответствии с качеством заведения, однако мы вправе предположить, что в любом случае она была не слишком высока, потому что публичные дома являлись низшей, а потому самой дешевой формой проституции. Разумеется, следует добавить, что наряду с входной платой девушке полагалось сделать "подарок", величина которого определялась предъявляемыми к ней требованиями. Если я правильно понимаю одно замечание у Суды, то стоимость такого подарка колебалась в пределах между оболом, драхмой и статером116.

Из доходов, полученных за счет заработков девушек, содержатель публичного дома (пoрvoBookoc)117 должен был выплачивать ежегодный налог государству, так называемый проституционный налог (teлoc пoр-vikov)118, собирать который назначался один или несколько специальных чиновников (пoрvoteлwnc)119. Вознаграждение (uioфwua), которое посетитель выплачивал девушкам, также фиксировалось особыми чиновниками – агораномами (ayoрavouoi)120.

Публичные дома, как и вся система проституции в целом, находились под надзором городских должностных лиц – астиномов (aotvvouoi), в обязанности которых входило поддержание общественных приличий и разрешение споров.

В приморских городах большинство публичных домов размещалось, по всей вероятности, в прилегающих к гавани -кварталах; по ясному свидетельству Поллукса (ix, 5, 34), в Афинах дело обстояло именно так. Однако в районе под названием Керамик, по Гесихию (s.v. Keрaueikoc),

116 Драхма – около девяти пенсов, с т а т е р – около одного фунта. 117 Ср. Демосфен, 59, 30; Эсхин, 1, 188; 3, 214. 118Эсхин, 1, 119. 119 Филонид у Поллукса, ix, 29; CAF, I, 255 и Bockh, Public Economy of Athens. 120 Афиней, xiii, 581a, xii, 526b. также можно было обнаружить множество публичных домов самого разного пошиба.

Керамик – "район гончаров" – простирался от рынка на северо-запад вплоть до так называемого Дипилона, "двойных ворот", а за Дипилоном называясь уже Внешним Керамиком – тянулся вдоль Священной дороги, которая вела в Элевсин. Интересно отметить, что святость этой улицы религиозных шествий ничуть не умалялась оттого, что на ней стояли многочисленные публичные дома. Через этот район пролегала длинная широкая улица, называвшаяся Дромос ("Проспект"), которая вела из внутренней части города и по обеим сторонам была украшена колоннадами, где располагались многочисленные лавки.

Греческие авторы мало говорят об устройстве публичных домов, их убранстве и внутреннем распорядке, но мы вправе предположить, что они едва ли многим отличались от публичных домов Рима и Италии, относительно которых мы информированы достаточно хорошо. На самом деле, греко-римский "дом радости" мы можем посетить даже в наши дни. Всякий, кто знаком с Помпеями, поймет, что я имею в виду: в Двенадцатом квартале Четвертого района, на углу Vicolo del Balcone Pensile, под номером 18 расположен и lupanare, где молодежь Помпеи давала выход своей энергии, о чем и поныне напоминают многочисленные непристойные фрески и надписи на стенах. Интересно также отметить, что через отдельный вход посетитель по галерее (pergula) мог проникнуть сразу на второй этаж.

Гораций и автор "Приапеи" (Гораций, "Сатиры", i, 2, 30; "Приапея", 14, 9) называют римские публичные дома (fornices или lupanaria) дур-нопахнущими, что, по-видимому, свидетельствует о грязи и нечистоте, а согласно Сенеке (Controv., i, 2: redoles adhuc fulginem fornicis), посетитель уносил этот запах на себе, как с мрачным удовлетворением в своей язвительной, сатире (vi, 131) Ювенал говорит об императрице Мессалине, торговавшей своим телом в публичных домах. В каждом таком доме имелось, разумеется, известное количество комнат или "номеров", называвшихся cellae (Ювенал, vi, 122, 127; Петроний, 8; Марциал, xi, 45); над каждой комнатой было надписано имя обитавшей в ней девушки (Марциал, xi, 45; Сенека, Controv., i, 2) и, возможно, указывалась ее минимальная такса. Авторы121 упоминают также различные покрывала (lodices, lodiculae), расстилавшиеся на ложе или на полу, и, как нечто само собой разумеющееся, – светильник (lucerna)122.

Плату девушки брали вперед, о чем, по-видимому, свидетельствует одно место у Ювенала (vi, 125: excepit blanda intrantes atque aer poposcif). Персии называл проституток также нонариями (nonariae)123, так как заведения не могли открываться ранее девятого часа (около четырех часов пополудни), "чтобы не отрывать молодежь от ее занятий". Чтобы завлечь

121 Петроний, 20; Марциал, хiv, 148, 152. 122 Марциал, хiv, 39-42; Гораций, "Сатиры", и, 7, 48; Ювенал, vi, 121; Тертуллиан, "Кжене", ii, 6. 123 Персии, i, 133, и схолиаст: попала dicta meretrix quid apud veteres а попа hora prostabant, ne mane omissa exercitatione illo irent adulescentes. прохожих, девушки стояли или сидели перед лупанариями, по каковой причине их также называли prostibula или prosedae (относительно prostibu-lum см. Ноний Марцелл, v, 8; относительно proseda – Плавт, Poenulus, I, 2, 54); первое из этих слов произведено от глагола prostare, отсюда и "проституция". Если девушка принимала в своей комнате посетителя, она закрывала дверь, вывесив перед этим на двери табличку "occupata" – "занята" (Плавт, Asinaria, iv, I, 15). В определенный час, вероятно, с приближением утра публичные дома закрывались, как можно заключить из одного места у Ювенала (vi, 127). Мы вполне могли представить, что стены комнат были украшены непристойной живописью, даже в том случае, если бы находки в помпейском "доме радости" не подтверждали эту догадку.