Текст книги "Сексуальная жизнь в Древней Греции"

Автор книги: Ганс Лихт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

Восхвалению красоты мальчиков прежде всего было посвящено творчество Стратона (Anth. Pal., xii, 181):

Ложь, дорогой мой Феокл, будто Грации к нам благосклонны,

Будто бы эллины трех лишь в Орхомене их чтут.

Нет! Но пятижды десять прелестный твой лик овевают

Лучницы злые, – круша душ безмятежных покой. В стихах Мелеагра (Anth. Pal., xii, 256) описывается красота различных юношей: Юношей цвет изобильный собрав, богиня Киприда,

Сплел сам Эрот для тебя, сердце, манящий венок: Вот, посмотри-ка, сюда он вплел Диодора лилию,

Асклепиада левкой дивнопрекрасный вложил, Розы тут Гераклита, они без шипов и колючек,

Там сверкает Дион, цвет виноградной лозы, Вот златокудрого крокус Терона средь листьев проглянул,

И благовонный тимьян дал для венка Улиад, Нежный Минск подарил зеленую ветку маслины,

Лавра цветущая ветвь – это наш милый Арет! Тир священный, из всех островов блаженнейший! Миррой Дышит лесок, где цветы в дар Афродите даны!

[перевод Ю. Голубец]

Хвалу красоте мальчиков не стыдится петь и великий поэт Каллимах (Anth. Pal., xii, 73):

Лишь половина души живет... Аид ли похитил

Или Эрот, не дано ведать мне, знаю, что нет!

Снова к мальчишкам она устремилась.

О, как же стенал я Часто: "Беглянки моей, юноши, не принимать!"

У Феотима ищи. Как будто побита камнями,

Вся изойдя от любви, бродит, несчастная, там!

[перевод Ю. Голубец]

Само собой разумеющимся для греческой мысли и чувствования было то, что даже возвышенный пафос серьезной трагедии не пренебрегал тем, чтобы при любой возможности воздавать хвалу красоте мальчиков.

В одном из дошедших до нас фрагментов Софокл (фрагм. 757: dtw d' eрwtoc dnyua пaidikov прoonv; ср. также Пиндар, фраг. 123: "укушенный мальчишеской красотой") восхваляет красоту юного Пелопа (eg. фрагм. 433).^Даже великий отрицатель Еврипид (фраг. 652: w пaidec, oiov фiлtрov avфрwпoic фрevoc) выражает свое восхищение такими словами: "О мальчики, какая чара для души людской!"'

Комедия также нередко находит повод загворить о красоте мальчиков. Так, в 421 году до н.э. Евполид поставил на сцене свою комедию "Автолик". Герой пьесы Автолик был юношей столь прекрасным, что Ксенофонт ("Пир", 1, 9) с восхищением говорил: "...как светящийся предмет, показавшийся ночью, притягивает к себе взоры всех, так и тут красота Автолика влекла к нему очи всех..." [перевод С. И. Соболевско-roj.

Следующие стихи из неизвестной комедии Дамоксена (Ath., i, 15b; CAP, III, 353) описывают красоту мальчика с острова Кос: "Юноша лет семнадцати бросал мяч. Он прибыл с Коса, с острова, где рождаются полубоги, и когда он смотрел на сидящих, принимал или отдавал мяч, мы все разражались криками, ибо во всем, что он делал, были соразмерность, достоинство и лад. Он был совершенством красоты; я не видел и не слышал прежде о такой красоте. Останься я там еще, мне пришлось бы худо, но и сейчас мне, кажется, нехорошо".

Неизвестный комический поэт (CAF, III, 451 у Плутарха, Moralia, 769b) оставил следующие строки: "И видя его красоту, я совершил промах... Безбородый, нежный, прелестный юноша... О, если бы мне умереть в его объятьях!"

Всякий, кто, прочитав вышеприведенные отрывки, останется при мнении, что таким восхвалением юношеской красоты мы обязаны лишь причуде поэтической идеализации, совершит большую ошибку. Греческая проза также изобилует вдохновенными хвалами красоте мальчиков. Одними письмами Филострата можно было бы заполнить целый том. Мы ограничимся следующими примерами:

(1) К МАЛЬЧИКУ. Эти розы страстно желают прийти к тебе, несомые своими листьями, словно крыльями. Прими их дружественно, как напоминание об Адонисе, или как пурпурную кровь Афродиты, или как зеницы земли. Оливковый венок украшает атлета, высокая тиара – великого царя, шлем – воина; но роза – это украшение прекрасного мальчика, ибо она подобна ему цветом и ароматом. Не ты украсишь себя розами, но розы украсятся тобой.

(2) К НЕМУ ЖЕ. Я послал тебе венок из роз не для того (по крайней мере не только для того), чтобы доставить тебе удовольствие, но из любви к самим розам, чтобы они не увяли.

(3) К НЕМУ ЖЕ. Спартанцы облачаются в пурпурные одежды либо для того, чтобы устрашить врага назойливостью этого цвета, либо для того, чтобы не показывать им своих ран, ибо пурпур похож на кровь. Так и вы, прекрасные мальчики, должны украшать себя одними розами: пусть будут они вашим оружием, которое посылали бы вам любовники. Гиацинт подходит светловолосому мальчику, нарцисс – темноволосому, но роза к лицу всем. Она ослепила Анхиза, обезоружила Ареса, завлекла Адониса; роза – это кудри весны, сияние земли, факел любви.

(4) К НЕМУ ЖЕ, Ты упрекаешь меня, что я не послал тебе роз. Я не сделал этого не из забывчивости, не из недостатка любви, но я сказал себе: ты мил и прекрасен, твои розы цветут у тебя на щеках, так что в других ты и не нуждаешься. Даже Гомер не увенчал главы светловолосого Мелеагра – это было бы все равно, что огонь прибавлять к огню, – ни главы Ахилла, ни главы Менела и вообще никого из тех, кто славятся в его поэмах красотой волос. К тому же, жалок удел этого цветка, ибо краток отпущенный ему срок, и скоро он увядает, и, говорят, свое происхождение ведет он от уныния. Ибо, как рассказывают критяне и финикийцы, розовый шип уколол проходившую мимо Афродиту. Так к чему же увенчивать себя цветком, который не щадит даже Афродиту?

(5) К НЕМУ ЖЕ. Как случилось, что розы, которые до того, как попасть к тебе, были прекрасны и благоухали – иначе я никогда не послал бы их тебе, завяли и умерли, едва тебя достигнув? Я не знаю действительной причины, потому что розы не пожелали бы открыть ее мне; но может статься, они не хотели проиграть в сравнении с тобой и страшились вступить в состязание с тобой, так что они тотчас умерли, едва соприкоснувшись с более прелестным благоуханием твоей кожи Так свет лампы блекнет, побежденный сверканием пламени, и гаснут звезды, которые не в силах вынести вида солнца.

(6) К НЕМУ ЖЕ. Гнезда дают пристанище птицам, скалы – рыбам, а глаза красоте Птицы и рыбы скитаются, переходят с места на место, блуждают там и сям, куда бы ни вел их случай; но если красота нашла надежный приют в глазах, то она никогда не покинет этого пристанища. Так и ты живешь во мне, и я повсюду ношу тебя в сетях глаз. Отправлюсь ли за море, и ты, словно Афродита, восстаешь из пены; пойду ли лугом, ты встречаешь меня сиянием цветов. Похожи ли цветы луга на тебя? Они тоже прекрасны, но цветут один только день. Взгляну ли в небо, мне кажется, что солнце закатилось, и на его месте сияешь ты. В обволакивающих нас сумерках ночи я вижу только две звезды: Геспер151 и тебя.

Ввиду их необозримости невозможно перечислить все места из греческой прозы, где восхваляется красота мальчиков; мы, по крайней мере, ограничимся краткой выборкой из Лукиана.

Его "Харидем" целиком посвящен вопросу о сущности прекрасного: "Поводом для нашей беседы, о которой ты хотел бы узнать, был сам красавец Клеоним, сидевший между мной и своим дядей. Большинство гостей, которые, как я уже говорил, были людьми неучеными, не могли оторвать от него глаз; они не видели ничего, кроме Клеонима, и едва не забывали обо всем остальном, соревнуясь в восхвалении его красоты. Мы, ученые, не могли не оценить их хороший вкус по достоинству, однако так как мы считали бы себя опозоренными, превзойди нас дилетанты в том, что мы рассматривали как свою специальность, то было решено, что каждый из нас произнесет друг за другом краткие импровизированные речи. Нам показалось, что не подобает особыми славословиями в честь юноши распалять его самовлюбленность".

После этого свой панегирик красоте произносит Филон: "Все люди желают обладать красотой, хотя достойными ее считаются немногие. Те, кому действительно выпало это благо, кажутся счастливейшими из людей, а боги и люди воздают почести преимущественно им. И вот этому доказательство. Среди всех смертных, когда-либо считавшихся достойными дружбы с богами, нет ни одного, кто не был бы обязан этому предпочтению своей красоте. Только красота позволила Пелопу отведать амвросии за одним столом с богами, и именно благодаря ей Ганимед, сын Дардана, возымел такую власть над царем богов, что Зевс не позволил ни одному богу сопровождать его, когда он слетел на вершину Иды, чтобы вознести своего любимца на небеса, где тот будет пребывать с ним вовеки. Когда Зевс спускается с Олимпа к прекрасным юношам, он становится столь нежен и кроток и справедлив ко всем, что кажется, будто он отказался от Зевсова нрава; боясь не

151 Геспером греки называли планету Венера, которую древние считали прекраснейшей из звезд ср Сафо, фрагм. 133. aoteрwv пavtwv о kaллiotoc, Катулл, Ixii, 26, Hespere quis caelo lucet jucundior ignis? понравиться любимцам в своем настоящем виде, он принимает образ кого-нибудь другого – всегда столь пленительный, что бог твердо знает: все взгляды будут обращены на него. Такие-то почести и уважение воздаются красоте.

Зевс, однако, не единственный из богов, над которым красота имеет такую власть, и каждый, кто обратится к сказаниям о богах, найдет, что в данном отношении их вкусы совпадали: Посидон, к примеру, пал жертвой прекрасного Пелопа, Аполлон – Гиакинта, Гермес – Кадма. Если, таким образом, красота есть нечто столь благородное и божественное и так ценится самими богами, то разве не наш долг – подражать в этом богам и содействовать их прославлению теми словами и делами, что нам по силам?"

В конце своей речи Филон говорит об удовольствии, которое испытывает каждый присутствующий на Олимпийских, Истмийских и Пана-финейских играх, радуя свой взор "мужеством и упорством атлетов, их телесной красотой, крепостью их членов, их проворством и ловкостью, необоримой силой, смелостью, честолюбием, выдержкой и стойкостью, их неугасимой жаждой победы".

Наконец, в "Скифе" (xi) Лукиана мы читаем о юноше, который, "стоит на него посмотреть, пленит ваше сердце своей мужской красотой и благородной осанкой; когда же он заговорит, то увлечет вас, околдовав ваш слух. Всякий раз, когда он говорит на публике, мы испытываем то же, что чувствовали афиняне, глядя на Алкивиада. Весь город прислушивается к нему с таким жаром и вниманием, что кажется, будто он желает поглотить ушами и ртом все, что юноша говорит. Единственное отличие состоит в том, что афиняне вскоре раскаялись в своей восторженной любви к Алкивиаду, тогда как здесь, напротив, все государство не только любит атлета, но находит, что он достоин уважения невзирая на возраст".

5. КРАСОТА МАЛЬЧИКОВ В ГРЕЧЕСКОМ ИСКУССТВЕ

В какой мере идеал мальчика представлялся грекам воплощением всей земной красоты, мы способны лучше оценить на основании того факта, что в пластических искусствах специфическая женская красота изображается как приближающаяся к типу мальчика или юноши. Истинность этого утверждения легко доказуема: стоит лишь бегло пролистать любую иллюстрированную историю греческого искусства. И действительно, даже прообраз женской прелести и женской соблазнительности – сирены – довольно часто изображались похожими на мальчиков. В греческом искусстве и особенно в вазописи мальчики и юноши изображаются куда чаще и куда тщательнее, чем девушки, – это бросается в глаза каждому, кто лишь однажды возьмет в руки альбом с великими творениями вазописи; ее излюбленным предметом является прежде всего юный Эрот наряду с Гиакинтом, Гиласом и другими мальчиками-любимцами, о которых повествует греческая мифология. Следует, далее, помнить о том, что целые главы справочников по мифологии посвящены перечислению прекрасных мальчиков, как, например, школьный учебник по мифологии Гигина (Fabulae, 271); здесь нужно назвать также Erotes Фанокла, которые будут рассмотрены позже, – поэтический каталог многих прекрасных мальчиков и их любовников.

Другим доказательством того, что эллины видели идеал красоты в мальчике и юноше, является весьма примечательный факт: надпись kaлoc (красавец) встречается на огромном множестве ваз, тогда как надпись kaлn (красавица) относительно редка. Что касается так называемых "надписей с именами любимцев", то здесь дело обстоит следующим образом.

Во все времена существовал обычай писать, вырезать или выцарапывать имена любимых всюду, где только представляется такая возможность или позволяет наличествующий материал. Так же было и в древней Греции, и мы располагаем множеством памятников письменности, из которых явствует, что имя любимого мальчика или девушки писалось на стенах, дверях и везде, где только можно, – особенно в таких многолюдных местах, как афинский Керамик (мы говорили о нем, разбирая "Разговоры гетер" Лукиана); иногда они вырезались на коре деревьев152. Великий художник Фидий не удержался от того, чтобы почтить своего любимца, написав "прекрасный Пантарк" (Павсаний, v, 11, 3; vi, 10, 6; 15, 2; Климент Александрийский, "Протрептик", 35с) на пальце своего величественного Зевса Олимпийского. Сохранился черепок, на котором мастер по имени Аристомед нацарапал слова: "Гиппей прекрасен! Так кажется Аристомеду". (Iппevc kaлoc Арiotoundei dokei, CIGr, 541). Сентиментальные любовники писали имя мертвой возлюбленной с добавлением "прекрасная" собственной кровью на ее могиле (Ямвлих у Фотия, Bibliotheca, 94 – р. 77, Becker).

Как показывает эпиграмма Арата (Anth. Pal., xii, 129), на могилах писали также имена мальчиков-любимцев:

В Аргосе слава красы Филокла гремела; известна

Слава мегарских гробниц, слава коринфских колонн;

Все о той красоте до источников Амфиарая

Вписано – только к чему? Что остается в письме?

Ибо твою красу не камень расскажет – расскажет

Видевший это Арат, знает он лучше других.

[перевод Ю. Голубец]

До того, чтобы оставлять такие знаки любви также и на вазах, достаточно было сделать всего один шаг. Иногда на греческих сосудах встречается надпись "прекрасный", однако более распространены надписи "мальчик прекрасен" или "такой-то прекрасен"; то же мы находим на колоннах, щитах, бассейнах, табуретках, столбах, алтарях,

152 Имена любимцев на внешних и внутренних стенах домов: Аристофан, Acharn., 142; Плутарх, Gryllus, 7; Лукиан, Amores, 16; Anth. Pal., xii, 130, 49; на стенах: Аристофан, "Осы", 97; Плавт, Mercator, ii, 3, 174; в Керамике: Лукиан, "Разговоры гетер", 4, 10; Страбон, xiv, 674; на коре деревьев: схолии к Аристофану, Acham., 144; Каллимах, фрагм. 101; Арисгенет, "Письма", 1, 10. ящиках, бурдюках, ободках дисков и на множестве других предметов. На многих вазах приведены даже настоящие диалоги, как на одной Мюнхенской вазе, где между рисунками волнистыми буквами выведена надпись:

А. Прекрасен Дорофей, о Николай, прекрасен!

Б. Он и мне кажется прекрасным; но и другой мальчик Мемнон

прекрасен.

А. Для меня он тоже прекрасен и дорог.

Может быть упомянуто и то, что эпитет любимца kaлoc мы обнаруживаем даже на вазах, где изображены сцены в школьном классе, например, на краснофигурной чаше Дуриса, нередко бывшей предметом для подражания и хранящейся ныне в Антиквариуме старого Берлинского музея.

Хотя относительно "надписей с именами любимцев" уже существует обширная литература, их сущность и назначение не получили до сих пор адекватного объяснения. Итоги проведенных ранее исследований могут быть ясным образом обобщены в виде следующих положений:

(1) В сущности, имена любимцев были явлением, обычным лишь для аттической вазописи и только в течение около семидесяти лет в пятом веке до н.э.

(2) Надпись kaлoc (прекрасный) имеет несколько значений. Иногда художник хочет тем самым похвалить самого себя, в других случаях надпись относится к отдельным нарисованным фигурам, будучи выражением испытываемой им наивной радости от сознания того, что тот или иной образ удался ему особенно хорошо.

(3) Но чаще вазописец желал выразить свое восхищение юным любимцем.

(4) Многие заказчики требовали, чтобы художник дополнял рисунок надписью "прекрасный Гиппий" или "прекрасный такой-то" с тем, чтобы порадовать мальчика, которому они намеревались подарить вазу, похвалой его телесному очарованию, тем более что происходило это в эпоху, когда каждый юноша гордился своей красотой и считал не позором, но высокой наградой, если находился человек, восхищавшийся его душевными и телесными достоинствами.

(5) Наконец, вазописцы надписывали на сосудах имена тех мальчиков и юношей, красотой и дикими выходками которых восторгался весь город. Мы вправе предположить, что многим гончарам удавалось быстрее распродать свой товар, если он был украшен именем мальчика, боготворимым в ту пору всеми153.

153 Относительно многочисленных мест, где можно было найти различные вариации на тему kaлoc, ср. Charicles, i, 314; относительно мюнхенской вазы – О. Jalm, Beschreibung der Vasensammlwg Konig Ludwigs in der Pinakothek zu Munchen, 1854, S. 101, где приведены различные варианты греческого текста, в том числе такой: kaлoc, Nikoлa, Дwрoфeoc kaлoc, kauoх dokei vai', хateрoc пaic kaлoc, Meuvwv. kauoi kaлoc фiлoc; K. Wemicke, Die griechischen Vasen mit Liebtingsnamen, Beriin, 1890 (приведена предшествующая литература).

6. ПРЕКРАСНЫЙ МАЛЬЧИК: ИССЛЕДОВАНИЕ ГРЕЧЕСКОГО ИДЕАЛА

После того как мы установили основные черты греческого идеала красоты и предприняли попытку облегчить его понимание для современного наблюдателя, нам остается обстоятельнее остановиться на деталях эллинского идеала мальчика. Из всех телесных прелестей мальчика более всего греки пленялись красотой глаз, которая поэтому справляет в поэзии свой высочайший триумф. Софокл, возможно, нашел лучшие слова, говоря в одном – безусловно, труднопереводимом – фрагменте (фрагм. 433, Nauck2, у Афинея, хш, 564Ь) о глазах юного Пелопа:

Таким Пелоп владеет талисманом Неотразимым154.

Молния во взоре Его горит и, душу согревая

Его, воспламеняет кровь мою.

[перевод Ф. Ф. Зелинского]

В драме "Поклонники Ахилла" (фрагм. 161, Nauck2) Софокл говорил о "желании, что воспламеняется взором его очей", о глазах, "мечущих дротики любви". Цитирующий эти слова Гесихий^(ш, 203: ouuateioc пoфoc dia to ev tw oрav aлiokeoфai eрwtv ek yaр tov eooрav yivetai avфрwпoic eрav. Kai ev Ахiллewc eрaotaic ouuatwv aпo лoyхac inoiv) напоминает о том, что глаза любимого – врата, через которые входит любовь, ибо, по греческой пословице, "любовь возникает в людях благодаря зрению".

Мы уже упоминали выше (с. 282) слова Ликимния о красоте глаз его любимца. Сафо (фрагм. 29, Bergk4, у Афинея xiii, 564d) молит: "Стань предо мною, друг мой, излей очей своих прелесть".

От Анакреонта (фрагм. 4, Bergk4) дошли стихи:

Мальчик с видом девическим,

Просьб моих ты не слушаешь

И не знаешь, что душу ты

На вожжах мою держишь.

[перевод В. В. Вересаева]

Громогласный Пиндар (фрагм. 123, Bergk4) начинал несохранившийся сколий словами:

В должное время, В юные годы

Надобно пожинать любовные утехи;

Но лучащийся блеск из глаз Феоксена

Кто, увидев его, не вспенится страстью,

14 В оригинале ivyya фnрatnрiav eрwtoc, "магическое колесо любви, охотящееся за жертвой". Эти слова принадлежат Гшшодамии.

Сердце у того

Черное,

Из железа и стали

На холодном выкованное огне..

[перевод М. Л. Гаспарова]

Великий философ Аристотель (фрагм. SIR, Ath., xiii, 564b), сильнейший и наиболее универсальный мыслитель античности, признает: "Ни на одну другую телесную прелесть своих любимцев любящие не обращают такого внимания, как на глаза, в которых живет тайна всех доблестей мальчика".

Разумеется, лирические поэты не отстают в восхвалении любимых глаз: в одном из своих стихотворений Ивик (фрагм. 2) прославляет их так:

Эрос влажно-мерцающим взором очей своих черных глядит

из-под век на меня

И чарами разными в сети Киприды

Крепкие вновь меня ввергает.

[перевод В. В. Вересаева]

Другой раз он сравнивает глаза мальчика со звездами, которые мерцают в темном ночном небе.

Особенно часто хвалу глазам мальчика воздают поэты "Палатинской Антологии". Так, Стратон (Anth. Pal., v, 196) говорит о мальчике: "В глазах твоих, богоравный Ликин, искрится огонь; нет, мой владыка, это – лучи, сеющие пламя. Поэтому я не могу долго всматриваться в них – столь ослепительно сверкают они". В другом месте он пишет: "Мне по нраву и карие глаза, но более всего я люблю черные, с искрой во взоре".

Эта небольшая подборка отрывков, в которых восхваляются прекрасные глаза, позволяет ясно представить, с каким восхищением относились греки к телесной красе своих мальчиков. Хотя нельзя отрицать того, что греки прославляли и другие части отроческого тела едва ли не столь же часто, как и глаза, нет нужды утомлять современного читателя рассмотрением всех прелестей тела и систематически приводить подходящие выдержки из греческих авторов, анализируя все их по отдельности; достаточно будет кратко перечислить другие физические достоинства, привлекавшие особое внимание греков.

При взгляде на юношу, на щеках которого горел румянец стыдливого смущения, Софокл процитировал стих трагического поэта Фриниха (фрагм. 13, TGF, р. 723, у Афинея, xiii, 604a): "На пурпурных щеках огонь любви сияет"; сам Софокл ("Антигона", 783) говорил: "На нежных щеках несет стражу Эрос".

Для греков одним из главных очарований отроческого тела были волосы. Гораций ("Оды", i, 32, 9 ел.) свидетельствует о великом Алкее:

Вакха, Муз он пел и Венеру с сыном,

Что повсюду с ней неразлучен, Лика

Черных блеск очей воспевал, красавца,

Черные кудри.

[перевод Н. С. Гинцбурга]

Если верить Цицерону (Nat. dear, i, 28, 79), Алкей какое-то время был особенно упоен маленькой родинкой на пальце своего любимца Лика.

Комедиограф Ферекрат (фрагм. 189, CAF, I, 201) восхвалял мальчика, которого украшали светлые вьющиеся волосы, такими словами: "О ты, что блещешь в завитках златых волос!"

Когда Анакреонт пребывал при дворе правителя Самоса Поликрата, он влюбился в прекрасного Смердиса (Элиан, Var. hist., ix, 4), одного из царских пажей, и не уставал любоваться ослепительными локонами паренька и воспевать их темное богатство в своих стихах. Юношескому тщеславию Смердиса было чрезвычайно приятно принимать столь изобильно расточаемые ему хвалы. Но чтобы уязвить мальчика и поэта, Поликрат – то ли по тираническому капризу, то ли в приступе ревности – повелел обрезать волосы Смердиса. Поэт, однако, не пожелал обнаружить своего гнева, но повел себя так, словно мальчик по собственной доброй воле лишил себя красы своих волос, и упрекнул его за безрассудство в новом стихотворении, которое стало тем самым еще одним выражением почтения со стороны поэта. От него сохранились только следующие слова: "Ты состриг такой прекрасный //Нежный цвет его кудрей,.. //Тех кудрей, что так чудесно //Оттеняли нежный стан" [перевод С. Лурье].

Другим его любимцем был Бафилл (ср. Максим Тирский, xxxvii, 439; Гораций, "Эподы", 14, 9), который пленил поэта не только красотой, но и своей искусной игрой на флейте и кифаре. Поликрат воздвиг статую юноши в храме Геры на Самосе, которую видел еще описывающий ее Апулей (Florilegium, ii, 15). ,

По античным представлениям, любовь есть не что иное, как стремление к прекрасному, и потому после всего вышесказанного нас ничуть не удивит тот факт, что чувственная любовь греков была направлена на мальчиков и что греки искали в их обществе духовной близости. К идеалу красоты присоединялись, по выражению Луки, "более богатые духовные задатки мальчиков, делавшие возможной осмысленную беседу, тогда как с девушками мужчина мог лишь шутить. Таким образом, стремление греков к обществу своих товарищей по полу имело не только социальный смысл". Древнегреческая любовь к мальчикам (пaidoфiлia) кажется нам неразрешимой загадкой, однако из истории этой любви и ее выражения в греческой литературе легко доказать, что самые видные и влиятельные носители греческой культуры наиболее решительным образом придерживались гомосексуальных воззрений.

Теодор Дейблер в своей книге о Спарте (Leipzig, 1923) говорит: "Каждый, кто не способен видеть в эллинской любви к мальчикам или сафическом расположении к собственному полу чего-то возвышенного и священного, отрекается от Греции. Свободой Европы и крушением персидского произвола по отношению к многообразию естественных инстинктов человека мы обязаны парам греческих любовников в большей степени, чем прекраснейшему искусству в истории человечества... В Спарте эпохи расцвета всякое покушение на любовь к мальчикам имело бы разрушительное действие и было бы воспринято как безрассудство и предательство народа". (Ср. Lucka, Die drei Stufen der Erotik, S. 30; M. Hirschfeld, Die Homoseksualitat des Mannes und der Weibes, 1914).

7. ГРЕЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ К МАЛЬЧИКАМ: ДАЛЬНЕЙШИЕ ЭТАПЫ

Если мальчику присущи качества, вкратце разобранные на предыдущих страницах, тогда он достоин того, чтобы стать предметом более пристального рассмотрения.

Двенадцатая книга "Палатинской Антологии" – это настоящий гимн любви к мальчикам. В литературном и историческом очерке мы к ней непременно еще вернемся, а сейчас удовольствуемся описанием отдельных этапов гомосексуальной любви, почерпнутым из поэтических отрывков, которые дошли до нас в составе этого сборника.

Если Стратон однажды (Anth. Pal., xii, 198) признается в том, что его пленяет "все мальчишеское", то этим он открывает не только свою душу, но и душу большинства греков.

Другой раз (Anth. Pal., xii, 192) он высказывает сокровенную мысль многих эллинов: "Меня не прельщает ни роскошь волос, ни курчавые локоны, если они произведены не природой, а усердием искусства. Нет, мне мила густая грязь на мальчике, который только что из палестры, и нежный блеск его тела, увлажненного свежим оливковым маслом. Мне сладостна любовь без прикрас, а искусственная краса – дело женской Киприды".

Всякий раз, когда античная литература и искусство рисуют картины застолья, мы находим на них юношей, подающих гостям вино, обменивающихся с ними шутками или даже предлагающих использовать свои роскошные волосы в качестве полотенца, как – ограничимся единственным примером – сообщает Петроний (27, 31, 41). Он рассказывает о "юношах из Александрии, поливающих на руки гостям ледяную воду, в то время как другие омывают им стопы или с невыразимой нежностью полируют ногти".-В другом месте тот же автор пишет: "После того как мы наговорились, вошел очень красивый мальчик, увенчанный листьями винограда и плющом; он обходил гостей с корзинкой, наполненной виноградными гроздьями, и пел голосом, который звенел, как колокольчик. И мы целовали порхавшего вокруг нас мальчика, целовали, пока не насытилось сердце".

О том, сколь тесно идеал прекрасного мальчика связывался у греков с их пирушками, явствует из рассказа, изложенного Филостратом (i, 105, 13, Kayser): во дворце могущественного индийского царя стояли четыре изысканных треножника. Их носили бронзовые юноши, "которые были такими же красавцами, какими греки представляют себе своего Ганимеда или Пелопа". Нередко мальчики принимали участие и в попойках – на эту мысль наводит фрагмент комедиографа Филиллия (Ath., xi, 485с; CAP, I, 783).

8. МУЖСКАЯ ПРОСТИТУЦИЯ

Во все времена и у всех народов любовь можно было купить за деньги; так будет всегда, сколь бы огорчительно это ни было в силу самых различных соображений. Мужская проституция стара, как сама любовь. Мы уже неоднократно говорили, что среди храмовых проституток можно было встретить не только женщин, но и хорошеньких мальчиков. Сколь широко была распространена мужская проституция в эпоху Солона, явствует из того, что этот великий государственный деятель, поэт и философ в своем законодательстве не только запретил педерастию для рабов, так как это самое свободное проявление человеческого самоопределения подобало только свободным, но и установил наказания для тех, кто превращал свою красоту в ремесло. Оратор Эсхин (нашим знанием этих законов Солона, многие детали предания о которых остаются неясными, мы обязаны в основном ему) говорил: "Следует опасаться, что тот, кто торгует собственным телом за деньги, легко отречется и от общих интересов государства".

Ибо сколь бы ни были греки всех времен благосклонны к отношениям между мужчиной и мальчиком, основанными на взаимной симпатии, они всегда осуждали такую любовь, если мальчик отдавался за деньги. Об этом не только ясно свидетельствует Эсхин в своей знаменитой речи против Тимарха; это следует из множества высказываний других авторов. Профессиональная мужская любовь называлась etai'рnoic или etaiрeia, а продаваться за деньги – etaiрeiv155.

Остается лишь привести некоторые из тех многочисленных текстов, в которых греческие авторы 0видетельствуют о том, что повсюду находились мальчики и юноши, отдававшие свою любовь за деньги, или подарки, или за то и другое вместе. В качестве доказательства проицитируем следующие строки из Аристофана ("Плутос", 153): "И мальчики, как слышно, это делают – // Не по любви, а по корыстолюбию. // Да, мальчики развратные, хорошим же // Не надо денег вовсе" [пер. В. Холмского].

Поэтому мы не станем обходить молчанием жалобы поэтов на корыстолюбие мальчиков, тем более что последние ловко научились скрывать свою алчность при помощи всяческих уловок и кокетства. Так,

155 Примечательно, что выбирались в точности те слова, которые изначально обозначали нечто вполне достойное: сперва мужскую дружбу, затем политические клубы; и только в самом конце мужскую проституцию (ср. аналогичную эволюцию англ, hussy, etaiрnoic, например, Aeschines, Tim.у 13; etaiрeia, Andoc., i, 100; Diod. Sic., u, 18; относительно etaiрeiv см. словари; ср. также etaiрeveoфai), главным образом для мужчин, (Полибий, vii, 11, 10; Диод. Сицилийский, xii, 21), но также и для женщин (Плутарх, Antonius., 18); в этом смысле употребляется также etaiрiceiv, например, схолии к Аристофану, "Женщины на празднике Фесмофорий", 254, Поллукс, vi. 168; у Плутарха, De adul. et am. discr., 30, фiлia etaiрovoa противопоставлена фiлia aлnфivn kai owфрwv. Стратон (Anth. Pal., xii, 212) сокрушается: "Увы мне! Почему ты снова в слезах и безутешен? Скажи откровенно; я хочу знать, в чем дело. Ты протягиваешь ладошку? Я пропал! Ты, кажется, просишь о плате? Ты не любишь больше играть печеньем с тмином, сладким сесамом и орехами, но все твои мысли о выгоде. Пусть пропадет тот, кто выучил тебя этому! Какого мальчика он мне испортил!"

С незначительными изменениями эта малоприятная тема всплывает весьма часто в произведениях, вдохновляемых "мальчишеской Музой", но нам достаточно одного показательного примера.

Особенно видные и выдающиеся мужчины едва ли могли противостоять всем предлагавшим себя юношам. Так, Каристий (Ath., xii, 542f, FHG, IV, 358) сообщает в своих "Воспоминаниях": "Все афинские юноши страстно завидовали Диогнису, ибо он был в особой чести у Деметрия, с которым они жаждали познакомиться. Поэтому вечером, когда Деметрий выходил на прогулку, все прекраснейшие юноши города выходили туда, где он прохаживался, чтобы он их увидел".