Текст книги "Опер любит розы и одиночество"

Автор книги: Галия Мавлютова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Вот она, удача, рукой подать до победы!

– Не знаю точно, но мне кажется, – Шаповалов посмотрел на бегущие строки из-под руки Иванова, потом на мою руку, теребящую его запястье, – мне кажется, его поездки были связаны с нелегальной скупкой драгоценных камней.

– Почему ты так решил?

– Он как-то при мне звонил по телефону и говорил про топазы, рубины и другую муть. Я не разбираюсь в камушках, – Шаповалов умоляюще посмотрел на меня.

– Я тоже не разбираюсь. Да нам с тобой это и ни к чему, – успокоила я Шаповалова. – А кому он звонил?

– Какой-то женщине. Имени не называл, но обращался, как к хорошей знакомой.

– Скажи, а в какие города он ездил? – я отодвинулась от Константина.

Уже не нужно было излучать душевное тепло и источать ласки. Шаповалов разговорился, словно хотел освободиться от груза ненужной информации.

– Несколько раз прозвучало, что он едет в Нижний Тагил, Магадан, Башкирию, куда еще – не знаю.

– Костя, а как на работе смотрели, что он уезжает? Что он на работе говорил, когда уезжал? Ведь надо же было как-то объяснить причину отсутствия, – я от нетерпения потрясла руками.

Руки разлетелись в разные стороны, и Линчук осторожно придавил одну из них. «Это намек, чтобы я не вертела руками, как мельница», – засмеялась я, выдирая руку из цепкого захвата Михаила.

Я радовалась удаче, как ребенок. Даже окружающие понимали мои порывы. Скажите, господа, каким образом контролировать эмоции в таких случаях?

– А ничего не надо было объяснять. – Шаповалов удивленно воззрился на меня. – Гриша ездил в командировки от своей работы. Его направляли на севера по работе.

– Зачем? – настала моя очередь удивляться. – Зачем мебельному комбинату севера? Зачем ему драгоценные камни?

– Не знаю, зачем мебельному комбинату драгоценные камни, но у корпорации есть филиалы и в Нижнем Тагиле, и в Магадане, и в Башкирии.

– А какие филиалы? Они что, табуретки там делают? Или заготовки для табуреток? – Я растерянно посмотрела на Иванова, требуя у него помощи. – Насколько я знаю, мебельная корпорация занимается изготовлением мебели для зарубежных партнеров. Корпорация – международная организация. В России мебель только производят, а продают за кордоном.

Вот тебе и один слой. Корпорация представила документы на одинокий мебельный комбинат, а комбинат, оказывается, давно разросся. А всему виной – наша межведомственная разобщенность, правая рука не знает, что делает левая. Интересно, а отдел Королева располагает достоверной информацией?

– Корпорация давно обзавелась филиалами ДОЗов. Мне Гриша говорил. И это же не коммерческая тайна, – продолжал Шаповалов.

– Что такое ДОЗы? – Я потом разберусь с собственными комплексами, заодно и с руководством корпорации.

Хотя что с ними разбираться, они все равно отвертятся. Скажут, вы ведь не требовали полной документации. Мы боимся конкурентов и скрываем от посторонних лиц наличие филиалов в корпорации. Посторонние лица, разумеется, органы внутренних дел.

– Деревообрабатывающие заводы… – взялся пояснить мне Иванов аббревиатуру.

– Сначала лес заготавливают, потом обрабатывают, и уже потом везут в Питер на комбинат. Понимаете, мебель на корпорации изготавливается из ценных пород, а такая древесина есть не везде. – Шаповалов смотрел на бланк, весь покрытый мелким бисером буковок. Что и говорить, почерк у Иванова отменный.

– Ты хочешь сказать, что у корпорации есть и лесозаготовки? – похолодела я от ужаса. Почему я сама не додумалась до такой простой мысли? Почему мне надо объяснять простые истины? Да ладно, в конце концов, я – женщина. До таких простых истин даже Королев не смог додуматься.

– Да, есть. Вот Гриша и мотался по командировкам. Месяцами пропадал, в машине ел и спал.

– Вы редко с ним виделись?

– Очень редко. Я ведь узнал, что его машина сшибла, месяца через два. Переживал, что на похороны не съездил.

– Кто-нибудь знает, что вы здесь живете?

– Никто. Меня никто здесь не видел. Гриша никому не говорил. Хозяева не приходят, соседей я не вижу. Ни разу не видел за это время.

– Счастливый ты человек, Шаповалов! – воскликнула я, покосившись на бланк протокола.

Иванов молча смотрел на меня, ожидая решения. Да, он прав, решение должна принять я. Кроме меня, некому. Принимать решение – тяжелый груз.

– Костя, придется тебе временно уйти «под корягу». Понимаешь, тебя могут замочить как главного свидетеля. На мебельном комбинате опрошены сотни рабочих, и никто не смог вспомнить, кто такой Сухинин. А чтобы рассказать о его командировках! Ты в опасности. Миша, у тебя есть ключи от дачи?

– Есть, а как же! – воскликнул Линчук, радостно улыбаясь.

Как же, понадобилось его участие в деле, что ж не улыбнуться коллеге.

– Костя, мы спрячем тебя на Мишиной даче, она далеко, в Лужском районе. Эту знаменитую дачу не то что мокрушник, сам черт не найдет, Миша построил ее своими руками в лесу, на отшибе. Даже лесники не знают, что там домик есть. Не знаю, что ты скажешь на работе, но тебе нельзя ехать дальнобоем. Замочат сразу же! Согласен?

– Н-не знаю, – пробормотал смущенный Шаповалов.

– Соглашайся. Жизнь дороже всего, поверь мне. Можно, конечно, в изолятор тебя упрятать, как главного подозреваемого. Но сам понимаешь, в изоляторе тебя сразу отыщут, и тогда кайки. Каюк, то есть. А мы можем спрятать в лесу. Абсолютно надежно, никто не найдет. Все, поехали, уже двенадцать ночи. Иванов, мы с тобой как-нибудь пешком доберемся до дому. А Линчук пусть в Лугу пилит на «жигуле». Идет?

– Как скажешь, – Иванов подсунул бланк протокола Шаповалову.

За что люблю Иванова! Пока некоторые лица о смысле жизни рассуждают, он требует подписать протокол.

– Костя, я не знаю, на сколько затянется твое добровольное заточение, но ты сиди в лесу смирно, дальше избы носа не высовывай. Ты поступил в распоряжение Линчука Михаила Николаевича. Он тебя будет поить и кормить. Ты его слушайся, подчиняйся, он парень хороший, добрый. По крайней мере, в обиду тебя не даст. Если расследование затянется надолго, мы подумаем, как с тобой поступить дальше.

Мы закрыли квартиру, опечатав ее семью печатями. Дверь нарядно забелела белыми нашлепками с круглыми штампами.

«Пусть все знают, что в квартире побывали официальные лица», – подумала я, зловредно наклеивая еще одну нашлепку.

В машине спал невинным сном водитель.

– Миша, скажи ему сам, куда вы направляетесь, я боюсь его. – Я и впрямь побаивалась водителя. Это мы из партии «ненормальных», а наш водитель, он парень простой, пролетарская косточка. Может и выматерить меня за вольное обращение с рядовым составом.

– Разберемся, – рассмеялся довольный Линчую

Он до такой степени любит свой лесной домик, что готов мчаться туда в любое время суток.

Иванов уныло побрел впереди меня, прокладывая путь в заваленной снегом тропинке. Мыс ним решили на двоих поделить материальные тяготы частного обслуживания таксомотором.

«Виктор, наверное, проклинает тот миг, когда связался со мной», – я со злостью пинала застывшие комочки снега. Если такой снежочек попадет по голове, мало не покажется. Мокруха не мокруха, но травма черепа обеспечена.

– Виктор Владимирович, я все правильно сделала?

Во мне до сих пор живет маленькая девочка, мечтающая, чтобы ее похвалили за хорошую отметку, за выученный урок, за отличное поведение…

– Надо было его в камеру! – буркнул Иванов и яростно замахал рукой.

На пустынной ночной дороге показалась заблудшая машина, спешащая по своим мужским делам.

А вот и нет, спешащая по своим женским делам. За рулем малинового «Рено» – красивая, даже не красивая, а роскошная блондинка, во цвете молодости, яркая, экстравагантная, самостоятельная.

Иванов мгновенно преобразился. Он забыл о моем существовании и переключил все внимание на красотку. Они горячо принялись за обсуждение автоматических свойств уникального двигателя автомобиля «Рено», обладателем которого и являлась роскошная блондинка. Разумеется, во мне закипела жгучая обида. Вместо похвалы мне сделали замечание, и более того, вычеркнули из памяти, лишь только на горизонте появились белокурые волосы.

«Что ли перекраситься в блондинку? – тоскливо размышляла я, сидя на заднем сиденье. Забытая и брошенная. – Лучше бы я с Линчуком поехала в Лугу».

Обида выжигала душу, пышно разрастаясь букетом диковинных измышлений, прошлых замечаний и упреков. Ветви отчаяния сплели в моей голове целый букет воспоминаний, из которых выходило, что я – абсолютно никчемный человек, никому не нужный и всем мешающий.

– Остановите машину! – приказала я блондинке, нажимая на спинку ее кресла.

Блондинка помертвела от страха. Ужас в голубых глазах красноречиво отразился в боковом зеркальце.

От неожиданности в «Рено» наступила тишина. Даже уникальный двигатель заглох.

«Так вам и надо, толкайте машину сами», – злорадно подумала я, с силой хлопнув дверцей роскошного «Рено».

Когда я с грехом пополам добралась до дома, было уже два часа ночи.

Это самый долгий день в моей жизни – 3 февраля 2003 года. Это не день, прожитый одинокой женщиной, это – целые жизни многих людей, объединенные в одну общую книгу под названием – талмуд, или нет, скорее, протокол. Как я могла вынести на своих хрупких плечах этот день?

Я больше не могу!

Сидя в кресле, я судорожно сжимала руки, пытаясь унять озноб. Но озноб не проходил, и я решила дать волю чувствам, зажатым в бесконечной борьбе с эмоциями. Я горько заплакала, вспоминая страшную жизнь двух женщин – Николаевой Клавы и Коровкиной Люды.

Почему я не смогла уберечь их? Я – сильная, мужественная, храбрая…

На слове «храбрая» я зарыдала еще громче.

* * *

Окно засинело ранним рассветом, вдохнув в мое исстрадавшееся сердце проблески надежды. Я открыла глаза и посмотрела на часы. Еще рано, можно поспать. И тут же закружились, завертелись, заплясали мысли: если Сухинин часто ездил в командировки, значит, в отделе кадров должны быть отметки о прибытии, отбытии, а в бухгалтерии, вполне возможно, могли остаться кассовые записи о получении командировочных денег. Срочно на работу!

Часы не спешили, всего половина шестого утра.

Ничего, зато я порадую Юрия Григорьевича своим ранним пробуждением. Поет же эстрадная дива Лайма Вайкуле: «Я – жаворонок, жаворонок, а ты – сова!»

На моей работе станешь и жаворонком, и совой в одной ипостаси.

Брюки клеш, пиджак, белая блузка, чем не эстрадная дива! Не хуже Лаймы Вайкуле или кого еще там…

Чашка кофе стыла, отливая глянцевой чернотой. Иванов давно отучил меня пить растворимый кофе. Как настоящий эстет, он покупает кофейные зерна, долго их рассматривает, сушит, мелет и лишь после этого готовит превосходный напиток, бодрящий и волнующий. Я, конечно же, не могу, как Иванов, любоваться формой зерен, не могу подсушивать в специальной сушилке, но сварить-то могу. Что я, не женщина, что ли?

По утрам в моей чистенькой квартирке разносится аромат свежесваренного кофе, как утренний призыв на службу.

Интересно, а как Линчук с Шаповаловым добрались до лесного домика?

В Лужском районе в феврале месяце по лесу можно лишь на грейдере пробраться, а на заезженном «жигуленке» даже по зимнему Питеру не проедешь толком.

Господи, почему мысли о грейдере не посетили меня вчера? Почему я отправила бессловесного Михаила вместе с бессловесным и на все согласным Константином в дремучий лес?

Совесть-мучительница подступила с ножом к горлу. Я внимательно рассмотрела шею в зеркале, ничего себе шея, очень даже ничего, никакая совесть с ней не совладает. Крепкая шея, длинная, лебединая… Тьфу, пропасть, вместо того чтобы думать о дальнейшей судьбе безнадежного дела, я опять думаю о красоте, о лебединой шее, о совести.

Как там говорит Юрий Григорьевич? Бальзам от одиночества.

Что-то вроде этого прозвучало в первый раз, когда меня отправляли в Тихвин.

И Михаил как-нибудь доберется до своего домика, и судьба безнадежного дела решится. Главное – не отступать от начатого. Не бросать все на самом интересном месте, не кукситься, не думать о глупостях и пустяках.

Примерно с такими мыслями я мчалась в маршрутном такси, пролетая по заснеженным улицам. Никаких тебе пробок, скопища автомобилей, копоти и грязи. Город еще спит, вяло пробуждаясь редкими сигналами, визгом тормозов и скрипом снега.

Скрип снега я не слышу, разве что могу предположить, что снег мягкий, волшебный и, как в детстве, вкусный.

Зимой хорошо думается и живется, если на тебе теплая дубленка, брюки клеш и белая блузка. А на работе тебя любят и к твоим словам прислушиваются. Это счастье!

Большего счастья мне в жизни не дано, да, наверное, и уже не надо. Как-нибудь обойдусь, проживу остаток своих дней красиво и счастливо.

А как же вчерашняя блондинка? Ты же ей позавидовала – ее красоте, самостоятельности, «Рено» и обаянию.

Вовсе нет! Просто не люблю, когда коллеги набрасываются на красивых женщин, забывая о нашем братстве «ненормальных».

– Вам выходить, – негромко буркнул водитель такси.

– Спасибо, я что-то замечталась. – Оказывается, водитель меня запомнил.

Попасть в разряд заметных женщин можно и без обладания элегантным «Рено».

Да нет, опять глупости, каждое утро я торчу на набережной, отчаянно размахивая руками, и водители многих маршруток заприметили меня. Можно здороваться по утрам.

В кабинете уютно светился зеленый абажур.

Милый, очень милый абажур! Я полюбила его за тихое сияние ранним утром, особенно после бессонных ночей, заполненных тоскливыми сомнениями о необходимости принятых решений.

Юрий Григорьевич, бросив куртку на стол, умчался куда-то в глубокие недра управления. Попробуй отыщи его, как ценную породу, все равно не откопаешь. За что я люблю наше управление, в нем легко можно затеряться, да так, что не найдет самый опытный сыщик. Вроде ты и на службе, уютно светится лампа, валяется на столе куртка, но тебя нет – телефоны звонят, трещат, гудят и перекликаются.

Пойду-ка я к Королеву! Обрадую его новостями, обменяюсь информацией.

На четвертом этаже пустынно, словно Мамай прошел, сметая на своем пути все живое и шевелящееся. В кабинете Королева слышится негромкий говорок. Я чуть приоткрыла дверь, тихонько просунув сначала нос, немного погодя голову, и уже потом материализовалась целиком, вместе с брюками клеш, пиджаком и белой блузкой.

Королев сидел за своим столом, что-то объясняя в телефонную трубку. Трубку он прижал к уху, а второй рукой рисовал сложные конструкции в воздухе.

При моем появлении он растянул губы в полоску, что означало, Королев безумно рад нашей встрече.

– Да, он передал вам, что обязательно позвонит. Я его только что видел, он предупредил, что вы позвоните, и велел передать от него привет.

Я огляделась, кроме Королева, в кабинете никого не было.

Королев – большой начальник. По должности ему положен отдельный кабинет, а кабинет, как медаль, как орден, достается сотруднику за прошлые заслуги, но получают его в пользование вместе с должностью. Королеву не скучно одному. У него в кабинете развешаны схемы, таблицы, карты, но не такие экстравагантные, как у нас с полковником. На втором столе стоит телевизор, компьютер, принтер, ксерокс, в общем, все, что нужно современному менеджеру от уголовного розыска.

– Вы не волнуйтесь, он позвонит вам обязательно. – Королев положил трубку и рассмеялся.

Давно я не видела его таким довольным.

– С кем ты любезничаешь? – поинтересовалась я, сгорая от любопытства.

– С заявительницей.

– А от кого ты ей привет передавал?

– От меня.

– Как это? – я вытаращила глаза, округлив их до размера крупных шарикоподшипников. – Ты с ней уже разговаривал?

– Да. – Королев вытянул руки вверх и сладко потянулся.

– Она знает твой голос? – я поджала губы. Как он мог?

– Знает, знает. Я с ней и по телефону говорил, и лично. – Он с удовольствием потянулся всем телом, будто хотел вырасти до потолка.

Я представила себе – ноги остались прежними, а туловище вымахало до потолка. Тут уж не до обмена информацией.

– Королев, как ты можешь? Это же просительница, заявительница. Она знает твой голос, твою манеру говорить. У нее какое-то горе. Тебе не стыдно?

– Стыдно! – честно признался Королев. – Но ты ночью нежилась в родной постели, а я тут всю ночь маялся. Семь раз выезжал на происшествия. Устал, а впереди еще масса работы. Домой попаду к вечеру. Какая там просительница, – он небрежно отмахнулся от меня, словно это я была нудной заявительницей.

– Если бы ты себя видел со стороны! – укорила я его, гневно сверкнув стеклами очков. – Такой честный, искренний, а врет как сивый мерин. И кому врет!

– Если бы ты себя видела со стороны, то вооб-ще бы повесилась, – как-то уж слишком зло вырвалось у Королева.

В первый раз я слышала такие слова в свой адрес. За все годы службы мне никто и никогда не говорил таких слов. А и впрямь, как же я выгляжу?

– Почему повесилась? Я что, такая страшная? – Я одернула блузку, ослепительно-белую, скрипучую, как февральский снег, помотала широкими клешами и окончательно сникла.

– Да ты посмотри на себя в зеркало! – продолжал свирепствовать Королев. – Железный Феликс! Мария Спиридонова! Фаина Каплан! Ничего женского, на лице постоянная маска, скулы стиснуты, зубы сжаты. Ты когда в последний раз улыбалась? Нет-нет, ты мне скажи, когда ты улыбалась, искренне и чисто, как и положено женщине. Ты даже улыбаешься, потому что тебе выгодно улыбнуться. Ты ругаешься, как извозчик, ты мужиков за людей не считаешь. – Королев пустил отчаянного петуха на последнем слоге и сбился. Помолчал, подумал, успокоился и добавил с горечью в голосе: – Из тебя могла бы получиться великолепная женщина. А ты – мент в юбке! Карьеристка!

– Что в этом плохого? – прошептала я.

Значит, мои горькие слезы, муки совести, рефлексии и комплексы никому не видны. Это мои внутренние ощущения. Для моих коллег я – карьеристка, идущая по головам своих соратников. Не знающая страха, не ведающая совести, не плачущая, не страдающая…

Вот тебе и комплексы. Оказывается, внешняя сторона разительно отличается от внутренней. А мне всегда казалось, что я вся на виду, как под микроскопом. Ведь не спрячешься же от пытливых глаз соратников. А они все видят, как в кривом зеркале.

Я резко встала и подошла к зеркалу. На меня посмотрело надменное лицо. И впрямь не ведающее бессонных ночей и внутренних терзаний.

– Королев, а я вчера упала на пол вместе с подозреваемым. Это ведь по-женски?

– Каждый может упасть, – отмахнулся Королев.

Кажется, он уже пожалел, что завелся с утра и вывалил наконец-то подполковнику Юмашевой правду-матку в лицо.

Моя уловка не сработала. Я уже никогда не изменю сложившегося обо мне мнения.

Может, мне влюбиться в подозреваемого? Не поверят, все равно не поверят…

Скажут, она притворяется, ради решения оперативной задачи. Ради раскрытия преступления. Но я же могу любить! Я – женщина!

– Королев, я пришла по делу. – Он все равно не простит мне равного с ним положения. И бог с ним! Хотя очень интересно, переживает ли он сомнения и муки?

– Могу лишь сказать в свое оправдание, что я ни за что не смогла бы отшить заявительницу, как ты. Совесть бы не позволила. Со стороны очень смешно, но, если вдуматься, мерзко ты поступил, мужественный ты наш. Давай говорить конструктивно, ругаться будем по окончании расследования. Мы с тобой раскатаем шкалик, и ты выскажешь мне всю правду-матку в глаза. Я выслушаю и все равно сделаю по-своему. Моя жизнь, как хочу, так ею и распоряжаюсь. Приступим?

– Приступим, – нехотя согласился Королев. Он еще не отошел от ночного дежурства.

Тут не до полемики о равноправии с женщина-ми-сотрудницами.

– Володя, – елейным голосочком пропела я, вкладывая в песнь все рулады, какими я овладела в течение жизни. – Володя, твои сотрудники прочесывают «Петромебель» и «Рубины». Так?

– Ну так, – Королев мрачно насупился. Очевидно, мое «Володя» произвело шокирующее впечатление. Думает небось, что я прикалываюсь.

– Они накопали что-нибудь про филиалы? Мне стало достоверно известно, что Сухинин часто отъезжал в командировки в различные города по стране. В отделе кадров и бухгалтерии должны остаться документы, подтверждающие эти факты. Есть у тебя что-нибудь по этой теме?

– Мои орлы, – горделиво произнес Королев, – много чего накопали. Но подумай, что из этого можно сделать? Филиалы «Петромебели» разбросаны по стране. Филиалы «Рубинов» находятся в других городах. Как мы сопоставим эти точки? Прибавь к филиалам и организациям подпольные лавочки, занимающиеся обработкой самородков, – и все, мы приплыли. Точнее, мы утонем в море документов, и никто нас не спасет.

– Никто. – Я мрачно потрясла головой. Точь-в-точь как Шерстобитов.

– У тебя, как всегда, море информации, абсолютно никчемной и ненужной. Может быть, я согласен, – в этом месте он утвердительно потряс руками, – эта информация правдоподобна, но она не имеет отношения к делу. Мы не сможем ничего сделать, обладая этой информацией. К примеру, обыватель говорит, что страну ограбил Чубайс. Но ведь это не так. А если и так, то доказательств нет. Ты похожа на обывателя. – Королев радостно заржал, весьма довольный удачным сравнением.

– Хорошо, я согласна. Я похожа на обывателя, хотя и спорная точка зрения! – выразительно виляя бедрами, я поплыла к выходу. Мне хотелось из вредности подразнить Королева. Кажется, это у меня получилось.

– Заходи! – крикнул он мне вслед, озадаченный моим странным поведением.

Я вела себя странно, понимая, что приплыла не в ту сторону, слегка перепутав берег. Никаких идей, никаких мыслей, версий, все в тумане спорных точек зрения. Может быть, я – карьеристка, но у некарьериста Королева тоже нет никаких версий.

Не нашел же он документов, подтверждающих командировки Сухинина.

Никаких новых версий не предвидится. Его «орлы» покопают, покопают, перекопают до основания корпорацию и объединение и плюнут на это тухлое дело.

На этом вся работа закончится, Юрий Григорьевич будет вспоминать еще три года, что я прошляпила удачное раскрытие, Иванов будет угощать изысканным напитком, а Линчук, а что – Линчук? Что с ним, кстати?

Я забежала в кабинет, где за столом, вперясь в монитор, усиленно морщил лоб Михаил Николаевич.

– Миша! Ты? Почему на работе?

– А что? Можно домой идти? – Линчук поднялся из-за стола, готовясь улизнуть под сурдинку.

– Почему ты не в Луге? – заполошно заорала я, напрочь забыв о «Железном Феликсе», «Марии Спиридоновой» и «Фаине Каплан».

– Я уже вернулся. – Линчук разочарованно уткнулся в монитор.

Улизнуть под сурдинку не получилось.

– Но как ты добрался? Там же заносы, – растерянно пробормотала я, смущенная собственным всплеском.

Где, где контроль за эмоциями?

– У меня там свой грейдер. Мужик местный снег чистит. И мне дорогу подчищает после каждого снегопада. Я же туда каждые выходные езжу. – Линчук рассматривал аналитическую таблицу, силясь сопоставить цифры.

– А-а, – протянула я, не зная, что еще сказать. – А Шаповалов как?

– Нормально. Там у меня бабка живет, дом сторожит. Она ему готовить будет, стирать. Я сам поеду в субботу, хочешь, поехали, в баньку сходим. – Линчук весело заржал. Совсем как Королев.

– Что вы все ржете, как кони? – зашипела я, стараясь не забыть о контроле над эмоциями. Даже прикрикнуть нельзя на расшалившихся мужиков. – Неужели так смешно?

– Конечно, смешно, – невозмутимо смеялся Линчук, – я тебе массаж сделаю, попарю. А то ты вечно злая!

Сдерживая шипение, рвущееся из меня клубами ярости, я долго смотрела на невозмутимого Линчука.

Он, ничтоже сумняшеся, слово в слово повторил обидную тираду Королева.

Что мне оставалось делать? Я повернулась кругом и замаршировала по направлению к кабинету, где Иванов заваривал кофе, а Юрий Григорьевич листал талмуд, вчитываясь в шеренги мелких буковок.

Уж они-то не обидят меня плоскими замечаниями. Потому что любят, потому что видят каждый день всякой – плачущей, злой, доброй, виноватой, кающейся…

Я молча продефилировала мимо начальства и уселась в кресло. Надо попить кофейку, поговорить по душам с Юрием Григорьевичем. А там, глядишь, появятся новые идеи.

Но не тут-то было! Это был явно не мой день. У стола Виктора Владимировича красовалась вчерашняя блондинка. Они оживленно беседовали о чем-то, перешептываясь через стол. Перед красоткой стояла чашка с дымящимся кофе.

«И здесь облом! Что делать? Что делать?» – мысленно завопила я, мысленно же заламывая руки.

А ничего не делать! Надо сесть за свой стол и проанализировать оперативную обстановку, вдруг за мое отсутствие она выправилась, выровнялась, исправилась…

– Гюзель Аркадьевна, присядьте.

Юрий Григорьевич ласково поманил меня пальцем. От жгучей обиды на окружающий мир мне захотелось спрятаться куда-нибудь подальше, уползти за монитор, в нору. Вместо этого начальнический перст настойчиво манил меня на разборки.

– Слушаю, товарищ полковник. – Интересно, а что он думает обо мне? Наверное, считает меня комиссаром Мегрэ… Надо срочно начать курить сигары.

– Не нервничайте, Гюзель Аркадьевна, успокойтесь. Расскажите все с самого начала.

Как все просто – не нервничайте, женщина, успокойтесь и доложите толком оперативную обстановку.

У меня закипели подступающие к горлу слезы.

Однажды от нервных перегрузок, случившихся в результате борьбы с преступностью без выходных и двенадцатичасового рабочего дня в течение двух месяцев, я расплакалась в присутствии Юрия Григорьевича.

Клянусь, я больше под страхом смерти не допущу подобной слабости.

Картина впечатляла – я сидела за своим столом, напряженная, с вытянутым лицом, а слезы текли по моему лицу, и остановить их никто не мог. Юрий Григорьевич вызвал дежурную машину и заставил Иванова отвести меня вниз.

– Никогда не появляйтесь на службе в таком виде! Сидите дома, пока не выплачете все свои слезы.

«Свои слезы» он произнес таким тоном, будто это что-то сверхнеприличное, вроде самогонки или паленой водки.

Я долго не могла забыть пережитый позор. По ночам мне мерещились презрительные взгляды сотрудников, с любопытством разглядывающих меня, рыдающую, и Иванова, сопровождающего…

Зрелище, естественно, весьма впечатляющее, Иванов поддерживает меня под руку, я, рыдая, тащусь по коридору, еле волоча ноги, и проклинаю тот день, когда я пришла наниматься на работу в милицию.

Был яркий солнечный день, я – юная девочка с косой до пояса, далее по тексту…

Мне ни разу не вспомнили всуе мою слабость. Но и я не допускала ничего подобного – больше никогда не плакала на глазах изумленной публики.

Хотя, в сущности, что здесь неприличного, два месяца интенсивной работы по двенадцать часов в сутки, а то и больше, да без выходных. Вот женщина и расплакалась.

Как бы там ни было, но сцену со слезами никто не вспоминал, опасаясь моего гнева.

– Гюзель Аркадьевна, – Юрий Григорьевич вздохнул и внимательно посмотрел мне в глаза, – надо ехать!

– Куда? – слезы отступили, освободив горло от душащего комка.

– В Магадан, в Башкирию, Нижний Тагил, куда хотите, – Юрий Григорьевич обвел рукой карту.

Карта страны висела на соседней стене и отличалась от областной лишь размерами.

Наше подразделение чаще всего объезжало Ленинградскую область, мы редко мотались по России, и потому карта страны обладала гораздо меньшими размерами.

– Зачем?

– Надо посмотреть филиалы «Петромебели». Я не верю, что никаких следов не осталось, так не бывает. Какие-то следы все равно затерялись, пусть не в Питере, но там, в провинции, может, что-нибудь вы найдете.

– Я не могу ехать за «что-нибудь», – я мигом повеселела. Мне захотелось шутить, прикалываться, острить. – Я могу ехать за туманом, за деньгами, за запахом тайги, а за «что-нибудь» не могу. Дайте мне ваш талмуд, я начну его изучать. К вечеру определюсь с местом выезда и оформлю командировку. Мне надо выбрать город, выберу тот, куда чаще всего выезжал Сухинин.

– Вот так-то оно лучше будет, – Юрий Григорьевич деликатно не заметил предательской слезинки, выползшей-таки из уголка правого глаза. Он лишь полюбовался игрой света на драгоценной жидкости и отвел взгляд.

Я швырнула талмуд на стол и принялась гадать – зачем роскошная блондинка притащилась к Иванову? Может, это и ревность, но ревность, я бы сказала, товарищеская, окопная, траншейная.

На глазах соблазняют твоего друга, а ты тут сиди и молчи в тряпку.

Я выглянула из-за компьютера, нет, конца-краю не видно. Иванов почти перелез через стол, шепча что-то таинственное на ухо безмятежной незнакомке, не знающей и не ведающей, что такое анализ оперативной обстановки и с чем его едят. Незнакомка кокетливо крутила белокурый локон. Очевидно, покручивание локона входит в тайную игру обольщения.

Это я, дура, не понимаю никаких тайных знаков, недаром мне сегодня сделали столько замечаний.

– Скажите, мадам, сколько стоит ваш «Рено»? – Я таки выскочила из-за компьютера.

Если я не разобью вдребезги эту сладкую парочку, то не смогу приняться за изучение амбарной книги.

– Не знаю, мне муж купил. – Блондинка даже не повернулась в мою сторону.

Глаза Юрия Григорьевича загорелись странным огнем, кажется, он понимал, что я извожусь ревностью.

– А что, муж не сказал вам, сколько стоит автомобиль? – Мне захотелось поиграть в детскую игру, кто кого переиграет.

– Не сказал, – блондинка неосторожно махнула рукой, отчего ее чашка с недопитым кофе упала на пол и разбилась.

Черная лужа растеклась по полу, напоминая застывшую кровь потерпевших. Иванов, кряхтя, бросился вытирать лужу. Блондинка растерянно смотрела на ползающего возле ее длинных ног Виктора Владимировича. Как мне кажется, она вдруг осознала, что забралась в чужой мир, где царят другие законы, ей неведомые. По крайней мере, неведомые до сих пор…

– Я, пожалуй, пойду? – Блондинка завернулась в широкое манто с собольей опушкой.

Манто размашисто проехало по столу Иванова и смахнуло еще ряд предметов, как-то: дырокол, настольный календарь и самый важный предмет всех сотрудников всех абсолютно органов – стакан с карандашами и ручками.

Все вышеперечисленное брызнуло на пол, и Иванов, красный от смущения, начал подбирать упавшие предметы. Я стояла, грозно нависнув над ситуацией, зорко наблюдая, как сокол или соколиха, а не придет ли на помощь Иванову вездесущий Юрий Григорьевич?

Нет, не пришел на помощь. Полковник наблюдал сцену, сидя за своим столом, как за барьером. Блондинка, зазывно взмахнув соболиной опушкой, медленно поплыла к выходу, не забыв бросить кокетливый взгляд в сторону Юрия Григорьевича.

Меня она не видела. Наверное, ее ослепила моя ярость.

Иванов, бросив беспорядок, помчался провожать красавицу.

Мне пришлось подсесть к монолитному столу полковника и сладким голосом поинтересоваться:

– Юрий Григорьевич, вчера я опечатала двери сухининской квартиры. И не знаю, правильно ли я сделала. Может быть, я не права? – Из разъяренной тигрицы я превратилась в добрую овечку.